Запрещающие знаки

Компостер щелкнул, и отлетевший на асфальт кружок тонкого картона сразу обозначил и объявил, кому знать охота, о нарушении установленных правил. Хорошо, хоть не на работе дело было. А все-таки что это, как не сигнал: оглянись, задумайся - все на виду. Вот и поставят на вид, мысленно отмахнулась Женька. Случилось все из-за Гороховых. Вернее, сами-то Гороховы были, конечно, совсем ни при чём. Да и никто, кроме самой Женьки виноват не был. Если бы она не поперлась звонить "всего на минутку", а потом не рванула в центр "туда и обратно", а просто сидела бы в зрительном зале ДК вместе с отглаженным, чисто выбритым дядей Гришей, который даже свой неудобный громоздкий протез надел по такому случаю, хоть и неловко было его пристраивать между рядами, досмотрела бы спектакль до конца, а потом отвезла Гороховых домой, и скорость бы превышать не пришлось, и с гаишником разбираться. Но Женька не утерпела. Поехала в центр. В общем, к концу спектакля она опоздала. И когда ворвалась в опустевший ДК, в фойе уже гасили лампы. Гороховы давно добрались домой сами. Когда Женька с повинной головой вошла в кухню, тетя Галя сидела у мужа на единственной коленке, обнимая его за шею. Оба они были счастливые, ужинали с вином, и ей обрадовались, позвали за стол; Женька отказалась, конечно. - Женечка, мы с Гришей не в обиде. Только ты бы поосторожнее все-таки. Капочка ведь тоже все видит, - деликатная тетя Галя не стала уточнять, что именно, а Женька предпочитала об этом совсем не задумываться. - А ей бы теперь волноваться не надо, - сказала тетя Галя. И как в воду глядела. Только сперва еще Томск был. Это когда Аделаиду отправили на конференцию в местный университет на два дня, и Женька поехала с ней. Траты были совсем непредвиденные, но Женя не пожалела ни копейки. Сначала спустились вниз по реке на теплоходе, стоя на палубе, и любуясь угрюмо нависшими над водой каменными берегами, уже разукрашенными узорами осени. И Женька закрывала ее спиной от ветра и грела ладони своим дыханием. Пока Ада решала свои университетские дела, Женька ждала ее в сквере, запрокинув голову в высокое осеннее небо, и голова эта кружилась от счастья. Потом они гуляли вдвоем по узким старинным улицам с резными деревянными домиками, не разнимая рук, и целовались украдкой, прячась в тени палисадников. Хотя Аделаиде было положено место в общежитии, ночевать пошли вместе на квартиру к какой-то знакомой. Это оказалась довольно молодая женщина, не старше тридцати, с худым веснушчатым лицом и туго стянутыми в узел непослушными волосами. Она носила платье, но двигалась в нем так резко, стремительно и размашисто, что, казалось, существует от него совершенно отдельно. Их приходом она была недовольна, это чувствовалось по тому, как опершись бедром о косяк, она задержалась в дверях, отворив по звонку, по тому, как дышала в лицо крепкой, пахучей папироской. - Фима, - сказала она, с прищуром глядя прямо на Женьку. - Женя. - Вот это очень мило, Ида Петровна. - Серафима, давай эту часть пропустим. Нам нужно переночевать, ты нас пустишь или нет? - Ну, давай пропустим, что ж не пропустить. На ваше счастье Олег Гаврилыч в тайге, я заберу к себе Вовку, - с этими словами она прошла в комнату напротив входной двери и вышла оттуда с маленьким мальчиком завернутым в одеяло, спросонья он захныкал тихонько. - Там... ночуйте. Белье сейчас выдам. - Не надо тревожить ребенка. Мы просто на кухне посидим, - вставила было Женька. - Да нет уж, мы с Вовиком вам мешать не будем! - через минуту Серафима вынесла стопку простыней и полотенец. Буркнула: - Ванна - там, чайник - на кухне! - и скрылась в другой комнате, хлопнув дверью. А когда они остались одни в чужой комнате - дверь была заперта, шторы опущены - Аделаида убрала наверх волосы и, повернувшись спиной, сказала тихонько: - Расстегни... Ночью Женька вышла на минутку кухню. За столом над переполненной пепельницей сидела хозяйка в длинной ночной рубашке, и, сутулясь, куталась в старый плед, пытаясь укрыться от сквозняка. - Куришь? - бросила Фима, подтолкнув к ней пачку папирос. - Нет. - А, воды хочешь. Пей, там кипяченая, - и тут, разглядев под майкой женское, - Так ты девчонка? А я уж думала Аделаида Петровна, - она неопределенно взмахнула рукой, - совсем с глузду съехала... хотя, черт его знает, это с какой стороны посмотреть, - и усмехнулась вся в папиросном дыму. - Откуда вы ее знаете? - Да уж знаю. Ты вот знаешь, ну, и я, стало быть. - Послушайте, мне жаль, что мы вторглись к вам на ночь глядя, утром мы уйдем, но вы не смеете говорить о ней в таком тоне! - хлопнув по столу, Женька наклонилась над ней, и Серафима, вытянув шею, выскользнула из своего пледа навстречу. - Ну, уж эту радость ты у меня не отнимешь! Уж, говорить я буду, что мне в голову взбредет! Иди уже - время до утра есть еще. Иди-иди. - Злая бессмысленная горечь, которая была в ее словах, обескураживала. Будь на ее месте парень - врезала бы, а так - не пойми что и делать. И Женька ушла. С утра чудом успели на междугородний автобус, и сразу уснули, обнявшись, едва он от станции отошел. Через час или около Женьку, перегнувшись через проход, растолкала круглая тетка с корзиной. - Парень, жену застудишь. Закрыл бы - дует, - пожаловалась тетка, указывая на лючок в потолке для проветривания. Автобус шел по трассе быстро, мерно покачиваясь, день был теплый, и ветерок, залетая в салон, ворошил занавески - ничуть не дуло. Наверняка, эта предусмотрительная тетушка просто опасалась сквозняков, но Женька послушно привстала, стараясь не потревожить Аду, и захлопнула крышку люка. Ей отчего-то так хорошо сделалось, от того, как прозвучало это "жену застудишь". Глупость, конечно, но получается со стороны так казалось: казалось, будто она существует - эта важная для двоих связь между ними. Ада чуть-чуть приоткрыла ресницы, и только теснее прижалась к Женьке. Дома Наташка снова на нее дулась, как мышь на крупу, но все это казалось таким неважным. Маме стало плохо не в тот раз, позже. Стоило войти в комнату, в нос сразу ударил знакомый тревожный запах лавровишневых капель. Наташка сначала бросилась на шею, засопела. А потом оттолкнула, сердито сверкая глазами: - Мама тебя звала! - Наташ, ну, я же не знала... - Ты никогда ничего не знаешь! Дела у тебя "свои собственные"! Иди. Мне за лекарством надо, - и дверью хлопнула. Мама лежала, отвернувшись к окну, но когда Женя осторожно отодвинула занавеску, сразу потянулась к ней, улыбнулась посиневшими губами. Женька сжала ее холодную ладонь и неловко присела с краешку на одеяло. - Как ты себя чувствуешь, мамочка? - Ничего страшного. Поболит и перестанет - не впервой. - Женька молча поцеловала ее руку, прижала к груди. - Женя, доченька, что с тобой происходит? - вдруг спросила она, и прозрачные, будто омытые болью глаза матери сделались такими глубокими и всевидящими. - Ничего, мама, - сразу отозвалась Женька, хотя отголоски этого самого, того что происходило с ней, беспокойным зудом, жаждой прикосновений именно сейчас пульсировали внизу живота. - Скажи мне правду. У тебя было что-то с этим мальчиком, Мишей? Она сказала это так обыкновенно и просто, но Женька почему-то поняла, что именно мама имеет в виду, хотя еще, кажется, месяц тому назад пребывала в полном неведении относительно того, что означает то самое "было". - Нет. Не было. - Значит было не с ним. - Да. - И что ты думаешь, с этим делать? Какое будущее видишь? - Я не знаю. Это просто происходит и все, - честно ответила Женька. - Если это просто происходит, ты должна найти в себе силы это прекратить. - Я не могу, - тоже честно. - Женя... - Да что вам всем от меня нужно?! - воскликнула Женька, в запальчивости выпустив руку матери. - Почему я просто не могу побыть счастливой? Я! Я сама! Мама вздохнула: - Потому что так не бывает, детка. Человек не может быть один. - Альтруистическая доктрина Конта, - с какой-то беспощадной веселостью соглашается Женька, закусив губу. Мама качает головой. Она, конечно, не подозревает, о чем именно просит на самом деле, но Женька все равно шепчет: - Прости, мам, - неловко разворошив волосы на затылке. А потом ложится с ней рядом, чтобы мама обняла ее совсем как в детстве, когда это еще работало, как панацея ото всех напастей. Хотя Женька уже давным-давным выросла. К общему знаменателю все сошлось, когда их застукал профессор. Входная дверь хлопнула, шаги прогремели по коридору, но все это было таким неправильным, таким ненастоящим, что даже притворяться, будто они ничего не заметили не пришлось. И только когда в запертую изнутри дверь в комнату заколотили, игнорировать это было уже никак невозможно. - Аделаида? Я знаю, ты дома, открой! - Ада вздрогнула, приподнялась на вытянутой руке. Волосы скрывали ее лицо, но Женька успела разглядеть на лбу тревожную складочку. Так мир ворвался к ним, туда, где сейчас ему было не место. Она села тихонько, подогнув колени, и неуютно поежилась, натягивая на плечи сброшенные бретельки кружевной комбинации. В дверь продолжали колотить. - Папа, я нездорова, - негромко сказала Ада. - Не надо. - Открывай! Я тебя прошу. Слышишь?! Она поднялась медленно, набросила халат и, положив руку на ключ в замке, в последний раз оглянулась. Женька подвинулась, тоже пытаясь подняться, как будто еще можно было соблюсти хоть какую-то видимость приличий. И в эту последнюю минуту увидела свое нелепое отражение в трельяже сбоку - в одной майке, обличающе растрепанная и очевидно раздетая в чужой постели. Живое доказательство порока настолько немыслимого, что его вовсе не существует, потому что не может существовать. - Открой дверь! Я ведь и вышибить ее могу, если придется. Избавь нас от этого! А потом Аделаида повернула ключ. И пока не щелкнул замок, все еще казалось, что профессор Воронов просто глазам своим не поверит, найдет всему этому какое-то более простое и правдоподобное объяснение, но ни за что не догадается, что здесь происходит на самом деле. Дверь открылась. Петр Васильевич даже порог не переступил. Поглядел прямо на Женьку, пробормотал: - О, Господи! - и вышел в другую комнату.