Твоя искусная ложь.

      Ао Шунь, склонив голову и зажмурившись, приготовился к злобной вспышке, ведь Мобэй Цзюнь никогда не отличался терпением.       Закурив, тот закинул ногу на ногу и ледяным голосом спросил:       – Вот как, танцует перед толпами глазеющих на него похотливых псов в гей-клубе Линьгуан Цзюня?       Удивившись, юноша вскинул взгляд и тихо вздохнул – тлеющий кончик сигареты подрагивал.       Святые небеса! В таком состоянии босса он точно ещё не видел! Это как же он зол, если даже пальцы дрожат!       Ао Шунь вытянулся в струну, собираясь сбежать при первом удобном случае.       – Значит, – глухо произнёс Мобэй Цзюнь, – нам пора отправится в клуб «Ледяной Ангел». Дядя ведь так жаждал встречи со мной, так почему бы и нет?..       – А? – распахнул глаза юноша, потирая кулаком кончик носа. – Так мы тоже идём, что ли?       – Хм, – криво ухмыльнулся тот.       Ао Шунь поклонился и кивнул. Ответ был очевиден. Ему стоило собрать проверенных ребят. Может случиться кровавая бойня. В конце концов, босс в плохих отношениях с Линьгуан Цзюнем.       Мобэй Цзюнь, раздавив в дорогой изысканной пепельнице сигарету, поднялся. Он всегда думал, что этот город за окном принадлежит ему. Что стоит лишь подать знак и любой падёт ниц...       До той встречи пять лет назад.       Когда Шан Цинхуа вскинул на него свои огромные глаза цвета весенних небес, Мобэй Цзюнь почувствовал, как его сердце пропустило удар. Такой хрупкий и нежный, осыпанный белоснежными лепестками цветов, с растрёпанными мокрыми волосами, иглами торчащими в стороны, овеянный нежным ароматом весны... он захватил его, словно наказание небес.       Мобэй Цзюнь встречался с Шан Цинхуа каждый месяц, намеренно держа дистанцию. Он никак не мог поверить в то, что пал так низко.       Однако с каждым разом тонул всё глубже.       Ему хотелось прикоснуться к этому человеку, сжать в объятиях хрупкое тело и жадно целовать нежные розовые губы, сминая их сладкую мякоть... Хотелось почувствовать вкус этой белой, словно хотанский нефрит, кожи, оставляя цепочки следов, крича всему миру «он мой!»... Хотелось сорвать одежды, скользя по шелковистой коже, ощущая ладонями каждый изгиб...       Хотелось... Хотелось так, что дрожащие кончики пальцев покалывало.       Однако каждый раз, стоило Мобэй Цзюню приблизиться хотя бы на шаг, Шан Цинхуа содрогался от страха, сжимаясь в тугой комок.       Ярость Мобэй Цзюня росла... побуждая жажду уничтожить этот прекрасный цветок. Он относился к юноше, как к жалкому псу, требуя немыслимого предательства.       Может быть, ему казалось, что изгнанный из Цанцюн, Шан Цинхуа будет принадлежать ему... Ведь тогда власть будет абсолютной? Кто же будет его спасать? Шан Цинхуа останется один...       Представляя, как краснеет этот хрупкий человек, сбрасывая одежды... Как умоляет пощадить, предлагая ему себя... Ох, его сердце готово было выскочить из груди.       Мобэй Цзюнь думал, что сделал достаточно, чтобы Шан Цинхуа увидел его истинное лицо. Да разве, в конце концов, стал бы он ждать столько лет, пока тот вернёт ему долг? Стал бы списывать огромные суммы за те сведения, что он приносил из Цанцюн?!       Однако, Шан Цинхуа был слеп. Ему ведь и в голову не могло прийти, что сам босс «Северной Пустоши» заинтересован в нём. Мог ли он подумать, что нравится этому человеку, ведь он всегда был так холоден.       Мобэй Цзюнь злился. Чаша его терпения наполнилась до краёв и та сорвавшаяся сделка, в которой он потерял миллионы... Та чёртова встреча, не случившаяся по вине Шан Цинхуа и окунувшая его в чудовищное унижение, стала последней каплей! Он так хотел верить ему, но в очередной раз встретил предателя! Шан Цинхуа... больше не желал хранить верность Мобэй Цзюню! Он сделал свой выбор!       Взорвавшись, пылая от ярости, босс отправился в маленькую квартирку на окраине города.       Шан Цинхуа был сонным и никак не желал понять, что происходит.       Чтобы привести в чувство, Мобэй Цзюнь ударил его по лицу.       Шан Цинхуа упал на колени, дрожа от ужаса и умоляя остановиться... выслушать... пытаясь объяснить... Но... Мобэй Цзюнь так и не смог... утонув в алом шёлке чужой крови. Словно взбесившийся зверь, он готов был разорвать этого человека на куски.       Его оттащил Ао Шунь.       В квартире не осталось ни одной целой вещи, а Шан Цинхуа утопал в багровых лужах.       Ао Шунь закрыл дверь. Он и подумать не мог, что такой чудовищный шум останется незамеченным. Не знал, что оставляет этого раненного человека у порога смерти...       Мобэй Цзюнь плохо помнил тот вечер. Картина, что стояла перед глазами, казалась чудовищным сном.       Он видел длинные ресницы Шан Цинхуа, тонущие в крови... Видел нежные пальцы, бессильно скользящие по светлому, запятнанному дереву пола... Видел осколки белых костей, пропоровшие плоть...       Это ведь ложь? Разве смог бы он выжить с такими ранами?       Вздор...       Мобэй Цзюнь уговаривал себя не верить, однако не осмеливался вновь встретиться лицом к лицу и взглянуть в глаза правде – он причинил Шан Цинхуа боль.       Но... как же так? Разве он не хотел быть нежным и ласковым? Разве не желал защищать и лелеять это хрупкое создание? Как же так вышло, что он едва не убил его?       Мобэй Цзюнь выдохнул, проведя пальцами по своим густым белым волосам. Ничего. Сегодня он переступит страх и увидится с Шан Цинхуа вновь.       Надев джинсы и чёрный свитер с высоким воротом, босс «Северной Пустоши» взглянул в зеркало. Неужели он настолько плох, что не нравится этому человеку? Тот ведь не мог возненавидеть его, правда?       Он вновь вспомнил первую встречу... Хрупкий силуэт, утопающий в золотом солнечном свете, осыпанный лепестками цветов... его аромат и ощущение шёлковой кожи, до сих пор искрящееся на кончиках пальцев...       Как же он должен был поступить, чтобы добиться любви?! Разве не защищал он этого человека от опасности? Разве...       Чёрт! Спокойно... Они ведь могут просто поговорить?       Да в самом деле! Разве у Шан Цинхуа есть причина его ненавидеть?!       Дверь позади хлопнула.       – Эм, босс, мы вроде как готовы, – робко произнёс Ао Шунь.       Мобэй Цзюнь обернулся. Посмотрев на мальчишку, он накинул на плечи своё лёгкое кашемировое пальто и кивнул, отправляясь в путь.       Сумерки, синея, вливались в окна, разбавленные светом фонарей. Мелкий дождь был отвратительным и невыносимым, как его настроение.       При одной мысли о том, что сотни горящих жаждой глаз устремлены на полуобнажённое тело Шан Цинхуа, в висках взрывалась ослепительная ярость.