Under Other Stars

И так дни начали проходить один за другим. Следующим утром Хенджин проснулся в то же время, что и Сынмин; все страхи ночи забылись, оставшись с той луной и с теми звездами. Как и говорил Сынмин, Феликс не помнил ничего из прошедшей ночи, и за завтраком эта тема не поднималась. Хенджин не смел спросить у парня, с чем же были связаны его кошмары, возможно, рано или поздно у него получится узнать об этом, потому что Сынмин уже очевидно знал что-то. Чанбин так и не проснулся до полудня, и Хенджину пришлось идти будить его на обед, который приготовил для всех Чан. Позднее Чонин научил его разжигать камин в гостиной, потому что, судя по затянутому облаками небу, им предстоял еще один дождливый день. Феликс был этому только рад: его овощи нуждались в дождевой воде, чтобы вырасти. Хенджин ходил за Сынмином где угодно и куда угодно, потому что больше ему ничего не оставалось, ведь Феликс был занят, Джисон закрылся в мастерской, Чанбин чувствовал себя уставшим и решил прилечь ненадолго, а Минхо и Чан снова отлучились на прогулку. Чонин присоединился к ним двоим, и они вместе сели собирать тот большой пазл из игровой на пятьсот деталей. Было спокойно. Чонин постоянно шутил и много смеялся. Смеясь, он морщил нос и закидывал голову назад — Хенджин находил это очаровательным. Пальцы Хенджина и Сынмина соприкасались постоянно, пока Хенджин передавал ему детальки от пазла (в основном сборкой пазла занимался именно Сынмин, у Хенджина для этого не доставало концентрации, не сегодня, может как-нибудь потом). Несколько дел по дому, снова чаепитие после обеда на веранде, раненая нога Хенджина выглядела намного лучше и больше не болела, когда он наступал на нее. Раны, разумеется, все еще побаливали, только сама поврежденная кожа, в остальном все было в полном порядке. Они поужинали все вместе едой, оставшейся с обеда, и решили посмотреть фильм. Джисон отошел подремать, он дежурил этой ночью. Феликс выглядел немного отстраненным и не был особо заинтересован в просмотре фильма, Хенджин задавался вопросом: потому ли это, что он боялся грядущей ночи, ведь Джисона не будет рядом с ним, если у него снова случится… приступ из-за кошмаров. Наступила ночь, тяжелые грозовые облака заполонили все небо, но дождя все еще не было. Давление ощущалось в воздухе, однако Хенджин все равно провалился в глубокий сон, возле Сынмина. Спал он, на удивление, спокойно, ничто не мешало его сну: ни тени, ни крики, — ничто. Над горизонтом поднялось новое солнце, а вместе с ним и Сынмин с Хенджином, и, кажется, Сынмину… теперь было не так неловко находиться рядом с ним. Не то чтобы ему было слишком уж неловко от этого когда-то, но он начал привыкать к присутствию Хенджина, это было заметно. И это заставило Хенджина чувствовать себя лучше, сделало его собственный груз неловкости и робости легче. После завтрака Хенджин пошел помогать Феликсу и Сынмину в саду, и они наконец-таки приняли решение начать приводить в порядок клумбы и перед домом. Или, другими словами, Феликс пообещал помочь им, если Сынмин и Хенджин возьмут большую часть работы в свои руки, потому что ему уже хватает забот с задним двором. Звезды загорелись в глазах Сынмина, и Хенджин не мог не сказать «да», даже несмотря на то, что в садоводстве он понимал ровным счетом ничего. Как и в уходе за цветами. Но Сынмин был счастлив, а это сделало счастливым и Хенджина. До того момента, пока Чонин не позвал его внутрь и пока Хенджин не вспомнил, что за приготовление обеда сегодня отвечал он. Но Чонин уже знал, что Хенджин был ужасен в готовке (или, скорее, слишком неопытен), поэтому и на его талии был повязан фартук, и они приступили к работе. Вместе им удалось приготовить что-то вроде лапши вок, и Хенджин был так горд собой. Чонин на это лишь рассмеялся, закатив глаза, но в этом не было какой-либо насмешки. А потом Сынмин сказал, что вышло у них очень хорошо, и Хенджин чуть не взорвался от радости. Но позже Хенджина будто ледяной водой окатило, потому что Сынмин сказал, что хочет почитать пару часов, а после этого прилечь поспать, потому что сегодня была его очередь дежурить ночью, и теперь Хенджину было совершенно нечего делать. Но ему в голову пришла одна идея, и, немного стесняясь, после обеда он подошел к Чану, чтобы спросить, безопасно ли это, идти на пробежку по лесной дороге. Хенджин все еще… побаивался его, хотя он был ничем иным, кроме как живым воплощением доброты в самом прямом ее значении. Он все еще казался пугающим, даже несмотря на очаровательные кудряшки на его голове. — Конечно. Только возьми с собой рожок с комода за твоей спиной на случай, если кто-нибудь из существ попытаются застать тебя. Они боятся громких звуков. Хотя обычно они и избегают нашу дорогу, но просто на всякий случай. Так Хенджин и сделал. И теперь вся его грудная клетка пылала огнем от бега: он бежал по этой дороге так быстро, как только мог. Он чувствовал, что должен, что ему необходимо выпустить как-то ту энергию, которую он давил в самом себе, поэтому он бежал, бежал и бежал. Лес, казалось, расступался перед Хенджином, открывая ему дорогу и позволяя бежать все дальше; деревья, окружавшие его со всех сторон, слились в огромное зеленое пятно. Было тихо, Хенджин слышал в ушах собственное сердцебиение, а адреналин заставлял его бежать все дальше и дальше, все быстрее и быстрее. Хенджину хотелось прокричаться что было мочи, но желание не нарушать эту умиротворенную атмосферу все же взяло верх. На краю леса, прежде чем дорога вывела бы его в город, он развернулся. Он не хотел в город, он не хотел… думать. Он не хотел думать. Ни о том, что с ним произошло, ни о чем этом. Ему нужно было держать фокус на том, что Сынмин собирался помочь ему выбраться отсюда, и это было самым важным сейчас. Он отодвинул все другие мысли и сомнения куда-то далеко за задний план и снова начал бежать, пробегая сквозь лес во второй раз. Никакие животные не попадались ему глаза, только птицы пели, спрятавшись где-то в кронах высоких деревьев; солнце припекало спину Хенджина, и ему пришлось снять свою куртку, чтобы не перегреться. И снова — сильные удары подошв кроссовок о землю и бег, иногда сменяющийся на ходьбу. Быстрее, чем Хенджин смог это осознать, дорога повернула на уже знакомую развилку: заросшая высокой травой тропинка вела к его… дому на какой-то промежуток времени, а продолжение дороги — к обрыву, до него отсюда всего несколько километров. Хенджин не хотел пока возвращаться. Он хотел… а чего он хотел? Ему хотелось побыть одному. И увидеть весь мир. Почувствовать лучи солнца на коже и учащенное сердцебиение от бега. Поэтому Хенджин свернул направо и побежал дальше. Он не позволял своим мыслям свободно бродить в его разуме, запрещал себе думать о том, что всего несколько ночей назад он бежал по этой же дороге, обратно с обрыва, и… провалился сюда. Но он уже думал об этом. Он выдохнул и прибавил скорости, заглушая все эти мысли собственным дыханием. И вскоре он выбежал к обрыву, тяжело дыша и смахивая стекавший по лицу пот. Он слышал, как бушевала кровь у него в венах. Табличка, которую поставили, чтобы предостеречь туристов от скалолазания в дождливую погоду, поросла мхом. Хенджин вышел на дорогу, которая сначала вела еще дальше в лес, а потом устремлялась высоко по склону горы, огибая ее. Высоко в горы. Иногда узкая дорога круто поворачивала, но никогда не становилась слишком крутой и не проходила слишком близко по краю, поэтому Хенджину не потребовалось много времени, чтобы подняться на вершину. Он ощущал приятную боль в икрах. Хенджин не смог сдержать вздоха от открывавшегося перед ним вида, величественного и захватывающего дух. Хенджин был уверен, что он никогда не видел отсюда настолько много, настолько далеко. День выдался ясным, редкие облака проплывали по небу. Перед взором Хенджина предстала безграничная зелень, пока деревья не сменялись озером, сияющим за лесом. Обычно Хенджин не мог увидеть его, но сегодня все было по-другому. Он знал, что за этим озером располагался другой небольшой город, в котором, в другом мире, кипела жизнь. В реальном мире. Город Хенджина остался за его спиной, он обошел гору и смог увидеть небольшой его кусочек: лес и деревья, растущие на склонах, загораживали большую часть вида. Не смог он разглядеть и их маленький дом, только клубы дыма, поднимающиеся к небу; Феликс и Джисон обещали испечь сегодня печенье. Хенджин сел на небольшой камень около выступа, было мягко: камень был покрыт мхом. Наслаждение от бега разливалось по его телу слабыми судорогами, он чувствовал себя так хорошо, даже замечательно. Лучше, чем пару дней назад, и он знал, что это было из-за бега. Пока это наслаждение не начало рассеиваться. Его разум снова заполонили мысли. Когда он был здесь в последний раз? Он был с отцом, так ведь? Да, они вместе вышли на пробежку, и его отец сказал ему, что гордился им, гордился тем, как далеко он зашел. Хенджин почувствовал, как сжалось его горло, но ничего не мог с этим поделать. Он не мог больше бежать от собственных мыслей. Что было теперь с его папой? Как там его мама? Хенджина не было уже четыре дня, как много… сколько они уже ищут его? А искали ли его вообще? Должны были. Конечно, его родители не оставили бы этого просто так, они всегда переживали о нем и просто не могли не искать, разве что– Разве что. Эта мысль пронеслась у него в голове, выбив из легких весь воздух. Сынмина обнаружили мертвым. Что, если и Хенджина тоже обнаружили мертвым? Что, если– что, если они нашли его труп рядом с той лужей? Что, если его родители отправились на его поиски и нашли его тело, валяющееся на земле и бездыханное? Что, если они– нет. Нет нет нет. Этого не могло произойти, он не мог быть– но Сынмин ведь– Хенджин почувствовал, как его начало трясти после первого всхлипа, он почти свалился с камня. Он умер? Хенджин был мертв для них? Прошло всего несколько дней, но время здесь двигалось иначе, и что, если… они уже похоронили его? Была ли на кладбище могила с его именем, выгравированным на могильной плите? И… исчезнет ли оно? Исчезнет ли она через пару недель, и забудут ли о нем его друзья? Забудет ли Енхун о своем лучшем друге, дружбу с которым они пронесли сквозь столько лет? Забудет ли Дэхви того одноклассника, который постоянно задавал ему глупые вопросы? Пропадет ли и он тоже со всех фотографий, появится ли на фотографиях его класса пустое пространство вместо него? Будут ли на стенах в его доме висеть пустые рамки без фотографий, без малыша-Хенджина в костюме Винни-Пуха? Хенджин не мог дышать. Он не мог сделать вдох, почему он и не подумал об этом раньше? Он же рассказывал Сынмину о том, что случилось, как он раньше не догадался, что это могло произойти и с ним? И, скорее всего, так случилось со всеми, кто оказался здесь: с Феликсом, с Джисоном, с Чаном, с каждым из них. И теперь мир забудет о Хенджине, забудут, что такой человек вообще существовал, поскорбив о нем немного, его забудут и его родители, забудут, что у них когда-то был сын. Хенджин не мог дышать, не мог контролировать стекающие по его лицу слезы, он ничего не мог контролировать: ни беспорядочные всхлипы, ни то, как содрогалось его тело, ни боль в груди, которая стала физической. Он не мог– он не– они забудут его, забудут о его существовании, и– — Хенджин? Ты в порядке? Хенджин попытался стереть с лица слезы, хватая ртом воздух и шмыгая носом, но это было бесполезно, совершенно бесполезно. Он услышал торопливые шаги Чанбина. Он опустился на колени перед Хенджином и начал поглаживать его по спине, беспокойство затронуло черты его лица. Хенджин накрыл свои глаза руками, как же ему стало неловко и грустно, он чувствовал себя разбитым и забытым и— — Эй, эй, эй, что такое? Я видел, как ты ушел, но забыл воду, поэтому решил прийти проведать тебя пока ты не потерял сознание. Хенджин усмехнулся, и прозвучало это очень напряженно. Чанбин похлопал его по плечу и присел рядом с Хенджином: на камне оказалось достаточно места для них. — Скучаешь по родителям? По лучшей жизни? Хенджину не хотелось ничего объяснять, слова просто не складывались в предложения и застревали где-то в горле, он знал, что если начнет говорить сейчас, то мысли снова начнут кружить в его голове назойливым ураганом. Поэтому он просто кивнул. Он скучал по своим родителям. По своей жизни. Это было правдой. Но проблема в том, что это далеко не все. — Я знаю это чувство. Первые недели самые худшие. Чанбин просто сидел здесь, рядом с Хенджином, гладил его по спине, но он не мог успокоиться. Хенджин знал, что выглядел сейчас просто ужасно, и чувствовал себя так же; это было не мило, он почти кричал себе в руки каждый раз, когда сердце сжималось болезненно в его груди. Но почему-то, он… не стыдился этого. Конечно, за эти четыре дня он плакал больше раз, чем за последние полгода, но сейчас его жизнь колоссально изменилась, и все было так ужасно, поэтому, может быть, в этом и не было ничего такого. И Чанбин… его присутствие успокаивало. Он не винил Хенджина за то, что он плакал над такими мелочами, хотя они не были мелочами, это было серьезно, ужасно и отвратительно, и Хенджин так устал от всех этих мыслей и переполнявших его эмоций. А Чанбин просто гладил его спине, и Хенджин сконцентрировался на этом движении, и медленно-медленно всхлипы стали реже, он начал успокаиваться. Чанбин дал ему в руки бутылку с водой, Хенджин открыл ее и сделал глоток. Вода не была уже такой холодной как прежде, летний солнечный день немного согрел ее. — Лучше? Хенджин шмыгнул носом и кивнул. Да. Вообще-то нет, но Чанбин был теперь рядом, и у мозга Хенджина было теперь что-то еще, о чем он мог думать, что-то, на что он сместить фокус, чтобы не начать накручивать себя снова. — Я просто… просто… приходил сюда со своим отцом часто. Он говорил мне, что мы можем весь мир разглядеть отсюда. — Что ж, он был прав. Отсюда и вправду можно увидеть весь мир. По крайней мере наш. Хенджин хмыкнул и снова шмыгнул, отпив немного еще воды из бутылки. Его сердцебиение начало приходить в норму. — Твои родители, кажется, были очень хорошими людьми, — пробормотал Чанбин, возможно, таким образом он попытался утешить Хенджина. — Да. Они замечательные, — Хенджин оторвал наконец голову от своих рук, распрямился, и Чанбин убрал свои руку с его спины, но больше они не двигались. Они сидели там, смотря на открывавшийся перед ними вид, слушая тишину, пока Хенджин не прервал ее вновь. Ему нужно было что-то еще. Что-то. Еще. — Что насчет твоих? Хорошо ли… ты помнишь своих родителей? — Да, как-никак, я провел здесь всего лишь одну зиму, то есть, примерно год, не знаю, я перестал считать дни после двадцатого. Но да, я их помню, и не уверен, что скучаю по ним. — М? — По крайней мере, больше нет. Но скучал. — Как так? — Они были не самыми хорошими людьми. Совсем, — Чанбин сморщился. Хенджин не хотел давить на него, по всей видимости, это были не слишком уж приятные воспоминания. — Или, скажу так, они думали, что они были, я полагаю. Просто… очень… у них были очень устаревшие взгляды на жизнь. Они были консервативными. И это не та консервативность, которая вела к строгости — она выливалась в ненависть. — Оу. — Ага. Никакой личной жизни и пространства, мне нужно было спрашивать разрешения вообще на все. Гиперопека. В первые месяца два я вообще не понимал, как мне себя вести, потому что теперь мне не нужно было просить у кого-то разрешения. Мне не нужно было разрешение моего отца. Еще, они думали, что ударить своего ребенка было лучшим наказанием за пятиминутное опоздание, и все такое. Поэтому, да. Иногда они были хорошими, но это было та-ак редко. — Звучит ужасно… Мне жаль, что тебе пришлось пройти через подобное, — Хенджин так сочувствовал Чанбину. Ему было очень-очень жаль. Ему повезло, что он рос в такой любящей и свободной от жестоких рамок среде. — Все в порядке, это в прошлом. Я сильно вырос с тех времен. Черт, я думаю, что вырос именно здесь. Я был таким мудаком, когда только попал сюда. Нетолерантные родители чаще всего воспитывают нетолерантных детей, если они не подвержены влиянию других мнений, а еще я не умел держать язык за зубами. Я совершенно не понимал отношения Феликса и Джисона тогда, думал, что любовь между двумя парнями это странно, ненормально и противоестественно. В один момент Джисона это заебало и он врезал мне по лицу. И это было абсолютно заслуженно, я вел себя вызывающе и часто переступал допустимую черту тогда. И я не знаю, потом я просто… прочел несколько книг, кажется. Я много разговаривал с ними двоими, и со всеми вообще. Узнал, что жизнь была намного больше, чем то, чему учили меня мои родители, намного больше, и она не делилась только на черное и белое. Я учился быть лучше и более открытым благодаря друзьям и жизни здесь. Не могу сказать «спасибо» моим родителям за это, просто теперь я вижу насколько… насколько же вещи, которые они делали, были неправильными. Поэтому, я не то чтобы очень скучаю по ним. Хенджин был… удивлен. Очень удивлен. Он и не думал, что Чанбин был… таким в прошлом. Сейчас он был расслабленным и спокойным, приятным и… открытым и вау. — Я, честно, многим обязан этим людям. Я очень благодарен им за то, что они вставили мне мозги на место тогда и попытались понять меня и помочь мне понять их. Что повторяли мне из раза в раз, что люди любят тех, кого они любят, что разжевывали мне все. И потом я начал учиться жить и думать по-другому, потому что, блять, ты же их видел, Джисона и Феликса. Невозможно отрицать, что эти двое любят друг друга до луны и обратно. Я уверен, если приглядеться получше, то можно будет увидеть соединяющие их красные нити. Хенджин кивнул головой, Чанбин был прав. В Феликсе и Джисоне и вправду было что-то особенное. — Я надеюсь, я не отпугиваю тебя своим не самым хорошим прошлым, — в голосе Чанбина звучало беспокойство. — Нет, конечно. Люди меняются, как в лучшую так и в худшую сторону. Ты вырос и больше не являешься тем придурком, то, что ты делал, больше не определяет тебя. — Определяет. Это определяет мое прошлое, и то, кем я был, пока не изменился. Что ж, это еще одна точка зрения, с которой можно было взглянуть на эту историю. Хенджин хмыкнул в ответ, он вытянул одну ногу и облокотился на свои колени. — Ты скучаешь по своей прежней жизни? Если не считать твоих родителей? — спросил он. — Не особо. Моей жизни не суждено было начаться в ее полной мере. Иногда я сожалею о том, что попал сюда: я упустил возможность стать доктором, хотя так мечтал об этом. Но я привык к этому. Иногда жизнь здесь становится немного однообразной, но… я справляюсь. Что есть, то есть. Здесь спокойно, а скрывающиеся на каждом углу опасности вносят какой-то элемент интересности. — Мм. Например, медведи? — Ага. Как ты узнал о том, что я их боюсь? — Сынмин рассказал. — Верно. Ничего нельзя утаить здесь, — рассмеялся Чанбин, кажется, его это не разозлило. — Да, я боюсь медведей. Ужасно боюсь их, что забавно на самом деле, потому что я никогда ни с одним в реальным жизни не встречался. Просто иногда, особенно, когда я один во дворе или в лесу, на меня накатывает это чувство страха, что сейчас из леса выбежит медведь и нападет на меня, и мне нужно как можно быстрее вернуться домой. Это глупо, но… Да, у меня все еще сложности с этим. — Это неглупо. Фобии просто так никуда не деваются. — Ага. И я понятия не имею откуда она у меня появилась. Я боюсь медведей столько, сколько себя помню. Интересно. Очень. Чанбин прислонился спиной к горе на ним и подложил руки себе под голову, чтобы было удобнее лежать на этой огромной каменной глыбе, греясь под лучами летнего солнца. Легкие дуновения ветерка запутывались в волосах Хенджина, разнося по коже приятную прохладу. — Что насчет тебя? Чего боишься ты? — Что меня забудут и оставят, — так назвал это Сынмин. Хенджин не боялся оставаться наедине с самим собой, он боялся, что от него все отвернутся. — И дедлайнов по сочинениям. Смех Чанбина таким беззаботным и звонким, от него становилось легче и на душе, и в мыслях. — Что ж, об этом ты можешь больше не переживать! Никакой учебы и заданий здесь, ничего подобного. — И слава богу, — пробормотал Хенджин, уголки его губ наконец приподнялись в улыбке. Они замолчали. Хенджину стало лучше. Правда лучше. От присутствия Чанбина было комфортно, он не осуждал и доверял Хенджину. Как минимум настолько, чтобы рассказывать ему такие важные и не самые приятные вещи о себе, а они знакомы всего-то четыре дня. Но, возможно, этого можно было ожидать, в этом доме и правда ни у кого не было секретов. Как они могли быть, когда они проводят все дни рядом друг с другом? — Так… вы с Сынмином.? Хенджин почти подавился воздухом и обернулся на Чанбина, смотря на него с недоумением. Чанбин лишь усмехнулся, чуть не засмеявшись в голос. — Ч-что что– ч-что мы с Сынмином? — Хенджин чувствовал, как горят его щеки, и совсем не из-за палящего солнца. — Даже не старайся. Я же видел это, как ты смотришь на него глазами-сердечками при любом удобном случае. Ох блять блять блять блять. — Не переживай, я не скажу никому, — Чанбин не мог не заметить панику во взгляде Хенджина. — Что-то новое для тебя? — Н-не то чтобы, — запнулся Хенджин. — Я думаю, я… он нравится мне со старшей школы. Уже… несколько лет. — Черт возьми. Так долго. И ты ни разу не пытался поговорить с ним об этом? — Нет… Я боюсь быть отвергнутым и… ну знаешь, это небольшой город, а… — И ты боишься реакции других? — Ага… И того, как отреагирует сам Сынмин… Мы никогда не были очень уж близкими друзьями, и я не хочу разрушить все. — Ага. Я понял, — кивнул Чанбин. Он понял. Это успокаивало. И он не расскажет никому. — Как думаешь, он тоже заметил это? Или кто-то еще? — Неа. Чан видит только Минхо, а Джисон и Феликс живут в своем маленьком мирке, Чонину на такое без разницы, и я не уверен, что сам Сынмин это заметил. — Но тебе, получается, не без разницы? — Буду с тобой честен, Хенджин, после того как наблюдаешь изо дня в день, на протяжении целой зимы, за Феликсом и Джисоном, то волей-неволей, начинаешь замечать такие вещи. Хенджин фыркнул. — И, не буду врать, это интересно. Может быть, потому, что я сам никогда такого влечения не испытывал. Кажется, это называется… асексуальностью, да? Мне никогда не было особо дела до того, как мне себя называть, но я почти на все сто уверен, что Феликс назвал это так. И так было написано в тех книгах. — Да? — Ага. И по ощущениям это подходит. Хотя, и не полностью: как я понял, это больше про отсутствие сексуального влечения, а я никогда не испытывал и романтическое тоже. Не знаю, может, мне просто нужно время, или… правда, не знаю. — Тогда, может быть, ты аромантичен? — у Хенджина получилось вспомнить этот термин. В свое время он прошерстил множество различных сайтов и статей, чтобы понять… кто он. — Аромантичен? — Да. Это как и асексуальность, только про романтическое влечение. Про его отсутствие или самую его малость. — Хм. Звучит разумно. Тогда, видимо, это. Но опять же, не то чтобы мне нужно было какое-то определенное название для моих чувств… Но, знаешь, это приятно, когда оно есть. — Да… это приятно. Тишина, и вовсе не неловкая, снова. Пока в голове Хенджина не всплыл вопрос: — Подожди, ты сказал, что Чан не смотрит ни на кого кроме Минхо? Они… между ними тоже что-то есть? — Я не в курсе. Я вполне уверен в том, что Чан этого хотел бы, но он слишком трусит сказать об этом Минхо. И, если честно, я уверен, что и Минхо к нему тоже что-то чувствует: он всегда ведет себя очень непринужденно, когда рядом есть Чан, а когда его нет, то постоянно спрашивает о нем. Нужно будет спросить его об этом в следующий раз. — Хорошо, — теперь Хенджин намного лучше понял этих двоих и их динамику. — Я думал, между ними что-то есть, потому что они так близки друг с другом. И спят в одной кровати. — Да, они чертовстки близки. А спят они так из соображений безопасности: Минхо не может заметить тени, поэтому по ночам Чан — его глаза. — Это… мило. — Очень. С дерева, растущем недалеко от парней, взлетела птица; Хенджин слышал шорох в кустах; маленькая гусеница переползала с камней побольше на более мелкие рядом с его ногой. Наверно, им пора было уже возвращаться, они сидели здесь, на горе, уже достаточно давно, и другие могли начать переживать. — Нужно возвращаться, — Чанбин озвучил мысли Хенджина. — Да, — пробормотал он в ответ, поднимаясь на ноги и немного разминаясь. Его мышцы побаливали той приятной болью, за которую Хенджин и любил бег. Чанбин тоже встал, взглянул на опустошенную бутылку и направился вниз по горной дорожке. — Спасибо, Чанбин, — сказал позже Хенджин, и парень обернулся, чтобы взглянуть на него. — За что? — Не знаю. За то, что выслушал. Что был собой. От улыбки на лице Чанбина где-то в груди у Хенджина разлилось тепло. Она напомнила ему Енхуна, но от этого воспоминания его сердце на этот раз не сжалось, наполненное болью. * * * Спать без Сынмина было непривычно. Свободное место рядом с Хенджином ощущалось таким пустым и… холодным. Ему было холодно, хотя они спали не так уж и близко друг к другу обычно, кровать все-таки была достаточно просторной. К счастью, Хенджин был очень эмоционально измотан и он пробегал большую часть второй половины дня, поэтому все же смог уснуть, и спокойно проспал всю ночь, невзирая на пустое место рядом с собой. Ничто не прервало его сон, никакого звона колокола не было, а это значит, что тени этой ночью не показывались. Тот вечер прошел спокойно: Сынмин проснулся, чтобы немного поужинать, перед своим ночным дежурством, Чанбин и Хенджин решили посмотреть вместе фильм, а немного погодя к ним присоединился и Чонин. Джисон и Феликс пропали куда-то, но, как оказалось, в этом не было ничего странного, и скорее всего они просто спали в гамаке в саду, в обнимку и ловя последние лучи солнца. И они всегда обычно делали так после ночных дежурств Джисона. Но, возможно, в том, что Сынмин дежурил ночью, все-таки было что-то хорошее, потому что теперь у Хенджина появилась возможность увидеть мирно спящего парня в наполнявшем комнату свете утреннего солнца. Он знал, что прошло не так много времени, примерно час, с того момента, как Сынмин вернулся; рассвет был совсем недавно, а смена дежурства заканчивалась с первыми лучами восходящего солнца, разливающими на линии горизонта оранжевую краску. Но сейчас он уже крепко спал: рассыпанные на светло-зеленой ткани наволочки темно-коричневые локоны волос, натянутое по самые плечи одеяло, и выглядывающая из-под него нога. Его рот был слегка приоткрыт, а сам он очень-очень тихо посапывал. И, господь бог, каким же он был красивым. Хенджин никогда прежде не заставал Сынмина спящим, так как тот обычно вставал раньше него (или все же вернее будет сказать: просыпался раньше него все эти три дня, и этого было слишком мало, чтобы обозначать как «обычно»). Солнечные лучи, пробравшиеся в комнату сквозь окно, оставляли на коже, прямо под его глазами, длинные согревающие мазки света. Хенджин подумал, что Сынмин не был бы рад проснуться так рано от светившего ему в лицо солнца, после такой долгой ночи без сна, поэтому он аккуратно поднялся на ноги и пошел на другую сторону комнаты, чтобы закрыть окно шторами. И полил цветок Сынмина, потому что выглядел он немного вялым. После этого Хенджин тихо и быстро переоделся из пижамы в свободную белую футболку и первые попавшиеся под руку спортивные штаны и решил, что будет лучше оставить Сынмина спать одного. Он еще раз взглянул на сопящего парня; Сынмин перевернулся на другой бок. Его очки лежали на тумбочке с его стороны кровати. И эта картина заставила что-то легкое и нежное затрепетать в груди Хенджина. Вот он, Ким Сынмин, живой и невредимый, спокойно спящий на кровати. На их кровати. Это казалось чем-то нереальным. И Хенджин вышел из комнаты, оставляя за спиной эту нереальность, так тихо, как только мог, и закрыл дверь. Он прошел по коридору, где все двери кроме той, что вела в комнату Минхо и Чана, были закрыты. Возможно, они все еще спали, кажется, было и правда еще очень рано, а Хенджин проснулся с восходом солнца. Он спустился аккуратно по лестнице и вошел в гостиную, с кухни доносились какие-то звуки, и когда он зашел за угол, то увидел там спину Минхо. — Д-доброе утро, — пробормотал Хенджин. — Доброе. Хенджин, верно? — А, да, это я, Хенджин, — он совсем забыл представить себя, замечательно, прекрасная работа, Хенджин! — Так и подумал, не узнал сначала твой голос. — Ох, эм, извини, я забыл– — Все нормально. Минхо доставал что-то с полок, а весь стол, стоящий посередине кухни, был заставлен всякой всячиной для завтрака. Хенджину показалось, что этот стол служил больше небольшим островком, нежели настоящим столом, потому что ели они всегда за большим в гостиной. — Тебе, мм, нужна помощь? — Ага, можешь перенести это все в гостиную и нарезать хлеб на нас всех? Остальные должны начать просыпаться в скором времени. Хенджин сделал то, что сказал ему Минхо, хотя все еще осторожничал. Он наблюдал за тем, как Минхо искал что-то в холодильнике, касаясь разных бутылок и контейнеров, а найденное сразу же отправлялось на стол, и что-то обнаруживалось в разы быстрее, так как, по всей видимости, лежало на своих привычных местах. Хенджину не стоило переживать. Минхо знал этот дом лучше любого из них, так ему говорили и это же он видел теперь собственными глазами. Он мог делать вещи так же, как их делал любой другой. Хенджин взял хлеб, нарезал немного ломтиков и положил их в невысокую плетеную корзиночку, в которую они обычно складывали хлеб для стола, и снова принялся переносить продукты в гостиную. Эпплсоус ходила хвостиком за Минхо, Хенджин увидел, как он потянулся к полке, где находилась кошачья еда; ее мисочки стояли на полу рядом с холодильником. Она начала мяукать, и Минхо лишь шикнул ей по-доброму: «Да, да, маленькая леди, сейчас ты получишь свою еду, подожди», — и положил ей в миску консервы для кошек. А затем Минхо выкинул пустую упаковку в мусор, вымыл руки и взял со стола коробку с хлопьями, перенося ее в другую комнату. — Много еще осталось таскать? — Не-а! — откликнулся Хенджин и взял в руки последнюю упаковку молока и стопку тарелок. — Обычно… ты накрываешь на стол по утрам? — спросил он у Минхо, поставив на стол последние вещи с кухни. Задний двор был залит золотым утренним светом; веранда блестела капельками росы. Хенджин сел напротив Минхо, потому что чувствовал, что было бы странно садиться сейчас куда-то еще. — Мм, когда как. Если я встаю первым, то да. Обычно Джисон помогает мне, или Феликс, они оба ранние пташки. — Да, я видел, — как ты замечательно подобрал слова! — А я — нет. Потребовалось немного времени и заметить улыбку на лице Минхо, чтобы Хенджин понял, что это была шутка. Он засмеялся слегка нервно, а Минхо залился смехом, беззаботным и расслабленным. — Тебе не нужно переживать так, Хенджин, не нужно ходить на цыпочках вокруг меня. Знаю, тебе, скорее всего, сказали обозначать свое присутствие каждый раз и спрашивать, нужна ли мне помощь, и все такое, но не относись к этому так серьезно. Нет, спрашивай, конечно, если это что-то значительное, но, знаешь, я не фарфоровый, даже если Чан иногда, кажется, думает так. Расслабься, я не сломаюсь от парочки твоих неосторожных шагов, и ты совсем не ранишь меня ими. И, возможно, это и правда успокоило его, и, может быть, Хенджин обнаружил себя улыбающимся Минхо, но потом он понял, что тот этого не мог увидеть. — Ладно, да, хорошо. Извини, я просто… немного стеснительный. — Я заметил, — конечно он заметил это. — Ты редко разговариваешь. То есть, это за тебя чаще делают Сынмин и Чанбин. — Да, я… Да, похоже на то, — щеки Хенджина зарделись немного от смущения. Он взял себе тарелку, и положил на нее булочку с сахарной пудрой. — Итак, как ты справляешься? — спросил Минхо. — Передай мне молоко, пожалуйста. И Хенджин передал и наблюдал потом за тем, как Минхо аккуратно наливал его в свою тарелку с хлопьями. — Я… не сказать, что в порядке… но вроде держусь как-то, — ему не нужно врать. Он был плохим лжецом, да и в этом не было смысла: они все сами прекрасно видели его раскрасневшееся лицо и заплаканные глаза, когда они с Чанбином вернулись с пробежки. — Все не так плохо, тогда. Твоя жизнь так колоссально изменилась всего в мгновение ока, поэтому не вини себя за то, что тебе плохо. Сынмин закрылся в вашей комнате и не выходил из нее первые три дня, пока не начал привыкать и обустраиваться, так что, в сравнении с ним, ты достаточно хорошо справляешься. — Что? — это было новостью для Хенджина. — Ага. Мы так долго уговаривали его выйти. Кажется, он увидел в окне наших сияющих лисичек, и тогда понял, что ему следует увидеть и изучить и другие части этого мира. — Черт. — Да-а. Их свечение очень странное, и я тоже почему-то могу его видеть. Хотя, может, это и не странно, потому что я различаю, где свет, а где тень, типа, я знаю, что ты сейчас сидишь передо мной из-за света за твоей спиной, и да, когда на дворе темно и где-то рядом пробегает лиса, я вижу немного ее сияния. Не полностью, а только синее свечение. Это интересно. — Очень, — Хенджин откусил небольшой кусок от своей булочки; у него было так много вопросов, но он боялся задать их. — Тебе интересно, как я потерял зрение, так ведь? — Эпплсоус, мурлыкая, запрыгнула на колени Минхо и улеглась на них. — …Может быть? Ты можешь не рассказывать, если это слишком болезненная тема, конечно– — Все в порядке, это не история о травме, и от этого она только забавнее. Я не всегда был слепым, скорее, большую часть своей жизни. У меня тяжелая форма катаракты, поэтому зрачки серые. Я должен был пройти лечение и, вот те раз, по чистой случайности прошел сквозь врата, когда врезался в стеклянную дверь по дороге к своему доктору, и оказался здесь, почти сбив Чана с ног. И, ясное дело, здесь я никакого лечения получить не могу, поэтому теперь я останусь слепым до конца дней своих, если только сюда каким-то чудом не занесет офтальмолога. — Это… вау. Минхо ухмыльнулся и отправил себе в рот ложку с хлопьями. — Ага, вовсе не душераздирающая история, просто я немного неудачник. Как и все мы, я думаю, кроме Джисона и Феликса. Хенджин все еще не знал, что же с этими двоими случилось, но как же ему становилось интересно. Лестница проскрипела под чьими-то шагами, и вскоре в дверном проходе показался Чан. Он был удивлен, когда увидел Хенджина за столом с Минхо. — Доброе утро, Минхо и Хенджин, это Чан. Вы еще не ставили чайник? Хенджин покачал головой, «нет», — послышалось от Минхо, и Чан вздохнул и направился в сторону кухни. Через пару минут оттуда послышался протяжный свист. — У нас есть электрический чайник, но он все еще настаивает на использовании обычного… Упертый как баран… — прошептал, тихо и посмеиваясь, Минхо. Немного погодя, Чан вернулся к ним с чашкой горячего чая, от которого полупрозрачным облаком поднимались язычки пара, и сел рядом с Минхо. Он набрал себе в тарелку немного еды на завтрак, и со стороны лестницы снова послышались шаги: к ним присоединился Джисон. — Ну что, Хенджин, готов к дежурству этой ночью?