Under Other Stars

Хенджин чувствовал себя отвратительно. Ужасно. Он чувствовал давящий изнутри ком в горле, он до боли в костяшках вцепился в лямку своего рюкзака, пока ноги вели его по лесной тропе к их небольшому дому на опушке. Напряжение чувствовалось в воздухе, и чувствовалось оно уже на протяжение последних нескольких часов. Солнце за их спинами медленно склонялось к горизонту, вырисовывая на дорожке перед ними длинные тени, когда они свернули на маленькую тропинку, которая вела к их дому. Золотой час — до наступления ночи оставалось все еще полно времени. Хенджин заметил поднимавшийся над кронами деревьев дым из трубы камина. Они шли в тишине, все семеро, только Сынмин, шедший впереди, время от времени предупреждал еле слышно Минхо о каких-то ямках или крупных камнях на дорожке, если он сам не замечал их с помощью своей трости. Джисон и Феликс шли за Хенджином, переплетя руки, Чанбин шагал рядом с Хенджином, а Чонин по другую от него сторону. Они не разговаривали, вообще. Было неловко, Хенджин чувствовал себя неловко и слишком тревожно. После ухода Чана, тишина захватила их всех. Чанбин выглядел… расстроенным. Да. Разочарованным. Джисон и Феликс лишь посмотрели на Хенджина и Сынмина и ничего не сказали, просто притворившись, что увлеклись поисками словаря древнего языка, которые в итоге оказались успешными. Минхо сказал что-то об излишней драматичности Чана, ломано улыбнувшись, и продолжил задавать Сынмину вопросы о книгах, но Хенджин увидел перемену и в нем. Он стал немного дерганым, немного более осторожным, чем обычно, он, казалось, начал более чутко прислушиваться к окружению с уходом Чана. И именно он сказал всем, что им пора закругляться, что Чан, должно быть, уже начал переживать и ждал их, и что ему не нравилось, что он был один. Поэтому они покинули комнату с четырьмя большими книгами в руках, потому что в рюкзаки они не поместились. Хенджин нес книгу под названием Круг. Сынмин нес Конституцию. Чанбину досталась Конструкция, а Чонин нес книгу, сгоревшую наполовину, и первые страницы ее были нечитаемы. Обложка была обуглена, они не знали ее название, но в ней была целая куча геометрических рисунков. Это не давало покоя Хенджину. Почему ее вообще захотели сжечь? И почему им не удалось это сделать? Сожжена была не вся книга, а только обложка и несколько первых страниц, примерно десять-двадцать. Хотя, это было достаточно много, если брать во внимание тот факт, что из всех книг эта была самой тонкой, а Конституция — самой большой, наверное, в ней было больше тысячи страниц. Это было странно. Сынмин тоже думал так. Но книги не были единственной вещью, не дававшей покоя Хенджину, как бы не так. Он раскрыл свои карты. Теперь всем окружавшим его людям стало известно, что он хотел вернуться, что он не адаптировался, скучал по своим родителям, друзьям, жизни и так далее по списку, и отчаянно хотел вернуться. Так отчаянно, что хотел подвергнуть себя опасности, судя по всему, если слова Чана были правдой. Но были ли они правдой? Должно быть. Сестры Чана больше не было, так ведь? И, может быть… может быть, этот Югем был одним из тех друзей, которых потерял Чан. И, может быть, все кроме Хенджина знали об этом. А теперь они знали, что Хенджин все еще был в достаточной степени эгоистом, чтобы идти против Чана и продолжать поиски, и теперь он, скорее всего, был им неприятен, так это по крайней мере ощущалось для Хенджина. Он предал их, единственных людей, которые были рядом с ним, он не… он и вправду не принимал себя за одного их них. Вот оно что. То, что беспокоило его на протяжении уже немалого количества времени. Он не считал себя членом их маленькой семьи, и это… заставляло его идти вперед. И это в том числе. И теперь все они знали это, а Хенджин знал, что это создаст между ним и остальными ледяной барьер. Тишина уже свидетельствовала об этом. Ну, может быть, не с Сынмином, потому что именно Сынмин помогал Хенджину все это время. И теперь остальные, возможно, и его видели в таком свете, ведь он заступился за Хенджина (что грело его сердце, но не так сильно, как ему это было необходимо) и… и теперь Хенджин испортил отношения со всеми, и, скорее всего, он снова накручивал себя, но он не мог ничего поделать ни с собой, ни с тем комом, который встал у него в горле, больно царапая гортань изнутри, когда они вышли на поляну перед их домом, и Хенджину захотелось развернуться, и убежать обратно в город, и спрятаться в самом темном углу, потому что он не был уверен, готов ли он столкнуться с Чаном. С кем-либо. Хенджин даже не знал, что ему говорить. Ему не было жаль, на самом деле, он не чувствовал вину за желание вернуться к своей старой жизни и найти способ сделать это. Он чувствовал вину за то, что ранил чувства Чана и, скорее всего, остальных тоже, но… Он не знал. В его голове был полный беспорядок, и ему хотелось расплакаться, сидя где-нибудь в углу комнаты, и читать дневники с Сынмином и. Просто что-нибудь. Он хотел вернуться, он не чувствовал, что ему было место здесь, и в этом и была его проблема, и ему было плохо от всех этих чувств и! Господи! Их шаги гулко разнеслись по веранде, Сынмин открыл дверь в дом, пропуская Минхо первым. Чана поблизости видно не было, но до слуха Хенджина откуда-то сверху доносились звуки перебираемых струн гитары. Скорее всего, он был в их с Минхо комнате. — Я умираю есть хочу, что вы хотите на ужин? — Чанбин скинул свой рюкзак на пол, переложив большую книгу из своих рук на комод в коридоре. Хенджин не был голодным. Он чувствовал, что вот-вот взорвется. Он хотел бы выйти на пробежку, чтобы немного проветрить свою голову, но знал, что не мог сделать это. Чонин пробормотал, что он пойдет приляжет, и пропал где-то за поворотом на лестницу, которая вела на второй этаж. — Я согласен на все, — одними уголками губ улыбнулся Сынмин и оглянулся на Хенджина, и выглядел он немного… обеспокоенным. И вдруг Хенджин почувствовал, что все стало... слишком невыносимым. Он положил книгу рядом с той, которую нес из города Чанбин, сбросил кроссовки со своих ног и побежал вверх по лестнице. Он услышал за спиной тихое «Хенджин?» Чанбина и последовавшее за ним бормотание «Пусть побудет один» Сынмина. Хенджин распахнул дверь их с Сынмином комнаты, скинул на пол рюкзак и рухнул на их кровать. Пусть побудет один. Хенджину хотелось закричать: он не хотел просто быть один, он хотел рыдать на плече Сынмина и услышать, что вовсе не он виноват в этом витавшем в воздухе напряжении, но он не мог сделать этого. Потому что именно он был этому причиной. И Сынмин хотел оставить его в одиночестве на время, потому что ему нужно было разгрузить голову или что-то еще. Но слезы не шли. Нет, Хенджин просто уставился в стену, он чувствовал себя таким… пустым. И почему-то в то же время в его голове все еще бушевал ураган. Он позволил своим глазам бродить по фотографии на его прикроватной тумбе, ту, с его улыбающимися и счастливыми родителями. Он хотел вернуться, блять, как же он хотел домой, хотел избавиться от этой назойливой боли в груди и снова почувствовать объятия своей мамы, но здесь просто… выход должен был быть. А способ его найти — в тех книгах. Он должен вернуться. И если это значило, что он эгоист, то пусть так и будет. Оклеенные мятным стены комнаты выглядели бронзовыми в вечерних лучах солнца; Сынмин оставил их окно приоткрытым, и слабый ветерок сохранял воздух в комнате свежим. Растения на подоконнике цвели и пахли — конечно, это ведь растения Сынмина. Хенджин слушал звуки игры на гитаре и звуки с первого этажа: что-то упало на пол, и Чанбин громко забранился, вызвав у Феликса смех. А Хенджин чувствовал пустоту. Он мог бы быть там и смеяться вместе с остальными. Но его там не было, он был наверху, пялился на стену перед собой и, как в болотной трясине, погрязал в собственных чувствах. Здесь не было места ему. Хенджин не заметил, что бренчание струн гитары прервалось, пока не услышал стук в дверь. Хенджин сглотнул. Он знал, кто это был. Стук представлял собой три медленных удара, вместо двух быстрых, с которыми обычно заходил Сынмин, а Чанбин просто кричал о том, что собирался зайти, и открывал дверь через три секунды. Это был Чан, и он пришел поговорить с Хенджином. Хенджин мог просто промолчать: он знал, что Чан оставил бы его одного, если бы он не отозвался. Но это бы лишь все усугубило. Поэтому Хенджин решил просто принять этот шквал дерьма, который с огромной вероятностью вот-вот мог обрушиться на него, и расплакаться после, потому что Чан, скорее всего, выпроводит его из дома. — Да? — выдавил из себя Хенджин, и через пару секунд дверь в комнату открылась, характерно проскрипев. Хенджин не ошибся. Чан переступил через дверной порог, с какой-то неловкостью в движениях. Он не казался грозным и разозленным. Просто… грустным? — Мы можем поговорить? — спросил он. И голос его тоже вовсе не был сердитым и суровым. Хенджин кивнул. А что еще он мог сделать? Ему не хотелось разговаривать, нет, он хотел проспать три дня подряд. Но Чану он этого не сказал, и следующее, что он знал: Чан выдвинул табурет из-под стола и сел перед Хенджином. — Я действительно плох в этом, поэтому сразу перейду к сути. Извини, что накричал на тебя. Хенджин поднял взгляд на сидевшего перед ним парня, немного удивленно. Чан смотрел на него, и в его глазах виднелась… печаль. Он выглядел грустным. Хенджин понятия не имел, что и сказать, поэтому он просто… кивнул. — Все в порядке, — пробормотал он спустя мгновение тишины. — Я, эм… — Чан сглотнул, отвел глаза в сторону, смотря теперь не на Хенджина, а на пол. Хенджин осознал, что это был первый раз, когда он остался с Чаном наедине. Они и в самом деле не проводили так уж много времени вместе, конечно, они сидели за одним столом во время ужинов, завтраков и обеда, и ходили вместе в город, и смотрели фильмы вместе, но… это не были только они вдвоем, никогда. Чан сделал глубокий вдох, это было непросто для него, насколько мог видеть Хенджин, и он чувствовал себя нехорошо. Ему было плохо, ведь из-за него они оказались в этой ситуации и… всем этом. — Прости, я нечасто делаю это, — губы Чана тронула виноватая улыбка, и Хенджин улыбнулся ему в ответ, хотя и немного неловко. — В общем, да, извини меня. За то, что сорвался. Я ни в коем случае не могу контролировать тебя, когда речь идет о том, что ты хочешь делать в этом… мире, и если ты хочешь искать врата — ищи. И я не могу винить тебя за желание вернуться домой, правда, не могу, я ведь тоже когда-то хотел, но… — Чан замолчал все с той же неловкой улыбкой на лице. — Но? — спросил шепотом Хенджин, конечно он спросил: ему было любопытно, и он ничего не мог с собой поделать. Боль блеснула в глазах Чана. — Я, ох… Да, я потерял несколько людей в поисках выхода. Или, скорее, всех их. — Извини, — пробормотал Хенджин, он не хотел давить на парня: он не обязан говорить об этом, если он не хочет. Чан мотнул головой: — Когда мы… когда мы попали сюда, гавань была пустой. На корабле я с сестрой провел месяц, а потом все вдруг просто… опустело. В гавани никого не было, нам пришлось переплавляться на берег на лодках. На корабле была примерно сотня человек, вместе с командой. Все из нас, мы просто были… в ужасе. Вокруг — ни души. Весь город был заброшен. У меня никого не было, кроме моей сестры. Чан сглотнул, прежде чем продолжить: — Мы понятия не имели, что нас ждет дальше. С заходом солнца пришли тени, и мы не имели никакого представления, что это такое. Мы бегали от них всю ночь, и я честно все еще не понимаю, как нам это удалось, как кто-то из нас вообще выжил. Из примерно ста людей рассвет увидели двадцать. И в этих двадцати — я, сестренка и мой друг. Енхен. Мы познакомились на корабле, вместе работали в котельной. Капитан тоже выжил и некоторые другие. Мы совершенно не понимали, что происходило, и что за херня гонялась за нами ночью. Поэтому мы решили попытаться найти ответы, но вместо этого наткнулись на группу людей. Или, скорее, они наткнулись на нас. Произошла стычка. Конфликт. До сих пор не понимаю этого, но, кажется, им не понравилось, что нас было так много, потому что их было только семь. Некоторые люди отделились от нас, мы остались с новой группой, потому что они уже знали, как избавиться от теней. Там я встретил Бэмбэма. С ним произошло то же самое: он был на корабле, и корабль причалил в пустой порт парой сотен километров западнее. Так вот, мы решили остаться с ними, нам нужно было хоть какое-то место, где можно было остановиться, моей сестре было шесть, и я знал, что еще одной ночи беготни она не вынесет. Теперь нас было семнадцать, отделились десять. Новые люди тоже почти ничего не знали, кроме того, что соль и вода отпугивали тени. И мы остались с ними, за несколько километров от крупного города. Мы видели тени каждую ночь. С нами были люди, которые провели здесь множество лет, и те, кто провалились совсем недавно; каждые пару месяцев к ним попадали новые люди, но так много, как в нашем случае, — никогда. То же, что и с нами, произошло и с изначальной группой Бэмбэма — из шестидесяти людей выжили тринадцать, а из этих тринадцати до того времени дожили лишь пять. Потом какое-то время все было… спокойно. Выживание к дню ото дня. Мы изучали местность, обнаружили двери и поняли, что они появляются там, где им только вздумается — никакой логики. Я, Енхен и Бэмбэм сблизились; зимы сменяли одна другую, мы росли вместе. Недолгая пауза, Чан все еще не смотрел на Хенджина — он уставил почти стеклянный взгляд в пол. — Но позже… Енхен обнаружил логику в появлении дверей. Он следил за ними, и одна появлялась в одном и том же окне каждые пятнадцать дней прямо перед закатом. Ты сразу понимаешь, что это врата, знаешь. Они будто рябят, даже, скорее, мерцают, если смотреть достаточно близко и сфокусироваться. И Енхен рассказал нам об этом, и мы были так взволнованы! Это ведь мог быть наш шанс вернуться назад, голова шла кругом от воодушевления, и мы готовились все следующие пятнадцать дней, и дверь открылась снова. Мы знали, что у нас было не так много в промежутке от заката до полного захода солнца, да и двери не оставались открытыми долго. Поэтому мы придумали план: десять из нас проходят в открывшиеся врата, а затем, на следующие пятнадцать дней кто-то показывается на другой стороне двери, и за ним уходят остальные. Это было глупо. Нужно было отправлять только одного. Десять людей вошли, Енхен с ними, я, моя сестра и Бэмбэм стояли за спинами остальных. А затем что-то… произошло. Откуда ни возьмись появилась… туча теней, они окружили нас. Будто за последним вошедшим в проход человеком, в наш мир оттуда прошли и тени. Чан снова сглотнул. — Только я, моя сестра и Бэмбэм встретили следующее утро. И на пятнадцатый день с той стороны никто так и не пришел. Мы не осмелились войти туда. Оу. — После этого мы немного попутешествовали, нашли несколько новых людей, которые провалились через витрину магазина в одном городке. Там было не так много теней, поэтому им удалось пережить пару ночей, потеряв лишь троих друзей. Мы сдружились, там я встретил Югема. Оу? — Все просто… встало на свои места. Мы трое: я, Бэм и Югем. Даже сестренка нашла себе друга, у Югема был младший брат. Я и Бэмбэм рассказали нашей новой компании о вратах и всем, что нам удалось узнать, о том, что в их появлении была определенная последовательность. Единственное отличие в этот раз состояло в том, что… я уже не был больше так уверен в этих дверях. Все шло хорошо, — Чан откинулся на спинку стула, казалось, он полностью расслабился, охваченный ностальгией. Хенджин распознал в его голосе ее сладко-горький привкус. — Нас было двенадцать, и какое-то время мы были счастливы. Но Югем начал… зацикливаться на дверях. Он хотел вернуться, он был подающим надежды художником и не хотел упустить свой шанс в реальном мире. Хенджин напрягся. Ох, как же знакомо это звучало. — Мы нашли дверь. Она появлялась после каждого новолуния. Я не был особо рад этой находке, я все еще не мог забыть ту свору теней, что окружили нас с уходом сквозь открывшийся проход последнего человека. Голос Чана сделался тише, будто плывшая по ясному небу одинокая туча: — Мы разработали план, мы думали, он был хорошим. Югем и Бэмбэм уходили вместе, а затем вернулись бы за оставшимися, просто чтобы убедиться. На этот раз мы были в нашем небольшом деревянном доме, в дали от теней и окруженные кругом соли, пока они двое проходили во врата. Луна сменилась. Я ждал следующей. И с ней дверь… открылась. Руки Чана подрагивали, как и его голос, ставший теперь шепотом: — Я… Я ждал с этой стороны и… и… я почти потерял надежду. Но потом… он появился. Югем, — Чан прервался, чтобы сделать глубокий вдох. — Он был там, на той стороне, просто… он был весь в ранах, кровь текла из его рта, носа и ушей и… не думаю, что когда-либо смогу забыть эту картину. Он выглядел так, будто… я не знаю, будто он… бился об стекло или что-то такое, что было между нами, и я просто… я схватил его и вытянул оттуда. Он рухнул на меня, и мы вместе упали на землю. Последнее, что он сумел выдавить из себя это то, что тени — не те, кем кажутся, и что пути назад не будет никогда, потому что мы… что-то. Никогда не узнаю, какими были его последние слова. После этого он сделал свой последний вздох и… начался настоящий ад. Тени снова окружили нас: я привел с собой оставшихся девятерых людей, потому что думал, что сможем пройти следующими. Только один из нас всех увидел новый день. Я похоронил свою сестренку, Югема и остальных следующим утром. Хенджин не мог оторвать взгляд от Чана. Он выглядел таким… подавленным. Сломленным. Он… Хенджин даже представить не мог, сколько утрат ему пришлось пережить. Затем он вдохнул, выпрямился и снова поднял свой взгляд на Хенджина, будто не он только что… рассказывал ему все это. — Мне… мне очень жаль, — пробормотал Хенджин, пересилив подступивший к горлу ком. Чан ответил ему кривоватой полуулыбкой, не коснувшейся его глаз. — Думаю, я веду к тому, что… Я не могу заставить тебя прекратить искать двери. Я не знаю, будут ли следующие найденные тобой врата верными. Не знаю даже, существуют ли такие вообще. Я не знаю, помогут ли те книги найти путь к верной двери. Единственное, что я знаю точно, — я не буду помогать тебе искать ее, потому что не верю, что эти двери могут привести к чему-то хорошему. Я просто надеюсь, что когда ты найдешь дверь, потому что ты скорее всего найдешь ее, ты подумаешь дважды. Подумаешь над тем, что я только что тебе рассказал, и спросишь себя, готов ли ты к той опасности, которая может подстерегать тебя в тех мирах, куда приведут тебя врата. Спросишь себя, готов ли ты подвергнуть нас такой опасности, потому что каждый раз, когда кто-то проходит сквозь открывшийся проход между мирами, появляется больше теней. И если ты готов, тогда во что бы то ни стало вернись к своим родным. Я не хочу быть ни коим боком причастным к этому. По моей вине и без того погибло достаточное количество людей. Какое-то время Чан и Хенджин просто смотрели друг на друга. Затем Чан протянул ему руку: — Мир? Хенджин прервал их зрительный контакт: — Мир, — пробормотал он и пожал протянутую ему руку. — Чудесно. Думаю, ужин уже скоро будет готов, нужно спускаться к остальным. * * * Хенджин спал беспокойно. Сынмин же наоборот половину ночи прохрапел рядом с ухом Хенджина, и Хенджин оказался бы бессердечным, толкни он его обратно на свою сторону кровати. Конечно же, он не мог этого сделать. В самом начале ночи Чонин подал сигнал о появлении теней, и Хенджин минимум полчаса простоял у окна, высматривая их на границе леса, и увидел нескольких. Ну, или по крайней мере, настолько, насколько их вообще можно было увидеть. Он много думал о словах Чана, правда думал; что он имел в виду под «появились» и «окружили»? Тени тоже каким-то образом… пользовались вратами? Чан рассказал, что в появлении врат была закономерность, что их можно было отличить по небольшой ряби на отражающих поверхностях… Значит Хенджин найдет их. Он сможет найти врата, он знал это, ему всего лишь нужно было найти верные, он не хотел… закончить так же, как друзья Чана. Поэтому ему нужно было дождаться, пока они разберутся с книгами. Остаток вечера прошел в некоторой неловкости, но как только все заметили, что Чан и Хенджин уладили недопонимания между друг другом и теперь все было в порядке, эта неловкость растворилась в поскрипывании половиц, и воздух вскоре снова заполнился смехом. Сынмин не расспрашивал его, он лишь приподнял бровь, глядя на Хенджина, и указал в сторону Чана, севшего за стол с ужином, и Хенджин просто кивнул. Сколько знал Сынмин? Слышал ли он историю Чана? Вероятнее всего, нет, остальные говорили, что он почти ничего о себе не рассказывал. Сколько себя он вложил в те дневники на чердаке? Хенджину было интересно. Но он бы никогда не сунул в это свой нос, это было бы слишком грубо с его стороны. Следующий день был назначен днем уборки, а это означало, что много времени на изучение книг у них не было, и Хенджин чувствовал, как в головах всех кипели сомнения, когда они украдкой поглядывали на четыре большие книги на комоде. Никто… не хотел выяснять, что же они таили в себе. Они чувствовали это: там точно было что-то, ведь потайная комната не существовала в реальном мире, а это что-то да значило, там было много странных рисунков и всего такого. Но они не решались узнавать. Боялись, что… те книги содержали непостижимо много. Хенджин помогал Чанбину убираться на первом этаже, после этого им нужно было нарубить еще дров, и Хенджин был рад тому, что… между ним и Чанбином не было никакого холода. Чанбин просто разговаривал с ним как и в любой иной день, полностью игнорируя его признание в том, что ему не хотелось находиться здесь. Они просто болтали и отдыхали до тех пор, пока Чанбину не пришлось отойти подремать перед его ночной сменой, но Хенджин вскоре обнаружил себя играющим в какие-то гонки с Чонином, и так они провели весь вечер, потому что Сынмин пропадал неизвестно где. Хотя нет, известно где, он был в саду с Феликсом, и Хенджин почему-то слишком стеснялся беспокоить его, да и Чонин не то чтобы дал бы ему возможность сбежать от него, поэтому, да, этот вечер стал вечером игр. Минхо и Чан вышли на вечернюю прогулку перед закатом, потому что вечер и в правду выдался прекрасным. Было тепло, на небе не было ни облачка, а закат окрасил небо в золото. Хенджин и Чан говорили не так много в течение дня, не считая завтрака, потому что Хенджин, Минхо и Чан снова проснулись первыми. Джисон и Феликс вели себя как обычно, по крайней мере старались, Хенджин чувствовал, будто мысль о дверях, ведущих в реальный мир, доставляла дискомфорт им обоим. И неспроста. И как и любой другой день в жизни Хенджина, этот тоже пришел к своему концу; Чанбин взял свой фонарь и ружье, встав из-за стола после ужина, чтобы приступить к своему ночному дежурству. Хенджин не особо хорошо себя чувствовал, но не чувствовал и усталости, поэтому он последовал за Чанбином наружу, на веранду, и сел по другую сторону от двери. Теней не было, только маленькие мерцающие огоньки, перелетавшие от куста к кусту; что-то зеленое засияло в лесу; по двору бегали лисицы, а лисята игрались в траве. Вдруг, дверь на веранду распахнулась, Минхо в сопровождении Чана решили присоединиться к Чанбину и Хенджину, и Хенджин удивился, когда Чан передал ему стеклянный бокал. А затем он поставил на небольшой столик несколько бутылок вина и сел на диван. — Что за необыкновенное зрелище, — рассмеялся Чанбин, глядя на бутылки на столе. Что ж. Хенджин не ожидал такого поворота событий этим вечером, но и говорить «нет» вину не стал бы. Голова Сынмина с любопытством выглянула из дверного проема, и он удивился, увидев снаружи четырех человек. Прошло совсем немного времени, к ним подтянулись и остальные, и вот на веранде было уже восемь человек и слишком много бутылок вина. Джисон отыскал где-то в кухонных шкафчиках что-то более крепкое и тоже выставил это на стол. Вино было не самым хорошим, но Хенджин пил его, потому что именно этому его научили все те бессчетные вечеринки. Енхун говорил ему никогда не упускать возможности выпить, особенно если напитки были бесплатными, так что… И может быть, лишь может быть, Хенджину нужен был предлог сесть чуть-чуть ближе к Сынмину, а какое оправдание могло быть лучше, чем «ох, я был очень пьяным, я становлюсь таким прилипчивым», что на самом деле было не так уж далеко от правды, потому что Хенджин действительно становился очень тактильным, когда был пьяным. Конечно, он бы прекратил, если бы Сынмину было некомфортно, но… он не выглядел так, будто ему некомфортно. Он просто сидел там, бедро к бедру с Хенджином и хихикал в свой стакан с вином, пока Джисон рассказывал им историю о том, как он учился водить машину, и как Феликс матерился на него на нескольких языках, когда он случайно разбил ее о дерево. С ними ничего не случилось, к счастью, потому что Джисон ехал медленно, но это была уже третья разбитая машина, и Феликса достало искать новые. Это было странно. Уютно. Мерцавшие вокруг них огоньки, мрак леса — было спокойно. Чан приобнимал Минхо, и Минхо, казалось, был совсем не против. И Хенджин подозревал, что Чан тоже использовал бутылку вина, как повод держать руку на талии Минхо. Чанбин не пил, Хенджин тоже старался сдерживать себя: он не хотел напиться и в итоге разрыдаться на плече Сынмина и случайно признаться ему в своих чувствах. Мысль об этом пугала до чертиков, он не мог сделать этого. Беседа перетекала из одной темы в другую; лисы продолжали резвиться в траве, и пока тень ночи становилась все глубже, глубже становились и разговоры. Джисон и Феликс рассказывали о войне, Чанбин — о том, в насколько глубокой депрессии он был в определенный момент своей жизни, прямо перед тем, как провалился в ту реальность, в которой они были сейчас, и он верил, совсем чуть-чуть, что это, в самом деле, спасло его. Эпплсоус спала на коленях Минхо, Чонин рассказал, что иногда просыпается из-за снов, где его родители умирают прямо у него на глазах, и это заставило Сынмина обнимать его со слезами на глазах. Хенджин говорил немного. Он чувствовал, будто ему было… не о чем говорить. Всем этим людям рядом с ним пришлось пройти через очень-очень многое, а у него не было каких-либо… трагедий в прошлом, его жизнь выдалась сказочно простой. Но он слушал, слушал и старался запомнить все, каждую маленькую деталь о жизни его новых друзей, сидя возле Сынмина. Сынмин тоже говорил немного. Может быть, Хенджину хотелось бы послушать его. Может быть, ему хотелось бы узнать… есть ли у него какие-нибудь… секреты. Или что-то такое. Но может быть, у Сынмина просто тоже была самая обыкновенная жизнь, и поэтому он говорил так немного, не тогда, когда окружавшие его людям пережили столькое и… — Что ж, Хенджин. Ты любил когда-нибудь? — Хенджин чуть не подавился своим вином, когда Чанбин скрестил руки на груди с блестящими озорством глазами. — Расскажи! Никаких секретов в этом доме! — рассмеялся Феликс, но Хенджин знал, что он не серьезно. Хенджин хотел прикончить Чанбина прямо на том самом месте и надеялся, что это было очевидно по его взгляду. — Я, эхм, — почему они были здесь, как они пришли к этому, и почему спросили именно его? — Я, я так не думаю. — Ты уверен? — Чанбин вздернул бровь. — Да-а. Я… у меня было… несколько влюбленностей, но я бы не назвал это любовью, — сказал он искренне. Он правда не знал, как это — любить кого-то, если они, конечно, говорили о романтической любви. Он не назвал бы те чувства, которые он испытывал к Сынмину, любовью. Даже если они и были глубокими. Просто… может быть, эти чувства не были еще достаточно глубоки и не станут такими, потому что они не были взаимными. — Расскажи о своих влюбленностях! Какими они были? Или есть? — вмешался Минхо, и Хенджин вздохнул сквозь стиснутые зубы. — Э. Эм. Ну. Тут особо не о чем рассказывать… — вообще-то было о чем. — Конечно есть о чем. Какой у тебя типаж? — Минхо не отстанет от него теперь, так ведь? — Ну… один раз влюблялся в средней школе и… потом еще в старшей. Хенджин почувствовал на себе взгляд Сынмина. — Кто-то из старшей школы, да? Что же это за человек? — Хенджину хотелось одними губами сказать Чанбину «завались нахуй», но он не стал. — Этот человек. Клевый. — Клевый? — ох черт, гребаное согласование времен. — …Да. — То есть ты до сих пор влюблен в этого человека? — …Да. — Оооу! Расскажи о нем! — Джисон тоже?! — Клевый. Я же сказал. — Ну же, Хенджин! Давай что-то еще! — и Чонин туда же, Хенджину хотелось провалиться сквозь землю. — Этот человек клевый. И умный. И… хороший, — Хенджин хотел солгать, но в то же время… нет. — Он учится в нашем университете? — спросил Сынмин, и Хенджин, не в силах ничего с собой поделать, просто смотрел на него. — …Да, — выдавил из себя Хенджин. Выражение лица Сынмина было нечитаемым. Хенджин не имел ни малейшего представления, о чем он думал, что чувствовал или что-либо еще. Ох, если бы он только знал, что Хенджин говорил о нем. — Сынмин, ты знаешь кто это? — спросил Минхо снова. Сынмин пожал плечами, прежде чем вспомнил о том, что Минхо не мог увидеть этого: — Не думаю. Наши с Хенджином круги общения не особо пересекались, — Хенджину показалось, или он звучал… разочарованным? Хенджин чувствовал на себе испепеляющий взгляд Чанбина, который приглядывал за всеми ними, но отказался взглянуть на парня в ответ. — Что насчет тебя, Сынмин? — спросил Чанбин. Джисон положил голову на плечо Феликса, с еле заметной в полумраке улыбкой на лице. Он был пьян, Хенджин видел это. Да и Чонин тоже. Нос Сынмина медленно покрывался румянцем. Прямо как на той фотографии, которая была у Хенджина. Когда-то была. Выражение лица Сынмина, будто совсем спало на долю секунды, а затем грустная улыбка завязалась в уголках его губ: — Я не думаю, что создан, чтобы быть любимым. Хенджин почувствовал, как у него скрутило живот. — Что ты имеешь в виду? — спросил Чанбин, не дав Хенджину время на самоунижение. Сынмин немного нервно осмотрелся по сторонам. —Просто… Я действительно плох в том, чтобы влюбляться. Или, скорее всего… я не позволяю себе делать это, потому что просто… знаю, что из этого ничего не выйдет. — Как так? Сынмин пожал плечами. — Из этого никогда ничего не выходило. Все два раза. И я… Ну, никто никогда не признавался мне, и всю мою жизнь всем остальным вокруг меня кто-то да признавался в любви, моим друзьям и все такое, поэтому, думаю, я не являюсь тем типом людей, что созданы для любви. И я всегда был… белой вороной, как бы там ни было, и я достаточно скучный, поэтому… да. А теперь я здесь. Я привык к этому. Я смирился с этим. Хенджин сглотнул. Это было несмешно, какого черта. Сынмин был создан, чтобы быть любимым! Он был создан, чтобы его берегли и ценили и любили так сильно, что эта любовь была бы способна усыпать весь мир розовыми розами! Хенджин хотел кричать об этом, но не делал этого. Не делал этого. Он просто сидел там, рядом с Сынмином, безотрывно смотря на него с бокалом, застывшим на полпути к его губам, потому что он был слишком потрясен тем, что только что сказал Сынмин. Какого черта? И в тот момент Хенджин принял решение. Он расскажет Сынмину. Может быть, это был его затуманенный алкоголем разум, может быть, это было то состояние абсолютного шока, в котором он пребывал, но он расскажет ему. Даже если из этого ничего не выйдет. Даже если он никогда не понравится Сынмину, он должен был рассказать ему, он должен был дать Сынмину знать о том, что он не был нелюбимым, что он был создан для любви и что он заслуживал любви, даже если он не ответит на чувства Хенджина взаимностью. Он должен был знать. Сынмин должен знать об этом, и Хенджин расскажет ему. — А что насчет тебя, Минхо? Ты никогда ничего не рассказывал о своей личной жизни, — Феликс нарушил это мгновение тишины, обрушившееся после признания Сынмина. — Тут не о чем разглагольствовать. — Сомневаюсь в этом, — пробормотал Чанбин, и он прекрасно знал, что Минхо слышал это. Чан принял вдруг очень угрюмый вид. — Я влюблялся, если ты про это, да и сейчас влюблен. И уже довольно долгое время. Но к сожалению избранник моего сердца чертов придурок, поэтому, да, говорить мне особо не о чем. Это не должно было шокировать кого-либо, но Хенджин все равно ничего не мог поделать с удивлением на своем лице. Он видел, как Чанбин еле сдерживал себя. Пять ударов сердца — тишина, такая оглушающая, что Хенджину было страшно, что за ней последует. — О-оу, ты мог сказать мне, я бы ни за что не— — Это ты, чертов ты придурок, — Минхо повернулся к Чану, который только что предпринял попытку отсесть от Минхо, явно не понимая ситуации. — Что? — прохрипел Чан, в теплом свете, исходившем от большого окна, Хенджин заметил, как начали розоветь его уши. Минхо рассмеялся, и смех этот звучал необычайно тепло и ласково: — Это ты. Это всегда был ты.