Under Other Stars

Следующий день начался с тихого завтрака и прогулки за продуктами в город. Хенджин решил дать Сынмину отоспаться после его ночного дежурства и составить компанию Чонину, Чану и Феликсу, и вместе они направились в ближайший к ним магазин. День выдался спокойным, высоко в небе светило солнце, лето достигало своего пика, и Хенджин понял, что ему нужно снять свое худи на середине пути, чтобы не вспотеть слишком сильно. В лесу тоже было спокойно, редкие шорохи в кустах больше не заставляли Хенджина подпрыгивать от неожиданности, осторожно и с любопытством оглядываясь по сторонам. Феликс хотел попробовать новый рецепт печенья, который нашел в одном из журналов, принесенных им из предыдущей вылазки в город (это был один из тех журналов для мам средних лет, который постоянно читала мама Хенджина, и, возможно, это совсем немного укололо его сердце), поэтому Хенджин ходил за ним по магазину, как потерявшийся щенок, пока они искали все необходимые ингредиенты. Это было, возможно, немного неловко: они все еще… осторожничали, Хенджин заметил это. Чан то и дело поглядывал на него и все время поддерживал разговор, будто пытаясь таким образом занять Хенджина. И, может быть, в этом было что-то хорошее. Это позволяло ему отдохнуть от собственных мыслей хотя бы на какое-то время, потому что он понимал, что иначе он бы только и делал, что высматривал двери. Легкие подрагивания в отражающих поверхностях. Раньше Хенджин не замечал этого, но заметил теперь: Чан старался не наступать на лужи, то же делали и остальные. Все они аккуратно ощупывали каждую дверь на своем пути, прежде чем открыть ее. Они не прислонялись к окнам и автобусным остановкам. Они избегали врат, осознал Хенджин. Умно. Может быть, ему тоже следовало бы делать так, просто на тот случай, чтобы случайно… не провалиться в следующий мир. Хенджин чувствовал себя немного уставшим, но продолжал разговаривать с остальными то об одном, то о другом, и о жизни в целом; им захотелось посмотреть, где Сынмин и Хенджин провели ту ужасную ночь, и Хенджин показал им («Ты не должен, если не хочешь, мы поймем», — сказал Чан, но Хенджин лишь покачал головой и повел их по улицам, переулкам и аллеям к небольшому магазину на углу). От Хенджина не ускользнуло тихое «этот круг ведь пиздец маленький» Чонина, и он был уверен, что от Чонина не ускользнуло то, как Хенджин отвел взгляд и попытался сделать вид, будто ничего не слышал. По тому, как Чонин ткнул его локтем под ребра, он понял, что у него не получилось. Они вернулись в дом немногим позже обеда, Чанбин оставил для них на столе немного еды. Небо снова захмурилось, но, к счастью, облака не обещали обрушиться на них дождем. Хенджин был счастлив: цветы и кусты, которые посадили он и Сынмин, росли быстро и, скорее всего, вот-вот должны быть зацвести. Хенджин был почти уверен в том, что цветы не должны были расти так быстро, но, опять же, у них во дворе жили сияющие лисицы, так что… Может быть, они правда росли так быстро здесь. Остаток дня прошел немного… странно. Ладно, не то чтобы странно, но что-то витало в воздухе. Минхо и Чан держались сами по себе и ушли на долгую прогулку к обрыву неподалеку. Джисон и Феликс тоже держались особняком: Феликс решил составить Джисону компанию в его мастерской, и из-за закрытой двери Хенджин слышал тихие звуки какой-то музыки восьмидесятых из CD-плеера Джисона. Сынмин и Чонин также проводили время друг с другом. На самом деле, Хенджин едва ли видел Сынмина после возвращения из города, и парень сказал ему, что он и Чонин пойдут недалеко в лес, и Хенджин был уже готов испугаться, но Чонин уверил его, что они будут так недалеко, что их будет видно со двора. И затем они ушли, а Хенджин не нашел в себе достаточно смелости, чтобы напроситься к ним. И так Хенджин и Чанбин остались вдвоем. Что не было плохо. Они сидели на веранде: Чанбин пытался научить Хенджина играть в какую-то сложную настольную игру, а Хенджин то и дело оглядывался на линию леса, откуда мог разглядеть светло-розовый свитер Сынмина, чуть ли не сияющий сквозь зелень деревьев, и Чанбину не единожды приходилось щелкать пальцами перед лицом Хенджина, чтобы завладеть его вниманием. Но он делал это не со зла, Хенджин знал это, потому что видел искорки смеха в глазах Чанбина. — Ты обдумал свое признание? — спросил Чанбин, приподняв бровь, а Хенджин потряс головой. — Еще нет, — пробормотал он, и Чанбин кивнул понимающе. — Тебе бы лучше сказать ему как можно скорее, иначе он сам сложит один и один и поймет, что ты запал на него. Ты же понимаешь, что в твоих глазах сердечки появляются каждый раз, когда ты смотришь на него? Хенджин почувствовал, как зарделись его щеки после этих слов, и пролепетал «да знаю я», прежде чем Чанбин сказал ему сконцентрироваться на игре снова. Хенджин, в конце концов, понял, как играть в ту игру, тем не менее. И понял, также, что он достаточно хорош в ней. После полуденного чая Хенджин направился наверх, чтобы немного поспать перед своей ночной сменой. Он пропустил совместный ужин, и почему-то от этого он почувствовал себя нехорошо, несмотря на то, что прекрасно знал, что впереди у него будет еще много совместных обедов и ужинов. Может быть, это было из-за того, что пропускать что-то вот так заставляло его чувствовать себя брошенным. Что было глупо, потому что буквально каждому из них, кроме Минхо, приходилось пропускать ужин каждую неделю из-за их очереди дежурить ночью, и никто все еще не был лишним в группе. Но опять же, они были… ими. А Хенджин был новеньким. И, может быть, его глупый мозг слишком много думал, но, может быть, это он был виноват в том, что атмосфера была странной, в конце концов, именно из-за него… случалось так много проблем и переживаний, сколько не случалось никогда до его появления здесь… Хенджин проснулся из-за Сынмина, который аккуратно потрясывал его за плечо и просил его спуститься и поесть перед дежурством. Хенджин, заторможенный и все еще не отошедший ото сна, так долго сопротивлялся и недовольничал, что Сынмину пришлось вытаскивать его из кровати, взяв за руки, и, возможно, именно этого Хенджин и добивался с самого начала, потому что обычно его будил Чанбин. После этого он поел немного оставшейся с ужина еды, пришел в игровую комнату на середине фильма, который смотрели остальные, а потом ушел дежурить. Один, к сожалению. А может и не к сожалению, потому что перед ним лежали лист бумаги, который он нашел в комоде в коридоре, и ручка. И если бы Сынмин прямо сейчас зашел на веранду, у него бы появились вопросы, а Хенджин не смог бы ничего ему ответить, потому что с враньем у него было плохо. Ночь была почти такой же тихой, как и день. Как оказалось, Сынмин хотел собрать что-то вроде гербария всех цветов, росших рядом с их домиком, и вместе он и Чонин собрали немного цветов у двора и близлежавшего леса, и теперь они были оставлены сушиться между какими-то старыми газетами по всей веранде. Несколько пчел летали по двору, одна из них покружилась немного вокруг головы Хенджина, прежде чем определиться со своим дальнейшим маршрутом. Хенджин заметил слабое синее сияние в деревьях. В остальном, было спокойно. Почти полностью бесшумно, не считая тихих шорохов в кустах и шума из леса. Облака пропали, открывая вид на ночное небо, усыпанное в очередной для Хенджина раз звездами. И никаких теней поблизости. Чонин оставил окна открытыми на ночь, Хенджин слышал его храп, разносившийся эхом по первому этажу. Возможно, это было не так уж плохо: тишина и умиротворенность заставляли Хенджина чувствовать усталость, а всхрапывания не давали ему уснуть, по крайней мере, сейчас. Хенджин поднялся, потянулся, быстро обежал дом, проверяя круг, снова сел, снова потянулся и осознал, что избегал лежавший перед ним лист бумаги. Что он вообще напишет в этом письме? «Ты мне нравишься, хочешь поцеловаться по данному поводу? Хотя, все нормально, если нет»? Черт, нет. Сынмин заслуживал лучшего, он заслуживал всех стихотворений о любви, которые только существовали в мире. К несчастью Хенджина, он не мог прочесть ему какой-либо, и он сомневался в том, что у них в доме были какие-то сборники стихов о любви, и, опять же, может, Сынмин даже не любил стихи. Хенджин был уверен, что ни разу не видел его за чтением поэзии. Может быть, Хенджин мог написать стихотворение сам? Нет-нет, он не был настолько творческим. Почему это, черт возьми, было так сложно?! Хенджин вздохнул и потер виски, щелкнул ручкой, заставляя кончик ее стержня показаться наружу и нарисовал в углу листа маленький кружок, чтобы убедиться, что ручка писала. Она писала. Хорошо. Он надеялся, что чернила не закончатся на середине письма. Если Хенджин, конечно, не напишет всего несколько слов. Но ведь пару слов он мог сказать и вживую, зачем тогда обременять Сынмина письмом?! Потому что Хенджин не собирался позориться в подобной ситуации и слишком разнервничаться, растревожиться и случайно ляпнуть что-то невероятно глупое в самый важный момент, как у него была привычка делать. Как люди вообще писали… любовные письма? Как их начинали? Может быть, Хенджин мог просто перечислить все причины, почему Сынмин ему нравился. Как тот факт, что он был таким добрым и вежливым, и всегда таким терпеливым и внимательным, и как он видел мир с такой уникальной перспективы, и это так восхищало, и его глаза были такими красивыми, и он был таким красивым и таким умным, и сообразительным, и мудрым, и его любовь к книгам была такой милой, и он был так хорош во всем, и он просто был так так так важен для Хенджина, и он принимал все удары на себя, и эта его привычка поправлять очки, когда он очень увлеченно думал о чем-то, даже если сползли они не так низко, была такой милой, и то, как он ценил природу, было так покоряющее, а то, как он заступался за Хенджина, было отчасти секси, и, может быть, было еще слишком много вещей, которые можно было бы перечислить, потому что как только Хенджин задумывался о причинах, почему Сынмин нравился ему, он не мог остановиться. Поэтому никаких списков. Будь собой. Так ему сказал Чанбин. И, скорее всего, это было лучшим вариантом, даже если само письмо уже было чем-то, возможно, не совсем подходящим Хенджину… Впрочем, если бы они были в реальном мире, он бы, скорее всего, просто отправил ему сообщение или что-то в этом духе, потому что он был трусом. Или совсем ничего не сделал бы, потому что, если бы они были в реальном мире, то он, скорее всего, никогда бы не сблизился так с Сынмином. Что-то захрустело в лесу, и голова Хенджина взметнулась вверх от пустого листа бумаги, просто чтобы обнаружить лисят, игравших во дворе. Лисы были здесь, значит, теней не было. Это было хорошо. Хенджин размял шею, выпрямился, прежде чем снова вздохнуть и смахнуть с лица несколько прядей, слегка раздраженно. Теперь он— что— ему нужно сконцентрироваться! Ему нужно было писать! Будь собой, Хенджин! Просто перенеси свои мысли на лист бумаги, не важно, если это будет немного сумбурно, Сынмин поймет! Поэтому Хенджин написал. «Привет, Сынмин Я пишу это письмо, потому что я слабак и немного трус. Слабак перед тобой, по правде говоря. Помнишь, ты сказал недавно, что не думаешь, что кто-то любил тебя или что ты создан для любви? Да, это действительно разозлило меня тогда. Или не разозлило, а больше расстроило, и разозлило. Разосстроило. Потому что ты правда любим. Ты создан для любви. Потому что я люблю тебя. Или ты нравишься мне, не знаю, я не уверен, в чем разница, но я точно чувствую к тебе что-то, но, думаю, чтобы действительно полюбить кого-то, его нужно знать хотя бы немного дольше, чем пару месяцев. Наверное, мне нужно поговорить об этом с Феликсом. В любом случае. Ты мне нравишься. Ты мне очень очень очень нравишься, так сильно, что я был готов взорваться от эмоций в последнее время. И нравишься ты мне уже давно. Со старшей школы. И извини меня. За то, что я боялся подойти к тебе, а теперь ты считаешь, что в тебя невозможно влюбиться. Это не так. Очень даже можно. Я просто не мог сказать тебе об этом, потому что мы никогда не были так уж близки. Ты такой добрый и заботливый, и чудесный во всех своих проявлениях, и я не знаю даже с чего начать, но вот, да. Ты правда нравишься мне, и я бы хотел поцеловаться по данному поводу, если ты не против. Но если нет, я пойму, и все в порядке и нормально и меня это тоже устроит. Наверное, мой посыл в том, чтобы показать тебе, что ты не прав (хоть в чем-то) и что ты любим. И тебя любят. Ладно, извини за это недоразумение и да, ты мне нравишься. И я вроде как надеюсь, что это взаимно, но все в порядке, если нет. — Хенджин» * * * Если Хенджину не хватало смелости, чтобы сказать что-либо Сынмину в лицо, то с письмом ситуация была совсем не лучше. Оно огнем полыхало в его кармане. Каждую секунду, в течение всего дня. Он чувствовал это, оно было там, в кармане его штанов, оно ощущалось тяжелым, даже если это был всего лишь клочок бумаги. Хенджин крепко держался за него, он постоянно проверял, не заметно ли оно, не заметит ли его Сынмин, скрывал его так хорошо, как только мог. Потому что ему не хватало смелости, чтобы отдать его Сынмину. Чанбин периодически напоминал ему об этом, но Хенджин просто отмахивался от него. И даже если… даже если Хенджину бы не не хватало смелости, он сомневался, что у него была… хоть какая-то возможность отдать письмо Сынмину. Он был занят. Всю неделю. Он собирал гербарий, иногда вместе с Чонином, иногда — с Феликсом, потом он ходил в город с кем-то еще, а Хенджин не слышал, как они ушли, а в другой раз он пошел вместе с ним и внезапно со двора за продуктами вышли уже все восемь человек, и это было здорово и круто, но Сынмин толком и не говорил с Хенджином. Исключением были лишь вечера, когда они шли спать, но в эти разы Сынмин либо с головой погружался в свои книги, либо смотрел фильмы с Чонином. Поэтому Хенджин… не знал, откуда начать. Он не знал, как отдать Сынмину письмо, потому что он понимал, что ему нужно было пространство, и если самые смелые представления Хенджина не воплотятся в реальность, ему нужно будет выйти на действительно долгую прогулку, а вечером он это сделать не смог бы (в самых смелых представлениях Сынмин должен был отбросить письмо и начать целовать Хенджина, но шансов у того, что все произойдет так, было очень-очень мало). И внезапно прошла почти целая неделя. Почти неделя того… как Сынмин избегал Хенджина? Нет, он не избегал его, он просто был занят. И он имел полное право быть занятым, у него была своя жизнь, и он был отдельной личностью, и это было очаровательно, то, как взбудоражен он был собиранием цветов, росших в округе. Одним утром Хенджин проснулся в пустой постели, и за завтраком Минхо рассказал ему, что Сынмин, Феликс и Чан ушли в лес, чтобы проверить ягоды и собрать немного новых цветов для Сынмина, и, может быть, это было очень мило, но Хенджин в то же время чувствовал себя… брошенным. Брошенным, именно это слово. Сынмин даже не говорил ему ничего о походе в лес, и, может быть, учитывая их предыдущий опыт, это немного напугало Хенджина. Хенджин также заметил, что Сынмин, да и остальные, не прикасались к странным книгам всю неделю. Их просто… оставили. Оставили на небольшом столе у камина собирать на себе пыль. Книга о дверях лежала на прикроватной тумбе Сынмина, сверху на ней были еще несколько книг, которые он читал сейчас. И от этого на душе было нехорошо. Очень нехорошо. Но Хенджин слишком стеснялся, чтобы пилить его или остальных этим, он хотел расшифровать эти книги, он хотел знать, как открыть врата, ведущие обратно в реальный мир, и вернуться к своим родителям. У него оставалось мало времени, очень-очень мало! Что, если его отец уже забыл о нем? Что, если все уже забыли о нем? Что, если… с ним произошло то же, что и с Сынмином? Ему хотелось вернуться, ему просто хотелось вернуться, но этого не произойдет, потому что ему никто не помогал! И он начинал терять терпение. Он терял терпение. Но и был слишком стеснительным, чтобы обвинять своих друзей в чем-то. Но это был не только Сынмин, вся атмосфера в доме, казалось… стала немного другой. Или же это был только Хенджин. Возможно, это было из-за того, что он убежал от них и причинил слишком много переживаний или что-то в этом роде, они просто казались такими… осторожными, когда рядом был Хенджин. Он заметил это, смех затихал, когда он заходил в комнату, и происходило такое уже более двух раз. Чан не был так уж тонок, постоянно спрашивал у Хенджина, в порядке ли он, не хотел ли он поговорить о чем-то и не хотел ли он прогуляться до города. Чанбин занял место Сынмина рядом с Хенджином и везде таскал его с собой, и несмотря на то, что это было замечательно и Чанбин был замечательным, и из всех людей в доме, наряду с Сынмином, Хенджин доверял ему больше всего, это все еще было… странно. И, возможно, Хенджин скучал по компании Сынмина. Очень. Но по своим родителям он скучал больше. Он начал видеть их во снах каждую ночь, и каждое утро он просыпался со слезами на глазах и болью в груди, которая стала еще хуже, чем прежде. Он скучал по ним. Он скучал по своему дому. Он хотел домой, он должен был вернуться домой, он должен был вернуть свою прежнюю жизнь, потому что он не мог жить так. Не из-за людей вокруг, нет, ему действительно нравились эти семь человек, но… В реальном мире у него было столько всего, чего не мог предложить ему этот мир. Поэтому ему нужно было поговорить. С Сынмином. Который должен был дежурить ночью, а завтра снова будет очередь Хенджина. День прошел быстро, долгое время лил дождь, но в целом было тепло и солнечно, и Чанбин с Хенджином договорились сходить в город за водяными пистолетами днем после ночной смены Хенджина, потому что дни становились все более жаркими, и хотя отмокать в бассейне было весело, веселее было бегать по двору и стрелять друг в друга ледяной водой на полной скорости, чтобы остудить свою кожу от жарких объятий лета. Но водных боев ни на сегодня, ни на завтра не намечалось, и поэтому после того, как он почистил зубы, Хенджин, вместо того, чтобы вернуться в комнату одному, аккуратно спустился по лестнице, чтобы не разбудить остальных, и открыл дверь на веранду. Чуть ранее они снова смотрели фильм все вместе, чтобы заполнить чем-то тишину вечера (Хенджин был более, чем уверен, в том, что он никогда прежде не смотрел так много фильмов за такой маленький промежуток времени как с этими людьми, но им действительно нравилось это, и Хенджину казалось, что Чану и Чонину в особенности, потому что с помощью этих фильмов они старались узнать больше о реальном мире, даже если это были… ну, это были фильмы, не реальность, и именно поэтому одна из полок в игровой комнате была забита различными документалками обо всем на свете). Когда Хенджин открыл дверь, ведущую наружу, Сынмин явно испугался и вздохнул, почти уронив книгу на пол. — Извини, я должен был постучать, — пробормотал Хенджин. Вечер выдался теплым, их двор был полон жизни. Сынмин лишь качнул головой. — Все в порядке, — он аккуратно улыбнулся, немного сдвинулся на диване, чтобы Хенджину было где сесть (несмотря на то, что на диване с другой стороны двери места было предостаточно, и, возможно, это сделало что-то с сердцем Хенджина, а письмо снова вспыхнуло огнем в его кармане). Хенджин присел, поудобнее устроившись на диване. — Не можешь уснуть? — поинтересовался Сынмин. Хенджин качнул головой. Что ж, честно говоря, наверное он мог бы, просто не хотел. — Как ты? — спросил Хенджин. Он не знал, что еще делать, внезапно он почувствовал себя неловко, не понимал, с чего начать или что сказать, или— — У меня все хорошо, а что? Веранда все еще была вся в газетах, сжатых между ними, чтобы высушиться, цветах. — Просто спрашиваю. Я просто… мы не так уж много времени проводили вместе на этой неделе. — Ох, да, прости. Чонин просто был так взволнован моим небольшим проектом. Хотя, теперь, кажется, это наш проект. Хенджин кивнул и, может быть, лишь может быть, он почувствовал совсем маленький укол зависти. Ему тоже хотелось делать какой-то такой проект с Сынмином! — Что там с, эм, с… книгами? Нашел что-нибудь новое? Что могло бы помочь нам? Сынмин закачал головой, книга, лежавшая на его ногах, не была о дверях или кругах, или еще чем-то подобном. — Не то чтобы. У меня было не так много времени, чтобы читать ту книгу. Просто… ее трудно читать, по правде говоря. И там продолжает разными словами повторяться то, как опасно открывать двери, и… там нет почти ничего о том, как их открыть. Мир цикличен, а врата открыть трудно, и… да, там было что-то вроде «тени не могут выходить в последний мир ни при каких обстоятельствах». Я не знаю, что означает это «последний мир», но… Да. Похоже, врата могут… выпустить тени в этот последний мир или что-то в этом духе, и поэтому книга не хочет говорить читателю, как их открывать. Хенджин сглотнул и кивнул. Сынмин избегал его. Он даже не смотрел на него, пока говорил, его взгляд был устремлен на лес. Вдруг пронзительный крик раздался откуда-то сверху, и у Хенджина чуть не случился сердечный приступ, только чтобы потом, спустя несколько секунд, осознать, что это был Феликс с его ночными террорами. — Я… Хенджин, я много думал в последнее время. Хенджин почувствовал, как ускорилось его сердцебиение. Он взглянул на Сынмина, который наконец вернул свое внимание с леса на него. — Просто… эмм, может быть, есть причина, по которой книгу так трудно разобрать. Может быть, дело в том, что… двери не предназначены для того, чтобы открываться принудительно. И… кажется те, которые появляются сами по себе, ведут куда угодно, поэтому невозможно предсказать, куда они приведут. Может быть… может быть, пути назад правда нет. — Не говори так, — услышал Хенджин свой шепот. Он чувствовал, будто его окатило ледяной водой. — Слушай, мы говорили, ну, я и Чан, по большей части, но… эти книги, люди, которые писали их, они знали что-то, что-то, что не написано в этих книгах, и, я думаю, идти против их порядков — не самое мудрое решение. — Значит, ты прекращаешь поиски? — Нет, это не так. Я просто возьму небольшой перерыв, книги трудно расшифровывать, и читать их очень изнуряет. Хенджин кивнул. Он не— он не понимал, что чувствовать. Сынмин говорил с Чаном. И, скорее всего, с остальными тоже, а Хенджину не сказал ничего, и это ощущалось отвратительно, очень очень отвратительно. — И это не все, я просто… — Сынмин запнулся, покусывая нижнюю губу какое-то время. Затем он продолжил, почти шепотом. — Мне нравится здесь, Хенджин. Мне действительно нравится здесь. И я… если то, что ты мне рассказал, правда, тогда все, и мои родители в том числе, забыли, что я когда-либо существовал, и… ты знаешь, я больше не существую в том мире. Я просто… Если мы смогли бы вернуться, это было бы сложно. Начинать все с самого начала. И там… там для меня ничего не осталось. И я… Такое чувство, будто я дома здесь, Хенджин. Эти ребята, местность, эта безмятежность, мне правда нравится здесь. Я никогда не чувствовал себя так, будто принадлежу какому-то месту, потому что я всегда и везде был белой вороной, но… Я чувствую, что мое место здесь. С этими людьми. И я… я не уверен, хочу ли возвращаться. Целый мир, казалось, рушился вокруг Хенджина. Он глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Сынмин не хотел возвращаться. Сынмин хотел остаться, он нашел свой дом здесь. — Я, я по-прежнему продолжу читать книги, конечно же. Я имею в виду, я хочу понимать, что происходит и что не так с тенями, но не думаю… я не думаю, что книги смогут помочь найти врата. Или открыть их. Хенджин прикусил язык так сильно, что почти почувствовал вкус крови во рту, и кивнул. — Прости, Хенджин, — прошептал Сынмин. В его голосе было слышно столько раскаяния, и Хенджин хотел бы разозлиться на него, но не мог. Он не мог. Он открыл глаза и кивнул. — Я понимаю, Сынмин. Понимаю. Потому что он понимал. Он понимал Сынмина, он сказал, что чувствовал себя белой вороной, что ему нравилось здесь, его сердце было разбито словами о том, что мир забыл о нем. Он понимал. — Я… да, давай просто… когда у тебя будет время и… Я могу помогать тебе с книгами, как только могу, — на лице Хенджина расцвела улыбка, совсем не коснувшаяся его глаз, и он был более, чем уверен, что Сынмин заметил, как сломилось его самообладание. — Я, я думаю, мне лучше идти спать. Спокойной ночи, Сынмин, — пробормотал он, прежде чем быстро подняться на ноги. Он слышал, как Сынмин окликнул его по имени, когда дверь за его спиной захлопнулась, создавая между ними барьер. Хенджин рвано вздохнул, прислонился к дверному проему, ведущему к лестнице. Сынмин не хотел возвращаться. Сынмин не хотел даже… он не хотел искать двери, потому что думал, что они опасны, и остальные думали так же, а Хенджин думал только о себе, и он хотел вернуться! Он хотел вернуться так сильно, что от этого желания болело в груди! Хенджин снова вздохнул, дрожа и отчаянно пытаясь сдержать слезы. Остальные говорили за его спиной. О нем, скорее всего. О том, что он был одержим возвращением, а теперь Сынмин не хотел возвращаться, а он был единственным, на кого Хенджин рассчитывал больше всех с того момента, как попал сюда, а сейчас он… он не хотел возвращаться. Он хотел остаться здесь, вместе с остальными. Он нашел дом в этом месте. Хенджин был один. И от этой мысли все внутренности Хенджина скрутились в тугой узел, почти сбив его с ног, когда всхлип вырвался из его горла. Ему пришлось опереться на перила лестницы, чтобы не упасть. Он был один. Он был один, это нельзя было изложить по-другому. Он был один. И он чувствовал себя оставленным. * * * Хенджин не мог отключить свой разум. Он не мог, он анализировал все, абсолютно все, он чувствовал себя некомфортно, будто что-то все время ползало у него под кожей. Он чувствовал себя на грани непрекращавшейся паники, он почти не спал (в конечном счете он все таки смог уснуть, когда примерно тысячу раз сказал себе, что Сынмин все еще будет помогать ему, и что все в порядке, и он сможет вернуться, но он не хотел— не хотел оставлять Сынмина здесь, он не хотел разлучаться с этим местом, но он хотел вернуть себе свою жизнь!). Завтрак прошел в тишине, Сынмин проспал до полудня, а после… Хенджин избегал его. Это нельзя было назвать иначе, он избегал Сынмина. Он спросил Чанбина, не могли ли они выйти на пробежку вместе, и они вышли, и Чанбин спросил, все ли было в порядке, и Хенджину пришлось убеждать его, что он был в порядке. Хотя он был более, чем уверен, что провалил это задание, но Чанбин не давил на него, оставил его в покое и вместо этого спросил о письме. Которое все еще жгло его бедро через карман штанов. — Просто оставь его на прикроватной тумбе, он найдет его там. А затем спрячет. Или нет. Не знаю, Сынмин достаточно аккуратный, чтобы не говорить что-то в присутствии других, — прохрипел Чанбин, когда они остановились прямо перед тем местом, где лесная дорожка поворачивала в пригород. Хенджин просто кивнул и смахнул капли пота со лба. А потом он не оставил его на прикроватной тумбе Сынмина. Он нашел себе занятие, пока не наступило время вздремнуть, и он чувствовал это, во время чаепития, как атмосфера снова изменилась: она стала холоднее, тише, остальные заметили, что Хенджин и Сынмин почти не говорили друг с другом, и Хенджин понимал, что Сынмин был достаточно умным, чтобы догадаться, что тревожило Хенджина, поэтому он избегал парня любой ценой и рано направился спать. Очень рано. Раньше, чем остальные обычно, но так он хотя бы не будет заполнять воздух других своим грустным видом, поэтому, возможно, так было лучше. Он проснулся из-за Чанбина, который тыкал его в щеку, в холодильнике для него было немного еды, оставленной с ужина, и после этого остальные решили посмотреть какой-то исторический документальный фильм, но Хенджину пришлось уйти на дежурство посреди него, поэтому он ушел. С книгой. Которая одиноко лежала на прикроватной тумбе Сынмина. И так Хенджин сидел на веранде, пока ночь вокруг становилась все темнее и темнее, и смотрел на книгу о вратах, затем на линию леса, в поиске теней, а затем снова на книгу. Сынмин не зашел к нему, он устал, Хенджин слышал, как он говорил об этом Чонину. Дом затихал за спиной Хенджина, а лес оживлялся, он в очередной раз заметил на краю леса синеву пробежавшей там лисы. Появились кролики, они игрались на другом конце двора, и Хенджин просто надеялся, что лисы не тронут их. Со вздохом он взял книгу в свои руки, пробежался пальцами по обугленным краям страниц. Кто-то хотел, чтобы они оставались здесь, кто-то хотел удержать их от открытия врат. Хенджин положил книгу перед собой на стол, прежде чем открыть первую страницу. Сожженную наполовину, просто с кругом в центре. Он пролистнул несколько страниц, пытаясь найти те, которые все еще были читабельны. Это было странно. Другие книги были в полном порядке, но эта — нет. Они не ходили в университет, чтобы посмотреть, были ли остальные книги, посвященные этой теме, в таком же состоянии. Скорее всего. Каковы были шансы, что единственная книга, содержавшая в себе ответы, необходимые Хенджину, и написанная на языке, который он мог понимать, была сожжена? Остальные, скорее всего, тоже были в таком состоянии. Должны были. Хенджин нашел страницу, которая была относительно неповрежденной и читабельной. Чернила немного выцвели со временем, а почерк разобрать было трудно. И затем Хенджин понял, что оставил словарь внутри, а свой ночной пост он покинуть не мог и снова вздохнул. Изумительно! Хреновый из него Шерлок. Хенджин прогулялся немного по двору, чтобы проверить, все ли в порядке. Теней не было, лишь несколько оленей на их заднем дворе. Это все еще было немного странно для Хенджина, что животные вовсе не испугались его, лишь взглянули на него и продолжили заниматься чем бы они там не занимались. Он вернулся на веранду, снова взялся за книгу, осознал, что если Сынмину было тяжело читать ее, тогда для него это будет невозможно, и просто решил искать какие-то рисунки. Или легко читаемые страницы. И так он сидел, пока ночь вокруг шла своим чередом. Круги. Циклы. Хенджин нашел те же вещи, о которых ему говорил Сынмин. Все было циклично. Но что это значило? Что было циклично? Конечно, Хенджин знал, что времена года были цикличны. Дни, недели, месяцы, годы, все это. Но все же… не были ли они в то же время линейны? Время двигалось вперед, не по кругу. Как оно могло быть и тем, и тем? Или смысл был лишь в точке зрения? Хенджин вздохнул, откинулся на спинку дивана, помассировал виски. Все было циклично. Все. Было. Циклично. Мир был цикличен. Мир был цикличен. М— мир— в целом, не только их, весь мир, вся вселенная, все измерения! Хенджин выдохнул. Круг был не только о людях! Он был о всем мире! Измерениях, местах, они не были линейны, они образовывали круг! Круги сами переплетались в круг, потому что все было циклично! Все было циклично, конца не было! Хенджин видел это в своих мыслях, круги, нарисованные в дневниках, те, в университете, как из линии они замыкались в круг, мир был цикличен! И это означало только одну вещь. Все двери, которые Хенджин увидит в этой реальности, не приведут его в рандомное «куда угодно». Они ведут в следующую реальность. И врата в той реальности ведут в следующую. И в конце концов врата в последней реальности ведут в реальный мир, а из реального мира обратно сюда, потому что мир цикличен, а круг — замкнут! Способ был. Способ вернуться был, и Хенджин найдет его. И теперь ему нужно было уходить.