Under Other Stars

Хенджин абсолютно безо всякой на то причины боялся худшего. Когда он наконец (не без помощи Сынмина) смог спуститься на первый этаж со своей раненной ногой, на него тут же посыпались объятия, преимущественно от Феликса, а после этого Чан подал ему кружку с горячим чаем, и его чуть ли не силком усадили на его привычное место за обеденным столом. Атмосфера не была неловкой, она была… легкой. Ладно, было немного неловко, но не так сильно, как этого опасался Хенджин. Ему как минимум трижды пришлось собираться с силами, прежде чем действительно подняться с кровати и спуститься вниз, чтобы встретиться наконец с остальными после тех трех ужасающих ночей (которые для Хенджина были лишь часом или двумя). Остальные немного осторожничали, конечно же, но… атмосфера не казалась удушающей. Сынмин постоянно был рядом с Хенджином, не отходил от него даже на секунду. Все уже проснулись, их завтрак выдался очень поздним, в отличии от их привычного распорядка дня, но, опять-таки, все сейчас отличалось от их привычного порядка. Эпплсоус выглядела очень этим недовольной и вместо того, чтобы сидеть на коленях Минхо, она спала на спинке дивана, явно обиженная из-за того, что получила свой завтрак так поздно. Они говорили о том и об этом, никто не вспоминал о прошлой ночи, даже если Хенджин и знал чертовски хорошо, что все они ждали извинения и объяснения. И, скорее всего, хотели услышать… что произошло. Откуда появились раны на лице Хенджина и этот синяк на его шее.   Синяк болел. Очень. Хенджину было немного трудно глотать свой сэндвич, но он хотел есть, поэтому ему приходилось терпеть. И этот сэндвич для него сделал Сынмин, поэтому… у него не было выбора, правда. Сынмин. Он сидел так близко к нему. Ближе, чем обычно. От этого болезненная пульсация в ноге Хенджина становилась слабее. День собирался быть жарким, вероятнее всего, может быть, они просто пробездельничают в бассейне, раз такая опция имелась, за исключением Хенджина, который не сможет забраться в него со своей раненной ногой, поэтому, может быть, они просто зависнут на заднем дворе и поиграют в настольные игры или еще что-то, пока Чанбин, Феликс и Джисон уйдут искать костыли для Хенджина, потому что у них дома их не оказалось. Все было так… просто. Они говорили об этом так, будто Хенджин просто поранил ногу где-то, а не в другой реальности. Будто он не свел их всех с ума от волнения.   А потом, мало помалу, когда Хенджин закончил со своим завтраком, беседа начала угасать. Сначала это был только взгляд Чана, Хенджин чувствовал его, он сидел напротив Хенджина. Он не сводил глаз со своей кружки, там, на самом дне, все еще оставалось немножко чая. Он чувствовал, как затягивается узел где-то под ложечкой, теперь атмосфера начала становиться давящей. Хенджину это очень не нравилось. Он ненавидел это ощущение. И знал, что, кроме пути вперед, были и обходные.   — Что произошло, Хенджин? — спросил Чан спустя мгновение молчания. Ему не нужно было уточнять, все они понимали, что он имел в виду. Хенджин сделал вдох, оторвал взгляд от своей кружки и по очереди взглянул на семь своих друзей, только вот на Сынмина — чуть стеснительнее, чем на других. — Извините меня, — пробормотал он. — Мне действительно очень жаль.   Они ничего не сказали, пока что. Они не выглядели злыми. Они не выглядели вообще как-либо. Даже не разочарованно. Просто нейтрально. И Хенджин не понимал, пугало ли его это или нет. Одна маленькая, крошечная его часть все еще опасалась, что лица ребят неожиданно исказятся неестественными гримасами вновь, и Хенджину нужно будет бежать, но этого не происходило, а Сынмин взял ладонь Хенджина в свою под столом и сжал ее, как бы побуждая его продолжать.   — Я, эм, — с хрипом произнес Хенджин. Он не был уверен, с чего ему начать. — Я был… Ну, я понял, что… двери не рандомны, они всегда ведут в следующее изменение, а они цикличны, — остальные кивнули, Сынмин, скорее всего, уже рассказал им об этом. — И я… Ну, я подумал, я смогу просто… пробежать сквозь них. Знаю, тупо, — Хенджин издал неловкий смешок и увидел, как вздернулась бровь Чана. Да, он определенно считал, что Хенджин повел себя глупо. — И я… Я не хотел беспокоить вас всех и был уверен, что никто из вас со мной не пойдет и что вы попытаетесь меня остановить, поэтому я… я подумал, что будет мне лучше уйти одному. — Ага, насчет этого ты точно был прав: мы бы попытались остановить тебя, — пробормотал Чанбин в свою чашку кофе. Хенджин почувствовал, как вспыхнули от стыда щеки. — Да… Я ушел сразу после первых лучей рассвета и… искал врата. А потом нашел. И прошел в них. Я думал… я думал, что смогу просто… пробегать из одного мира в другой, пока не попаду в нужный, а затем приду за вами или что-то еще и… Простите.   Хенджин позволил своему взгляду упасть и снова упереться в стол перед собой. Он жевал внутреннюю часть своей щеки, чувствовал, что за ночь пластырь на правой щеке стал стягивать кожу немного слабее.   — Я видел это, — нарушил тишину Чонин. — Видел, как ты прошел во врата. Я пытался позвать тебя, но… ты не услышал меня. Хенджин качнул головой: — Я слышал. Просто… было уже слишком поздно. Сынмин снова сжал руку Хенджина, только на этот раз чуть сильнее, чем в предыдущий. Хенджин посмотрел на него и увидел, что тот отвернулся, он… он старался сдержать слезы. — Сынмин был первым, кто заметил твое отсутствие, — сказал потом Чан. Хенджин вернул свое внимание ему, хоть и знал, что от этого ему будет еще хуже. — Мы завтракали. Не заметили твою записку, потому что на стол накрывал Минхо, а дверца холодильника увешена заметками Феликса. Сынмин прибежал к нам и пытался найти тебя, спросил нас, где ты, а мы ответили, что думали, что ты все еще спишь. Потом он убежал на кухню, а после этого просто… выбежал из дома. Мы тоже нашли записку. И письмо. Ох, значит, все знали, и все читали его письмо. Великолепно. — Потом мы… побежали за Сынмином. Нашли его, бегавшего по городу. Разделились. После этого Чонин пришел к нам и сказал, что видел тебя в торговой зоне и как ты прошел во врата, но когда он добрался до них, они уже исчезли.   Тишина. Хенджин сжал ладонь Сынмина в ответ. Он не мог даже… он… они все просто… Хенджин умудрился поднять всех на уши за одно утро. — Сынмин впал в истерику и отказывался покидать город. Мы продолжили искать врата. Мы предположили, что ты… попытаешься искать их с другой стороны, либо чтобы вернуться, либо чтобы продолжить. Так мы провели первый день. Хенджин закрыл глаза и сглотнул. Первый день. Для них прошло три дня, и едва ли два часа для Хенджина.   — Сынмин отказался возвращаться, когда начало темнеть. Трое из нас ушли домой, чтобы поспать; четверо остались на первую ночь. Мы воспользовались твоим трюком. Нашли отражающую поверхность, за которой будем следить, надеялись, что она окажется дверью, а ты будешь на ее обратной стороне, и обвели это место кругом из соли, где и провели ночь. Спали по очереди. Утром продолжили поиски. Они… остались в городе? Остались на улице?! Почти в ужасе Хенджин смотрел на людей вокруг себя. Они сделали все это… чтобы найти его? Сынмин все еще отказывался смотреть на Хенджина. Боже, Хенджин проебался. Он так сильно проебался.   — Простите меня, — выдохнул он больше для Сынмина, чем для остальных. Как– господи, каким же он все-таки был тупым! Идиот! Они все так переживали и подвергли себя такой опасности, чтобы найти его! Но Чан лишь потряс головой и продолжил: — Следующей ночью в городе осталось три человека, а четыре ушли спать домой. Нам пришлось почти за руки тащить Сынмина обратно в дом. Не хочу говорить, что все это казалось безнадежным и абсолютно бессмысленным, но да, так оно и было. А потом мы вернулись на следующий день. Те же окна, те же автобусные остановки, никаких признаков тебя. До вчерашнего вечера. Это все еще… мне все еще не верится. Мы думали, что ты не вернешься. Или я думал. Конечно, я видел, как люди возвращались, но… Сынмин ни на секунду не терял надежды. Я думаю, остальные из нас… мы потеряли. В какой-то момент. Хенджин снова закрыл глаза, просто стараясь дышать. Они искали его ради Сынмина, а Сынмин не терял надежду, что Хенджин сможет вернуться. — А потом, наперекор всему, Сынмин нашел тебя и вытащил через врата. Живого. Я не уверен, кого из вас двоих Фортуна в лоб при рождении поцеловала. Сынмин наконец взглянул на Хенджина, слезы запутались в его ресницах. Боже, Хенджин доставил столько боли своим небольшим побегом в другую реальность, он не мог даже полностью осознать ее масштабы. Он ненавидел себя за это, очень очень сильно. Хенджин оторвал свой взгляд от Сынмина и снова осмотрел остальных шестерых, прежде чем в очередной раз повторить: — Простите меня. На этот раз головой покачал Минхо: — Не нужно. Ты здесь. Это самое важное. Очень напугал нас и заставил поволноваться. Но ты здесь. А если ты снова вытворишь что-то такое, я разрешу Эпплсоус разорвать на части всю твою любимую одежду. За столом раздался разрядивший немного обстановку смех. — Хорошо, довольно этого, нам всем было грустно и страшно, а ты повел себя как невероятный идиот, но это простительно, если ты обещаешь никогда больше не делать это дерьмо снова. Что с тобой произошло и на какую херню ты там напоролся? — Чанбин решил взять все в свои руки, поставив свою кофейную чашку на стол и скрестив руки на груди. Он хотел услышать, что произошло. И Хенджин рассказал. Все. Он рассказывал им о том, как он вернулся и что все было точно таким же. Все выглядело так, будто он действительно вернулся, и он искренне поверил в это. И теперь, когда он думал об этом, он мог… он вспоминал знаки. Лукавая усмешка соседки. Маленькие отличия тут и там. Разрушенный дом. Телефон. Затем он рассказал о родителях, рассказывал о них, несмотря на то, что слова почти застревали в горле, а Сынмин продолжал держать его за руку. — Это все… было таким нормальным. А потом перестало, — Хенджин сглотнул, его голос немного дрожал, и он продолжил. — Потом они… мои родители, они просто… на их лицах появились эти злобные ухмылки, и я не понимал, что происходит, а… а потом они сказали, что их… нас очень легко обмануть. А потом это все, эта иллюзия нормальности начала просто… разрушаться на моих глазах, и я… я понял, что не вернулся домой. Я спросил, что они такое, и мой отец, он сказал, что они «то, с чем мой тупой маленький мозг справиться не способен». Что они боги, тени, бесформенность, пустота, что они далеко за гранью того, что может представлять из себя моя душа. Эти слова, голосом его отца, эхом звучали в его мыслях. Тени уничтожили последние воспоминания Хенджина о родителях. И Хенджин ненавидел их за это. — А потом… А потом они напали на меня. Та… тень, существо, что пыталось быть моим папой. Оно напало на меня. Схватило меня за горло и прижало к стене. Хенджин услышал, как Сынмин шумно выдохнул рядом с ним. — После этого, оно сказало что-то о том, чтобы отправить меня обратно, и я снова попытался спросить, что они такое, и оно сказало, что… они то, что создали мы. — Чего? — Хенджин услышал, как загудели другие в непонимании. Он чувствовал взгляды на себе, но продолжал смотреть на кружку перед собой, потерянный в собственных воспоминаниях. — Мы далеко за гранью вашего понимания. Так оно сказало. Полное разрушение. Абсолютная изоляция. Мы апокалипсис, мы климатические изменения, мы экономический кризис и вирусы, которые распространяются и разрушают ваш мир. Мы все, что вы навлекли на себя. Что посеешь, то и пожнешь. Это… это, то что оно сказало. — Что, блять? — Хенджин услышал, как выдохнул с присвистом Чанбин. Он взглянул на остальных, они же просто смотрели на него, полностью лишившиеся дара речи. — Что потом, — прошептал Сынмин. — Потом оно задалось вопросом, содрать ли с меня мое лицо. Обглодать ли меня или оставить… оставить одного в темной комнате и взывать ко мне голосами всех, кого я потерял. А потом оно сказало, что я потерял все, — чем дальше говорил Хенджин, тем тише становился его голос. Господи, он… это все еще было живо в его памяти. Он чувствовал впивавшиеся в его лицо когти, ладонь на своей шее. Этот голос звучал в его ушах. И он знал, что никогда, никогда в жизни он не сможет его забыть. — Затем оно поинтересовалось, отпустить ли меня. Вернуть в реальность, из которой я пришел, и… оно сказало, что-то о том, что оно могло бы рассказать мне, как открыть врата в последний мир, что я мог бы открыть им врата в последний мир. Но… потом оно сказало, что хочет есть и что не ело ничего много веков. — А потом? — Сынмин почти до боли сжал ладонь Хенджина. — Я врезал ему солью. — Ты что?! — загоготал Чанбин, чуть не свалившись со стула. Хенджин не смог сдержать смех. Это казалось таким… нереальным. Он буквально просто кинул в ту хрень пригоршню соли, и оно отступило. — Затем я… побежал. Мир вокруг меня начал рушиться, в сравнение с этим миром, тот — полностью разрушен. Хотя все точно такое же. И там было так много теней, а я просто… бежал. Я бежал. Пытался найти следующие врата. И бежал. И я думал, что умру. А потом я сдался. А потом Сынмин… — Хенджин взглянул на сидевшего рядом парня. — Ты вытащил меня. Тишина. Даже Чанбин стих. — Тени не те, кем кажутся, — пробормотал потом Чан. — Это было о всем мире. Югем имел в виду весь мир, говоря об этом. Тени, я… иногда он называл весь мир миром теней, пока остальные называли его зеркальным. Он всегда говорил, что мы живем в тени. Я… я не… понимал этого прежде. Тени не те, кем кажутся. Мир не такой, каким кажется. — Столько всего еще нужно разобрать. Какого хуя. Что за «последний мир»? Тени знают, как открывать врата? Почему ты не умер, когда эта срань тебя коснулась? Они– что за— — Последний мир. Реальный мир. Так говорилось в книгах, — прервал Чонина Сынмин. — И тени не могут проникнуть туда. Потому что это будет значить уничтожение. Всего человечества. Об этом тоже говорилось. — Какого хуя, — пробормотал Чанбин и ушел за другой чашкой кофе. — Я все еще не понимаю, почему Хенджин не умер, если мы умираем мгновенно, когда тени касаются нас, — сказал Джисон. — Может существуют… разные виды этих существ? — ответил ему Минхо. — Югем тоже не был мертв. Он просто выглядел ужасно, но и провел там больше времени, чем Хенджин. И… умер сразу же, как только вернулся. — Там были и тени, которые есть у нас здесь… так что, может быть, правда существуют… разновидности этих существ, — промолвил Хенджин, все еще помня о том, как он бежал от них, уклонялся от них на разрушенных улицах. — Что они такое? Что-то за пределами наших душ, и при этом то, с чем нашему мозгу не справиться? Что-то… намного большее, чем мы? — размышлял вслух Феликс, меж его бровей появилась складка, когда он откинулся на спинку своего стула, скрестив руки на груди. Хенджин покачал головой: он понятия не имел. Абсолютно никаких предположений. Круг находился за гранью постижимого, как и вещи, от которых Круг пытались защитить последний мир.   — Страх, — выдохнул неожиданно Сынмин. — Они страх. — Что ты имеешь в виду? — спросил Чан. Сынмин потерялся в своих мыслях, Хенджин мог видеть это. Он почти мог разглядеть в его выражении лица, как он соединял в голове все точки, складывая разрозненные кусочки пазла в общую картину. — Они страх. Полное разрушение, абсолютная изоляция, апокалипсис, климатические изменения, экономический кризис, вирусы. Они — то, чего боятся люди, но они далеко за гранью нашего понимая, в определенной степени. Вирусы, апокалипсис — вещи, о которых они сказали, они огромные. Они то, что способно поставить на колени весь мир, и они слишком большие, чтобы справиться с ними, когда они приходят в действие. Возможно, их можно избежать, но только тогда, когда они находятся под контролем, им приходит конец. Оно сказало, что они то, что мы навлекли на себя. Что посеешь, то и пожнешь. Они то, чего боится человечество в целом, они… созданы из энергии, исходящей от нас. Что посеешь, то и пожнешь. И если они придут, то они затронут все человечество и выдавят из него последний воздух, пользуясь тем, что у них есть. Страхом. А здесь… наша цель здесь — выживание, поскольку это место не реальный мир. А когда твоя главная цель — выжить, какой твой самый большой страх? Смерть. Не суметь выжить. А когда Хенджин… когда оно говорило с Хенджином, оно сказало что-то о том, чтобы бросить его в темную комнату и взывать к нему голосами тех, кого он потерял. Хенджин боится быть оставленным, но я… я думаю, что еще больше ты боишься потерять, потерять людей и свое прошлое, и поэтому последние… месяцы были адом для тебя. Тени — физическое проявление страха, — Сынмин наконец закончил, посмотрев на Хенджина, и что-то, что-то внутри Хенджина, казалось, обрело покой. Ответ. У них был ответ. Или, по крайней мере, теория.   — Какого хуя, — пробормотал еле слышно Джисон. Все они молчали в потрясении. — Тени правы: это слишком огромно для наших маленьких мозгов, — сказал чуть погодя Минхо, и все остальные согласились с ним. — Я бы сказал, что пришло время чая, но мы только что поели. Какого хуя, — прохрипел Чонин и получил косой взгляд от Чана за мат.   Тени были созданиями страха, и они не могли позволить им добраться до последнего мира. Поэтому они никогда не смогут открыть врата в реальный мир, даже если смогут их найти. Они должны были… защитить весь человеческий род, они все понимали это. В их мире тени не обладали большой силой, нет, но если теория Хенджина была верна, то чем ближе они находились к реальному миру, тем сильнее они становились, ведь были порождены обществом. Значит… обратный путь тоже был заблокирован. Если то, с чем встретился Хенджин в следующей реальности было так ужасно, то что тогда ждало его реальности, после той? А еще дальше? Им не было даже известно, как много измерений находилось между реальным миром и их. Но почему тогда тени просто не пошли в обратном направлении? Что посеешь, то и пожнешь. Может быть, они не могли. Может быть… нет. Слишком. Это было слишком.   Пути назад не было. Они не могли открывать врата. И в другую сторону они тоже пойти не могли. У Хенджина не было пути назад, он проведет остаток своей жизни в зеркальном мире. Мире теней. Он проживет остаток своей жизни в тени. И ему нужно будет привыкнуть к этому, приспособиться, потому что пути обратно действительно не было. И теперь они точно знали это. Хенджин закрыл глаза, какое-то время он просто дышал. Они все сидели здесь, в тишине, переваривая только что полученную информацию.   — Так… как мы будем продолжать дальше с этого момента? — тихо спросил Джисон. Хенджин открыл глаза, Сынмин все еще держал его за руку. Все взгляды были обращены на Чана. — Так же, как и прежде. Не думаю, что мы можем как-то на это все повлиять. Вся эта тема с тенями… это слишком огромно для нас. Не думаю, что будет разумно с нашей стороны, вмешиваться во все это, идти против этой системы, — Чан взглянул на Хенджина, удержав этот взгляд на какое-то время. — Или связываться с дверями. Поскольку прохождения через них всегда приводят к тому, что в этот мир из следующего проникают еще больше теней. Кто знает, в один прекрасный день те, более сильные существа могут прийти и к нам. Если не уже.   Пути обратно нет. Хенджин застрял в этой реальности. И он должен был смириться с этим. Чан подался вперед и взял другую ладонь Хенджина в свою, явно удивив этим всех сидевших за столом, включая и самого Хенджина. — Хенджин. Прости меня. — Я– за что? — За то, что не… понимал. Я… мне жаль, что у нас не получилось… сделать так, чтобы ты чувствовал, что тебе здесь рады. Сынмин рассказал нам, что у тебя есть некоторые трудности с адаптацией и что временами ты чувствовал, будто не вписываешься в компанию, и… мне действительно очень жаль. У нас никогда не было таких намерений. У меня никогда не было таких намерений. Я… мы действительно восхищаемся тобой, ты знаешь? Ты принес нам столько радости с того самого момента, как попал сюда и… Мне жаль, что мы не смогли должным образом показать тебе это.   Хенджин почувствовал, как его щеки вспыхнули в какой-то смешанной эмоции стыда, неловкости и счастья облегчения. А еще он чувствовал, что он вот-вот расплачется, и ему пришлось очень сильно себя сдерживать. Взгляд в глазах Чана был искренним, другие кивали в унисон его словам, бормоча тихие «прости», несмотря на то, что им действительно было не за что извиняться. Они не сделали ничего плохого. Хенджин покачал головой, но все равно сжал руку Чана. — Я… вы не сделали ничего плохого, я просто… мне действительно тяжело даются изменения и… знакомства с новыми людьми в принципе, и это, это не ваша вина. Совсем. Извините, что оставил вас всех и ушел, и думал, что не нравлюсь вам или что-то такое, и. Не знаю. — Ты прощен, — Чан сжал руку Хенджина в ответ. — Вы тоже, — запнулся Хенджин, он знал, что в его глазах стояли слезы и что это было заметно для абсолютно всех, кто сидел за столом. Кроме Минхо. Но, так или иначе, он все равно мог расслышать слезы в его голосе. — Можем мы просто… очень крепко обняться все вместе? И пообещать друг другу, что эти три дня никогда больше не повторятся? И что мы никогда не оставим друг друга? — пробормотал со стороны Феликс и получил в качестве ответа согласный ропот, и следующее, что знал Хенджин, это то, что он был охвачен самыми теплыми и самыми крепкими объятиями, которые у него когда-либо были.   *   *   *   — Привет, — услышал Хенджин тихое приветствие Сынмина, когда тот переступил порог дома. Вечер наступил быстро и незаметно, Хенджин наблюдал, как несколько шмело-фей летали по заднему двору. Он сидел на задней веранде, так как переднюю занял готовящийся к ночному дежурству Чонин. Костыли, которые Чанбин, Джисон и Феликс принесли для Хенджина, стояли прислоненные к подлокотнику дивана, а сам Хенджин завернулся в одеяла и со всех сторон обложился мягкими подушками. Двигаться ему не хотелось. Он устал, все еще подавленный, остальные уже готовились ко сну, так как последние три дня выжали из них все силы, но Хенджин знал, что не сможет заснуть в ближайшее время. И ему нужно было немного времени… наедине с самим собой. Или, возможно, не с самим собой.   — Привет, — пробормотал он, когда Сынмин сел рядом с ним, близко, остановился на мгновение, совсем немного замешкавшись, и затем придвинулся немного ближе. Это заставило сердце Хенджина биться быстрее, совсем немного. Да, они были весь день вместе, вместе вздремнули после обеда и все такое, но на самом деле они провели не так уж много времени… наедине. После всего. Поэтому Хенджин, теперь, когда они оба знали о чувствах друг друга и ничего не могло остановить его, подвинул одеяло и обернул его вокруг плеч Сынмина. Вечер не был холодным. Хенджину просто хотелось почувствовать себя спокойно и в безопасности под одеялом, которое, как оказалось, было делом рук Чонина.   Они сидели так какое-то время, пока вечер вокруг сгущал краски дня. Солнце уже зашло, но небо все еще было окрашено в оттенки розового и фиолетового. Первые звезды медленно зажигались на ночном небосводе, а луна поднялась над линией горизонта. Лес был живым, и от этого чувствовалось умиротворение. Хенджин чувствовал умиротворение. Что-то внутри него… бушевавший все это время шторм стих.   Только чтобы ему на замену пришла скорбь, такая глубокая, что он не имел ни малейшего представления, как с ней справиться.   — Как ты себя чувствуешь? — спросил Сынмин тихо, будто боясь разрушить тишину вокруг. Хенджин пожал плечами. — Я не знаю, что я должен чувствовать, — пробормотал он тоже тихо. Конечно, в его голове роилась примерно тысяча и одна мысль, но ни одна из них не была такой же сильной, как то чувство, что он должен был отпустить. Хенджин знал, что пути обратно не было. Он знал это. И отчасти это ощущалось так, будто вся его прошлая жизнь, все люди, когда-либо в ней присутствовавшие, умерли. Когда на самом деле, все было с точностью наоборот. Умер только Хенджин. Но в то же время он был жив. — Думаешь, они все еще помнят меня? — спросил Хенджин почти шепотом. Часть его уже знала ответ. — Прошло достаточно много времени, — единственное, что сказал сначала Сынмин. Он подбирал правильные слова, Хенджин был совершенно уверен в этом. — Если… Если процесс забывания такой же, как и со мной… тогда, скорее всего, уже не помнят. Вместе мы пробыли здесь намного намного дольше, чем… я был здесь один. Миру, за исключением тебя, потребовалось три недели, чтобы забыть обо мне. Ты здесь уже… я не знаю. По ощущениям, месяца два или три, или что-то около того. Я уже давно перестал считать. Хенджин закрыл глаза, он почувствовал, как слезы начали покалывать слизистую век, когда он сделал вдох, содрогнувшись. Узел в горле стал тугим до боли. Было больно. Было больно слышать эти слова. Его семья, его друзья, все они, они давным давно похоронили его, они давным давно забыли его. Хенджин для них больше не существовал, но они существовали для него. И они всегда будут существовать для него.   Сынмин взял Хенджина за руку и сжал ее, когда первый всхлип вырвался из горла Хенджина. Он прижал голову к плечу Сынмина, позволяя слезам взять контроль над собой. Они забыли. Пути обратно не было. Пути назад, в их мир, не было, не было способа добраться до последнего мира, не поставив при этом под огромную угрозу жизни всех, каждого человека в этом мире. Поэтому пути назад не было, потому что Хенджин и его друзья были всего лишь людьми, которые не имели даже полного представления о всем том, что происходило вокруг них. Они были лишь людьми. И пути обратно не было.   — Мне жаль, Хенджин, — прошептал Сынмин, обхватив руками Хенджина и притянув его ближе. Хенджин почувствовал поцелуй на лбу и слезу на щеке, которую сразу же смахнули аккуратным движением руки, прежде чем Сынмин немного сдвинулся и снова взял его за руку. Сынмин позволил Хенджину плакать на его плече в тишине, и так они сидели там, вместе, пока бархат ночи медленно окутывал их. Хенджин скорбел. Он скорбел о своих родителях, о своих друзьях, всех людях, которых он никогда не увидит вновь, никогда не встретит вновь. Они все были мертвы так же, как и Хенджин был мертв для них. И они даже не помнили его. Они не помнили, что он существовал когда-либо, у его родителей никогда не было сына, у Енхуна никогда не было лучшего друга по имени Хенджин, а в их баскетбольной команде никогда не было такого звездного игрока. Хенджин потерял их, всех их.   Но они не помнили его, значит, они никогда не горевали о нем. Или, может быть, они горевали по нему, но совсем недолго, а потом уже и забыли вовсе. Им было легче, так ведь? Так говорил Сынмин. Им было больно не так долго, Хенджин же будет чувствовать эту боль всю свою оставшуюся жизнь, но так ведь лучше, нет? Остальным не нужно было испытывать боль, только Хенджину. И он не должен был переживать это в одиночку. У него были остальные, все они прошли через то же самое, у него был Сынмин. Даже если это все казалось нереальным. Но он просто должен был поверить в это. Он пообещал остальным поверить в то, что он не был один, он никогда не будет один, пока сам не начнет отталкивать их от себя снова.   — Как долго будет больно? — прошептал сквозь слезы Хенджин. Сынмин все еще гладил его по спине, вырисовывая на ткани его футболки небольшие узоры, чтобы успокоить: он здесь, чтобы дать Хенджину знать: он здесь, рядом с ним. — Вечность. Пару дней. Так больно будет не вечно, но эта боль всегда будет с тобой. Она просто… изменится. Станет ноющим чувством в груди, которое ты сможешь оттолкнуть. Она поглотит тебя в самый темный час, но отпустит, как только солнце поднимется над горизонтом. Тебе просто нужно… принять ее. Встретить ее, как давнюю подругу, ведь она то, что будет напоминать тебе о том, что ты все еще жив. Она будет напоминать тебе о твоем прошлом, напомнит тебе о том, кто ты такой и как оказался здесь. Она… она не то, чего нужно бояться. Больно будет. Но это пройдет. Хенджин сжал одеяло в своих руках, содрогнувшись и зарывшись головой в плече Сынмина. Слова Сынмина ранили. Очень. Но в то же время, почему-то, от них становилось легче. Хенджин был не один, и так больно будет не в всегда. Светлые времена настанут, но прямо сейчас все казалось ужасным, Хенджин скучал по своей семье, по своим друзьям, по своей жизни так, так сильно, и он никогда не сможет вернуть это все. И ему нужно было принять это. Пути назад не было, не было способа вернуться, и на этом все. Теперь жизнь Хенджина была здесь. Не в последнем мире. Она была здесь, рядом с этими семью людьми и их кошкой. Она была здесь, рядом с Сынмином, даже если Хенджину было сложно принять и осознать это.   И пока звезды на ночном небе разгорались все ярче, а луна продолжала свое путешествие по глубокой синеве, всхлипы Хенджина потихоньку начали сходить на нет. Вскоре запас слез в его организме исчерпался, он чувствовал себя опустошенным, далеко за гранью простой усталости, но идти спать ему еще не хотелось. Ему не хотелось двигаться, не хотелось покидать этот момент, не хотелось покидать объятия Сынмина. Сынмин продолжал гладить его по спине и все еще держал его за руку в тишине, пока Хенджин пытался сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Он чувствовал, что кофта Сынмина стала влажной от слез Хенджина, и на долю мгновения Хенджину стало стыдно, но потом Сынмин аккуратно поцеловал его в волосы, чуть выше уха, и больше ему не было так уж стыдно. — Извини, — в конце концов пробормотал Хенджин, подняв голову с плеча Сынмина. Он чувствовал, как опухли его глаза, но Сынмин смотрел на него лишь с теплотой в глазах, когда он отпустил его руку и смахнул со щек Хенджина несколько оставшихся слезинок. Затем он аккуратно положил ладонь ему на щеку и прижал губы ко лбу Хенджина, и, возможно, это все еще было очень странно и непривычно, и Хенджин чувствовал себя немного перегруженно, потому что его мозг не был уверен, должен ли он сейчас испытывать радость или горе, или что вообще, но он прильнул к этому прикосновению, все еще невероятно благодарный за то, что ему не нужно было проживать этот момент в одиночку. Благодарный за то, что у него был Сынмин. Даже если какое-то время назад он думал иначе. — Тебе не за что извиняться, — прошептал Сынмин и накрыл губы Хенджина своими со всей нежностью, которая только существовала в этом мире, во всех мирах. Хенджин таял немного, поддавшись ощущению, казалось, будто одно присутствие Сынмина прогоняло прочь всю ту мучительную боль. Как минимум, какую-то ее часть.   Хенджин прижался немного ближе к Сынмину, когда они оторвались друг от друга, положил голову на его плечо. — Хочешь пойти спать? — тихо спросил Сынмин. — Пока нет, — пробормотал Хенджин. Он не хотел идти спать. Он хотел остаться здесь, на задней веранде, окруженный одеялами и Сынмином. Несколько оленей показали свои любопытные головы из-за деревьев, шагнули неуверенно на территорию двора и остановились, разглядывая их двоих. Окончательно убедившись, что Сынмин и Хенджин не представляли им опасности, они продолжили искать, чем бы полакомиться на их дворе.   — Как ты думаешь, почему… все это происходит? Почему мы умираем, когда попадаем в эту реальность? — спросил Хенджин. Он знал, что Сынмин не даст ему однозначный ответ. — Не знаю. Может быть, это все люди из Круга, может быть, они все так устроили… Может быть, это просто… Я не знаю. Просто почему-то вот так это работает. Может быть, чтобы не дать людям последнего мира узнать о других мирах, чтобы они не начали искать и случайно не открыли врата и… не уничтожили по ходу последний мир. — Почему они называют его последним миром? — Потому что это… последний мир, в который теням так и не удалось проникнуть. Кто знает, может быть другие миры тоже когда-то были как последний. Полными жизни. А потом туда пришли тени. — Думаешь люди из Круга все еще живы? Что они живут в последнем мире? — Возможно. Было бы неудивительно. Мир огромен, и в нем достаточно места для системы, пытающейся сохранить мир от распада. Страшно. Слишком всеобъемлюще, чтобы вынести. Хенджин не хотел больше думать об этом, поэтому он решил промолчать и просто посмотреть на деревья. И понаслаждаться спокойностью Сынмина возле себя.   Так они и сидели, лишь они вдвоем. Это все еще было… непривычно. Ново. Очень ново. Хенджин чувствовал некую нерешительность, какую-то стеснительность каждый раз, когда Сынмин брал его за руку, и он знал, что сам был ничем не лучше. Он нравился Сынмину. Это все еще было… вау. Хенджин не знал даже, как это описать. Он был так уверен в том, что его чувства были не взаимными, ведь Сынмин просто… Хенджин думал, что был даже не в его вкусе или что-то типа того. Он даже не знал. Но он нравился Сынмину, действительно, по-настоящему нравился ему, даже несмотря на то, что иногда он был полным придурком. И от этого в голове Хенджина возникало лишь больше вопросов.   — Когда ты… когда ты осознал, что я тебе нравлюсь? — спросил Хенджин, очень застенчиво. Сынмин тихо рассмеялся, и этот маленький смешок заставил сердце Хенджина немного подпрыгнуть в его груди. Радость просочилась сквозь толщу горя, распространяясь теплом по телу Хенджина. — Я не… я не знаю даже. То есть, ну… я всегда как бы восхищался тобой издалека, ты всегда казался таким крутым и был окружен крутыми людьми, и… Но думаю, по большей части это было из-за твоих выдающихся навыков и всего такого, а не потому что ты был крутым. Все еще крутой. И я… мне было сложно влюбляться в людей, я правда не знаю, так что… Кажется, я понял это той ночью, когда мы разговорились о любви. Той ночью, когда мы все сидели на веранде и пили вино. Тогда я впервые осознал это, потому что почувствовал… ну, какой-то укол ревности, когда ты сказал, что был влюблен в кого-то. Но я решил просто не думать об этом, потому что понимал, что ничего из этого не выйдет, и понимал, что ты будешь чувствовать себя неловко, если я скажу тебе об этом, и… что ж, я думаю, я пытался забыть об этом, а потом получил твое письмо. О нет. — И после этого осознал все вновь, и это было… в разы сильнее. Правда не знаю, как описать это. Я просто понял, что выскользнуло из моих пальцев и… да. О нет… Теперь Хенджину было плохо. — И не извиняйся. Что ж, тогда он не будет извиняться.   — Я думал, что мои чувства не взаимны, и поэтому я… я никогда не говорил об этом. А следовало бы, — пробормотал Хенджин, взглянув на Сынмина, который все еще разглядывал оленей, стоявших на краю двора.   — Да, я… пытался как-то преуменьшить это. Не хотел заставлять тебя чувствовать себя некомфортно, поэтому… старался не показывать, что ты нравишься мне больше, чем друг, — Сынмин издал что-то вроде грустного смешка. — Кажется, не нужно мне было это делать… Я просто даже не думал о том, что могу нравиться тебе. — Каким, нахрен, образом ты даже не думал о том, что можешь нравиться мне? Все остальные, кажется, давно уже все поняли, — Хенджин поднял голову с плеча Сынмина, чтобы лучше видеть его. Он был потрясен. Сынмин снова рассмеялся, немного грустно, и Хенджину совершенно не понравилось, как это прозвучало: — Думаю, просто… Я не то чтобы знаю, как люди ведут себя, когда им кто-то нравится. То есть, у меня никогда не было такого опыта, и я был так убежден, что его у меня никогда и не будет, что… не задумывался о том, как ты себя вел. Я думал, что тебе просто приятна моя компания и что тебе просто больше не на кого было положиться. — Да, конечно, мне приятна твоя компания, насчет этого ты прав, — пролепетал Хенджин, прежде чем податься вперед и поцеловать Сынмина в щеку. Он мог делать так. Ему можно было делать так. — Как же мы можем тупить иногда, да? — небольшая улыбка растянулась на губах Сынмина, прежде чем он поцеловал Хенджина в губы в ответ. — Когда тогда я начал тебе нравиться? — спросил он. Хенджин почувствовал, как вспыхнул румянец на его щеках, и он, ни с того, ни с сего, застеснялся. — В старшей школе. Когда мы делали вместе наш первый проект. С того времени. Он увидел, как расширились от удивления глаза Сынмина: — Но это же было несколько лет назад! — Да. — Но я же был таким занудой в те времена…   — Нет, не был. Ты был умным. И терпеливым со мной. И ты не заставлял меня чувствовать себя обузой, — Хенджину хотелось отвести взгляд в сторону из-за собственной стеснительности, но он продолжал смотреть на Сынмина. Он хотел, чтобы Сынмин знал, как важен он был для него. Сынмин не ответил ничего, но Хенджин увидел слабый блеск в его глазах. — Я просто… Это все еще непривычно для меня, — пробормотал парень. — Непривычно. Мы находимся в зеркальном мире, где существуют тени, пытающиеся убить нас, и странные существа повсюду, а предмет моих многолетних воздыханий, оказывается, тоже в меня влюблен, — сказал Хенджин и получил в ответ звонкий смех. Это было непривычно. Казалось нереальным. А потом на его губах снова оказались губы Сынмина, и Хенджин прикрыл глаза, тая в его объятиях. Он позволил теплу Сынмина охватить себя, на мгновение приземляя. Боже, как же он был влюблен в Сынмина, очень, очень, очень сильно влюблен в него. Поэтому ему просто необходимо было сказать об этом вслух, прежде чем он лопнул бы от переполнявших его чувств: — Ты мне нравишься, — прошептал он в губы Сынмина и почувствовал, как объятия стали немного крепче. — Ты мне очень, очень сильно нравишься. Сынмин вновь поцеловал его, прежде чем ответить: — Ты тоже нравишься мне. Тоже очень, очень, очень сильно нравишься мне.