Стоящий на эшафоте

Первым чувством, после его пробуждения, была зудящая боль в руке, а затем и наплывшая, пульсирующая в голове. Он ощущал себя будто во сне, будто лихорадка или напавшая болезнь посылает на него проклятия, заставляет его терять рассудительность. Сяо открыл глаза — на мгновение показалось, что он и вовсе потерял возможность видеть, но этот недуг коснулся лишь его левого глаза: на нём Сяо чувствовал непривычно-тяжёлую повязку, а на лбу ощущал холод от компресса — лихорадило его не первый день. Всё казалось непривычно ярким, по сравнению с тем тёмным местом, в котором он вместе с алхимиком был до этого. Стены были приятно-бежевого, светлого оттенка, над дверью висел герб Ордо Фавониус, но ничего из интерьера не выдавало в этой комнате кабинет какого-нибудь рыцаря, пара шкафчиков, стол с медицинскими и алхимическими препаратами и кровать у окна, на которой лежал Сяо. Якша смотрит вниз, пытается сфокусировать взгляд, будто младенец, впервые увидевший свет, и замечает, что одет не в привычную одежду, а что-то наподобие халата, в каких он иногда видел Моракса перед тем, как Гео Архонт уходил спать. Смотрит в окно: солнце только-только озарило землю, а на подоконнике, смотря через стекло на Сяо, будто в самую его душу, смотрел ворон. Заметив на себе взгляд Якши, он улетел, будто его задачей было лишь показаться перед ним. На прикроватном шкафу в тарелке лежали нарезанные дольками в виде зайчиков яблоки, изменившие свой цвет и ставшие ржаво-коричневыми, будто эквивалентами слова «кисло». Рядом были исписанный, открытый блокнот с кучей вложенных в него записок, непримечательные чернильница и перо, и книга, на которой лежит стопка чистой бумаги. У кровати, на стуле, сидел алхимик с ножом и яблоком в руках, устало и с слегка подрагивающими руками чистил его. Волосы прикрывали его лицо, а он даже не беспокоил себя тем, чтобы убрать их за уши. При первом взгляде на руки алхимика можно заметить одно: они стали тоньше, пальцы были в почти заживших ссадинах и затягивающихся ранах, но на выделяющихся костях виднелись свежие алые увечья, как будто Альбедо в порыве злости или, может, безысходности бился кулаком об стену. Алхимик выглядел уставшим, будто не спал пару суток, но, несмотря на свою усталость, не терял того привычного вида сосредоточенного и серьезно настроенного человека. В его глазах читалось удивительно умиротворение, помутнённое, не от мира сего, будто он далеко в мыслях, а то, что он делает руками — нечто механическое, привычное, будто рутина. Любой, кто взглянул бы Альбедо в глаза, заметил бы отголоски чего-то неизбежно принятого, ожидаемого, будто оглашение приговора или диагноза, пророчащего скорую смерть, или же самоубийцы в часы роковой предсмертной тягости. И была же в этом взгляде какая-то загадочная, таинственная, непостижимая прелесть. Рукав и часть плаща Альбедо были порваны, будто руками, и Сяо даже понимал почему: перевязать раны в полевых условиях как-то, но нужно было. Алхимик отложил нож и яблоки на шкафчик, мимолётом произнеся что-то обыденное в духе: «тофу не было», будто недавно они не были на грани гибели, а отдыхали на празднике. Да и откуда ему знать, что Сяо предпочитает тофу? Алхимик наклонился вперед, локтями оперся об колени, слегка дрогнувшие, будто готовые сломаться. Альбедо на секунду зажмурил глаза, будто боль волной вновь накрывала его с головой. Сложил руки замком, будто инстинктивно пытался скрыть алые узоры на костяшках своих рук, и посмотрел Сяо в лицо, взглядом родителя или брата, ищущего в родственнике признак болезни, которую нужно излечить. — Что чувствуешь? — его голос был сравни доктору, в тысячный раз повторяющему одну и ту же фразу каждому пациенту. Сяо нахмурил брови: единственное, гудящее в его голове и руке чувство — боль. Даже в груди что-то гудело и тянуло, будто чувство вины, настолько яркое, что оно, казалось бы, пройдёт только вместе с оторванным сердцем. Так он и ответил просто: «боль», не посмотрел на Альбедо, не изменившийся в лице от ответа Сяо, смотрел вниз, будто не в состоянии поднять глаз — на такое действие у него не хватало сил, всё тело склонялось ко сну и Сяо пытался этому противодействовать. — Это хорошо. Боль — признак жизни, — таким же тоном произносит Альбедо, — сигнал, предотвращающий саморазрушение. — Как я здесь оказался? — с хрипотцой и осевшим голосом спросил Сяо, не беря во внимания слова алхимика. Альбедо отодвигается, убирает руки с колен, от такого действия отдающие болью с новой силой, пытается не терять серьёзного виду, в то время как его бровь нервно дёргается вместе с глазом, будто предвестник тяжёлых воспоминаний. Алхимику понадобилось время, чтобы начать рассказ, из-за чего они пару секунд провели в неприятной, нагнетающей тишине. — После того как ты потерял сознание, я попытался взять тебя на руки и сбежать, но пути к выходу были закрыты. Пришлось помогать тебе на месте тем, что было, мой максимум был остановить кровотечение. Я снова попытался использовать Гео элемент, чтобы вызволить нас, но это было бесполезно. Одно было занятно: минерал, находящийся в комнате, реагировал на мои попытки и будто поглощал выпускаемую энергию. Нас спасли прибывшие рыцари Ордо Фавониус во главе с Кэей, капитаном кавалерии, и… — Альбедо задумался, пытаясь вспомнить имя. — Тартальей? Вроде, он так представился. Рыжий высокий парень из Фатуи, если это тебе о чём-нибудь скажет, он вёл себя так, будто знал эти места вдоль и поперёк. Я в этом не сомневаюсь: его техники ведения боя значительно отличаются от техник Снежной или Мондшдадта, в них видно влияние Бездны. Но не суть. Кэйя был сам не своим: глаза круглые, как у оленёнка, рот приоткрыт, а на лбу испарина, волновался. Я их об одном попросил: тебя вывести, а я решил, пока есть шанс, исследовать это место. Недолго, оно быстро разрушалось, но мне удалось собрать несколько экземпляров минерала и анализировать местность. Это место не поддаётся законам нашего мира, и дело не только в Глазах Бога, но и силы не зависящие от них также переставали действовать. Хоть внешне это и походит на Бездну, в действительности правила совсем другие: Бездна не абсорбирует тейватские силы, хотя существа Бездны всячески их отрицают. И барьер… При соприкосновении объекта с ним он принимал физическое воплощение, визуально схоже с камнем, проникал внутрь, и там раздробился на мелкие куски, имеющие такие же свойства, как и эти минералы: они поглощают все регенеративные способности, блокируют силы Глаза Бога и запускают процесс разложения. При исследовании… — Альбедо, увидев уставший взгляд Сяо, прокашлялся, чувствуя, что это не то, что сейчас хочет услышать Якша. — Так вот, что случилось дальше. Я прибыл в Мондшдадт и первым делом спросил о том, где ты находишься, на что мне ответили, что капитан кавалерии уступил свой кабинет на использование в качестве временного лазарета. Там я тебя и нашёл. Снова наступила тягостная тишина, а Сяо волновало только одно: где сейчас Венти, и жив ли он вообще. Слова алхимика Якша понимал через раз, непрекращающийся звон в ушах порой заглушал речь друга Альбедо снимает компресс, облегчая голову Сяо. На горячий лоб ложится рука. «Всё будет хорошо» Отдающий чем-то приторным жест, но Сяо будто в этом нуждался. Ему даже показалось, что когда-то так делал Венти. Улыбался после этого, ярко, будто стараясь этим успокоить; гладил по голове, аккуратно перебирая волосы, держал крепко за руку и обещал одно, самое важное: «всё будет хорошо». И почему-то этим словам хотелось верить. Но разве было такое? Сяо не понимает, шальная ли это иллюзия мозга в бреду, или настоящее воспоминание. Сердце Бога внутри него лишь меркло, оповещая о плачевном состоянии своего хозяина. Причём последнее слово распространяется как и на Якшу, так и на барда. Для Сяо всё ещё загадка, почему Анемо Архонт так запросто отдал ему Сердце Бога, хоть и на время, и ответа на этот вопрос он получит не скоро. Сердце Бога — центр силы Архонта, отдавать его так легко, будто без лишней мысли, нечто странное, неестественное. Сяо даже спрашивает себя, случилось ли всё это по причине того, что Венти был ослаблен без Сердца Бога? Нет, ведь ни сила элементов, ни Адептов не работали… Может, алхимик знает? Адепт бросил на него уставший взгляд: нет, рассказывать кому-то о том, что в его руках Сердце Бога может подставить под удар его безопасность. Только рука почему-то от подобных мыслей заливалась новыми притоками боли. Сяо, подавляя пульсирующую боль в голове, слабеющими руками снимает бинты с правой руки. От бинтов пахло гноем, смесью каких-то трав и чем-то, что Сяо определить не смог, но оно отдалённо напоминало то, чем пахнет Альбедо: мороз и тлеющий запах сесилий. На саму руку невозможно было взглянуть без ужаса: она была кроваво-красной, будто разодранная, кожа комковатая и рыхлая, стоило Сяо слегка двинуть пальцами, как она с неприятным жжением и болью рвалась и разрушалась. Чтобы двинуть пальцем, нужно было применить усилия, рука будто не слушалась, не ощущалась как своя собственная, а сжать в кулак было чем-то непосильным. Сам Якша на секунду остолбенел, ожидая увидеть невредимую, благодаря силе Адептов, руку, а не тот ужас во плоти, от которого неприятный ком подкатывал к горлу вместе с тошнотой. Но это чувство он в себе подавляет. Как и многие другие. Он видел вещи страшнее, ужаснее, но тот факт, что теперь это происходит и с ним не давал ему покоя, выбивал из колеи и напоминал Якше о собственной слабости. Альбедо с некой грустью в глазах смотрит на своего друга, будто чувствуя то, что у него находится внутри, понимая, почему и так немногословный Адепт не может проронить и слова. — Ни твоя рука, ни глаз не восстановились, даже после того, как мы покинули то место. Я сделал всё, что было в моих силах, чтобы минимизировать ущерб. Насчёт руки… Её можно внешне вернуть в прежнее состояние, без сильной боли при движении и потери кожи, но пользоваться ею как прежде впредь будет невозможно, при любом раскладе. Поэтому, — Альбедо берёт секунду паузы, прежде чем продолжить, — тебе нужно пару недель пробыть на реабилитации. Альбедо знал, как Сяо будет этому противиться, как будет говорить о том, что время не ждёт, что Ли Юэ не ждёт, как и стремящиеся поглотить Тейват миазмы, но он был готов несмотря ни на что настоять на своём. По причине, которую знает только тот, кто сейчас находится в пучине Бездны. Сяо ничего не сказал в ответ, будто поглощённый своими мыслями и пытающийся свыкнуться с тем, что «как раньше» уже не будет, что с того дня, как он принял просьбу Анемо Архонта, его жизнь приняла неожиданный оборот. Ведь это — только начало. Якша слабой рукой пытается развязать повязку на глазу, а Альбедо, заметив это, с выражением лица, предвещающим беду, подаёт ему зеркало, лежащее до этого на маленьком шкафу. Повязка развязывалась с трудом, но поддалась в тот же миг, как алхимик протянул свою руку для помощи, из-за чего ему следом пришлось прикрыть ладонь в расслабленный кулак и отставить назад. Сяо к собственному удивлению замечает, что левым глазом он видит, хоть и заметно хуже, чем правым. Это навело на один вопрос: действительно ли глаз не сумел восстановиться? Адепт отчётливо помнит ту боль, с которой его глаз был рассечён, с каким звуком упал на пол. Сомнения рассеялись, как только он увидел себя в зеркале. Один глаз привычный, золотой, тот, с которым он себя всю жизнь помнит, а другой — зелёный, с небольшим фиолетовым отливом кверху, глаз Анемо Архонта. Руки Сяо впервые затряслись так сильно, что он не мог этого скрывать. Мысленно он невольно погружается в те события, снова видит ту картину, снова зовёт Архонта внутри, пытаясь что-то изменить, но это всего-лишь воспоминания, то, с чем он не сможет смириться. Зеркало отбрасывается куда-то к ногам, лишь бы не видеть этой картины, а Альбедо сочувствующе дотрагивается до его плеча, еле ощутимо, пока глаза Якши выглядят стеклянными, пустыми, и до этого разгорающиеся чувства боли и обиды заменяются пустотой, отсутствием чего-то важного. Какая-то часть внутри него вопит о том, что ему не впервой и пора привыкнуть к потерям, в то время как другая терзает себя и кричит. Как бы Сяо не хотел этого признавать, он привязался к барду, был тронут его улыбкой, смехом, его по-мягкому раздражающим поведением, озорным характером. Ночь на фестивале, которую они провели вместе, вернула его к временам, когда его товарищи были живы, и временами они имели такие приятные вечера. Альбедо знал, к чему приведёт это, знал, как Сяо отреагирует, но сквозь череду сомнений решил, что это лучший выход. «Венти поступил бы также» — он говорил себе, совершая этот поступок. Сяо не понять, а Альбедо не объяснить. — Какого чёрта… — Сяо схватился за голову, пытаясь подавить нахлынувшие воспоминания. Теперь с ним, до конца его дней или очередной потери глаза, напоминание о том роковом дне. На празднике морских фонарей Сяо иногда, тайком, засматривался в его глаза, видел в них искры озорства, когда Венти улыбался, они будто бы светлели, становились чище, в их отражении он видел себя, какими глазами видит его Архонт. В них всегда была та неописуемая, будто материнская любовь, проскальзывающая ненароком, между строк. Тот глаз, который он увидел в зеркале другой: в нём нет той искры, живости и смеха, он тёмен и пуст, потерявший свою красоту вместе с первоначальным хозяином. И сам Сяо смотря в этот глаз не ощущает ничего, кроме отвращения к самому себе, к внутренней слабости. К тому, что не прыгнул за ним, к тому, что позволил Венти уйти самому, к тому, что не смог защитить его улыбку. — Сяо, — понимающе склонил голову Альбедо, — в этом нет твоей вины. Я не думал, что он пойдёт на это, но сейчас осознавая, думаю одно: он бы сделал это в любом случае. Он не бросает попусту слов. Здесь невозможно было повлиять, даже мои разговоры с ним не привели ни к какому результату. Он говорил одно: «У меня осталась последняя надежда, Альбедо. Я устал, мы устали. За столько лет пресмыкания я не могу стоять в стороне, пойми! Никто не смеет отнимать нашу свободу, мы — свободны. Я сделаю всё ради этого». На это я отвечал, что исходя из исследований то, что он хочет провести невозможно, по крайней мере, без жертв. Венти тогда… — Альбедо вздохнул. — Не выглядел как человек, находящийся в трезвости разума, грубо говоря. Он был уставшим, с помутнённым взглядом, до этого разговора пару раз умолял меня его убить, но сейчас настроенным серьёзно. И он ответил одно: «Душу и тело положу за нашу свободу «. Я от себя добавил: «и жертвы все пусть будут свободны двойне» — он никак не отреагировал, не поморщился, ничего. Взгляд был такой же пустой, как будто не слышал меня. И ведь нельзя назвать свободу «нашей», если он собрался погибнуть, так её и не увидев. Его одна свобода интересует, далеко не своя… Он понимает логику неизбежности, бессмысленности всего сотворённого, своих действий, но боится её озвучить, будто от этого всё, чем он дорожит, исчезнет. И цели его тоже. Сяо убрал руки с головы, слушал Альбедо, будто в полубреду, но настолько внимательно, насколько позволяло его состояние. В голову врезались слова алхимика: о убийстве, неизбежности и свободе и разговоры эти казались такими не относящимися к действительности, странными, лишёнными обстоятельств. — Просил убить? — перебил его на полуслове Якша. Альбедо скривил губы, будто пытаясь подавить болезненность тех воспоминаний. — Не раз. Я не могу рассказать сейчас, почему он просил, пойми, для твоего состояния подобные знания будут критичны. И если с тобой из-за них снова что-то случится — Венти меня не простит, ни за что. И я себя тоже. Вновь повисло молчание. От слов Альбедо и его объяснений больше зарождается вопросов, чем появляется ответов. Всегда ли был Венти таким? И способен ли он на такие слова, на желание умереть? Сяо вспоминает слова Чжун Ли, и Венти в них никогда не фигурировал как человек, способный на такое. Начинает казаться, что ему нагло врёт либо одна сторона, либо другая. Главное не терять голову на плечах, не поддаваться чужим словам, про что Якша на мгновение забыл. В компании Альбедо казалось безопасно, что подавляло бдительность. За дверью что-то зашуршало, был слышен топот, стихающий так, будто человек за дверью забыл, что должен оставаться незамеченным. — Касательно твоей реабилитации, — Альбедо бросает взгляд на лежащие на тумбочке вещи, — я принёс тебе бумаги и книг, первое — чтобы привык использовать другую руку, второе — скрасить время. Когда сможешь встать с кровати, начнутся тренировки с оружием, у тренировочной площадки Ордо Фавониус. Я не сомневаюсь в твоих навыках, Сяо, но больше сражаться, держа в правой руке копьё, ты не сможешь. — Я справлюсь и без этого. — холодно отвечает Сяо. — Это вынужденная мера, если не хочешь сражаться через боль и слабость. Да, ты привык к этому, но это совершенно другой случай. Якша даже не ответил ему. Венти говорил также, а это — болезненное воспоминание. Говорил, что Сяо нужен отдых, что ему пора перестать сражаться через парализующую боль, и главное, что говорил: «Ты свободный человек, Сяо. Честно! Никто не смеет забирать твою свободу». Говорил это между делом, сразу забивая время для ответа своими находками: то к торговцу подбежит выпрашивать товар за песню, то сыграет что-то, то отвлечёт Сяо, показывая красоту здешних мест. Он не давал минуты оспорить свои слова, но они всё равно откладывались в голове, под слоем поверхностных мыслей, где-то в глубине, на подсознании. Сяо не был свободен: сначала скованный волей Архонта, а затем собственноручно вернул себя в стан безвольных, подписав контракт с другим. Его оковы — бесконечные битвы, где никто не будет его оплакивать, если в одной из них ему придётся погибнуть. Был ли он против? Ему нужно чьё-то наставление, действуя под эгидой чужих целей и желаний он совсем забыл каково это, решать самому, что делать, а что нет. — Что с Венти? — Сяо смотрел в пустоту. — Неизвестно, — покачал головой Альбедо, — Капитан кавалерии вместе с отрядом и Фатуи остались там, и всё ещё не нашли намёка на нахождение Венти. Кэйа сказал мне одно: если он пропал в бездне, то на нём остаётся только ставить крест. Никто там не любит Архонтов, и никто оттуда прежним не выходит. Сяо пытается встать, Альбедо его придерживает, рукой пытаясь уложить снова на кровать. Якша ставить «крест» на нём не будет, ровно также как это не делал и Венти. Он его спас, не бросил, он подставил ему плечо, так почему Сяо должен играть роль наблюдателя, пока Венти борется за право жить? — Тогда надо поторопиться и найти его. — Нет, Сяо. Нужно ждать. Ты не в состоянии сражаться и постоять за себя, а у нас слишком мало информации о том, где он может быть, это слишком рискованно. От этого ответа в Якше вскипела необузданная злость, какую он не испытывал с времён, когда ему приходилось своими глазами наблюдать смерть своих товарищей, и при этом не иметь возможности спасти их. И ситуация, при которой он её испытал, идентична: где потерянная минута станет фатальной в вопросе о жизни и смерти. Сяо не хочет терять, не хочет лишнюю секунду стоять в бездействии, теряя шанс его спасти. Альбедо это понимает, но всё же, стоит на своём. — Тогда ты сиди и жди! — Сяо на удивление крикнул, неспособный держать голову холодной и не контролирующий себя. — Изучай и жди, пока он там умрёт, чтобы развести руками и сказать, что сделал всё, что смог! Потому что это то, что ты привык делать, да? Изучать и смотреть, пока другие умирают. Что для тебя чужая жизнь, а? Расходный материал? Он не должен был быть там один. Я должен был пойти за ним. Я пойду сам, мне не нужна чужая помощь. Лицо у Сяо загорелось, дыхание участилось, пока Альбедо молча наблюдал за ним, будто не раз видел эту картину. Он схватил алхимика за ворот, игнорируя нахлынувшую боль, будто она была лишь одним из факторов его злости, а не сигналом о том, что ему пора остановиться. За дверью кто-то зашуршал, испугался от внезапного крика Сяо и даже разозлился на то, что кто-то посмел крикнуть на Альбедо. Сяо громко дышит: внутреннее «я» просит его успокоиться. Он видит спокойные, даже отчасти безразличные к чужой судьбе глаза алхимика, настолько тёмные, что смотря в них, кровь в его жилах вскипает. Но нужно успокоиться, не давать волю тому, что он столько лет пытался в себе погасить, ведь сражаться под волей изменчивых чувств — верная погибель. Адепт отпускает ворот Альбедо, снова учащённо дышит, пытаясь вернуть себя на прежнее место, вернуть рассудительной части себя заслуженное лидерство. Ещё пара минут, и он возвращается в привычное состояние, лишённое таких вспыльчивых чувств. Сейчас понимает — слишком близко принял слова Альбедо, и пережитый стресс заставил его вылить всё, что было в голове, и не должно было быть на устах. Он кладёт голову на мягкую подушку, прячет взгляд, будто признавая собственную вину, и Альбедо это понимает. — Ты не меняешься, — уголки его губ скривились в лёгкой улыбке, — не извиняйся, ты прав. Я действительно стал подходить более практично к смерти и считать, что исследования и их результаты, в отличии от жизни, бессмертны. Венти мне не безразличен, как и тебе, но сейчас это лучшее, что мы можем сделать, — Альбедо берёт паузу, перед тем как продолжить, — и если он умрёт по этой причине, можешь убить меня на месте, я не буду сопротивляться, если это облегчит твою ношу. Эти речи для Сяо — ногтями по доске для письма, скрипящие, неприятные и раздражающе. Из-за чувства мести он никогда не убьёт, как и не отнимет жизнь человека, не совершившего преступления. Поэтому сейчас всё, что он хочет — конца диалога, ибо он вошел в русло, оканчивающееся ссорой Сяо периодически поглядывает на дверь. Чувствует, кто это: невысокий человек, стоящий рядом с дверью и приложивший к ней ухо. Тяжелые времена заставили его научиться чувствовать потенциального врага, анализировать его, даже не видя. Слышит небольшой топот, как только Альбедо заканчивает речь, которое выдаёт в слушателе ребёнка малых лет, видимо, имеющим какую-то связь с Альбедо. Иногда содрогается ручка, будто он хочет открыть дверь, но всё никак не решается, что ему выбрать: скрытность в подслушивании или открытость в посещении комнаты. Альбедо, заметив взгляд Сяо, прокашливается, будто подготавливая речь, и говорит громче: — Кли, пожалуйста, не подслушивай, я скоро освобожусь и почитаю тебе, хорошо? Тон, с которым он говорил, был непривычно мягок, а на лице была еле заметная улыбка, с какой заботливые родители уговаривают своего ребёнка дать им пару минут на разговор с другом, с какой затем читают им книги, лежа в постели, пока их чадо не засыпает крепким сном, не забыв уткнуться в плечо родителя. Сяо впервые видит подобное выражение лица у алхимика. Дверь неуверенно открылась, а за ней сначала выглянула шляпка, а затем пара алых любопытных глаз, незнающих, отругают ли их за то, что они посмели зайти в комнату. Альбедо с прежней улыбкой показал пальцем «один», обозначая то, что ему нужна всего одна минутка для разговора, а девочка, быстро кивнув так, что чуть не согнулась, неплотно прикрыла за собой дверь. — Родственница? — Сяо неохотно спросил. — Можно и так сказать. Всё то время, что ты находился в бессознании, я находился рядом с тобой и навещал каждый час, записывая твоё состояние, из-за чего я не мог провести время с ней. Она понимающая девочка, не сказала и слова, но взамен я пообещал ей то, что как только ты придёшь в себя, я уделю ей должное внимание и почитаю её любимые книжки. — Не задерживаю. — сразу вырвалось у Сяо изнутри. Сяо искренне считает, что Альбедо должен находиться сейчас с ней, а не с ним, провести с ней положенное время, ведь на своём печальном опыте понимает, что это время очень ограничено, что им нужно дорожить. Альбедо на прощание взъерошил ему волосы, как старший брат делает младшему для того, чтобы его позлить, не от зла, а от странного проявления любви, заключающееся в постоянных попытках донимать объект братской любви. По началу алхимик не казался человеком, который может провернуть такое, но чем дальше он знакомился с ним на Луди Гарпастум и сейчас, в кабинете, тем больше понимает то, что у алхимика к близким людям появляется дружеская и родственная любовь. Может потому, что Альбедо, как и Сяо, был лишён настоящей семьи и знает лишь куцое проявление этого слова, а может потому, что лишён был такого явления как любовь. Сяо в ответ только слегка прибрал волосы, «слегка», потому что в конечном счёте они остались такие же взъерошенные. Альбедо встаёт, забирает блокнот с собой, а на вопросительный взгляд Сяо отвечает одно: — Я в последнее время плохо помню простые вещи. Нечто подобное Сяо наблюдал за Чжун Ли: иногда он забывал то, что происходило пару мгновений назад, но помнил то, чему уже несколько тысяч лет. Эрозия любит бить не только по старым воспоминаниям, стирая их в пыль, превращая горы в поля, но и по совсем недавним, оставляя вместо них пропасть. Альбедо открывает дверь, а за ней находилась светловолосая девочка в красном, с рюкзаком наперевес и по-детски любопытным взглядом, впервые видящем человека из другого региона и питающим интерес к тому, чтобы спросить кто этот незнакомец и почему он здесь. И, конечно, главное: почему братец Альбедо так много времени проводит с ним и так трепетно к нему относится. — Попрощаешься с дядей? — спрашивает её Альбедо. На что Кли поднимает обе руки, размахивает ими изо всех сил, будто это прощание будет последним между ними, улыбается для Сяо самой яркой улыбкой, с по-детскому наивным тоном отвечает: — Пока-пока дядя! Выздоравливайте! Альбедо, перед тем, как закрыть дверь, тихо так, что это можно было прочитать только по губам, сказал: «Ты только знай, что я с тобой до конца» Сяо остался в полном одиночестве. По началу оно казалось обыденным, даже умиротворяющим и не загружающим голову, но чем дальше, тем более навязчивые мысли посещали его разум. Это казалось безумием в своём истинном воплощении, не ограничивающимся навязчивыми мыслями, но и показывающим ему навязчивые образы. Сяо не может посмотреть куда-либо без ужасающих галлюцинаций, напоминающих ему о тех событиях, возвращающих образы, которые он давно хотел вычеркнуть из своей памяти. Почему это происходит? Сяо не может дать ответа. Он пережил смерть своих товарищей, утомительную войну, но одно событие сметает его волной настолько быстро, будто он не стоял на твердой земле. Почему? Разве человек, появившийся в твоей жизни недавно, стоит больше, чем вековые товарищи? Это всё взаимосвязано. Сяо устал терять. Устал пытаться забыть, устал скитаться во снах отшельником, устал угрызать себя, устал видеть эту картину из разу в раз, устал оказываться жертвой обстоятельств, устал быть причиной этих обстоятельств. Он не хочет быть обузой. Он хочет спасти. Пережить этот ад снова, но спасти. Доказать то, что спасённый из рабства мальчик был достоин всей пролитой ради него крови. Это его долг, совесть, нутро и желание — спасти. И мириада голосов, твердящих обратное. Твердящие о бесполезности, бессмысленности и глупости проживаемой жизни. На горячий лоб кладётся рука. Сяо сдерживается, чтобы не сорвать кожу. Сколько он минут проводит в этом бреду? Тиканье часов стало главным раздражителем. Время перестало быть чем-то определённым, остался лишь беспрерывный, не желающий закончиться поток мыслей. На горячий лоб кладётся рука. Раздается крик. Всё будет хорошо. Слетает ногтевая пластина. Всё будет хорошо. Воздуха больше нет. Всё будет хорошо. Глаза наливаются кровью. Всё будет хорошо. Нож поднят со стола. Всё будет хорошо. Не нужно быть обузой и причиной проблем. Всё будет хорошо. По руке потекла кровь. Сяо останавливается. До чего он докатился? Сходить с ума из-за какой-то глупости. Так бы он сказал себе в прошлом. Что было — то прошло, что случилось — того не миновать. Всё кладётся на место, бушующие волны превратились в тихую гладь. Сяо делает пару глубоких вдохов. Он не спасёт Венти, если решит уничтожить себя. Он не выполнит свой долг, если уничтожит себя. Да и что бы сделал Венти, увидев его в таком виде? У Сяо ответ один — расстроился, и шуточный — заплакал. От шуточного неприятно щемит в груди. Он не любит слёзы, не любит их видеть, и это не то, что вызывает злость, это то, что дает ощущение тяжести в груди. Сяо никогда не умел утешать, и его никогда никто не утешал. Он сражался за себя сам, успокаивал себя сам, учил себя сам. По большей части. Из-за этого утешения у него выходят плохо, поэтому это дело он бросил. Из головы всё никак не выходят слова Венти, произнесённые на празднике морских фонарей: «Если хочешь плакать — плачь! Не нужно себе это запрещать, мало-ли во что выльется. А иногда плакать полезно, выпускаешь накопленное, и будто новым человеком становишься. И в объятиях, самое странное, всегда хочется плакать. У меня ученик был один, ростом ниже с меня, он как обнимет — я в слёзы. У него были самые тёплые объятья. Может потому, что роднее всех был. И на чужом плече тоже плакать приятно! Поддержку чувствуешь, заботу какую-то. Давай, я подставлю плечо. Ну-у, не стесняйся! Смотри, как надо» И наигранно заплакал, затем засмеялся до искренних слёз, почему-то вызывая у Сяо улыбку. Может лучше всего — подставить плечо? Он доверился тогда, и даже пустил слезу. И мысль была одна, приятная: «всё же лучше подставить плечо» Может, если ему когда-нибудь предстоит кого-нибудь утешить, он подставит плечо, вместо тысячи слов. Чужое плечо, в отличии от слов, заставляет чувствовать себя не одиноким, нужным и понятым, не единственным в холодном и суровом мире. Быть может, если бы у Сяо всегда был такой человек, подставляющий плечо, находящийся всегда рядом, то Сяо был бы совсем другим человеком. В дверь постучались, Якша хриплым голосом сказал: «войдите». Изданный крик забрал у него остаток голоса, оставляя его с чем-то, похожим на скрип и шёпот. Он прокашливается, чтобы попытаться вернуть его себе, но стало только хуже, а понятно было одно: сорвал, впервые за столько лет. В эти дни он чувствует себя уязвимым, и, по-людски, хрупким, будто снова становится человеком, а не заточенным под убийства Якшей. Он говорит себе, что это плохо, а что-то внутри говорит, что хорошо. «Что-то» с голосом любимого барда. И ведь из всех Архонтов и бессмертных, которых встречал Сяо, Венти больше всех похож на людей, и он же самый хрупкий. Люди хрупки, поэтому Адепт не желает становиться одним из них. Даже если бы у него выпал такой шанс. Но разве не хочется бросить это всё? «Ся-яо, разве ты не устал? Столько лет воевать, это же с ума сойти можно! Может, перерывчику попросить? А я-то уж во время этого перерыва тебя по всему Мондштадту проведу, как тебе идея? И таверны, и праздники покажу, без битв и этой всей… Разрухи… Я ведь был на твоём месте. Это пока ты живёшь этим, кажется, что норма, потом как оглянешься — диву даёшься, что жил так» Сяо вспоминает, как отказался, как Венти вздохнул на это, как покачал головой и пытался не выдавать того, насколько он расстроен. И Архонт, и Адепт — оба понимают, что не изменятся, что будут стоять на своём, пока в разногласии не разойдутся. Венти знает ответ Сяо, Сяо знает ответ Венти. Бард отгоняет себя от вмешательства в жизнь Сяо, пытаясь не ограничивать его свободу и не навязывать то, что сам считает нужным, а Сяо вмешательство не подпускает, его долг и служба стоят монолитом у истоков его жизни. Но эти слова пробудили в Якше странное чувство грядущих, неизбежных перемен, которые чувствуешь покалыванием в сердце и мыслью, что всё рано или поздно меняется, и таков закон природы. За дверью показались двое знакомых фигур: летающая беловолосая девочка Паймон и её златовласая спутница Люмин. Встреча не из самых приятных, ведь с ними Сяо пришлось общаться на празднике, и они, увы, не Альбедо, понимающие Сяо без слов и дарящие странное чувство комфорта. Сяо кладёт голову на подушку, прячет рукой кровоточащий палец без ногтевой пластины, своим видом пытается показать, что не желает в данный момент общаться. Кровь впитывается одеялом, но Сяо не больно: сила Адептов вернулась к нему, и всю боль от выдирания ногтя и последующего кровавого истязания пальцев сила растянула так, что колющее и острое чувство превратилось в лёгкое покалывание, сравнимое с порезом от бумаги. И это покалывание впредь будет с ним пару лет. — Сяо-о-о! — Паймон помахала ему дружелюбно, а затем с по-детскому глупым рассерженным видом расставила руки в бок. — И как ты умудрился появиться там, где тебя никто не ждал? Паймон только видела как Альбедо выбежал с Венти, а вернулся уже с Сяо! Может, объясните? Имя Сяо в стенах Мондштадта уже давно не было секретом: все знали кто он, что за бессмертный из Ли Юэ, но не знали почему он здесь, ради кого и чего. Адепты и прочие «региональные», привязанные к определённому месту бессмертные, выполняющие какой-либо долг или службу, редко появлялись в чужих краях, разве что по приказу Архонта. Но Властелин Камня считался мёртвым, а поэтому у людей не было и малейших догадок. Венти как Анемо Архонта они не знают, а говорить что-то об этом бесполезно. Люмин садится на стул, на котором до этого был Альбедо, складывает руки на коленях, смотрит на Сяо серьёзно и, где-то в душе, как на врага, ведь в чужих глазах он один из причин беды, по крайней мере, её вестник. Как ворона, сидящая на скошенном заборе, крыше заброшенного дома или иссохшем дереве. Одна из погибнувших товарищей Сяо любила твердить одно: «страшно не ворону увидеть, страшно её не заметить. Вот те, кто ворон не замечают, те и умирают!» Она смеялась, когда говорила это, чтобы её не воспринимали всерьёз, но и с ней это случилось. Сяо помнит по сей день, как над её хладным телом толпились вороны, разбирая её на куски, приподнимали её за органы, будто за ленточки, и с каким звуком они обрывались, возвращая её на землю, как в её глазах не было ничего, кроме мёртвой тишины, и как усевшись на её щеку, ворона выклевала её глаз. И один из них тогда посмотрел на Сяо, как на своего, и голову повернул, будто спрашивая, не хочет ли он присоединиться. Якшу тогда впервые вырвало от вида распотрошённого человека. Не столько из-за вида органов, разнесённых по округе, по деревьям, земле, недоеденных воронами и поглощаемые червями, не вид безжизненных глаз, вытащенных из глазниц и будто связанных в узелок, сколько из-за осознания того, что этот изуродованный человек когда-то, и сейчас, близок Сяо, и что это ждёт не только её. На празднике Якшу также не заметили. И также это закончилось смертью людей, ныне покоящихся в братских могилах. — Паймон, — успокаивает её Люмин, — будь так добра, сходи за едой, которую приготовила Сян Лин. И одежду не забудь. Сяо нахмурил бровь: к чему такая честь? Про одежду он и не говорит, понимает, что это была инициатива Альбедо, которому не в удовольствие было переодевать пропитанного кровью Сяо, и к тому же, одежда его порвалась в некоторых местах так, что зашивать её сродни попытки воскрешению уже мёртвого человека простыми словами. Но еда? Сяо пытается представить, чьих рук могла быть эта идея, и в голове две идеи: неравнодушная Гань Юи, пытающаяся таким образом сгладить то, что не сможет его посетить из-за работы, и Ху Тао, но в её случае, Сяо даже представить не может, что могло её сподвигнуть. Паймон надувшись ушла, не понимая истинную причину того, почему её спутнице так срочно понадобилась еда и одежда. Люмин поправила волосы, заметно охладела в взгляде и убедившись, что никто не сможет их подслушать, продолжила: — Я не заставляю тебя всё рассказывать, но я понимаю, что что-то произошло с Венти. Ты был вместо него на празднике, верно? Значит должен что-то знать про то, что здесь происходит. Архонты не пропадают просто так, бесследно. Сяо отвернул взгляд. Неприятно это вспоминать, совсем неприятно, и единственное, что из этого известно: Венти в бездне, живой или нет — другой вопрос. Или же нет? Может, частью бездны был тот разлом, в котором был Сяо? Тогда, что ниже? — Я в таком же недоумении, как и ты. — Ты был там, — настояла Люмин, — ты видел, что произошло. Она откинулась на спинку стула, задрала с хрустом голову, а затем от боли размятой шеи потёрла её рукой. Хруст шеи болезненно напоминал хруст его ног, после того, как он спрыгнул. Сяо, вспомнив об этом, пытается ими двинуть — никак. Болят и совсем не слушаются, будто чужие. Возможно, тогда он был ещё в силах бежать только благодаря слепому желанию найти Архонта, но сейчас, потеряв цель, не может ими и пошевелить. Не смотря на то, что Сяо всё также хочет найти Венти, руки будто опустились от собственной беспомощности. Неспособный более сражаться, ходить, видеть, как раньше, способен ли он защитить Ли Юэ? Даже не Ли Юэ, Венти, человека, улыбку которой он хотел защитить. Люмин вздыхает и продолжает: — Я не надеюсь, что ты всё расскажешь. Но Венти, до исчезновения, повёл себя… Странно. Он попросил у меня цветок, находящийся в моих волосах. Этот цветок не принадлежит этому миру и он — одно из немногих воспоминаний о нём, которые у меня остались, поэтому я сначала противилась, но он уговорил меня в том, что вскоре вернёт, а в обмен отдал свою сесилию. Это не в его духе. Поэтому я и спрашиваю тебя о том, что… В комнату зашла Паймон, заставив Люмин резко замолчать. В присутствии своего летающего компаньона она не собирается продолжать, чему свидетельствовали её поникшие брови. Паймон, еле-еле держа в руках тяжёлую одежду, размером с двух неё, пыхтела и пыталась внести её, попутно бормоча и сетуя на Люмин. Комплектов одежды оказалось двое: один более праздничный, похожий на традиционные наряды Ли Юэ, в которых сражаться Сяо хоть и пытался, но выходило с трудом, мешал объем одежды и её массивность. Второй же больше похож на привычную одежду Якши, за исключением наличия второго рукава и отсутствия наплечника. Паймон кинула одежду в ноги Сяо, выдохнула, будто несла тяжелейший груз, а затем вылетела из комнаты, чтобы принести еду. Люмин уж было хотела продолжить, но она быстро вернулась. Прежде закрытый контейнер с едой был небрежно открыт и содержимое, видимо, было наполовину съедено. — Я всё принесла! И в качестве платы взяла половинку тофу. — Я бы больше была удивлена, если бы ты не тронула чужую еду. — дополнила Люмин. — Эй! Нечестно отправлять меня нести то, что весит так много! И при этом не накормить! И вообще, у него, вон, яблоки лежат, а он не ест! — затопала ногами Паймон. Сяо бросил на них взгляд: действительно, он совсем позабыл о яблоках, так любезно нарезанных ему Альбедо, теперь они совсем утратили свой прежний вид, да и Сяо, как считал сам, не был голоден. Яблоки любит Венти, но не он, а точнее, безразличен к ним. Он помнит, как Венти на празднике пытался угостить Сяо карамелизованными яблоками, как умолял щенячьими глазками, говорил, что когда придут в Мондштадт, то несомненно накормит его тамошними, по его словам, вкусными и сочными яблоками. И Сяо упорно отказывался, каждый раз терпя восклицания в духе: «тебе же это ничего не стоит!» Развязался разговор между Люмин и Паймон: по-дружески бессмысленный, понятный только им, пока Сяо хотел одного — покоя. Голова неприятно гудела каждый раз, когда маленькая Паймон начинала кричать и восклицать, на что Люмин также повышала голос. Разговор про Венти так и остался недосказанным, пока Сяо волновало одно: зачем Венти понадобился этот злосчастный цветок. Паймон сказала что-то в духе: «Нам пора, а у тебя гости», потянула Люмин за накидку и ушла, открыв дверь с размаху так, что зеленоволосую девушку, стоящую за дверью, сильно ударило. Она поправила очки, смущённо кивнула и робким шагом попыталась зайти в комнату. — Извините, я не тревожу? Сяо устало посмотрел на неё: невысокая, хрупкая, с светло-зелёными волосами и медово-оранжевыми глазами, в руках держала свёрток, из-под которого был виден кончик какой-то колбы. Он кивнул ей, мысленно поражаясь тому, сколько людей решили посетить его за такое короткое время. Девушка встала напротив его кровати, неуверенная, стоит ли ей садиться, развернула находящуюся в свёртке колбу и легонько опустив голову сказала подрагивающим голосом: — Д-держите! Этим нужно пропитывать бинты каждую неделю. Мастер Альбедо встретил меня по пути и попросил принести, даже если мои разработки не были завершены… Не знаю, к чему такая спешка… Ах, я должна предупредить! Если пропитывать чаще, то боль только усилится, такое же будет если пропитывать реже… Я не успела вывести стабильной формулы, работая с доселе неизвестными мне материалами, поэтому… Сяо берёт колбу с фиолетовой жидкостью, с крапинками зелёного и даже представить не может, из чего эта микстура была намешана. Частички того неизвестного минерала? Якша почему-то уверен, что перед тем, как использовать его в деле, Альбедо испробовал разные варианты приёма лекарства, разжёг себе гортань попытавшись употребить смесь вовнутрь, и сотворил какое-нибудь умозаключение, или же заставил это сделать кого-то другого. А может Сяо — первый подопытный? На самом деле Адепту ровным счётом всё равно, лишь бы эта ересь была способна вернуть работоспособность его руки. — Это всё? Алхимик робко кивает и прячет взгляд, будто хочет сказать что-нибудь, но сдерживается, не зная, каким будет ответ собеседника. Может, ей показался слишком грубым ответ Якши — Сяо часто говорили о том, что он выражается «слишком резко», но сделано это не со зла, он привык говорить чётко и прямолинейно, не беспокоясь о том, как расценит его слова собеседник. Сяо пытается встать: ног он совсем не чувствует, будто чужие, сгибающиеся от дуновения ветра, но знает одно — он должен найти Венти. Призывает копьё, потертое, прошедшее бесчисленное количество боёв, будто держащее на последнем издыхании, как и сам его хозяин. Пытается опереться на него: стоило ему ухватиться правой рукой, как центрированная в ладони обжигающая боль покрыла всё тело, будто он находился в кратере вулкана. Сяо почти падает, но хватается левой. В разуме какое-то помутнение, обессиливание, мир перед глазами начинает плыть, затемняться и замирать. — Постойте! Вы же только очнулись! — послышался голос девушки, такой растерянный и заботливый. Она пытается аккуратно взять его за плечи и оттянуть назад, но Сяо брыкается, и это стоило ему последних сил: он упал, ощущая, как постепенно погружается в сон. Якша впервые за столько лет чувствует себя настолько слабым, не способным постоять за самого себя: виной ли тому его нахождение среди людей, или он достиг своего предела, за которым находится лишь падение и смерть? У него нет ответа, кроме одного: ему нужно стать сильнее, нужно вернуть свою способность защищать, а не нуждаться в чужой защите. Глаза закрываются сами по себе и он погружается в неприятный, неизбежный сон, вынужденный его слабостью, его хрупким состоянием. «Пойдём домой» Вновь чужой голос. Сяо с трудом открывает глаза: зрение отказывается фокусироваться, даёт взамен лишь мыльную, ненастоящую картину, напоминающую о том, что всё, что он увидит после, не больше, чем сон, вызванный его уставшим и изнурённым мозгом. Небо над ним было непривычно алым, напоминающим ему о его прошлом отчасти бредовом и неясном сне. Якша встаёт, замечая, что то, на что он упирается — цветки, белые, как снег, похожие на мондшдадтские сесилии, но заметно белее их, будто не запятнанные, не впитавшие пыль и грязь времён. С первого мгновения, как он увидел сесилии, они казались нарочито тусклыми, будто потерявшие в пелене веков свой изначальный цвет. Он больше не задаёт вопросов. После того, что случилось, он не удивится, если узнает, что он погиб, и как не герой, и не как мученик, а как глупец, переоценивший собственные силы и сломанный под действием всесильного — законов природы. Всё, что родилось, должно умереть. Да и может ли он просить большего, чем смерть? Наказание за ошибку равноценно её тяжести. Он не желает большего. Смотреть в глаза людям, которых ты подвёл, думать о том человеке, которого ты не спас сродни пытке. Слушать речи о том, что произошедшее — не его вина, видеть эту беспричинную заботу и ощущать её на себе кажется чем-то неправильным, недопустимым. Смотрит вперёд и видит уже знакомого парнишку, так сильно напоминающего самого Якшу. Только в этот раз его рука не была перевязана, а он сам казался юнее на пару лет. Парень дрожащими от волнения пальцами плёл венок из белых цветов, почти незаметно улыбаясь, будто погружённый в мысли. Послышались шаги: Сяо смотрит вправо и видит высокого, ростом с Чжун Ли, мужчину, бирюзовый градиент на волосах которых выдавал в нём Архонта. Он был одет в величественные одежды, в которых обычно изображают Архонтов на статуях, и Сяо сразу узнаёт в нём Анемо Архонта: волосы были такого же цвета, только длиннее и собранные в аккуратный хвост, глаза были такими же бирюзовыми, только в них не играла искра озорства, лишь суровость была в них, присущая воинам или генералам. Ах точно, война Архонтов. Период несвязанных, разбросанных по всему континенту войн и сражений, закончившихся лишь тогда, когда последний из семерых Архонт взошёл на престол. Войны хоть и были разбросаны, был период, самый жестокий, когда на одной земле собрались десятки, или же сотни богов, мечтающих забрать свой желанный кусок земли. Чжун Ли мало рассказывал о том периоде, отдавая предпочтение рассказам о менее значимых сражениях. Паренёк обратил на Архонта внимание лишь тогда, когда закончил плести венок, встал с лужайки, пытаясь не замять цветы, и улыбнулся ему. Он приставил руки с венком к коленям и светло улыбнулся, будто окружающая разруха его не волновала, и всё, что он видел перед собой — это Архонта, близкого ему человека. — Так ты переживал обо мне, учитель! — несмотря на статус Архонта по отношению к парнишке, тот говорил с ним довольно фамильярно. Архонт скрестил руки и уголки его губ шевельнулись в еле заметной, родительской улыбке, какую иногда они показывают, когда их чадо замечает их за тем, что обычно называют «родительской любовью». Чжун Ли тоже, изредка, расплывался в такой улыбке, когда Сяо превозмогал и возвращался с победой, и это были настолько мимолётные моменты, что они в таком эфемерном состоянии прочно закрепились в голове Якши. — Бессмертные не испытывают подобных чувств. — сошло с его губ, будто поговорка, а не его собственные мысли. Парнишка нарочито дуется, хотя эта «обида» больше походила на озорство. Сяо замечает, что он ведёт себя практически как нынешний Венти: такой же улыбчивый, такой же озорной, да даже плетёт венки также, как Венти учил Сяо. Разговор про венки бард начал сам, стоило ему только увидеть на празднике девушку, носящую венок: он расплывался в речах, какие цветы что символизировали в Мондшадте, и как на Луди Гарпастум выбранная девушка также носит венок, и даже показал Сяо, как их плести. Движения рук, какими Венти пародировал плетение, слишком похожи на движения парнишки: такие же плавные, выверенные, за исключением того, что пальцы парнишки непрерывно дрожали, как одно из трофеев, полученных в битвах. — А теперь ты ворчишь как старик, учитель. — он вновь заулыбался. Анемо Архонт приглушённо смеётся, и в этом смехе Сяо слышит отголоски смеха Венти: тот, когда сдерживается ради того, чтобы не разрушить серьёзный вид, также смеётся, слегка хрипло, будто от звонкости его голоса не остаётся и следа, а на его место приходит тот, кто вышел одним из победителей в Войне Архонтов. Парнишка, услышав этот смех, рассмеялся и сам, и затхлый воздух, и холод умершей земли, наполнился непривычным теплом. Сяо только смотрит, не шевелится и не вздыхает, не набирает полную грудь воздуха, будто от одного неудачного выдоха сломается вся картина, обрушится, как карточный домик. — И много ты таких на своём веку увидел? — в вопросе Архонта наконец-то проскочило то озорство, прокачивающее в словах Венти, когда его в чём-то упрекают. Парнишка наигранно поднимает взгляд с нарочито задумчивым взглядом, а его губы еле заметно отплясывают цифры, будто он действительно считает, а не делает вид. Останавливается на произношении «один» и затем, будто не способный найти других, улыбается Архонту. — Как минимум одного! — отвечает парень. Сяо слышит смех: не приглушенный, как до этого, хрипловатый, будто Архонт не раз срывал голос настолько, что поранил голосовые связки, видит мягкую улыбку на его лице, смягчающую грубоватые черты лица и слабо заметные морщины. Его глаза не сверкали от мягкой улыбки, а напротив, были мрачны, серьёзны, будто не смотря на светлость сцены Архонт всегда держал у сердца чувство осторожности и готовность к внезапной атаке, будто он не умел наслаждаться этими мимолётными моментами, будучи погружённым в нужду сражаться за право жизни. И Сяо это замечает, и парнишка, и оба, кажется, чувствуют от этого взгляда какую-то тоску внутри, что даже в их присутствии кому-то всё ещё нужно думать о том, как выжить, и какая беда будет поджидать их за углом. Они оба считают, что могут защитить, что не останутся в стороне и помогут, если на кого-то безвинного решат напасть. — Хорошо, признаю, переживал. Ты ещё не готов к внешнему миру, отпускать тебя одного — верная смерть. Это борьба между Архонтами, не людьми, и Архонты не будут останавливать себя, если встретят человека, а сметут, задавят. Я не смогу быть вечно рядом с тобой, как и ты со мной. Моя цель — подготовить тебя к внешнему миру, чтобы ты не нуждался в моей помощи к моему уходу. — улыбка медленно спадала с каждым словом, а тон оставался привычно серьёзным. Парнишка опускает голову, в его глазах читается обида, пронизанная в словах «я обещал, что защищу вас», пронизанная в собственной беспомощности. И ведь действительно ли он сможет спасти Архонта от опасности, будучи человеком, и, при том, не самом сильным? Он не носит оружие за пазухой, не спит с ним, не готов обороняться сиюминутно, он только учится. Но Сяо его понимает, понимает это чувство собственной незначительности, когда дело доходит до чьей-то жизни, которую он хочет защитить. Всё в его руках рушится, сыплется, будто песок, и он ничего не может с этим сделать, лишь надеть маску и решить для себя, что раз разрушение и истребление это то, что у него получается хорошо, значит будет так. — Всегда вы так, учитель… — от грусти он даже перешёл на «вы». — Говорите, что скоро уйдёте. И никогда не говорите, куда именно… Я всё ещё ваш должник, вы ведь спасли меня, тогда… И я должен спасти, а до этого времени не смейте уходить! — Ты ведь и сам в праве решить свою судьбу. Долги не всегда то, что следует отдавать, тем более нам, бессмертным. Время над нами бессильно, над вами — всесильно, у нас есть миллионы лет впереди, у вас за спиной всего пара десятков лет. Вам, людям, всё интересно, вы движетесь, мы же, бессмертные, застреваем во времени, поэтому близок тот час, когда ты покинешь свой дом в поисках чего-то нового. Вы чувствуете время, мы о нём забыли. И только вы им дорожите. Парнишка стоит, кивает на каждое слово Анемо Архонта и сам, где-то в душе, знает, что их пути рано или поздно разойдутся, ведь глупость считать, что кто-то настолько могущественный раз и навсегда свяжет свою жизнь с простым человеком, слабым и беспомощным. — Я знаю, знаю. И всё же, я скорее умру, чем покину вас, учитель. А, и ещё… Парнишка подходит к Архонту и жестом просит наклониться, что тот и делает, не бросая и тени сомнения на действия своего ученика. Он встаёт на цыпочки — Архонту он был примерно по грудь — и надевает на него белоснежный венок, а оставшийся, казалось бы, лишний цветок он ставит Архонту за ушко. Положение сесилий напоминало то, как в волосах Венти, около берета, находится цветок, в таком же положении. Сяо вспоминает историю Венти, которую ему рассказал бард на празднике морских фонарей: история о том, почему он носит в волосах сесилию. Хоть и уловить всю историю Сяо не смог, в силу стиля, с которым рассказывает истории Венти, но уловил то, что в «далёкие и смутные времена» у него был ученик, «невинный и не познавший боли», который любил убегать и приходить с подарком для своего учителя, и в один из знаменательных дней он подарил ему этот цветок, а Венти, тронутый этим жестом, в памяти о нём всё ещё носит в волосах сесилию. На вопрос о том, что случилось с его учеником, Венти ответил с горечью в голосе: «погиб», и сразу попытался перевести тему, но возвращаясь к ней в другом разговоре сказал, что его ученик всё ещё находится с ним рядом, хоть и не в том обличии. — Поэтому я не хотел, чтобы ты знал, где я. Но почему-то ты всегда меня находишь, где бы я не спрятался! — Ты вырос у меня на глазах, Сяо, а я всё это время был рядом с тобой, конечно я знаю каждую твою повадку. Сердце внезапно пропустило удар: Сяо, от резкой боли, пришлось схватиться за грудь. Непривычная боль, аномальная, будто внутренняя печать треснула, не сильно, но давая волю странным воспоминаниям. Он пытается вспомнить, где же он ещё мог услышать, чтобы кто-то называл его таким тоном, и вспоминает: Чжун Ли, их первая встреча, то время, когда он только дал бродячему по чужим землям демону-пожирателю имя, короткое и иноземное. Только Чжун Ли будто пародировал голос Анемо Архонта: сейчас, сквозь призму лет, это заметно, тем более, когда Сяо смог услышать, как звучал тысячи лет назад нынешний бард-бродяжка. Сяо всё отрицает: не может быть, чтобы это были его воспоминания, ведь в это время Сяо ещё не познал свет, не существовал. Но есть ли смысл отрицать очевидное? Только ответ ему никто не даст. — И всё-таки вы нашли меня не сразу! — паренёк вырывается домой, в сторону дома. — Вас, людей, так сложно понять. — даже в глазах Архонта блеснула улыбка. Анемо Архонт следует за ним, как родитель за непоседливым ребёнком, оставляя Сяо в кромешной тишине и одиночестве. Ненадолго. Свет, прежде озаряющий лужайку, утихает, будто театральная постановка окончилась, и пора опускать занавес. Сяо слышит: земля под его ногами вздымается и опускается, слышит шаги, невесомые, руками и ногами, как звери идут они, схватить его, когда он настолько уязвим. Они и были землёй, цветами, небом и декорациями, были проводниками в столь приторный сон. Он заглядывает в тьму, а она смотрит на него мириадами светящихся глаз. Якша даже не встаёт, тело не слушается, будто обретшее непосильный вес, а он сам будто… Сдался. Сдался воевать каждую ночь и каждое утро, во снах и наяву, сдался смотреть, как его товарищи один за другим погибают у него на глазах, оставляя его в одиночестве. Сяо искренне считает, что это — его проклятье, которое он должен нести сам, из-за которого он не имеет права иметь кого-то, близкого к сердцу, ведь каждый, кто может достучаться до того Сяо, мягкого и кроткого, погребённого глубоко внутри грязью лет, каждый из них умирает, напоминая Якше о его ноше. Они останавливаются, окружив Сяо. Замерли, будто время остановилось, и лишь изредка моргая наблюдали за ним, будто удивлённые тому, что Адепт не намерен с ними сражаться. А он смотрит на них пустыми глазами, пока за спиной не образуется нечто, принимающее гуманоидную форму, и смотрящее на него такими же пустыми глазами, стоя на четвереньках. Оно встаёт, продолжает сверлить взглядом Адепта, а затем на его черном, бесформенном лице проступает безумная улыбка. — Ну как? — чёрный гуманойдный сгусток за спиной принимает облик парнишки. С первым его словом цветы с поля срывает потоком ветра, оставляя голую, выжженную землю. А слушатели внимали. Кто-то из них присел, кто то будто подкрадывался, а кто то выпрямился, внимая его словам, и все они одинаково ждали ответа Якши. Они не нападают, не злятся и не винят, они затихли, замолчали и перестали олицетворять собою то, чего Якша пытается выскоблить из себя, они — немые слушатели. — Говорят, на смертном одре человек всё вспоминает. — добавляет парень. — Умираю, всё-таки. — опустил взгляд Сяо. Такой исход казался самым вероятным: скончаться тогда, когда сила Адептов больше не прикрывает спину, а неизвестная третья воля забрала у Сяо прежние силы, глаз и работоспособность руки. На эти слова парнишка засмеялся, звонко, как у самого Сяо получалось в компании друзей, всеми силами пытающихся его развеселить, как у него получалось в компании Якш. — Тогда бы ты всё вспомнил! И к чему это, тоже. А это так, на поиграть. Вспомнить то, что отчаянно пытался забыть. Или же то, что всеми силами в тебе запечатали. Одно хорошо, что мы встретиться смогли, жалко только, что поздно так. А я думал, что через твои глаза смогу увидеть его улыбку. Ну, не всё сразу делается! — он улыбается. — Да и к тому же, одну ты уже ему подарил. Сяо вспоминает: точно, обещание, про которое он по утру, как после очередного сна, забыл. «Не соглашаться». И что бы было тогда? Альбедо ведь говорил, что Венти сделал бы это, ни смотря не на что. Единственный, кто знает причину, почему он сделал так, так это сам бард. Всё равно это «обещание» впилось в голову Якши, как один из сценариев «что если». — К слову, то обещание… Парнишка был в изумлении, будто не ожидал того, что Сяо когда-нибудь вспомнит об этом. — А, неужели ты задумался об этом? Всё в порядке, ты ведь пытался. И пострадал, потому что попытался спасти. Зря, конечно, здесь либо не вмешиваться, либо сразу отказываться, тогда бы этого не случилось. Хотя, это так, к слову. Все мастера претензии выставлять, когда дело сделано. Не бросил, и то хорошо. Я ценю свои старания. — Свои, значит. — тихо произнёс Сяо. — Надеюсь, ты понимаешь меня! — парнишка заулыбался. — Что же до Анемо Архонта… Если он выжил — хорошо, но даже так он не вернётся прежним человеком. Знаешь, куда он провалился? Лучше не знать и не спрашивать, особенно у Третьего — он, конечно, ответит, что не знает, а потом как начнёт исследовать, ногу сломает! Он теперь там, что называли небом, а стало землёй. Жуткое местечко, никто оттуда прежним не выходил, а если и выходил, то ума становилось с горошину. Это место такое, к нему либо привыкаешь и становишься таким же, как тамошние обыватели, либо умираешь, либо сходишь с ума. Здесь либо первое, либо третье! Жалко, конечно, но что поделаешь — такова судьба. А тебе пора, домой. Заждались тебя, да? Передашь Третьему привет от меня! Надеюсь, эрозия не поедает его настолько, что он меня забыть успел. Земля под ногами вновь вздувается, свидетельствуя о конце. Парнишка садится на колени перед Сяо, берёт за плечи, улыбается на прощание так, как улыбался Анемо Архонту, переставляет руки к груди и пытается толкнуть Сяо, чтобы разбудить, но тот, как казалось, в последний момент, хватает его за руку. — Постой. Откуда ты знаешь, что произошло? Если это он из прошлого, а не вольности его уставшего мозга, то как он может знать, что случилось уже сейчас? Парнишка улыбается задумчивой улыбкой. — Я-то? Я твоими глазами наблюдаю. Я часть тебя, хоть и умершая, но всё ещё теплющаяся у тебя внутри. Ты ведь не знаешь, откуда у тебя Глаз Бога, да? Это в моё время было, когда тебя ещё не существовало. А флейта, знаешь? Тоже от меня. Не помнишь, правда, но это другое дело, я сам тебе расскажу. А не встречались мы-то… Да чёрт его знает, почему! Может, потому что ты достиг настолько крайней точки саморазрушения, что почти потерял себя,. Ты ведь испытываешь от этих воспоминаний боль? Вот они и предотвратители твоего излюбленного саморазрушения. А может, это кому-то просто было нужно. Боги они такие, ничего за просто-так не делают, им всё хлеба да зрелищ подавай, и ни в коем случае не показывай, что у тебя голос прорезался наравне с ними. Ну, приятно было пообщаться! Больше вопросов задавай, а ответов получишь меньше. Неблагодарная это работа, правду искать. Сяо отпускает его руку и падает, закрывает глаза, зная, что вскоре он проснётся, вновь забыв этот сон.