Лесные цветы

      Если здесь есть те, у кого стоит искать помощи, то как их найти? Как отличить добро от зла в их беспорядочной игре?                                           Джеймс Клеменс.

***

      Антон очень любил ночной город. Питер ночью - это что-то на ровне с искусством: слишком красиво, слишком волнующе, слишком захватывающе... Темнота, сочетающаяся с красивыми местечками - это прекрасное и невероятное, зарождающееся чувство внутри, которое заставляет ощутить город кожей и запомниться, отложившись добрыми воспоминаниями в голове.       Шастун шёл по одной из улиц, когда уже стемнело и вдоль дороги зажглись желтые фонари, отдавая отблеском в мокром асфальте, который впитал в себя прошедший, несильный дождь. Антон ощущал всеми лёгкими этот запах сырой земли и мокрого, вымытого дождем, асфальта. Даже изредка проезжающие машины не заглушали его своими клубами дыма и ревом мотора, слышным сквозь наушники. «Как же хорошо»       Он вышел из дворов, заворачивая к светофору. В его наушниках играла музыка. Какая? Это не столь важно, потому что главное, что ему она нравилась, ему было комфортно гулять в ее окружении. Для Антона, сочетание музыки и темноты - это пока самое лучшее, как ему казалось, что могло с ним случиться.       Он не делал тише музыку на переходе, потому как сейчас машин было мало, ведь довольно позднее время, и он всегда переходил на зелёный. Пройдя черно-белые полоски, он свернул по тротуару и поплёлся вдоль асфальтированной дороги, всматриваясь в макушки деревьев. Почему-то именно макушки деревьев навивали на него какой-то особый, сказочный смысл. Будто давали глоток жизни и он чувствовал себя правда лучше, даже чуть улыбаясь. Тёмная листва покачивалась и видно было, как она трепещет от ветра, вздрагивая листиками и шелестя.       Омега засмотрелся на это и не заметил, как слева уже несколько метров рядом с ним ехала старая Жигули, битком набитая альфами. Тот, что сидел на пассажирском спустил стекло и свистнул. Шастун вздрогнул и, приложив руку к груди, резко повернулся на звук. Контраст чувств был настолько велик, что у светловолосого невольно закололо в груди. От умиротворения и спокойствия он почувствовал испуг, а потом и страх, который на несколько секунд дал оцепенение по всей коже и мышцам. Зеленоглазый выдернул наушники и испуганно уставился на нахала, который потревожил его вечернюю прогулку.       — Далеко идёшь? — Голос был очень прокуренный и грубый, из-за чего у Антона невольно прошла стая мурашек по коже.       Он ничего не ответил незнакомцу, продолжая идти, но наушники все же убрал. Омега вспомнил наставления отца в детстве, типа «Ни с кем не разговаривай, ни с кем не связывайся, иди себе и иди, как будто ты глухонемой…». По этому правилу он и действовал, но у мужчин, видимо, были обширные планы на мальчишку.       Машина поехала всё также рядом, только теперь из неё выглядывал не один альфа, а целых три. Антон мельком взглянул на них и ужаснулся. Масляный взгляд и хищные черты лица выглядели пугающе. Душный запах плоти из машины, хлынувший на омегу был омерзителен и Антон сморщился. «Что им от меня надо?»       — Парень, мы не договорили. — Мужик все не унимался, высовываясь из окна почти на половину торса.       — Так не делается, сладкий. Дяди хотят поговорить с тобой, послушай дядей, прояви уважение. — Послышалось с задних сидений.       — Иначе будет хуже.       Антон только ускорил шаг, но это было бесполезно, так как до поворота во дворы было ещё метров сто. Вдруг, впереди, там, где был яркий желтый фонарь, он увидел чью-то смутно знакомую фигуру и в его груди что-то защекотало. «Спасение. Вот он, он меня спасёт»       Попов шёл навстречу омеге и, видимо, не замечал его, смотря куда-то себе под ноги, видимо, точно также любуясь асфальтом, как и шатен несколько минут назад.       Машина слева продолжала скрипеть шинами, а уговоры из неё стали настойчивее и, кажется, с угрозами. Но зеленоглазый не останавливался. Он увидел Арсения и надеялся, что тот, хоть как-то, поможет ему. Когда до брюнета оставалось уже совсем немного, он крикнул:       — Арсений Сергеевич!       Шастун услышал визг колёс. Машина встала.       — Арсений Сергеевич!       Зелёные глаза встретились с голубыми и омега уже было выдохнул, как вдруг, почувствовал грубую хватку на загривке и руке. Страх, страх, страх.       Он пульсировал в каждой клетке, он пожирал шатена изнутри. Ему было очень страшно.       — Помогите!! Арсений Сергеевич! Помогите!       Арсений замер. Антон видел, как брюнет резко остановился и… все. Он просто стоял и наблюдал за тем, как Антон вырывается, как он кричит и бьет кого-то, кусает чужие сильные руки и отчаянно брыкается. Антон не понимал, он не понимал, почему брюнет просто стоит и не двигается? Почему он не спасает его?       — Да Арсений Сергеевич! Помогите вы уже!!! Арсений! Арс!!       Бесполезно… Голубоглазый не двигался с места, равнодушно следя за происходящим, засунув руки в карманы пальто. Разозлённые альфы не реагировали на Попова, как будто бы его вовсе не существовало. Словно он был призраком, видимым только Антону, который продолжал с надеждой смотреть в голубые, не выражающие никаких эмоций, орбиты.       Антон пытался не слушать угрозы и мат в перемешку со злобными фразами. Его, как безвольную куклу, схватили и потащили к открытой машине, в которую тут же бросили, словно мешок с грузом.       Шастун не прекращал кусаться и брыкаться, но мужчин было больше и они были сильнее его в разы. Светловолосый не видел ничего толком, он размазано замечал какие-то объекты, но тут же забывал их и продолжал защищаться от чужих, грязных рук, которые пытались до него добраться.       Он успел посмотреть в окно и увидел Арсения, стоящего уже намного ближе к машине и почему-то… смеющегося. Голубоглазый смеялся, нет, он хохотал во все горло и смотрел прямо на Шастуна, продолжая оставаться на месте.       Антон зажмурился. «Смех, страх, крик, смех, страх, крик»       Эти слова вертелись в голове и он не чувствовал кроме них ничего. Он закричал, закричал во всю силу, во всю, что у него оставалась. Кажется, он оглушил сам себя, потому что кроме собственного крика он не слышал ничего.       Его ударили, потом ещё раз и ещё. Он снова взглянул в окно, ощущая пульсирующую боль в теле, и снова увидел там брюнета, только теперь он не смеялся. Он улыбался. Причём эта улыбка не была довольной или счастливой. Она была тёплой. Эта улыбка была послана ему, Шастуну, но сейчас для него это было неважно.       Он чувствовал чужие руки повсюду на своём теле. На внутренней стороне бедра, на голове и скулах, на животе и спине. Ему было противно, мерзко и страшно. Но в голове стоял шум, сквозь который слышался этот низкий бархатистый смех альфы. Он не исчез, словно оставшись с ним навечно, и теперь шатену казалось, что он сошёл с ума.       Смех, страх, крик и грязная ругань возле уха, снова смех, крик, страх, музыка, музыка, вот виден свет фонарей на асфальте, крик, снова крик, лицо брюнета, он смеётся, нет, он улыбается, а теперь он… плачет? Шастун зажмурился. Темнота… Тишина…