Чифую приходит домой только когда за окном начинает темнеть, — сонный и продрогший до костей. Баджи вздыхает, признаваясь себе, что его муж — идиот. На улице холодно, они с Торой перемещались только перебежками из машины и в машину, потому что иначе начинало хотеться умереть уже секунд через тридцать, чтобы не чувствовать, как от холода внутренности покрываются наледью, — а Чифую какого-то хуя несколько часов провел на улице.
И что его так задело?
— Трясешься весь, — недовольно проворчал Кейске. — Давай быстро в горячий душ, хорошо? Мы купили тебе бургер, но он уже остыл сорок раз… Хочешь, закажу тебе что-нибудь?
Чифую что-то нечленораздельно говорит из недр намотанного на нос шарфа, пока тщетно пытается развязать шнурки на кроссовках онемевшими пальцами. Баджи ругает его, больше для профилактики, чем всерьез, и заставляет усесться на обувной шкафчик. Блять, Мацуно реально дрожит, — идиот, идиот, идиот, он же сейчас разболеется.
— Да дай я тебе развяжу, посиди спокойно. Нагулялся?
— Нагулялся, — угрюмо отвечает Чифую. — Не надо ничего заказывать, вы же вроде что-то готовите. Хуй с ним, с бургером.
Чифую злой, — а еще он трясется, как стиральная машинка на отжиме, — и Баджи разозлился бы, будь это кто-то кроме Мацуно, но он просто ласково сюсюкается, пока раздевает его, греет теплыми губами оледеневший нос.
Кейске не хочет слушать возражения, он просто берет Чифую на руки и тащит в ванную, — Казутора с кухни отзывается, что он поставит чай.
Под горячей водой, которой Кейске поливает его из душа, предусмотрительно заткнув слив, Чифую расслабляется. Перестает дрожать. Его плечи обмякают, опускаются вниз, а кожа начинает розоветь. Чифую успокаивается, и его губы трогает легкая улыбка, он трется лбом о руку Баджи, ища ласки.
— Ты чего сегодня расстроился? — спрашивает Кейске, массируя напряженные плечи. — Что-то случилось?
— Я не расстраивался, — вздыхает Чифую. — Просто хотел кое-что обдумать.
— Значит, все хорошо?
— Ага, — кивает он, прикусывая палец Баджи и улыбаясь игриво-солнечно.
Баджи улыбается в ответ.
— И у нас все хорошо?
— И у нас все хорошо, — улыбается Мацуно. — Не переживай. Но я бы хотел кое-что обсудить чуть позже, ладно?
Баджи согласно кивает. Раньше такая фраза вызвала бы у него злость или панику, но сейчас он спокоен: смог понять, что Чифую не пытается ткнуть его носом в его косяки или намеренно унизить, он правда хочет обсудить вещи, которые кажутся ему важными, которые его волнуют или расстраивают.
Самому ему все еще тяжело пользоваться такой фишкой, — проще забить, он неприхотливый и не обидчивый ни разу, а ради Чифую готов многое стерпеть, — ну, блять, это же Чифую. Чифую, который иногда из него веревки вьет, но он в целом согласен: ему даже нравится.
Мацуно растягивается в ванной, благо, рост ему позволяет, и говорит, что хочет еще немного погреться и, может, поспать прямо в ванной, — он уже чувствует себя лучше, но все еще уставший и сонный. Даже чуть больше, чем раньше.
— Бля, только реально не усни, захлебнешься, — нахмурившись, просит Баджи. — Зови, если соскучишься.
Чифую в ответ фыркает и лезет целоваться.
— Иди-иди, а то там Казутора, наверное, в панике.
— Он сегодня умничка, — обороняется Кейске. — И он почти полностью сам приготовил ужин. И попросил принять его на работу.
— А ты что думаешь на этот счет?
— Обсудим с его врачом. Я-то не против, нам в магазин в Нэрима нужен продавец, и Тора хорошо ладит с животными. Но, сам понимаешь. Люди. Не знаю, навредит ему это или поможет.
— Ты большой молодец, — говорит Чифую. — И я с тобой согласен. Но все равно пиздуй, я хочу поваляться в ванной.
Баджи смеется в ответ и оставляет на порозовевшей от горячей воды щеке звонкий поцелуй. Чифую отвечает тем же.
В одном Мацуно был прав: Казутора занервничал. До этого он чувствовал себя на кухне вполне уверенно, даже попробовал отогнать Баджи, когда тот полез воровать нарезанный сладкий перец из-под ножа (выглядело это до жути комично, потому что Тора на самом деле просто робко пропищал что-то протестующее и отодвинул доску на миллиметр в сторону с расширившимися от ужаса глазами), то сейчас он выглядел бледным и потерянным.
Сковорода булькала соусом, а Казутора почти не обращал на нее внимания, уставившись куда-то в стену и обнимая себя тонкими руками. Кошки вились у его ног, но Ханемия игнорировал их.
— Эй, — позвал его Кейске. — Ты как?
Тора подпрыгнул, видимо, испугавшись его появления, и что-то затараторил.
— Тора, все хорошо. Ну что за ручки грустного тиранозавра?
Казутора и правда потешно сложил руки на животе, отчего стал похож на милого динозаврика. Врач объяснял, что у Торы есть фиксация на том, чтобы постоянно девать куда-то руки, поэтому всю одежду они купили с карманами, а еще они с Чифую делали вид, что не видят, что тот стащил покусанный ободранный кошачий мячик и частенько сжимает его в кулаке. Хуй с ним, с мячиком, если ему становится от этого лучше.
Ханемия покраснел от комментария и спрятал ладони за спину. Его глаза нервно забегали по кухне, а губа задрожала, блять, он реально сильно напуган.
— Что случилось?
— Ничего. Ничего. Баджи, все хорошо, просто я…. — он немного заикался. — Чифую пришел злой, и я решил, что это из-за меня.
— Определенно нет. И он не злой. У него похмелье, — миролюбиво сказал Баджи, притягивая Тору к себе. Казутора дёргается, будто его ударило током. — Не любишь обнимашки? — Кейске поднимает руки, улыбается солнечно. Он выглядит таким безопасным, что сердце Казуторы пропускает удар.
— Нет, нет. Я люблю… наверное. Не знаю. Меня давно не обнимали, ну, просто так, когда я не плачу, — у Казуторы дрожит голос и он сжимается в комок, визуально становясь маленьким и беззащитным, — даже почему-то не верится, что они одного роста, Тора вжимает голову в плечи и смотрит снизу вверх.
***
К нему редко прикасались без надобности, — самый большой эмоциональный вклад в прикосновения, на который он мог рассчитывать, — желание его успокоить.
Он правда не знает, понравится ли ему. Не знает, окажется ли это чем-то страшным, не захочется ли ему орать от чувства небезопасности, сможет ли он вообще вести себя адекватно, — ну, потому что Кейске, — гребанное сокровище, — не его только, правда. Потому что Тора залипает на него все чаще, потому что Тора хочет больше и больше внимания именно Баджи, потому что он ощущает себя влюбленным, — в чужого, блять, мужа, который просто добр к нему по старой дружбе или еще каким причинам.
Но он обнимает его сам, тут же понимая, что зря переживал, — в чужих теплых руках ему охуенно. Спрятать лицо в вороте чужой рубашки, — охуенно, он пахнет древесным одеколоном и терпко, — кожей.
Тора не хочет отлипать.
У него мурашки от аккуратных поглаживаний по лопаткам.
Кейске целует его волосы, — господи, какого хуя вообще происходит, — Ханемия сейчас разрыдается от переизбытка эмоций, он сейчас сломается. Баджи целует его снова, — невесомо, он чувствует легкое прикосновение и чужое дыхание на макушке, но ноги у него подкашиваются.
— Чего у тебя сердце так колотится, — спрашивает Баджи, и Тора краснеет, — он чувствует, как у него начинают гореть щеки и кончики ушей.
Господи, что такого произошло за десять лет, что Кейске стал тактильным? Его и за руку раньше нельзя было лишний раз взять, чтобы он не возмущался. Дверь в ванную щелкает, открываясь, и Казутора хочет завыть, потому что знает, что его сейчас убьют абсолютно заслуженно. Потому что Чифую увиденное наверняка не понравится, потому что Кейске бессовестно солгал, что дело только в похмелье, чтобы не расстраивать Казутору.
Мацуно совершенно точно был зол из-за него. Он видит в нем врага, Тора слишком много боли ему принес и продолжает приносить, а он почему-то решил, что имеет право обнять Баджи, и да, ему было хорошо в этих объятьях, ему хорошо в них до сих пор, но он их украл. Они не ему предназначены. Это какая-то ошибка, проверка, что угодно, и он повелся, как малолетний идиот.
— Солнце, не брал мои сигареты? — от голоса Чифую Казутора вздрагивает, как ужаленный, но Кейске не ослабляет объятий, — блять, он реально такой с друзьями?
— Брал, — отвечает Баджи. — Я с тобой схожу. Тора, пойдешь курить?
— Казутора не курит, — голос Мацуно звучит все так же мягко и дружелюбно, но он чувствует некоторый неприятный холодок и судорожно кивает.
Великолепные объятья размыкаются, оставив только колющее быстро уходящее тепло на пояснице, Казутора ежится, но спрашивает у парней, будут ли они чай. Положить им поесть? Ему срочно надо занять беспокойные руки, а то Баджи снова будет шутить про лапки грустного тиранозавра, господи, ты же мог догадаться, что Кейске ведет себя странно, они тебя просто проверяют, как ты мог повестись.
Он разозлил Чифую. Он точно его разозлил, и это чертовски страшно, хотя он совершенно точно заслуживает злости, он заслуживает ненависти и как минимум пару десятков ударов по лицу, но почему-то не получает этого.
Пока что.
Баджи улыбается ему тепло, и это ощущается, как удушье. Он выдавливает улыбку в ответ и продолжает пялиться в никуда с потерянной улыбкой даже когда парни кутаются в зимние куртки, даже после того, как закрывается балконная дверь. Ему срочно надо куда-то себя деть.
Казутора выключает плиту, решив, что уже даже немного передержал на огне курицу с овощами и рисом, блять, он даже здесь облажался, его сердце колотится, как заведенное, а горло сдавливает спазмом.
Он мечется по кухне. Пытается взять на руки Аяме, но та лишь царапает его, потому что он сдавил маленькое кошачье тельце слишком сильно, и громко шипит, блять, блятьблятьблять, он бесит даже кошку.
Ханемия судорожно хватается за испачканную разделочную доску и нож, моет их в кипятке, потому что его руки настолько дрожат, что у него не получается открыть еще и кран с холодной водой, его пальцы почти не гнутся, и он даже несильно ранит ладонь ножом, — и это его немного отрезвляет.
Господи, это пиздец.
Он не вынесет.
Тора не знает, зачем он это делает, но он хватается мокрой кровоточащей рукой за телефон, ему срочно надо успокоиться, блять, медитацию послушать, что угодно, чтобы начать дышать к тому моменту, как Кейске с Чифую вернутся, чтобы не бесить их еще больше.
На телефоне все еще открыт чат с Юзухой.
«Прости, я не мог ответить раньше.» — пишет он. — «Как твой день? Расскажи что-нибудь хорошее, пожалуйста».
Ему хочется удалить сообщения тут же. Сделать вид, что не было секундной слабости, что ему не нужен другой человек, чтобы успокоиться, но оказывается слишком поздно.
Ой-ой, кто-то загрустил?
Я хотела сегодня взять мотоцикл Хаккая и покататься, если хочешь, составь мне компанию.
Или так поболтаем ;)
Я натворил хуйни.
И с удовольствием покатаюсь с тобой.
Ты цел?
Цел, все нормально.
Тогда буду у тебя где-то часа через полтора, хорошо?
Оденься очень тепло.
***
На балконе Чифую льнет к Кейске, как голодный кот. Трется лицом о ключицы, целует выглядывающую из-под фланелевой рубашки смуглую кожу, едва ли не урчит. Баджи млеет, он никогда не может сохранять трезвое сознание, когда Чифую рядом, у него сбивается дыхание даже просто от объятий.
— Ну и что ты хотел мне рассказать? — буднично спрашивает он и аккуратно прикусывает выпирающую венку на шее.
Баджи давится воздухом. Он точно не хотел ничего рассказать, — и ему вообще непонятно, с чего вдруг такой разговор. Мацуно лезет к нему в карман, вытаскивает из него пачку сигарет и облокачивается на перила балкона. Хороший знак, — по нему видно, что он совсем не злится.
Чифую прикуривает сигарету и отдает ее Кейске.
— Я видел, как ты на него смотришь. Так же, как и на меня. Он тебе нравится?
Баджи давится снова, — теперь уже сигаретным дымом. Чифую дает ему немного времени, пока возится со своей сигаретой, блять, как же он красиво курит, как охуенно запрокидывает голову назад, так, что кадык выпирает пиздецки сильно, натягивая тонкую светлую кожу.
У Мацуно на шее незажившие следы его зубов.
Кейске нужно чуть больше времени. Он слишком отвлекается.
Чифую это видит.
— Я не злюсь. И даже если ты влюблен в Казутору, это нормально. Я просто заметил это уже давно и хочу обсудить.
— Нет, — выдыхает Баджи. — В смысле, я тебя люблю. И никого так никогда не любил, как тебя.
— Я знаю, — кивает Чифую. — Я не про то говорю сейчас. Что ты чувствуешь к Торе?
Баджи мнется. Он не знает, блять, он правда не знает. Какого хуя Чифую вообще задает такие вопросы? Кейске не умеет говорить о чувствах, и Мацуно в курсе, но все равно спрашивает. Видимо, ответ занимает у него слишком много времени, потому что Чифую припечатывает его к стенке и беззлобно шепчет на ухо: «отвечай, я не отстану».
— А я ебу? Тискать его хочу, бля, защищать, он посмотри какой маленький и испуганный постоянно, я разве могу просто хуй забить? — взрывается Баджи. — Да, меня к нему тянет, но не так, как к тебе. Это вообще другое.
Чифую тихо смеется. Подтягивает его за край рубашки к себе, тянется за поцелуем. Баджи злится, потому что ему задают тупые вопросы, потому что он чувствует себя виноватым, и совершенно не ебет, почему. Ну, он же ничего такого не сделал. Он любит Чифую, пиздец как любит, он за него готов сдохнуть и за него же, — жить. Какие, блять, к нему вопросы.
— Не бесись, — шепчет Мацуно. — Все правда хорошо. Ты можешь быть честным со мной. Как именно тянет?
— Я просто не знаю, — Баджи наклоняется, чтобы аккуратно поцеловать холодный нос Мацуно. Ладно, все не так плохо. У Чифа бывает периодическое засилье тараканов в голове, а еще сейчас он, наверное, и правда понял что-то раньше Кейске. С этим можно справиться. — Хочу быть рядом. Помогать ему. Обнимать его. Почувствовать, ну, знаешь, каково взять его на руки.
— Должен быть очень легким, — хихикает Мацуно. — Это все?
Баджи кивает, и затягивается сигаретой в последний раз, — она маленькой красной кометой летит вниз. Чифую повторяет за ним.
— Не переживай, — Чифую притягивает его лицо на уровень своего, целует нахмуренный лоб. — Я с тобой, хорошо? Просто теперь мы знаем, что у тебя большое сердце.
И это все? Ну, Баджи знал, что вышел замуж за чудесного человека, но это… все?
Весь спектакль с двухчасовым гулянием в наушниках на морозе ради того, чтобы Кейске сказал, что хочет подержать Казутору на руках?
Несколько лет назад Чифую ревновал патологически, — к каждому фонарному столбу, примерно к половине кустов в парке и ко всем, кто так или иначе проявлял к Баджи интерес. Потом он, правда, успокоился, — начал доверять и перестал беситься, однако после фразы о том, что он как-то не так смотрит на Ханемию, Кейске ждал скандала. Как лет семь назад, — с поломанными носами у обоих и синяками по всему телу.
— Ты это блять к чему, — непонимающе говорит Баджи, смотря в пустоту.
— Мне плевать, пока я знаю, что ты меня любишь. А ты меня в этом не наебешь, — хмыкает Мацуно. — Но я хочу знать обо всем первым. Захочешь его поцеловать, — скажи мне. И если еще что-то, то тоже говори.
— Ты мне предлагаешь отпрашиваться? С чего ты вообще взял, что мне нужно будет пососаться с кем-то кроме тебя?
— Я не сказал, что тебе надо просить разрешение. Я прошу быть предельно честным, чтобы я, как сегодня, не выдумывал себе всякое.
Баджи вздыхает. Разговор какой-то ебаный, ему не нравится, Чифую слишком серьезно ко всему относится. И, что самое страшное, — Баджи может его понять. Ну, он тоже бы нервничал, только бы вопросов не задавал, а тихо бесился и срывался бы на хуйне.
— Чиф, поцелуй меня уже. Мне стремно как-то, — скулит он, ловя взгляд блестящих в темноте глаз.
— Пообещай, — улыбается Чифую, зарываясь ему в полы куртки. — Пообещай, что скажешь мне, если что-то изменится.
— Обещаю, — вымученно стонет Баджи. — Целуй, заебал.
