reunion

Первое, что слышит Казутора, — равномерный гул. Он ворочается, пытаясь скрыться от него и снова уснуть, прячет голову в подушку, — она пахнет чужим запахом, другим человеком, но его мысли слишком медленные, чтобы он смог сделать выводы. Он ощущает себя до отвратительного заторможенным, как после хорошего, крепкого удара по голове, и только после этой мысли Ханемия понимает, — гул у него в голове. Гул щекочет череп изнутри, заставляет его мозг зудеть, и это чувствуется омерзительно и очень болезненно. Ему не с первого раза удается открыть глаза, — веки тяжелые и опухшие, моргать больно, будто бы к его ресницам привязали лезвия, которые царапают белки глаз, — он готов поспорить, что капилляры полопались, и он сейчас больше похож на чудовище. Тора оглядывается, — и разочарованно скулит. Он надеялся, что вчерашний вечер был сном или галлюцинацией, что это все бред его воспаленного разума, — но вокруг него чужая спальня, а он, липкий от пота, проснулся не в своей кровати. Это, блять, не было ярким сном. Казутора хочет завыть так, чтобы у него лопнули голосовые связки, и ни единое слово больше не вылетало из его рта, господи, почему он вчера додумался сказать про то, что он чувствует себя одиноким, почему он не проглотил слезы, как делал до этого, и не дождался, пока парни уснут, чтобы поплакать в одиночестве. Он не хотел никого тревожить. Так не должно быть. У них вчера был, кажется, вполне хороший вечер, — до того момента, как он все испортил. Чифую выглядел счастливым, Баджи улыбался больше, чем за последние дни вместе взятые, — и Тора похерил это своим неумением держать рот на замке, а эмоции — в узде. Он жалкий. Казутора Ханемия официально жалок и безнадежен, — потому что даже сейчас он всхлипывает, а его мысли клубятся вокруг старых порезов на руках. Тора хочет наказать себя, — может, хоть так он сможет смотреть им в глаза. Ему необходима боль, чтобы вновь научиться думать внятно и цельными мыслями, не проваливаться в панику, не подвывать себе в плечо. Простить он себя не сможет. Его лицо немного липкое, — блядская мерзость, он пускал слюни во сне. Он в этой квартире лишний. Он лишний в этой семье, — это не его, блять, семья, он готов вернуться в прошлое и сделать так, чтобы Баджи никогда не говорил ему, что будет с ним до конца. Он не заслуживает. Казутора хватает ртом воздух, будто бы в нем не осталось кислорода, он задыхается, стоит ему лишь подумать о том, что ему придется выйти из комнаты, — обязательно придется, ему даже не принадлежит место на этой кровати, — и увидеть глаза Чифую и Баджи. Они, должно быть, ненавидят его, он испортил им весь вечер, они наверняка не выспались вчера, если вообще спали, — он беспокойный во сне, он вертится и пинается, когда ему снятся кошмары, под ним никогда не остается простыня. Каждое утро он находит ее у себя в ногах. Его голова все еще гудит, — будто тело не может справиться с тем объемом слез, что он выплакал. Тора кусает свое запястье, — это помогает немного структурировать мысли, в те секунды, что он чувствует боль, ему думается немного яснее, и он может, наконец, решиться встать. Его тело ощущается слабым и немощным, — оно и в самом деле такое, но сейчас ему трудно даже просто поднять свой собственный вес над постелью. Ноги его держат только сквозь боль, его колени трясутся, будто бы вчера он бежал марафон, — даже смешно, что раньше его имя приводило людей в ужас и заставляло бежать подальше, пока они еще целы. Сейчас он может вызвать разве что смех. Казутора не хочет выходить, поэтому он заправляет постель, — по-тюремному, с идеальными прямыми углами мягкого одеяла и туго взбитыми подушками, — пять сантиметров от края кровати каждая. Он умеет делать это быстро, но сейчас не торопится. В квартире пусто, — из живых существ только кот и кошки, которые по-хозяйски разлеглись на диване. Сквозняк из приоткрытого окна скользил по полу. Он должен быть рад. Ему не надо видеться с парнями, не надо смотреть им в лица, наверняка полные разочарования. Он может побыть один, — ему, вроде бы, хотелось. Вместо этого Казутора чувствует резь в грудной клетке, словно он забыл дышать еще несколько минут назад, и вкус железа во рту: он понимает, что все это время нервно жевал свой язык и щеки, и теперь его рот полон крови. Они не хотят его видеть, ну естественно, после такой хуйни он бы сам отказался от своего общества. Потом, правда, Казутора видит записку: Тора, мы с Баджи уехали, я пробуду на учебе до вечера, но Кейске скоро вернется. Надеюсь, ты хорошо поспал и не будешь переживать, что нас нет дома. Если захочешь поесть, бери на кухне все, что приглянется. Если у тебя болит голова, я оставил обезболивающее рядом с чайником. не скучай! хохо Чифую Ханемия хихикает над собственной мнительностью. От записки веет теплом, и он немного успокаивается, не дает себе думать о том, что все написанное может быть ложью. У Мацуно смешной почерк, угловатый и размашистый, а ручка немного размазалась по ярко-розовому стикеру, наклеенному на стол. Его телефон заботливо кто-то поставил на зарядку, — у Торы пока не выработалась привычка тянуться к нему сразу же, как проснулся, он вообще чувствует себя древним дедом, потому что сущим мучением было учиться пользоваться сенсорным экраном и вникать, что интернет теперь доступен не только с домашнего компьютера, но и в телефоне. Будь он подростком, он бы тут же попытался найти порно, но сейчас его вообще не тянуло. Дело в таблетках, — из-за них он уже примерно год не помнил даже об утренних стояках, и это к лучшему: мастурбация у него ассоциировалась со стыдом и отвращением, у него не было для этого ни места, ни времени наедине с собой, в камере и в палате постоянно был кто-то еще, на душ им давали десять минут в общей душевой без дверок и перегородок, — огромный массив белого кафеля с лейками под потолком и пахнущее щелочью мыло как в тюрьме, так и в клинике. Он не привык сидеть в телефоне, но признает, как это удобно: Баджи показал ему, что такое социальные сети и как ими пользоваться, но у Казуторы так и не дошли руки зарегистрироваться. Еще ему показали youtube, и вот он Торе понравился: ему было немного стыдно, но пару раз он засыпал под видео одной женщины, которая пела колыбельные, а еще там можно было найти мультфильмы, детские и глупые, которые не напрягали мозг и подходили для очередной бессонной ночи. Пару раз он рыдал над видео, где спасают запутавшуюся в сетях черепашку, и с мазохистским рвением пересматривал его несколько раз. Баджи посмеялся и сказал, что он занимается хуетой, но быстро добавил, что Тора молодец, что учится новому, и показал, как добавлять видео в закладки, чтобы не копировать ссылку в заметки. А еще там много видео с рецептами, — и Тора хочет что-то приготовить самостоятельно, чтобы принести парням хоть какую-то пользу: ему, конечно, безумно страшно, что он налажает, что получится вообще несъедобно, и он просто переведет продукты, купленные на чужие деньги, но раньше он неплохо готовил, — насколько это, конечно, можно было ожидать от двенадцатилетнего пацана, — поэтому он не сильно паникует по этому поводу. Жареный рис с овощами он точно сможет сделать. Его не просили готовить или делать что-то по дому, — может, пару раз предлагали вымыть посуду или поменять воду в кошачьей поилке, но это было сущими мелочами и не шло ни в какое сравнение с тем, что делалось для него. Казутора хотел быть удобным и ненапряжным, — но пока выходило быть только ебучей катастрофой на тонких ногах. Экран телефона светится сообщением, — у него утро пассивной коммуникации, и Ханемия немного нервничает из-за такого внимания к себе. Он ловит себя на том, что снова жует свой язык, который уже весь в ранах, и Тора глотает кровь, зная, что его потом будет тошнить. Ему написала Юзуха, — точнее, отправила вчерашнюю фотографию в обработке (ему становится неловко и стыдно, потому что он видел оригинал и знает, что ей пришлось нехило попотеть, чтобы заставить его выглядеть нормально) с подписью «смотри, какой чудесный мальчик». А потом, — еще пару сообщений с общим смыслом, что она была рада его компании и хочет познакомиться поближе. «Я чуть не спалилась, что курила, поэтому сказала, что курил ты. Никто не спросит, но подтвердишь, если что?» Казутора хотел бы ответить, может, и правда встретился бы с ней снова, Юзуха была пока единственным человеком, который не заставлял его чувствовать себя лишним среди живых, потому что она обращала на него ровно столько внимания, сколько ему было нужно. Ханемия с радостью контактировал бы со всеми путем молчаливого нахождения рядом. Так он точно был уверен, что никто не выдавливает из себя слова просто чтобы не чувствовать себя неловко. Он хотел бы, — но ему кажется, что это будет навязчиво, она наверняка написала это из вежливости или из жалости, потому что на вечеринке своих старых друзей он простоял весь вечер на балконе, зябко кутаясь в плед, он пиздец какой убогий, а она похожа на человека, который подкармливает бродячих котов. Юзуха похожа на человека, который, как и Баджи, уделяет ему внимание просто потому что он выглядит так, будто скоро сдохнет, поэтому он читает сообщения и закрывает переписку. Казутора решает дождаться Кейске, — в нем не хватает смелости, чтобы ворваться на чужую кухню и взять что-то самостоятельно, хотя он неожиданно для самого себя довольно голодный, — обычно по утрам он чувствует только тошноту, но сейчас его желудок почему-то подает признаки жизни, — вероятно, потому, что вчера на ужин у него была одна шпажка якитори, он даже не помнит, что на ней было. Есть при людях все еще было жутко и некомфортно, потому что у него постоянно выпадает что-то изо рта, — он забывает жевать и часто застывает с опущенной челюстью, боже, это даже выглядит мерзко. Вчера на вечеринке он решился съесть якитори только полностью уверенный, что на него никто не смотрит, и совершенно по-идиотски подавился, ткнув себе в десну острым концом шпажки. Казутора ютится на самом краю дивана, потому что всю остальную поверхность занимают кошки. Кёко, кажется, начал считать его своим другом, потому что он оказывается на коленях Ханемии раньше, чем тот устраивается, и призывно мурчит, сигнализируя, что его надо бы и погладить. Казутора чешет его за ушком. Очень некстати в поисковике всплывают новости, — Тора обычно не смотрит их, потому что знает, как сильно может разнервничаться, но его взгляд цепляется за фотографию бритого затылка, белых волос и татуировки на шее. «Бонтен завез в Токио новый смертоносный наркотик». Затылок кажется ему смутно знакомым. Бред. Его мозг снова ищет триггеры для тревоги там, где их быть не может. Тора лучше посмотрит очередную серию идиотского мультика, пока ждет Баджи, — как минимум, для того, чтобы спросить разрешение на то, чтобы приготовить им с Чифую что-нибудь и позавтракать самому, — блять, он реально голоден. Несмотря на это, он засыпает, — неглубоким и очень нервным сном, его голова с самого утра все еще тяжелая, и он чувствует, что легкая дрема необходима, чтобы очнуться и почувствовать себя лучше, поэтому Тора даже не сопротивляется смыкающимся тяжелым векам. Чтобы гул в голове ушел. Кажется, ему вчера давали успокоительное. Лучше бы он не засыпал, минут двадцать беспокойного сна совсем не стоили того, что произошло. Он пропустил приход Баджи, и проснулся только тогда, когда тот потряс его за плечо, — и перепуганный, ничего не соображающий Казутора инстинктивно выбросил кулак вперед. Он, блять, не хотел. Это было старой тюремной привычкой, когда терять бдительность было нельзя, потому что слишком много людей на поверку оказывались совершенно ненормальными, — в лечебнице и то было спокойнее. Тора не знает, почему его тело сработало так именно сейчас, почему он вдруг начал чувствовать себя настолько небезопасно, что, не разобравшись, решил атаковать, почувствовав угрозу. Благо, Кейске ловит его кулак ладонью. Тора загнанно дышит, уставившись в пол, и его руки дрожат, будто бы у него эпилептический припадок или что похуже. Господи, это ужасно и стыдно, он не сможет дышать больше, он не сможет поднять глаза. Казутора хочет раствориться в воздухе и никогда больше не попадаться никому на глаза. Баджи смеется. — У тебя до сих пор мощный удар, — говорит он. — Я напугал тебя? — Прости, — лепечет Казутора, задыхаясь. Еще пара секунд, и он снова заплачет, господи, ну не сейчас, он не вынесет позора с успокаиванием еще раз. — Блять, Баджи, прости, я… — Да нормально все, — отмахивается он. — Я как-то Чифую набил синяк, потому что мне снилось, что я падаю. Забей. Тора в ответ лишь тихо скулит, пристыженный и все еще напуганный, и Баджи успокаивающе гладит его плечо. — Ты мне лучше скажи, как себя чувствуешь? — говорит он мягким глубоким голосом. Его рука сжимается на костлявом плече Казуторы, и Ханемия чувствует, что дрожит. Замечательно. Лучше не придумаешь. — Спасибо, я… мне лучше. Спасибо. Тебе не стоит так беспокоиться. — Все хорошо, — улыбается Кейске. — Ты завтракал? Казутора мотает головой, все еще не в силах поднять взгляд. — У меня произошел некоторый пиздец на работе, и мне надо будет заехать туда ненадолго. Составишь компанию? А потом поедим где-нибудь. — Я хотел приготовить вам что-нибудь сам, — робко говорит Казутора. — Но я могу и завтра. — Приготовим вместе ужин, хорошо? Тебе будет полезно хотя бы ненадолго выйти из дома. Ты как, не против? Мы можем остаться дома, я что-нибудь придумаю. — Нет, без проблем. Мне можно будет посмотреть на животных у тебя на работе? — Казутора ловит себя на том, что внутри него зарождается энтузиазм. Когда он еще был в лечебнице, навещавший его Баджи показывал ему фотографии хомячков, шиншилл и кроликов, и перспектива увидеть их вживую заглушила начавший зарождаться страх, что он не справится. Запаникует, выйдя из дома и вновь увидя спешащих куда-то людей, не выдержит собственных эмоций и вновь выставит себя полным позорищем. Сейчас его мысли заняли только шиншиллы, и это, наверное, к лучшему? — Тебе хватит получаса, чтобы собраться? — спрашивает Баджи, не переставая гладить его плечо. — Думаю, даже с запасом, — улыбается Казутора. — Я быстро моюсь и одеваюсь. Он и правда умеет делать это быстро, — он десять лет жил с очень строгими ограничениями во времени, и это научило его делать все раньше, чем прозвенит таймер. Семь минут на душ вместо десяти, четыре минуты на одевание вместо пяти. Он даже не сушил волосы, — у него все эти годы не было фена, и поначалу он очень часто простужался из-за этого. В этом были свои плюсы: в тюремном лазарете ему нравилось больше, чем в камере или на исправительных работах. — Я просто привык, что Чиф в душе зависает по часу, если его не поторапливать. — Ага, — кивает Казутора. — Я быстро. Баджи притормаживает его, когда он берет из шкафа со !своей! полки чистый свитер и джинсы, — покупая одежду, он не смог пересилить себя и согласиться на все, что ему предлагал купить Кейске, остановившись на самом необходимом, но артикул этого свитера в последний момент скинул им Чифую, — и Тора в нем неожиданно понравился даже сам себе. Он не думал, что будет когда-нибудь носить водолазки, но ему неожиданно идет, — он даже не стесняется так сильно того, что он похож на лупоглазую палку, — но все равно поверх надевает рубашку и завязывает влажные волосы в пучок. — Что именно ты бы хотел поесть? Я забронирую столик, — спрашивает Кейске. — Кстати, круто выглядишь. Этот вопрос ставит Тору в тупик, — как и комплимент. Он, ну, не знает, — и вообще не умеет выбирать. Ему кажется, что это проверка, что любой его ответ расстроит Кейске, что его спрашивают только для того, чтобы смутить. — Выбери сам? Мне все равно. Его голос немного подрагивает, будто бы его спросили что-то постыдное. — Тора. Тора, послушай. Я хочу, чтобы ты принял решение. Я понимаю, ты хочешь подстроиться и вся хуйня, но… Никто не против сделать так, чтобы тебе было хорошо? — Баджи немного заминается. Он не привык говорить такие вещи, это очень хорошо видно по нему. — Говори нам, если тебе чего-то хочется, ладно? Нам так будет проще. — Ага, — отвечает он. — Договорились. Но я правда не знаю, что я хочу. Просто поесть. И посмотреть на шиншиллу. — Не скучал ни по какой еде? — Хм. Только если по той закусочной, куда мы ходили в детстве. Она еще работает? Баджи неопределенно пожимает плечами. — Вроде бы. Сейчас узнаю. Казутора улыбается, абсолютно счастливый. Его голова все еще гудит, но это резко перестает иметь значение. Реально, какая разница, если Баджи, кажется, совсем не злится, если он сможет побыть полезным сегодня вечером, если он, возможно, не только посмотрит на животных, но и немного погладит их, а потом они вкусно поедят. *** Чифую, кажется, сейчас сдохнет. С утра он чувствовал себя довольно бодрым, после кофе особенно, — не столько из-за кофеина, сколько из-за резкого прилива адреналина: бариста закатил глаза на заказанный Баджи карамельный латте на банановом молоке (или на то, что они обнимались в очереди?), и сам Мацуно бы стерпел это, чтобы не портить себе день, но Кейске вспылил и чуть ли не с кулаками полез через барную стойку. С ним такое случалось, — он, конечно, с возрастом стал спокойнее, но иногда у него были вспышки агрессии. Чифую расплачивался одной рукой, другой удерживая Баджи поперек талии. На пары он безбожно опаздывает, потому что следующие полчаса они тратят на то, чтобы с глаз Кейске сошла кровавая пелена. Чифую прижимает его к себе, гладит по скользким мягким волосам и мягко выводит линии поцелуев у того по челюсти, — у Баджи страшно взбухают вены на лице, но Мацуно привык. Его это не пугает ни капельки. Баджи гневно пьет свой карамельный латте на банановом молоке, оглушительно громко всасывая его через трубочку. На занятия он опаздывает, — и думает, что лучше бы не приходил. К середине третьей пары, — а впереди, блять, еще две, — на него накатывает похмелье в комплекте с тошнотой, сонливость давит на плечи и затылок свинцовым грузом, — а еще он пиздец какой неудовлетворенный и оттого его раздражает абсолютно все. Сил записывать лекцию нет совершенно, — он толкает одногруппника, просит дать потом сфотографировать записи, напрягая все свое обаяние, получая в ответ насмешливое «веселая ночка? ладно, я дам переписать, сиди спокойно». Да уж, веселая. Чифую до сих пор не понимает, как ему относиться к произошедшему, — в смысле, он ни капельки не злится на Казутору и не винит его, Казутора болен, и они сами виноваты: нечего было поддаваться всеобщему веселью и оставаться пить, оставив того без внимания. Это было… безответственно? С другой стороны, был один момент, который заставлял его внутренности сжиматься и холодеть при одной мысли об этом. Баджи. Баджи не просто помогает своему другу, попавшему в беду; Баджи нянькается с Казуторой так, будто бы тот не может и шагу ступить сам. Кейске уговаривает его поесть, как маленького ребенка, чуть ли не с ложки кормить пытается, — хотя они уже выяснили, что Тора без проблем ест, когда голоден. Он, вроде бы, даже почти смирился с тем, что можно поесть отдельно от них с Баджи, хотя с исполнением были пока некоторые проблемы. Кейске смотрит на него своим особым взглядом, — Чифую узнает его из тысячи. Кейске смотрит на него влюбленно. И это пиздец. Не потому, что Мацуно не нравится, что его муж смотрит так на кого-то еще. Не потому, что Казутора живет у них дома. Чифую благосклонно относился к концепции полиаморных отношений. Ну, потому что, ему решительно плевать, будет ли Кейске любить кого-то еще, — пока он чувствует любовь по отношению к себе, он спокойно примет это, — будь то Казутора или кто-либо еще. Баджи не вещь, чтобы присваивать его себе, он может делать любые выборы, и Чифую готов его поддерживать, даже если идея не кажется ему хорошей, — Кейске импульсивный и местами идиот, но он его идиот. Ему плевать, — было бы, — если бы муж рассказал ему. Чифую не слепой, а еще он знает Баджи слишком долго, чтобы сделать неправильные выводы. Кейске выглядит влюбленным, — с самого первого раза, как он съездил к Ханемии в лечебницу, но он почему-то молчит о том, что чувствует. Ему приходит сообщение, — Баджи присылает фотографию Казуторы из зоомагазина, на которой тот держит в руках милого серого кролика. Блять. (Ладно, фотография очаровательная) Чифую с трудом досиживает до конца пары, и понимает, что всё. Больше он не продержится. Его собственные мысли его жрут, обгладывая кости, а голова буквально раскалывается от муторной похмельной боли. Он мог бы остаться, но Мацуно справедливо решает, что лучше ему станет только после долгого спокойного сна и литра минералки, следовательно, учебный день он проведет в таком состоянии, — а значит, будет бесполезен. Все равно сил что-то писать у него нет, а в расписании у них только лекции. Староста клятвенно обещает прислать ему потом все записи и не проставлять пропуски, — Мацуно, вообще-то, на очень хорошем счету в академии, а еще он и правда выглядит болезненно.

Солнце, я съебался с пар, домой прогуляюсь пешком.

холодно и долго идти. плохо себя чувствуешь? может, заехать за тобой? мы с Торой как раз собирались поехать поесть.

Я хочу пройтись и послушать музыку. Один. Можете мне захватить что-то из еды?

конечно. люблю тебя, солнце. будь осторожен, и напиши из дома, если еще не вернемся расскажешь потом, что случилось?

Наверное. Не переживай. Я тебя тоже.

Он мог бы соврать, что их отпустили раньше. Мог бы вообще ничего не говорить, — Кейске все равно часто путался в его расписании и переспрашивал, во сколько он заканчивает, — но он привык говорить Баджи правду. Любую, даже самую дурацкую и неприятную, — и обычно муж поступал так же, но сейчас почему-то предпочитал упорно молчать.