Счастье есть!

— Ну что ты молчишь? Беременный уже что ли? Смех Малиновского доносился до меня как из-под толщи воды. Я медленно осел в кресло, в глазах потемнело, а в ушах запульсировали три страшные буквы — ВИЧ. Я болен, черт возьми! Я болен смертельной аутоиммунной инфекцией, которая уничтожит меня рано или поздно. Всё! Сушите весла. Вот и побухали, блять. Нет, это был всё равно бред какой-то. Надо было прежде всего успокоиться и полностью обследоваться, чтобы всё подтвердилось наверняка. Вдруг это какая-то ошибка. Я же не торчок подъездный, чтобы вот так просто взять и схватить ВИЧ на ровном месте. «На ровном месте?» — демонически хихикнул внутренний голос почему-то, сука, голосом Малиновского. Я приказал ему заткнуться, но тот злорадно продолжал, в то время как истинный обладатель насмешливого баритона сидел напротив меня и хлопал глазами, недоумевая, какая муха меня укусила. Смотрел встревоженно, но с лукавым любопытством. Ждал подробностей. Нет уж, хера тебе, Малина. Сам разберусь. Да, я знаю, что я далеко не святой. Не ангел я с крыльями, не преподобный мученик Андрюша. Живой я человек, ЖИ-ВОЙ! Могу быть добрым, ласково-нежным, что аж зубы у вас сведёт от такой сладости, особенно если мне от вас что-нибудь да нужно. Но бываю и циничным, грубым и прямолинейным. И что в этом такого? Вы что ли без греха, идеальные люди? Малиновский безотрывно глядел на меня, в его взгляде уже читался испуг. — Андрюх, нормально всё? — Нормально, — я фальшиво улыбнулся. Мне это было не в первый раз. Я каждый день так скалюсь перед партнёрами. Малина ничего не заподозрил и спокойно продолжил клацать мышкой в поисках очередного подходящего контента с голыми жопами. Меня же трясло всем телом, на лбу выступил холодный пот, во рту пересохло. Рома бросил на меня быстрый безразличный взгляд и снова уставился в монитор. Именно этот момент глубоко врезался мне в память. Так выглядит равнодушие. Тогда я лишь вскользь задумался об этом. Все мысли крутились вокруг другого — у меня ВИЧ! Как жить с этим дальше? Чувство безнадёжности повисло на горле петлёй. Я посидел еще немного в Ромкином кабинете и отправился к себе. Первым делом я принялся сверлить глазами Википедию. Ничего хорошего и обнадеживающего это мне не дало. Сплошные дежурные фразы о том, что при соблюдении всех правил и норм жизнедеятельности можно продлить свое существование на каких-то пять-десять лет, получая иммунную терапию и со страхом оглядываясь на каждый микроб, каждый день гадая, что убьёт меня раньше — пневмония или рак. В байки про нормальную, долгую жизнь верилось с трудом. До тридцати я не отличался образцовым поведением и кутил на полную катушку. У меня кроме этого явно были нарушения, а органы охреневали каждый вечер от количества выпитого вискаря. Поэтому даже если я буду жрать всю оставшуюся жизнь на завтрак, обед и ужин шпинат, закусывая иммуномодуляторами, вряд ли это как-то мне поможет продлить свой век. Да как такое вообще могло быть? Я же час назад хохотал с Малиновским, даже не догадываясь, что меня ожидает. — Андрей Палыч, я могу идти домой? Мышка вылезла из своей норки. Я поднял голову от компьютера и увидел, что на город уже опустились сумерки, зажглись фонари и иллюминация зданий. В кабинете было темно, лишь рассеянный свет от монитора освещал Катину, как всегда, чрезмерно зажатую фигуру. Она переминалась с ноги на ногу, смотрела на меня то ли с тревогой, то ли с замешательством. И тут я увидел на рабочем столе пустую бутылку виски. Я даже не помнил, как я ее открыл и приговорил. Долго ли умеючи. — Андрей Палыч, у вас что-то случилось? — в ее голосе послышалось беспокойство. — Всё атлична! — небрежно бросил я ей и махнул рукой. Получилось резко. Ну что, блять, я не имею права быть в плохом настроении? Ну что вот она так на меня уставилась? Дыру протрет ведь сейчас своими окулярами. Хотел было попросить, чтобы она нашла мне хорошую клинику, в которой я бы смог обследоваться досконально. Зерно сомнения и крупица надежды пока оставались во мне, ведь пациент был еще скорее жив, чем мёртв. Но вместо этого я начал хохмить и паясничать, выпроводил ее домой, а сам продолжил штудировать интернет. Через какое-то время я понял, что симптомы, о которых читаю начинают вдруг проявляться и у меня. Что это было — великая сила психосоматики или… Или, блять. Через пару часов такого мозгового штурма я понял, что начинаю сходить с ума. Мне нужно было хоть с кем-то поделиться. Не долго думая, я набрал номер Малиновского. Судя по звукам на заднем плане, я оторвал его от того самого занятия. Я тут умираю, а он, как обычно, трахается. Да сколько можно! — Ром, поговорить надо. Подъезжай в Кипарис через час, — напряжённо проговорил я низким голосом. Трубку сразу бросил, а то расспросов не обобрался бы. — Это пиздец, Жданов! Что я могу еще тебе сказать? Пиздец, — молитвенно причитая, Малиновский бегал глазами и нервно поправлял укладку. — Вот я тебе всегда говорил — проверь телку сначала. Наши модели по крайней мере медосмотр проходят. А если ты не знаешь бабу, так зачем ты ей суешь?! — Сам будто бы не суешь! — огрызнулся я и закинул залпом рюмку холодной водки. — Я не сую. Только если очень понравится, и то — надену для профилактики два презика. На всякий пожарный. Надо просто предохраняться, Андрюх. Всегда. Всегда, понимаешь! Вот что теперь делать?! — Ничего. Жить продолжать, как жил раньше. Обследуюсь пойду. Потом лечение буду получать пожизненно. А потом сдохну, — я рассмеялся и безнадёжно махнул рукой, а в Ромкиных глазах мелькнул ужас и, сука, как бы ни было больно это признавать, но это было оно — презрение. Именно презрение и брезгливость. Его лицо стало сосредоточенным, губы побелели и вытянулись в тонкую ниточку. Он о чем-то задумался, а потом подозвал официанта. — Счет, будьте любезны, — кивнул он юноше. — Жданчик, а тебе бы Киру предупредить. Пусть тоже обследуется. И я тоже проверюсь, на всякий случай. Я взорвался. Хотелось схватить его за грудки и потрясти как следует. Что он, блять, несёт? — Вообще-то это так не передаётся. Я сегодня много читал и… Малиновский не дал мне договорить. Он вытянул ладонь, дав понять своим жестом, что ему это попросту не интересно, затем бросил на стол пятитысячную купюру и ушёл, напоследок сморозив какую-то чушь про долг и ответственность. Не этого я ждал от нашей встречи. Я думал, что его пытливый, гибкий ум подкинет какие-нибудь годные варианты, думал, что он поддержит меня по-дружески, хоть и всегда знал, что Малиновский был говном и циником до мозга костей. — Официант, еще водки!