Счастье есть!

Уже час я сидел на скамейке перед зданием одного из московских инфекционных центров и глядел на рекламный стенд прямо у входа, на котором большими буквами краснела надпись: ВИЧ — это не приговор. «А образ жизни, блять» — добавил я про себя. На рекламном фото была изображена улыбающаяся пара. Они держались за руки и смотрели друг на друга с утрированным восхищением. Тоже мне «счастливчики». Глядя на них свело под ложечкой и снова вспомнилось о Кире. Прошла уже неделя, как я узнал о своем диагнозе, но так до сих пор и не смог поговорить с ней. Я понимал, что это безответственно и даже подло, но всякий раз, когда дело доходило до разговора, невеста подкидывала в мою эмоциональную топку очередную порцию криков и диких претензий, основанных на ее одержимой ревности. Воспаленный мозг моей благоверной представлял меня каким-то неутомимым кроликом-террористом, который изо дня в день только и делает, что безудержно сношается, не имея при этом других потребностей. Возможно раньше так оно и было. Почти каждый вечер мы с Малиновским оказывались на всевозможных тусовках: от закрытых vip-вечеринок до каких-то совершенно сумасшедших квартирников с их особым колоритом и типично разношерстной публикой. Но это было до того, как плотный картонный конверт разделил мою беззаботную жизнь на до и после. Теперь-то, конечно, все было иначе. Теперь я вел исключительно праведную жизнь вот уже целую неделю — мой личный рекорд, кстати. Все это время я через силу вставал по утрам и нехотя плелся на работу, где просиживал все дни напролёт перед компьютером, читая статьи и форумы на тему ВИЧ. И казалось бы, я посвящён в проблему, а значит должен чувствовать себя более уверенным, но не тут-то было. Наоборот, чем больше информации было в моей голове, тем больше я ощущал себя в тупике, а если быть точнее, то в конкретной заднице. Малиновский, скользкая жужелица, все-таки переварил новость о моей болезни и через несколько дней снова стал приходить ко мне в кабинет потравить байки. Тему моего недуга мы старались обходить стороной. Я понимал, что ему она была неприятна, да и мне тоже. Родителей я пока держал намеренно в неведении. Отец находился в Израиле на коронарном шунтировании, а эта новость могла его сильно подкосить, сведя на нет эффект от лечения. Пока знал только Ромка и изо дня в день упорно капал мне на мозги о необходимости подтвердить либо опровергнуть мой диагноз. И вот я здесь. Зайти в здание я почему-то не решался, ведь пока я сидел на улице, во мне трепыхалась последняя крохотная надежда, что все это могло оказаться лишь грубой ошибкой. — Есть постоянный половой партнёр? — Есть невеста. Строгий врач что-то долго писал, потом печатал, подклеивал, подписывал, ставил кучу печатей и оттисков. Зачем? Не иначе, чтобы истрепать мне последние нервы, сука! — Мы сейчас возьмём кровь из вены, постарайтесь расслабиться. Работайте левой рукой. Я подчинился распоряжению доктора, лег на кушетку и начал сжимать и разжимать левый кулак. Помню, как раньше с Малиновским мы придумывали кучу приколов на эту тему. Нас периодически отправляли на осмотр и анализы в клубе, где мы играли в футбол, так каждый такой мед.поход превращался в цирк, а клоуны были все те же. Сейчас же мне было не до смеха. Меня вдруг резко осенило — я ведь в мае проходил обследование в клубе. Все было хорошо. Это было буквально несколько месяцев назад, а значит, заразился я недавно, судя по всему. Это, конечно, мало меня успокаивало, но приободрял тот факт, что Киру это могло не коснуться. Тем более наши отношения последние пол года напоминали американские горки. Вот с ней как раз я всегда занимался сексом в презервативе — боялся ее беременности. В конце прошлого года мы разъехались по разным квартирам, все время ссорились, что-то выясняли. Кира задушила меня ревностью и слежкой, закручивая гайки все сильнее с каждым днём. Я, конечно, не святой, а, точнее, хронический мудак — я изменял ей направо и налево, о чем она знала. Знала, блять, и продолжала тащить меня в ЗАГС, как быка на бойню. Я ревел и сопротивлялся, но упорству этой хрупкой женщины можно было позавидовать. Она разве что в постели меня ни с кем не ловила, хотя несколько раз была к этому близка. Каждый такой раз Кира надрывно кричала, мои щеки горели от звонких пощёчин, потом мы расходились, мои вещи летели с балкона под ее истошные вопли, но не проходило и двух недель, как она сама приходила с повинной головой каяться. Только вот в чем — не понятно. Она жарко просила прощения, извивалась, льнула ко мне податливой кошкой, а я и не знал, что ей прощать, поэтому просто брал то, что мне дают. Мы снова трахались без лишних слов и душевных бесед, а на утро все становилось как прежде: те же разговоры о свадьбе, те же истерики, та же слежка по пятам днем и ночью. Я до сих пор не понимаю, кто я для этой женщины — незакрытый гештальт или личная форма мазохизма. Разговор с невестой я все-таки решил оставить на потом, пока диагноз наверняка не прояснится, а пока просто подождать результаты анализа, особенно ни на что не уповая. В офис я вернулся совершенно разбитым. То ли я сам себя накрутил, то ли болезнь прогрессировала, но я буквально с ног валился, а прошлой ночью, напротив, не мог глаз сомкнуть на трезвую голову. Максимум удавалось уснуть на пару часов, а потом я то и дело просыпался в ледяном поту с той же усталостью и головной болью. Как это ни странно, но на работе на мои недомогания никто внимания не обращал. Наверное списывали на похмелье, еще и обсуждали меня за глаза. Знаю я этих крыс из женсовета. Только Пушкарёва ходила вокруг меня и вздыхала. Боялась нарваться на очередную грубость. Я тут недавно прикрикнул на нее в сердцах, дуется наверное. Минуя кабинет Малиновского, я отправился к себе. Я плотно закрыл жалюзи и рухнул в кресло. Перед глазами мелькали белые звёздочки и цветные круги, во рту стоял противный привкус железа. Чтобы его заглушить я налил себе виски, но выпить не успел, из каморки вышла Катя с кипой бумаг. — Андрей Палыч, вы пьете? «А ты прям не видишь. Спасибо, Капитан Очевидность». — Пью, Катюш, — кивнул я ей. Катя скинула стопку документов на журнальный стол и уселась напротив меня, гипнотизируя бликами своих увесистых очков. «Ну, привет. Тебе что ли тоже налить? Или еще нашла какую-то ошибку на -дцать- миллионов. Давай, бомби. Мне уже ничего не страшно». — Я понимаю, что это не мое дело, но, — Пушкарева завела излюбленную песню всех женщин. — Вот и славно, что понимаете. Умница! — отшутился я, всем своим видом дав понять, что на исповедь сейчас не настроен. — Вы устали, Андрей Палыч. Вон, под глазами круги какие. Вам отдохнуть нужно. Не пейте, пожалуйста. Не надо. Давайте я вам лучше чай сделаю. С мятой будете? А еще вам режим нужен. Вы хорошо спите? Мама говорит, что нужно обязательно проветривать комнату на ночь. А еще у меня есть специальные лавандовые подушечки для сна. Они успокаивают. Пока она тараторила я вдруг почувствовал неприятную тяжесть на сердце. Нет, не физическую. Скорее душевную. Я настолько привык, что на меня всем плевать, что уже практически не воспринимал человеческую заботу, а ведь это было так приятно. — Несите, Кать, ваш чай с лавандой или какой он у вас там. И… спасибо большое!