Счастье есть!

Я проснулся оттого, что моя голова была готова расколоться на части от жуткой мигрени, пронзающей каждую клеточку моего мозга. Я не мог даже повернуться, точно так же, как и открыть плотно слепленные веки. Меня тошнило, а грудную клетку сдавила болезненная тяжесть. Вчера вроде бы ничего подобного я не испытывал, так почему уже сегодня я чувствовал себя старой больной развалиной? Чёртов ВИЧ преподносил мне свои гадкие сюрпризы каждый день. Попытки этак с пятой я все-таки с трудом разомкнул глаза. Сука, солнце, будь ты проклято трижды! Его лучи пронзили мои зрачки подобно пике, что я аж застонал, снова зажмурился и повернулся на живот, уткнувшись лицом в подушку, тихонько поскуливая от нового прострела мигрени в голову. В носу появился незнакомый запах. Первая мысль — я не дома. Но где? В больнице? Но наволочка совсем не пахла казенщиной. Наоборот, свежестью стирального порошка, домом, была мягкой и невероятно приятной на ощупь. Я невольно перенесся в далёкое детство, когда родители, поглощенные работой, отправляли меня на каникулы к бабушке. У нее наволочки были такие же застиранные, изношенные, но благоухали свежестью и имели ни с чем несравнимую мягкость. Даже индийский шёлк Кириных простыней не мог соперничать с невесомостью этого потрепанного ситца. — Как вы, Андрей Палыч? Над моим ухом раздался тихий голос Кати. Сначала я подумал, что у меня уже начались галлюцинации на почве ее навязчивости и Пушкарева мне уже мерещится, но, приподнявшись на незнакомой постели, я увидел мою секретаршу из плоти и крови подле себя. Она тревожно рассматривала меня и держала в руках стакан с какой-то зеленоватой мутной жидкостью. — Это зелье из когтя динозавра, Кать? Знайте, я против нетрадиционной медицины, — я даже попытался усмехнуться, но невыносимая мигрень быстро усмирила мое желание паясничать. — Это рассол, — Катя слегка улыбнулась, не оценив мой примитивный юмор, и протянула мне странное пойло. Я вопросительно уставился на нее. Пить подобную гадость мне еще в жизни не приходилось, да и в такой беспросветной заднице я, честно сказать, никогда раньше не находился. Все когда-то бывает в первый раз. — И вы хотите, чтобы я вот это выпил? — Мой папа всегда так лечит острое похмелье, — она робко повела плечами и уже хотела убрать антипохмелин местного разлива на стол, но я решился. Рассол был холодный и приятный на вкус: пряный, терпкий, горьковато-солоноватый с привкусом гвоздики. Сделав несколько глотков, я даже подумал, что стоит взять пушкаревский способ на заметку на случай, если вдруг я когда-нибудь снова так нажрусь. Сука… Мой мозг пронзила яркая вспышка. Как залпы фейерверка в моем сознании вспыхивали рваные куски вчерашнего вечера. Я вспомнил, как я застал Малиновского и Воропаева, увлеченных обсуждением моего плана модернизации. Малиновский вихлял, как проститутка. Говорил что-то про заботу, про то, что он беспокоится о моем здоровье и готов взять на себя все рабочие хлопоты. Воропаев, циничная сволочь, в выражениях не стеснялся. Сразу озвучил свое ядовитое мнение о моей болезни, за что получил по роже ногой. Удар с вертухи у меня был поставлен класса так с девятого. Физиономию этому гандону я подпортил смачно с одного удара. Ну а что он хотел, за плечами у меня пятнадцать лет каратэ. Прибежала охрана, я полез в драку с ними. В итоге они вышвырнули меня на улицу, даже не дав одеться. Чтобы залить свое горе, я отправился в ближайший бар, где надрался до невменяемого состояния, учинил мордобой с какими-то боксерами, а дальше… Здесь картинки уже обрывались. Я не помнил, как я оказался у Кати, не помнил, как она нашла меня. Звонил ли я ей или она сама стала меня искать… Зачем? — Кать… Я вчера… В общем, я не помню, как я попал к вам в квартиру, — было жутко неловко, но восстановить цепочку событий мне было необходимо. — Вы мне звонили, Андрей Палыч. Я приехала в бар на такси и забрала вас. Вы потеряли ваше пальто, а вместе с ним и ключи от квартиры. Я не хотела, чтобы ваш консьерж видел вас в таком состоянии. Поползли бы слухи и я решила… — Спасибо, Кать. Я даже не знаю, как вас благодарить. — Зато я знаю. Андрей… Палыч, пожалуйста, я вас прошу, вы должны начать лечение. Вы должны перестать пить и заняться здоровьем. Хватит проявлять слабость. Вы — сильный человек. Я знаю. — Слабость? — я охренел от такой наглости. По мнению этой несуразной пигалицы я — слабак. Блять, и она туда же! Внутри у меня все вскипело, я подскочил с дивана и в одних трусах стал метаться по комнате в поисках своих вещей, попутно посыпая ее бедную голову упрёками. — Хватит! — Пушкарёва вся покраснела и в первый раз в жизни повысила на меня голос. Может, потому что находилась на своей территории, а, может, потому что я ее уже достал. — Вам нравится? Вам нравится быть жертвой? Вы упиваетесь своим несчастьем! Вы зациклились на себе, на жалости к своей великой персоне! Для вас другие люди — пустое место! Вы никого не уважаете и не любите кроме себя! Эгоист и тряпка! Я на каждом слове хотел ее осечь, но мне было даже интересно посмотреть на такую разгневанную новую Катю. — Вы думаете мне легко? Я вынуждена работать в компании, где каждый второй считает своим долгом меня унизить и оскорбить, включая вас с Малиновским. И ничего не меняет положение вещей! Как бы я не выкладывалась, как бы я не отдавалась полностью работе, я для вас всех — очкастое ничтожество. Девочка для битья! А я остаюсь в Зималетто только потому, что мне нужно помогать моей семье. У меня пожилые родители, они нуждаются в финансовой помощи и дорогих лекарствах. Так бы я тоже могла жалеть себя и пускать сопли, но у меня нет на это права. Я несу ответственность, если вы понимаете, что это такое! И сколько людей живут так: терпят хамство начальства, ежедневные трехчасовые пробки, безденежье! У вас же нет этих проблем! Вы не хотите лечиться, а миллионы людей хотят, но у них банально нет на это средств! Вы — счастливы, только сами этого не осознаете! Не цените никого и ничего! Катя выговорилась, потухла и снова сжалась в испуганный комок. Отдышавшись, она открыла старенький скрипучий шкаф, достала мои вещи и молча положила их на диван. Понурив голову, она поплелась к двери, но я удержал ее за руку. — Кать, извини… Пожалуйста. Не скажу, что ее пламенная речь произвела на меня какое-то грандиозное впечатление, но в глубине души противно заскребло и мне вдруг остро захотелось попросить у нее прощения или хотя бы поблагодарить за всё.