Лицо врага: Окно второе

      — Только на этот раз давайте по фамилии, а то я устала уже про всяческих тёзок читать.       — Если искать по фамилии, то мы не только всех однофамильцев найдём, но и всяческих предков и родственников, — не согласился Ксатей Кереньевич. — Лучше уж просто тёзок отсеивать.       — Нет, — сказал Юлий Сердвеевич. — Ну, у неё нет ни предков, ни родственников.       — Почему это?       — Потому что такой фамилии не существует.       — Почему? Вы же не знаете наперечёт все божеские фамилии.       — Потому что все фамилии от чего-то образованы. А на фамилию Марская мне в голову не приходит ни имени, ни предмета, ни названия места. И она может быть образована только от имени Мары, а, сами понимаете, от богини мёртвых фамилий не образуют. Значит, это что-то вроде псевдонима, и найдём мы так только её.       — Юлий у нас великий филолог, — фыркнул Тиоссанири-эль. — А я просто знаю, что эту фамилию ей пожаловал царь.       — Волот? — уточнила Вера.       — Волот.       — А почему он вдруг ей фамилию пожаловал?       — Откуда я знаю?       — Ну да, она же иностранка вроде… — вспомнила я.       Юлий Сердвеевич посмотрел на меня недовольно. Впрочем, как и всё время с тех пор, как узнал, кто я.       — В общем, неважно, — поспешил встрять Тиоссанири-эль. — Давайте продолжим. Раз она у нас такая одна, то дело будет двигаться быстрее.       На стол перед нами упали, подчиняясь заклинанию, другие свитки. Мы растащили их себе и принялись читать.       Было много видений о том, как она командует тайной службой и подписывает какие-то документы. Были видения о том, как она что-то делает в Институте Души и Бессмертия. Я вообще ничего не понимала из того, что было там описано, но зато Тиоссанири понимал и восхищался. Ну да, некромант же.       Нашли хотя бы часть разумного объяснения тому, что происходило в Кривых Лодочках.       <</b>b>Мирея Марская степенно прошлась по выжженной земле, не касаясь её ногами. Край платья цвета тёмной венозной крови аккуратно обогнул дерево, оттолкнувшись от него магией. Вышитые чёрные ирисы с золотыми стрекозами и бурой травой красиво колыхнулись и блеснули бусинами-росой, отразив лунный свет, и какое-то мелкое ночное существо, испугавшись, взметнулось вверх по стволу дерева.       Взрывника было жалко. Идиотов и Бездора — ничуть. Нет бы сообщить в столицу о таком редком существе, чтобы ему нашли лучшее применение. Но нет, эти забоялись. Трудно поспорить, взрывника трудно уничтожить, но очень легко понаставить контуров и мелких плетений, прыгая, как белки, по деревьям, а потом спокойно наблюдать, как безмозглая тварь делает всю твою работу. Дорогая тварь. И полезная совсем не в качестве сторожевой собаки. И, разумеется, безумно трудно предположить, что найдётся кто-то сильнее, умнее и проворнее и твари, и тебя. Идиотам провинциальным что угодно безумно сложно.       На маленькой лесной полянке делать было больше нечего. Подумать только, трое лучших — и две безмозглые студенточки, боевичка так вообще непонятно, как до сих пор не вылетела. Тупая и совсем молоденькая. Совсем как…       Платье зацепилось за ветку полусухого раскидистого куста. Оттянулось, открыло ноги, обдало их ночным холодом, но всё-таки не порвалось. Надо лучше следить за своей магией.       И стараться об этом не думать.       На полянке больше делать было нечего. Бесшумное, незаметное перемещение, даже тёмной дымки не было видно в тёмной ночи, и вот она уже у деревни. Всё так же по воздуху, не ступая в грязь бархатными туфельками, всё так же спокойно и размеренно — изящное движение ладонью, и знаки на деревьях бесследно выжжены, а магия рассеянна. Долго их будет потом повторять.       Ночь была тихая, ясная, тёплая. Марская такие ночи любила. Не надо было прятаться под шалями, плащами и накидками, не надо было опускаться до исправления погоды. Можно было просто идти. Вдыхать свежий ночной воздух, любоваться звёздами, луной и тёмными кронами деревьев на фоне неба, смотреть на причудливые силуэты и тени, ни о чём не думать и ничего не помнить.       Дом, куда светленькая девочка привела главного бунтаря на деревне, был заплетён магией так, что это невольно внушало уважение. В Школе этому точно не учили, да что там, этому и на Западе в университетах не учили. У кого, интересно, подсмотрела? Впрочем, неважно. Марская всё же погорячилась, так просто обозвав её тупой. Хорошая девочка. Умная. Старательная. Жаль только, не ту сторону выбрала. Жаль будет её в жизни разочаровывать, такую честную, верящую в справедливость и свободу. Такую, как когда-то сама…       Не надо. Если много об этом думать, можно и правда платье порвать.       Не достать её. Не сейчас, это точно. Но со временем всё возможно. Времени же у неё… теперь много…       А вот вторая девочка так и не защитилась. Только один контур вокруг был, и то не её, эти золотые нити были на предыдущем доме. Сильный контур, добротный — девочка, оказывается, ещё и заботливая. Только недостаточно. Интересно, девочка соседку свою не достаточно любит, или просто раздолбайка ленивая? Под мыском изящной бархатной туфельки, даже без касания, контур дрогнул и исчез. Золото уступило место тьме.       Девочка в постели была рыжая, смутно знакомая, а раз так, вероятно, лояльная. Мирея могла знать и смутно помнить только дочерей своих знакомых, а дочери тех знакомых, кто ещё оставался жив, не могли и не собирались так… подводить своих родителей. Кроме одной, которую было бы даже жаль, если бы Мирея помнила, как жалеть. Но там своя история. И та девочка была, по крайней мере, русая.       Женщина покружила по комнате, посмотрела в окно. Потом случайно наткнулась взглядом на простенький амулет вызова в раскрытом кармане сумки, явно выданный им Школой и дышащий на ладан, взглядом же сломала его — он даже треска не издал — и вышла сквозь стену.       Девочки милые, девочки беспечные, совсем такие, как она в свои далёкие двадцать два. Девочки утром хорошо прочувствуют настоящую безысходность, эту дыру без дна и без неба, девочки не сразу, но всё-таки скоро смогут дойти до…       …до неё в её куда более близкие двадцать три.       Мирея всё-таки упала и порвала платье, споткнувшись о большую пятнистую кошку. Кошка не мявкнула. Лишь отошла и проводила её долгим взглядом своих огромных жёлтых глаз, на редкость нормальных для этих краёв, на редкость живых.       Эти девочки упадут. А если нет — значит, не Мирее им в этом мешать. Правда, редкие, очень редкие люди могут быть достаточно стойкими и желающими жить. Всё будет так же…       …как с ней в двадцать три.       Мирея всё-таки упала и порвала платье, споткнувшись о большую пятнистую кошку. Кошка не мявкнула. Лишь отошла и проводила её долгим взглядом своих огромных жёлтых глаз, на редкость нормальных для этих краёв, на редкость живых.       Эти девочки упадут. А если нет — значит, не Мирее им в этом мешать. Правда, редкие, очень редкие люди могут быть достаточно стойкими и желающими жить. Всё будет так же…       — Она видела тебя в Рогатом Замке? — спросила я, чтобы скрыть смутный стыд.       — Да. — ответила Вера.       Я всё же решилась:       — Извини.       — За что? — удивилась она.       — Что не защитила.       — Ты не могла знать. И не могла поставить такой же контур, как и у себя, потому что он убил бы меня первую. Всё хорошо.       Меня это не слишком убедило, но я не знала, что сказать.       После этого нам стало очень интересно, что с ней такое было в её двадцать три. И кто она, и откуда вообще она такая взялась. И, как ни странно, мы почти сразу об этом узнали: видения об этом попались одновременно мне и Юлию.       — Впервые эта женщина появилась в Богоси три года назад. Жители села Кривые Лодочки вспоминают, что в конце лета из-за реки пришла женщина, называвшая себя Мирита. Из-за реки — то есть, из Подрожных лесов. Крестьяне были очень удивлены, потому что, согласно их преданиям, в Подрожных Лесах живёт некое Древнее Зло. Поэтому её сразу сочли очень могущественной волшебницей. Мирита не понимала по-божески ни слова, однако быстро училась. Вспоминают, что в селе относились к ней хорошо, поскольку к ней можно было прийти практически с любой проблемой, и она была готова помочь. Некоторое время она прожила там. Согласно воспоминаниям крестьян, именно деревенские старухи переименовали Мириту в Миру, а после уже в Мирею. Когда она ушла из села, нам неизвестно, крестьяне путаются в показаниях. Возможно, к ним было применено стирание памяти. Зачем — пока не установлено, однако один из жителей слышал от неё оговорку о неких «ищейках Собрания», которые могут её искать. После этого она направилась в город Хостогор в…       — В Тысячерогой волости, — жёстко закончил Хорогов. — Дальше я и сам всё знаю. Меня интересует, что она делала до того, как появилась в том медвежьем углу и начала лечить крестьянскую скотину. Что там за ищейки Собрания? Венейцы?       — Да. Мы сверились с данными внешней разведки. Скорее всего, до этого она участвовала в восстании в Венее, воевала на стороне самопровозглашённого императора Цзиньюэ, известного также как Саян Лаое. Её звали Муань Миэюй, и она командовала…       — Всеми войсками мятежников. Не знал. Ничего себе у нас советница… Как она выжила после подавления мятежа?       — К сожалению, нам пока не удалось этого выяснить. Вероятнее всего, она скрылась в лесах Шаома. Венейцы верят, что в них живут очень страшные злые духи, так что её не должны были преследовать. Затем она перешла Высыльные горы и уже наши Подрожные леса.       — Замечательно. Есть только одно но: она не венейка. Судя по акценту, она откуда-то с Запада.       — Простите, господин генерал, но это всё, что нам известно. Мирита — тоже точно западное имя, но мы пока не смогли ничего больше узнать. Мы продолжим искать…       — Нет. Вы прекратите искать. Иначе привлечёте лишнее внимание. Все бумаги по расследованию уничтожить. Исполнителей — тоже. Кроме: тебя, Орейского, Мироедова, Косова, Виньева.       ¬— Будет сделано.       И ещё одно, с царём Волотом.       — Как тебя звали раньше, прекраснейшая?       «Прекраснейшая» — без какого-либо восхищения, конечно. Просто обращение такое. Не милой же её называть. И не по имени.       Он не любит фальшивые имена.       А она не любит прошлое.       Но — она знает — он не будет её так называть. Он никак не будет её называть.       — Миэюй.       — Нет.       — Да.       — Нет. Ещё раньше.       — Мирите.       Молчание.       Это странно. Но где-то внутри эта Мирите, хотя, скорее уж, её забытый отголосок, ещё осталась. Она почти не помнит это «раньше», но добавляет зачем-то:       — Майлоне.       Волот глухо смеётся.       — Ти Марианни.       Разведка при Веденее была хороша.       Ей, правда, плевать. Она молчит. И не двигается. Ни жестом, ни даже взглядом.       Царь продолжает смеяться.       — То есть, сначала она была Мирите Майлоне, — нерешительно сказал Тиоссанири. — Величайшей военачальницей Лие. Которая победила Звессу.       — А ти Марианни — это к чему? — спросила я, вспоминая пары по истории.       Тиоссанири, как единственный здесь иностранец, хорошо знакомый с тем, что происходит и происходило за границей Богоси, объяснил:       — Это звесская фамилия. И… Ну, брат говорил, что Мирите Майлоне — не настоящее имя.       — То есть, она из Звессы изначально, и на войне сменила фамилию, чтобы к ней не было вопросов? А имя сменила?       — Мирите — имя, распространённое и в Звессе, и в Лие, и в Левте, Вирии и даже Родовии. Зачем ей его менять?       — Логично.       — Подождите, — сказала Вера. — У Яни же было видение про некую Мирите. С университетом… — Она достала блокнот Яни (каким образом он оказался у неё?) и открыла. — Вот.       Показала всем. Я тоже на всякий случай перечитала, чтобы вспомнить.       Утро у Мирите началось... не очень. Мягко сказать. Очень мягко.       Для начала, она проспала. Потом по дороге порвала юбку, неудачно споткнувшись и упав при этом в лужу. После этого сочла, что на открытие университета после войны лучше опоздать, чем прийти грязной, оборванной и несчастной, и пошла домой переодеваться. Потом решила, что раз уж она всё равно безбожно опоздала, то можно и пирожок на завтрак купить.       ...И так, чуть прихрамывая после падения и доедая на ходу пирожок, она вышла к университету. И не доела.       Кровь и гарь от стенок оттирали все дворники района. Если у кого-то замечали блеснувшую на солнце слезу, печальное выражение лица или трясущиеся руки, то работы оставшимся прибавлялось. Наблюдатели магии на них не жалели.       Мирите затошнило, она поспешила отвернуться. Что случилось, было понятно без слов. Свою вторую родину она уже успела узнать очень хорошо.       Один из солдат направился к ней. Жечь на месте не стал, так как на её лице не было заметно сожаления или печали, но такая реакция всё равно мало походила на одобрение казни и порицание казнённых, которое требовалось демонстрировать всем проходившим мимо жителям.       — Девушка, вам плохо? — спросил он, казалось бы, даже участливо.       — Н-нет... — почти прошептала Мирите, которой отчаянно не хватало воздуха. — Просто я вида крови боюсь... и просто противно.       Несмотря ни на что, она точно знала, что отомстит, что просто не имеет права этого не сделать. И именно поэтому ответила на звесском. Иначе бы, наверное, не прожила и мига.       — Сочувствую, — ровно ответил солдат. — Можно ваши документы?       Мирите отвернулась от здания окончательно и достала оба паспорта.       — Мирите ти Марианни? — уточнил он зачем-то. — Почему двойное гражданство?       — Я родилась здесь, но до поступления жила в Звессе, у меня отец оттуда. Родители сразу дали мне двойное, но мне было лень отказываться от лийского. Всё равно я бы потеряла его по достижении двадцати пяти.       Она тоскливо вспомнила, как ругалась с отцом из-за его получения, но сразу же отогнала эти мысли. Когда лжёшь, надо верить в свои слова сильнее, чем если бы они были правдивы.       — Вы учились в этом университете?       — Да.       — Вы сейчас пришли на открытие?       — Разумеется, нет. Я же знала, что оно не согласовано с оккупационным правительством. Я просто гуляла... но не ожидала, что встречу здесь такое зрелище.       — Это будет уроком для всех непокорных, — кивнул солдат. Теперь, встретив человека, с которым можно было поговорить на звесском и на равных, он заметно расслабился. Но сомнения у него всё же оставались. — Вы можете чем-то это подтвердить?       — Ну, открытие должно было начаться, — она глянула на часы, — больше часа назад. А если бы я просто опаздывала, я бы, думаю, бежала сюда бегом и не стала бы покупать пирожок, — она наигранно тоскливо посмотрела на лежащий на земле огрызок. — Но ничего такого, чтобы совсем как алиби, у меня, к сожалению, нет. Вы мне не верите?       — Нет-нет, верю. А как вы узнали о том, что будет открытие? Вы общались с сокурсниками?       — Всех по почте оповестили. Так и написали, что собираются заново открыть закрытый во время войны университет, но не согласовали это. И даже назначили дату защиты диплома, ну, знаете, из-за войны в прошлом году никто не выпустился, хотя она в июне началась.       — Понятно, — кивнул солдат. — Хорошего дня.       Он спокойно пошёл обратно. Мирите украдкой кинула последний взгляд на закопчённые стены и дворников под охраной, навсегда оставляя в душе эту картину, и быстро-быстро пошла обратно — рыдания надо было додержать до дома.       — Это что, та самая Мирите? — неуверенно спросила Вера.       — Похоже на то, — сказала я. — Яня на тот момент, наверное, уже сфокусировалась на нас, а нам… ну, наверное, это их божественное, та часть, что в Яне, знала, что нам будет интересна личность тайной советницы.       — Ты веришь в это божественное? — уточнил Теан.       — У меня нет других объяснений силы Яни и всех Осколков, так что я приняла это за рабочую гипотезу.       Ну, а что тут ещё думать? Есть божественное или нет, а какая-то странная сила всё же насылает нам сны, а им — видения. В божественное верить не хотелось, но отрицать наличие чего-то подобного было глупо.       Потом вспомнили ещё про одно видение Яни про Мирите. Перечитали и его, освежили в памяти.       Трупы лежали ещё долго. Мирите не смогла бы сказать сколько — она, как и всегда во внеучебное время, потеряла счёт дням и не помнила ни даты, ни даже месяца. Это ещё раз напоминало, что трупы те когда-то были её однокурсниками, преподавателями, теми, кого она встречала в коридорах, с кем сидела рядом и разговаривала, кому радовалась и кого терпеть не могла. Мертвецы лежали на площади, сидели, прислонившись к стене университета, и никто их не хоронил. Звессцам это было не надо, а остальные, конечно, боялись. Люди просто обходили переулками эту площадь, или, спеша, отворачивались и задерживали дыхание, пока воняло, и просто отворачивались, когда похолодало и вонять перестало.       Мирите сидела дома или бесцельно шаталась по городу, не зная, куда себя деть, но оставаться наедине с собой было ещё более невыносимо. Воровала еду — и только. Каждый день ближе к вечеру, на закате или в сумерках, она приходила к мертвецам.       Мёртвые были везде. Всех, кого убивали захватчики — всех, кто показался им слишком наглым, слишком грубым или борющимся за свободу — никто не хоронил. Всех, кого убивали голод и холод — всех, кого они убивали прямо посреди улицы, присевших отдохнуть, или во время работы — никто не хоронил. Когда выплакались все дожди и наступили сильные холода, Мирите поняла, что в этом нет ничего удивительного. Что без мертвецов на каждой улице по всему городу, везде, куда ни направишь взгляд, было бы неправильно, было бы всё не так, как надо — это время не было бы этим временем, этот город не был бы этим городом, а люди вокруг не были бы сами собой. Город таким образом показывал истинную суть себя, времени и мира. Скорее, она не могла объяснить это понимание. Наверное, потому, что не смирилась ещё с этим. Наверное, если бы смирилась, то поняла бы, почему это так, почему у неё такое чувство.       К одним конкретным мертвецам она приходила каждый день. Ближе к вечеру, на закате или в сумерках. Она смотрела издалека — ей тоже было слишком плохо, она тоже не могла на них смотреть. Но приходила всё равно каждый вечер. И каждый вечер подходила всё ближе и ближе. Не могла смотреть и не могла не смотреть — не неосознанно старалась двигаться, хотя бы ползком, хотя бы медленно-медленно, в сторону одного из этих путей.       Она приходила туда не одна. Всё чаще замечала фигуру на другой стороне площади, фигуру светлую и мужскую, но одновременно такую же, как сама она — будто бы тень, преследующая её, или зеркальное отражение. Знание, что она не одна такая, никак не облегчало и не помогало всё это время, оно просто было. Что делать с таким знанием, если ты не один, но ты ничего не можешь? Вы оба ничего не можете. Вы оба стоите на перепутье и не можете ни пойти куда-то, ни оставаться на одном месте — такой вот замкнутый круг размером с одну точку, растянутую до границ одного человеческого тела и одного человеческого сознания. Две точки? Две точки — но друг от друга безгранично далеко. Было бы хоть десять, были бы хоть многие миллионы, а всё одно. Одна пустота между, между.       Мирите так не хотела. Мирите пыталась понять, куда же она может и что же она может. Когда она подошла достаточно близко, когда она смогла подойти достаточно близко, она вторую точку узнала.       — Айнаре, — тихо сказала она, так, что сама себя едва слышала. Он тоже остался неподвижен, не вздрогнул даже, никак не отреагировал, но ей, наверное, это было и не нужно. — Давай их похороним?       Комментировать это совсем не хотелось.       Интересно, если бы я оказалась на такой войне, то смогла бы я… не сломаться?       — Итак, — сказал Юлий, отвлекая от жутких мыслей. — Мы знаем, что её звали Мирите ти Марианни, потом — Мирите Майлоне, военачальница из Лие, потом — Муань Миэюй, военачальница в восстании в Венее, а потом она стала Миреей Марской, участвовала в нашей гражданской войне и возглавила тайную службу.       — Может, отвлечёмся и повыясняем, как она дошла до жизни такой? — предположил Тиоссанири. — Мне кажется, это поможет нам лучше понять её как противницу и человека.       Юлий подумал и согласился. Теан тоже. Ну а нам с Верой просто было интересно.       Мы повторили поиск по именам, начали читать и раскладывать видения в боле-менее хронологическом порядке.       Получилось странно. Чем больше я узнавала биографию этой Ми… реи Марской, тем жутче мне становилось.       После того, как Мирите и её Айнаре (наверное, это и есть король Айнаре II Победитель?) похоронили кучу народу, Мирите начала помогать партизанам. Она делала им артефакты, магическое оружие.       — Жратва тебе там валяется, — грубо сказал Инице, заглядывая в дверной проём.       — Спасибо, — коротко ответила Мирите, даже не повернувшись.       — Всё, что там лежало — это нам?       — Вам.       — А что это ты делаешь?       Он явно старался начать разговор, но Мирите не было до этого никакого дела — она и правда была занята. Эти идиоты, гордо называющие себя партизанами, её и так уже достали, а общаться на темы природы-погоды настроения просто не было. Вообще ни с кем. Уже довольно давно не было и в ближайшее время не предвиделось.       — Мух из ловушек собираю. — Мирите продемонстрировала бумажный кулёчек с, собственно, дохлыми мухами внутри.       — Мерзость какая, — сморщился парень.       — На ваши амулеты, между прочим. Если вам мерзость, то крыс мне ловите или трупы человеческие таскайте. Из них и энергию черпать удобнее, и много её там. Не то что в мухах.       — Ещё чего — крыс тебе ловить. Мы солдаты, а не дворники!       — Ну вот и не кривляйся тогда. И не мешай. Я работаю.       Девушка отвернулась, продолжила освобождать ловушки и понадеялась, что раз Инице не знает, что ещё сказать, то теперь он от неё отстанет. Но парень решил по-другому. Если не знаешь, что сказать, надо начинать действовать, ведь так? Поэтому ниже талии, но чуть выше явно желаемого места на тело Мирите тяжело опустилась широкая потная ладонь.       Мёртвые мухи оказались на полу. Мгновением спустя на руке его красовался длинный облезающий ожог, и он с визгливым воплем отскочил назад.       — Ты что, совсем сдурела?! Шлюха звесская тупа…       Последним звуком он захлебнулся — магическая нить сдавила горло.       Просто обжечь и заткнуть его Мирите было явно мало, но она сдержалась. Не сейчас.       Только выставила щит и наложила маленькое, совсем незаметное сосущее проклятие.       Мух он ей рассыпал ведь, так? То есть, сделал так, чтобы они рассыпались. Вот пусть и компенсирует энергией собственной загаженной души. А что умирать будет в мучениях… так разве нужны гордой стране Лие такие мерзкие, невоспитанные, недостойные даже по земле своими ногами ходить, испорченные защитники?       — Если в следующий раз опять пришлют тебя, — спокойно сказала она, — вы ничего не получите. Я серьёзно. А теперь вон отсюда. Пока я тебе все эти амулеты в жопу не позапихивала и не выжала твою душу в следующие.       Что ж. Всё равно она единственный некроартефактор в столице, до сих пор не раскрытый и всё ещё согласный на них работать. Пусть поучатся.       В послеследующий-то раз они его точно не смогут прислать.       Читать это было неприятно.       Но хуже было то, что было потом.       Весна в этом году выдалась грязная и дождливая. Военная стража патрулировала улицы медленно и лениво, иногда не выходя на них вообще. В здании университета было почти так же холодно, как зимой. Мирите куталась во всё, во что могла, тоскливо смотрела в окна и впервые радовалась, что выходить отсюда ей не стоит.       Правда, она не была уверенна, что всё ещё может испытывать радость.       Тёмное небо за мокрыми окнами почти полностью отражало её состояние. Она всё ещё работала над амулетами, много и однообразно. Защитные, взрывающиеся, скрывающие, захватывающие в клетку, выпивающие силы, проклинающие человека или место, дающие сил, накопители магии… всё одно. Всё одно. Их забирали, приходили, оставляли еду и иногда одежду, уходили. Уже не пытались ни заговорить, ни облапать, ни поругаться, ни посетовать на нелёгкую жизнь, ни выведать её отношение к Звессе. Молчали.       Отчаялись.       До Мирите доходили слухи, что во главе одного из отрядов теперь Айнаре. Он списывал у неё домашку когда-то, он у всех списывал напропалую, но у неё больше всех. Она ещё ему нравилась. Что, если встретится, так же будет лапать и достанет грязными намёками? Раньше она думала, что хотелось бы иметь там кого-то знакомого, но теперь ей было всё равно. Или, может, немного грустно. Она сама не разобралась и разбираться не хотела. Айнаре был редкостным раздолбаем. Прогуливал, почти ничего не делал в срок, много ныл, постоянно просил конспекты и списать. Это — и лидер? Было бы смешно, если бы она помнила, как смеяться. Ей могло быть только противно и тоскливо.       Мирите сама уже не понимала, жива ли она. Вокруг неё была только пустота и разруха. Отчаянье. Огромный омут отчаянья, который уже затянул и её, им всех вокруг, лишал возможности думать, видеть и чувствовать, заставил забывать, что такое эмоции и желания, лишал души смысла, а тела — ощущения, хоронил заживо у себя на дне.       Мирите уже знала, что победы не будет. Надо лишь сражаться до последнего и умереть достойно.       Разве что… разве что король Звессы вот собирался в поездку по столицам захваченных стран. Её личная война лет так с… четырнадцати? По крайней мере, уже тогда юная девочка Мирите впервые захотела его убить, просто так ещё, без личной мести, просто за то, что он делал с её пусть и не родиной, но до боли любимой страной.       Король собирался.       Мирите — тоже.       Только прочитав это, я уже поняла, что Мирите собиралась сделать. И мои догадки подтвердились.       Для визита на королевский военный совет Мирите надела лучшее платье. Достала звесские документы, положила их в лучшую сумочку. Надела свои лучшие сапожки. Подпоясалась, заколола пояс красивой большой брошью.       Самодельной.       Вышла из университета и направилась к реке.       У моста, конечно же, дежурила звесская военная полиция. По новым правилам лийцам запрещалось посещать старый город. Жителям Парлаувья — пересекать реку.       Мирите спокойно достала звесские документы.       Спокойно. Главное — спокойно.       Солдат, проверявший документы, сказал, что она очень красивая.       Улыбнуться на комплимент.       На мосту она остановилась посмотреть, как несёт свои воды Лаува. Красиво. Спокойно. Как будто ничего не происходит. Как будто Мирите видит её не в последний раз в своей жизни.       Как будто Мирите видит её не в последний раз в своей жизни.       В порту стояли звесские военные корабли.       Мирите дошла до дворца. Подошла к охранникам у дверей. Улыбнулась им. Вскинула руки — и на стене остались два чёрных пятна. На земле две горсти пепла.       Теперь — бежать.       Почему-то — не переставая улыбаться.       Охрана, охрана, охрана — всего лишь люди. Всего лишь горсти пепла. Они не маги, им нечего ей противопоставить.       Как стали горстями пепла преподаватели и студенты её университета. Как множество, множество партизан. Как множество, множество лийцев.       У дверей в зал совещаний — бывший зал совещаний короля Лие — охрана из магов.       Но они не успевают среагировать. Просто — не успевают.       Мирите врывается в зал. Не ждёт, когда в неё полетят плетения — внутри охраны как раз почему-то много. Не ждёт, касается пальцами цветка на броши на поясе.       И — ничего не происходит.       Она швыряется последними плетениями в своей жизни — и ей требуется мгновение, чтобы понять, что они не последние.       Король Звессы, высокий и очень холодный на портретах, сейчас в своём страхе кажется очень жалким. Он пытается пробраться к окну, он пробирается, он прыгает — и Мирите принимает единственно верное решение — она срывает брошь с пояса и кидает вслед, и вслед же летит огненный шар.       И теперь брошь срабатывает.       Взрыв покрывает набережную, вскипает вода в реке — наверное, пострадали ещё люди, но ей плевать, они ведь не лийцы. В разбитом окне почти осязаемо клубится энергия смерти.       Она отбивается от шокированной охраны и генералов короля. Она не знает, сколько это занимает времени. Она черпает энергию, силы и магию из чужой смерти, из смерти людей за окном, она купается во тьме. Она убивает всех. Она падает на колени на окровавленный пол, у неё сломаны рёбра, у неё сломаны пальцы, её платье превратилось в окровавленные тряпки — бурое на сожжённом красном — и по всему телу ожоги.       Она падает на колени, на лицо ей падает выбившаяся из причёски прядь волос, и она видит, что прядь седая.       Надо будет вернуть ей цвет.       Она едва-едва понимает, что произошло.       Дверь распахивается, и ей плевать, даже если это ещё охрана, даже если это её пришли добивать.       Она должна была умереть уже.       Но нет, это не звессцы. Это партизанский отряд Айнаре — с ним же самим во главе. Да, точно, они вроде говорили, что хотят убить короля, она слышала…       Ей плевать, на самом деле, и на это, но…       Айнаре шокированно откашливается.       — А мы думали, ты звесская шпионка, — говорит он. Так, как будто удивляется чему-то обычному, бытовому.       И Мирите впервые смотрит на него с ненавистью.       Она была как Хеля. Они были так похожи. Только Мирите, убивая короля Звессы, была чуть-чуть старше и чуть-чуть увереннее. И всё.       И она сказала потом Хеле: «ты уже умерла». Мне показалось, она оставила Хелю в живых только потому, что та была на неё похожа. И — уже мертва. Что она имела в виду?       — Она оставила Хелю в живых, чтобы Хеля мучилась так же, как она сама, — сказала Вера, прочитав это видение. — Наверное, нам никогда этого не понять. Того, что чувствует человек, когда собирается умереть, делает всё для этого — и не умирает.       — Наверное, нам никогда этого не понять, — эхом повторил Кстатей Кереньевич.       Дальше в нескольких видениях рассказывалось о том, как Мирите воевала. Выигрывала сражения. Проигрывала сражения. Как Мирите Майлоне и Айнаре Гертрудеи победили в войне. Как войска Лие вошли в столицу Звессы.       Мне особенно запомнилось видение о том, как она в Звессе встретилась с бывшими одноклассницами — оказывается, она правда там жила и училась в детстве. У неё отец был из Звессы.       Викте выглянула из-за угла и сразу спряталась. Мимо тут же пролетел боевой пульсар, но целились, к счастью, не в неё. Её, похоже, до сих пор вообще не заметили, а если и заметили, то не обратили внимания. Она очень надеялась, что и не заметят. Однако опрокинутая повозка была очень плохим укрытием — слишком низкая, да ещё и деревянная, от прямого попадания пульсара вспыхнет.        Викте подождала, выглянула ещё раз, закусила губу и рванула на другую сторону дороги. На полпути — поскользнулась на льду. Успела распрощаться с жизнью. Но тут её подхватили телекинезом, а чужой щит отбил летящий пульсар.       Девушка ещё не успела понять, что жива, как оказалась у чьих-то ног в тяжёлых армейских сапогах. Подняла голову и упёрлась взглядом в протянутую руку — тонкую, женскую. Приняла её, встала.       И обмерла — её спасительницей оказалась лийская военная. Девушка, наверное, не старше её самой, была закутана в какой-то огромный и дурацкий клетчатый шарф, скрывавший и голову, и плечи, и даже не дававший полностью разглядеть лицо, но тёмно-красная форма не оставляла сомнений. На лийке не было шинели, только этот глупый шарф, но по ней нельзя было сказать, что ей холодно. Наоборот, она сама выглядела как ледяная статуя, зачем-то одетая в шарф и лийскую форму, и была будто бы создана для окружающего пейзажа зимы и послевоенной разрухи. Особенно глаза её были к месту — почти такие, какими рисовали глаза офицеров Лие на плакатах — холодные-холодные. Только жестокости немного не хватало. Вместо неё была усталость, но её было совсем чуть-чуть. Её глаза, как ни странно, казались знакомыми.       — Скоро явится патруль, я вызвала, — как ни в чём не бывало, сказала лийка. — А нам лучше бы поскорее отсюда уйти.       Говорила по-звесски она чисто и без тягучего лийского акцента. И — знакомым голосом.       — Мири? — Вдруг поняла Викте. — Мирите ти Марианни?       — Не без этого. Привет. Но лучше не произноси эту фамилию, я сменила её после оккупации.       Бывшая одноклассница, неожиданно представшая в форме вражеской армии, уже уверенно уводила её от места разборок. Бандиты тем временем уже отстреливались от патруля лийской военной полиции, так что уходить можно было спокойно, хотя у Викте всё ещё дрожали руки. Несмотря на то, что в последнее время было страшно выходить даже на людную улицу в середине дня, она раньше никогда не оказывалась случайным прохожим в эпицентре боя. Она, конечно, не верила, что временное правительство само попросило оккупантов помочь с наведением порядка, его, скорее всего, заставили принять эту помощь, чтобы, опять же, заставить звесских граждан чувствовать благодарность к захватчикам, но, по крайней мере, они действительно помогали.       — Боялась, что лийцы тебя за одну только фамилию пристрелят? — удивлённо спросила Викте. Она не чувствовала осуждения или презрения — слишком привыкла сама выживать всеми доступными способами, но не верила, что из-за звесской фамилии и звесского отца у Мири могли быть реальные проблемы. В армию бы, наверное, не попала, да. Или она хотела в армию?       — Боялась, — Мири криво улыбнулась. — В начале оккупации в городах было всё на вид спокойно, но как только звесские солдаты далеко и криков не услышат, так у нас линчевали и за меньшее. Даже за слишком чистый звесский выговор как-то было, чтоб их. Потом-то мы порядок навели, конечно… Но трудновато, знаешь ли, спасать родину, когда родина хочет спастись от тебя.       И только сейчас Викте сообразила, и то, с трудом, что Мири имела в виду не оккупацию Звессы лийскими, а оккупацию Лие звесскими.       Значит, у них было так. Что ж. Нельзя сказать, что это неожиданно.       — Понятно.       — Ты куда шла? — деловым тоном спросила Мири.       — Я… домой, — ответила Викте. Нервно махнула рукой в сторону, в которую шла.       Всё-таки, это было слишком неожиданно. Да, в классе все знали, что Мирите имеет два гражданства, и сама считает себя патриоткой Лие. Мирите не скрывала этого даже в детстве, в начальной школе, когда её за это травили. Но, всё-таки, когда теперь она идёт рядом в форме армии Лие, когда она офицер Лие, и когда ей ничуть не странно и не неприятно быть захватчицей Звессы…       — Уже скоро вечер, и станет ещё опаснее. Почему ты одна?       — Так получилось, — сказала Викте. С мужем, который обычно её провожал (и от которого при этом толку было немного, разве что моральная поддержка) она с утра поссорилась, и посвящать в свою семейную жизнь лийскую захватчицу не собиралась. Они и в школе не особо дружили, так, сидели за соседними партами и общались друг с другом чуть чаще, чем с большинством остальных одноклассников.       — Я тебя провожу. Здесь правда не стоит ходить одной. — Не вопрос и не предложение, а строгое утверждение, почти приказ. Да уж, сразу видно — лийская командирша. Они всегда такие — не кричат, не указывают, но отказаться ты не можешь.       — А ты ещё что тут делаешь? — раздалось сбоку. Прямо не возвращение домой с работы, а встреча выпускников какая-то.       Что ж поделать, они с Анье после школы пошли в один университет, и сейчас работали в одном институте, только в разных лабораториях.       И сейчас будет противно. Встретились Мири и Анье, заговорили о политике, и сейчас будет скандал. Можно было бы сказать, что как в старые добрые школьные времена, но только что-то как-то совсем не смешно. И — тогда, в школе, когда Анье, никогда не бывавшая в Лие, доказывала, что сорок лет, которые Лие входила в состав Звессы, были для лийцев великим благом, и что лийцы ненавидят Звессу страшной ненавистью, а Мирите старалась улыбаться и разговаривать с ней цензурно — кто бы мог подумать, что этот вечный бессмысленный спор будет продолжен тогда, когда лийцы действительно будут ненавидеть звессцев и изощрённо мстить за всё: и за сорок лет первой оккупации, и за три года второй, выставляя уже свою оккупацию чуть ли не спасением Звессы и её народа. Кто бы мог подумать.       — Стою, — приветливо, но холодно-холодно улыбнулась Мирите. — Привет, кстати.       Она действительно остановилась, увидев Анье. Вежливо, но как-то угрожающе. Она тоже всё прекрасно помнила, наверное, даже намного лучше.       — Привет, — Анье вроде бы тоже вспомнила о приличиях, но сказала это совсем зло.       — Сегодня какой-то день неожиданных встреч. А остальные наши как? Выжили?       Мирите, пожалуй, слишком сильно изменилась.       — Да… из нашего класса все живы, — чуть печально улыбнулась Викте, не уточняя, в каком они все сейчас состоянии. Но Мири, похоже, было этого вполне достаточно.       — Как ты вообще можешь такое спрашивать? — немедленно вызверилась Анье. — Поиздеваться хочешь? Ты уже достаточно поиздевалась, так что можешь уже заткнуться.       — Я спрашиваю только то, что хочу узнать. Я могла бы посмотреть сводки и списки погибших, но так, согласись, чуть быстрее.       — У меня жених погиб, если тебе интересно!       — Сочувствую, — ровно сказала Мирите, не потрудившись добавить в голос ни капли участия и даже слегка улыбнувшись. — Хотя, на самом деле, совсем нет. Из-за таких, как ты, и началась война.       — Что?!       Эти слова стали шоком, наверное, для всех.       Мирите говорила очень спокойно и честно, и ей не было никакого дела до того, что о ней подумают. И эту фразу она тоже сказала честно.       — То. Вы — такие, как ты — умеете только говорить. Кричать, ругаться, просто трепаться… Но вы не умеете думать, и поэтому говорите лишь то, что в ваши головы вложили те, кого вы слушали чаще всего. Вы способны лишь разносить свои слова, поливать необоснованной грязью всех, кто с вами не согласен, и создавать всё больше и больше других таких же, умеющих лишь говорить, и говорить лишь только одно и то же. Вас надо убивать на месте, пока вы не успели открыть свой поганый рот. Потому что потом каждое твоё слово превращается в чью-то смерть, Анье.       Анье открыла рот. Закрыла. Побелела. Развернулась и побежала. Спотыкаясь, не разбирая дороги и не смотря вперёд. Мирите, в отличие от них, в своей Лие училась магии, а также была лийским офицером, и могла убить кого угодно на людной улице средь бела дня, и лийский патруль бы вежливо ей улыбнулся и убрал бы за ней тело. И все это прекрасно понимали.       — Пошли, — сказала Мирите.       Ну да. Это Анье всегда говорила гадости. Викте всегда молчала. Викте ни в чём не виновата.       Но — по улице навстречу быстро шёл Лешта, и она была спасена.       — Вон мой муж идёт. Он обычно всегда меня провожает, но сейчас он не смог вовремя.       — Хорошо, — Мирите снова улыбнулась. Эти улыбки уже начинали пугать. — Пожалуйста, выживи. Все выживите.       Она отошла на пару шагов, собираясь развернуться и уйти. Похоже, она не хотела продолжать импровизированную встречу выпускников ещё и общением с Лештой.       — Подожди. А… как тебя сейчас зовут?       — Мирите Майлоне. — Она снова улыбнулась. И вот теперь, вместе с пониманием, почему маршал Майлоне всегда казалась такой знакомой, пришёл наконец настоящий ужас. Но это был ужас не перед Мирите. Наверное, и её следовало бы бояться, но как-то не получалось. Получалось бояться лишь последних трёх лет и того, во что они всё вокруг превратили.       Мирите развернулась и пошла прочь.       Отчего-то было странно это читать.       Видений о том, как она попала в Веней, почему-то не было. Ну, или были, но мы не нашли. Продолжалось всё уже её взаимодействием с самопровозглашённым императором и венейцами.       — И что же нам всё-таки с этими уйцами потом делать? — с ноткой брезгливости спросил Лаое, наблюдая за подметающей пол девушкой.       От маленькой горной деревушки был день пути до соседней такой же и неделя — до ближайшего городка, от неё отличавшегося, впрочем, только размером. Поэтому даже сборщики податей, и те ленились заезжать дальше него, требуя, чтобы жители им сами всё привозили. Новых людей здесь не появлялось уже месяц, новых вейцев — уже больше года. Местные быстро выучили, что если привозить всё в срок и вести себя тихо, то всё будет хорошо, или, по крайней мере, без вмешательства властей. Поэтому они спокойно молились свои положенные восемь раз в день, праздновали свои странные запрещённые праздники и называли детей именами, которые в Венее нельзя было произносить. Эта Муриам, младшая дочь хозяина дома, могла спокойно ходить с бритой головой и вычерненным ртом, как и все незамужние женщины народа уйтуддинйу. Нравился ли ей и прочим жителям деревни подобный образ жизни, приезжие вейцы спрашивать опасались. Но самим им, считавшим себя цивилизованными людьми, такое не нравилось абсолютно точно.       — Ну, они же требуют автономии, — сказала Миэюй, оторвавшись от нового амулета.       — И что, дать?       — Дать. — Лаое посмотрел на неё с ярко выраженным сомнением. — Во-первых, ничего полезного на этих территориях всё равно нет, и в ближайшее время не предвидится. Во-вторых, сдержать обещание и правда надо, мало ли где ещё тебе их поддержка понадобится. Да и просто честным императором себя покажешь, народу понравится. Ну, то есть, автономия не понравится, — подумав, исправилась она, — но честность, выполненное обещание кому бы то ни было — всегда хорошо. Ты по-любому в проигрыше, но если не выполнишь — проблем будет несколько больше. И да, позорить империю своим образом жизни они тогда точно не будут.       Женщина критически оглядела амулет, добавила ещё один небольшой значок, замкнула плетение и надела на Лаое. Тот лишь смущённо и благодарно улыбнулся. Смущённо — в большей степени.       Муань Миэюй здесь вела себя как цивилизованная женщина Лие, а не как закрытые, сдержанные, томные и не поднимающие глаз девушки Венея, ходила устойчивой, твёрдой походкой, одевалась удобно, то есть, по здешним меркам, по-мужски, касалась кого хотела и не обращала внимания на реакцию окружающих. Многим здесь это было в новинку, казалось странным или неприличным, но вслух никто не комментировал. Лично Лаое просто смущался и немного нервничал, когда она оказывалась слишком близко или касалась его просто так… хотя, конечно, нервничал он примерно всегда. Миэюй тоже не очень любила к кому-то близко находиться и кого-то много трогать всеми частями тела, кроме рук, так что ей это не мешало.       — Империи всё равно будут нужны деньги, — подумав, не согласился Лаое.       — Империи будет нужно спокойствие. А уйтуддинйу точно постараются обеспечить нам обратное. Мы не должны давать им повода.       Лаое почесал переносицу, мотнул головой, ударился об стенку рогами и отдёрнулся обратно. Миэюй только усмехнулась и поправила ему подвеску на роге. Он смутился ещё больше.       — Ты думаешь, вообще нет шансов сделать из них что-то приличное?       — Я думаю, что они точно так же смотрят на нас и думают, можно ли сделать из нас что-то приличное. Если мы будем заниматься деланием друг из друга чего-то приличного, то мы никогда не добьёмся цели. Никакой. Я думаю, лучше оставить эти мысли и сосредоточиться на том, что сейчас важнее всего.       Лаое посмотрел на неё нечитаемым взглядом, вздохнул и ответил:       — Возможно, я просто не привык.       — Ну разумеется, — сказала она. — Привыкнешь. А дарёным солдатам в любом случае в зубы не смотрят.       Лаое фыркнул и вышел. Миэюй вытащила из коробки следующую мышь, одним движением отрезала ей голову и начала концентрировать энергию для нового амулета.       А Муриам понимала жоесинский диалект куда лучше, чем приезжие вейцы думали. Закончила уборку и пошла рассказывать отцу о сомнениях самого главного и словах его мудрого друга, которого с его тёмной магией надо бы ещё на змей с орлами натравить. Только одного Муриам понять всё не могла: этот полезный и мудрый друг — мужчина или женщина?       — Самопровозглашённый император Цзиньюэ действительно привлёк в свои армии народ уйтуддинйу, пообещав им независимость от Венея в случае победы. И он действительно скрывался в их горах, — сказал Тиоссанири.       — Насколько я знаю, — добавил Кстатей Кереньевич, — у венейцев и уйцев очень разные культуры. Венейцы на протяжении многих веков пытались заставить уйтуддинйу жить по правилам Венея, отказаться от своей жуткой религии и всё такое, но у них так и не получилось.       — Да видно, какие у них разные культуры, — фыркнула Вера.       Дальше были снова видения о сражениях. Потом было красивое и нежное видение о том, как император дал ей новое венейское имя.       — Какое имя ты бы себе хотела?       — Не знаю. Выбери на свой вкус.       У Лаое становится такое лицо, будто он собирается преподнести ей великолепный подарок. Он будто светится изнутри.       — Уже придумал, да? — с тихой обречённостью спрашивает Мирите. — Заранее?       Улыбка Лаое чуть гаснет, но не исчезает.       — Твоя проницательность не имеет границ.       — Насколько заранее придумал?       Лаое немного мнётся, говорит тихо:       ¬— Давно.       Мирите молчит. Лаое перестаёт улыбаться.       — И как же меня теперь будут звать? — спрашивает она наконец. В её голосе будто совсем нет эмоций.       — Муань Миэюй, — говорит Лаое.       Мирите Майлоне — или же ти Марианни — не отвечает ему ничего. Она и так понимает, что новая её фамилия означает «алая орхидея», а новое имя — «госпожа небесных высей». Она и так понимает, что такое имя он хотел бы дать своей императрице.       А потом — видение-ужас. К тому моменту войска императора уже почти захватили столицу Венея, Жоесин, но…       Миэюй честно не хотела никуда уходить. Она вообще не любила, когда происходит что-то важное, а её нет рядом. Но раз уж ты один из сильнейших магов восстания, то будь уж добр, оказывается, ещё и слетать обратно — разбудить проспавшего товарища, сволочь такую. Нет, она, конечно, узнала об истинной причине его неявки на финальный акт столь важного дела, но до этого искренне думала, что случилось что-то ужасное. Лаое тоже так подумал, вот и попросил её слетать, посмотреть и помочь, если надо.       Но помощи Юэшену не требовалось. Требовался хороший пинок и немного нецензурных воплей. Собрался он, правда, куда быстрее, но Миэюй на всякий случай поорала ещё. Один из лидеров, чтоб его…       Да, оправдания на тему «не знаю, что на меня нашло», «может быть, это сонное заклятие», «у чая был какой-то странный привкус» и прочее подобное блеяние она предпочитала не слушать. Было немного неприятно иметь дело как с ним лично, так и с такими людьми вообще.       Юэ, правда, очень быстро сообразил, что если оторваться от сумасшедшей громкой женщины и лететь далеко впереди, то будет только в ушах шуметь, и проявил такое рвение во благо революции, что Миэюй за ним еле успевала. И пришлось замолчать, чтобы не простудиться. Ходить охрипшей, ругаться с Лаое шёпотом и командовать войсками при помощи телепатии она точно не хотела.       Но когда они долетели…       Когда они долетели, Миэюй забыла всё, о чём только могла подумать. Потому что рисунок излучающей клетки, поставленной над площадью магами Собрания, как раз вспомнила. Недавно созданное заклинание против нечисти, почти прорыв в боевой магии, красивое и трудоёмкое. А главное — действующее и на людей тоже. Даже слишком хорошо действующее.       Накрываешь стаю вурдалаков и просто ждёшь, да?       Суки.       Чтоб их.       Надо порвать клетку. Порвать, порвать, ну же, любое плетение может чему-то поддаться, на любую нить есть лезвие, это первый закон любого вида магии, надо только это лезвие найти, она же многое может, она же одна из сильнейших среди повстанцев, она же может… А внизу перекошенные лица, а в ушах крики, а внизу вон кто-то пытается заколоться своим же мечом, лишь бы не было этой всепоглощающей боли, а она, Муань Миэюй, чудотворная победительница, одна из сильнейших, ничего сделать не может, никому помочь не может, даже боль их ужаснейшую разделить не может, не…       Юэшен закрыл её щитом от нити заметившего их мага Собрания. Отвесил хлёсткую, в нормальное время непоправимо оскорбительную пощёчину, но она почти не почувствовала боли, она не заметила, она пыталась разорвать плетение, но оно не поддавалось, но…       — Миэюй! — Ничего. — Муань Миэюй! — Пусть в жопу идёт. — Миэюй!!       Он что, не видит? Почему он не помогает?! Почему только защищается от магов Собрания? Почему он…       Он подхватил её, потянул за талию, попытался утащить, но она, гибкая от природы, извернулась, пнула, не глядя, он взвыл, а она продолжила рвать, но оно не рвалось, но наступила тьма, но…       Веру, кажется, замутило.       Да, это было оно — растворение по Глееву-тен Ульну. Собрание Венея подавило восстание именно так. Подождало, пока на центральной площади соберётся как можно больше мятежников, в том числе и сам император, подождало, пока они начнут штурмовать дворец… и всех… растворило.       История — очень кошмарная наука.       Но мы знали, что самопровозглашённый император Цзиньюэ каким-тот образом воскрес, и это немного смягчало кошмарность исторических знаний.       И после этого, после уничтожения всех сил восставших в Жоесине, Муань Миэюй из Венея бежала.       Леса, самим временем признанные непроходимыми, как будто расступались перед ней — за три дня пути (если так можно было назвать унылое шатание примерно в сторону заката) Миэюй даже почти не запачкалась. Дуракам везёт, что ли? Или в данном случае скорее покойникам? Живым… покойникам. Или даже не живым. Тем, кому до смерти осталось всего лишь найти эту смерть?       Миэюй смерти не искала. Не специально, по крайней мере. Миэюй хотела бы обрести хоть какую-то цель, чтобы назвать её смыслом жизни и смочь не ждать больше этой смерти. Но и её не искала. Она просто не знала, как. Она сбежала от ищеек Собрания, не придумав ничего лучше, чем забраться в леса Шаома, и шла всё дальше и дальше от центра страны, вроде бы в горы, хотя не знала наверняка, ищут её или нет.       А дальше…       Как сказать. Идти было хотя бы осмысленнее, чем сидеть на одном месте и плакать. Или чем понимать, что плакать она больше не умеет.       Ощущения были как после победы в Лие.       Удивляться было нечему, и Мирите это прекрасно знала.       — Леса Шаома — это аналог Подрожных лесов с той стороны? — уточнила Вера.       — Да, — сказал ей Тиоссанири.       Дальше были видения о гражданской войне в Богоси — о войне против царя Веденея, в которой участвовал и мой отчим, и, как неожиданно выяснилось, Юлий с Теаном. Ну и Кстатей Кереньевич на стороне Волота, разумеется.       Когда всё прочитали, не по себе стало всем.       — Это кошмар, а не биография, — сказал Теан.       — Это кошмар, а не противница, — сказал Юлий.       — Я даже не знаю, что тут можно сказать, — сказал Тиоссанири. — Это кошмар.       Ксатей Кереньевич промолчал. Хотя он наверняка был знаком с ней во время гражданской войны.       Вера тем временем читала ещё какое-то видение и хмурилась.       — Что там у тебя? — спросила я.       Вера протянула его мне.       — Кажется, скоро в столице что-то произойдёт… — сказала она.       — Это измена! — заорал Волот.       Схватил тяжёлый дубовый стул и со всей силой швырнул в Мирею.       Стул, естественно, не долетел. Рассыпался прахом прямо в воздухе. Прах тоже не долетел — просто исчез, как будто его и не было. Госпожа Марская не только не вздрогнула, а даже не изменилась в лице — всё также продолжала смотреть своими пустыми непроницаемыми глазами, и прочитать её взгляд было невозможно. Но ей однозначно было плевать на всё то, что ей Волот скажет и прокричит, что в её сторону кинет. Хоть он её казнить прикажет — она с такими же пустыми глазами уничтожит хоть всю столицу.       Ему вдруг сделалось не по себе. Вспомнилась тут же и истерика Лени — мол, приблизил к себе истинное чудовище. Тогда он думал: дурная ревнивая баба. И заткнул её оплеухой.       А теперь…       Я не могла с Верой не согласиться.