Общество для мёртвого музыканта

Наш учитель английского языка и литературы мистер Грин — мужчина лет пятидесяти пяти с небольшой проседью в волосах и седой козлиной бородкой — просто страшный зануда. Постоянное чтение нотаций о том, как правильно вести себя во время молитвы, за столом и прочее, прочее вымораживает меня до жути. Но по крайней мере, с ним можно найти общий язык, в отличие от других учителей. Скажи ему, что хочешь поговорить о «Бостонском чаепитие»*. На те вам: лекция на весь урок. Хочешь обсудить зарождающийся кинематограф — смотрим «Огни большого города»* с его комментариями. Но только у таких компромиссных уроков есть маленький изъян: сочинения. Ох, до чего же я ненавижу их писать. Это самое отвратительное, что когда-либо придумывало человечество. Серьезно. Можно придумать сотни тысяч различных тем и один хрен, напишешь несусветную белиберду, которая интересна будет только проверяющему учителю. Остальным, как и тебе, данная работа вообще не упёрлась. Да и сам процесс писания — очень сильно вымораживает, поскольку ты сидишь, полностью сосредоточенный. В тебе закипает кровь и другие человеческие жидкости и ты пытаешься что-то из себя выдавить путное, чтобы учитель не докопался. Так, выговорился — можно продолжать Сегодня он нам поставил целую лекцию о музыкантах рок-н-ролла. И, самое что удивительное, все слушали внимательно. Даже Марлон, который обычно занимался на его уроках чем-то отвлечённым. Рассказывал он это всё оживленно и даже добавлял частичку своих воспоминаний из молодости. Так час лекции, который должен был быть посвящён «Поющим в терновнике», превратился в целый рассказ о том, как Америка восьмидесятых годов переслушивала с упованием голос Короля* и просто визжала, когда видела на сцене Мика Джаггера*. А тема сочинения такая: Если бы вы были музыкантом, то в каком направлении вам больше хотелось творить? Согласен, тема интересная, но писать…фууу. Хотя об этом говорит человек, который сейчас ведёт свой дневник. Really nigga? Сегодня за обедом, увидел как Гейб отобрал у одного из младших порцию пудинга. Да уж, крутой. Ничего не скажешь. Зато хотя бы отдал его Клем. Я внимательно наблюдал за этой ситуацией и заметил, что как только ушёл Гейб, она сразу его вернула. Вау! А у неё есть сострадание. Это похвально. Сегодня у нас была опять физкультура, где мы решили сыграть в бейсбол. Игра выдалась очень потной. Но зато я смог обыграть самого Гарсию. Словил на себе взгляд Клем, говорящий мне: «Мы ещё покажем». Вообще мне было удивительно, как такая прекрасная девушка может общаться с таким человеком как Гейб. Но всё же на моих рассуждениях играет первое впечатление. Может быть, Габриэль действительно хороший человек, а му… То есть, уродом выставляюсь я. Увидим. Сегодня решил провести свободное время в компании парней за фортепиано. Они с удовольствием согласились меня послушать. Я был безумно рад тому, что: Во-первых, починили фортепиано. Во-вторых, у меня появилась родная мне публика, чью критику я могу слушать с удовольствием, поскольку она честная и направлена на улучшение моих качеств. Как только мы собрались в кабинете мисс Киншер, я сразу сел за инструмент и только собрался играть, неожиданно в нашу необыкновенную компанию (Я, Марлон, Аасим, Митч, Омар и Вилли) добавилась ещё Броди. Конечно, мы сначала повозмущались, зачем нам здесь девушки. Но Марлон настоял на том, что она никому не будет мешать. После ещё к нам добавились Соффи, Минни и Вай. Да уж. Публика что надо. Но я спокойно продолжал играть. Я был как в трансе. Я улетел в мир музыки. Мои пальцы не стучали, а плясали по клавишам этого дивного инструмента. Я остановился на мгновение и вдруг спросил: — А может быть, споём что-нибудь? Просто так. Многие подхватили эту идею. Даже Аасим, которому в детстве медведь на ухо наступил. Я решил сыграть одну из песен, которую мы как-то разучивали на уроках музыки — «То, что я чувствую внутри»*. И как понеслось. Каждый забыл просто о своих делах. Казалось, что мы потеряли счёт времени. Мы были сквозь него. Нас всех унесло. Мы даже не заметили как наступили сумерки, а за ними постепенно начала приходить тёмная ночь. Но до того мы не заметили, как впервые за этот год начал тлеть густой малиновый закат. Мисс Киншер всё это время сидела за своим письменным столом, попивая какой-то странный чай (он у неё был всегда голубой). Она не стала включать свет, а просто затопила небольшой камин, чтобы создать приятную домашнюю атмосферу. Но вскоре пришёл сам директор, который сказал, что уже пора закругляться. Очень редкое явление было видеть самого мистера Коула — высокого, белобрысого, широкого человека в обычный период интернатской жизни. Он всегда появляется только на утренних службах и уроках, в качестве преподавателя биологии. А после исчезал. Непонятно куда. Но тайна всех директоров школ, которая навсегда останется для нас загадкой. Как только все разошлись, ко мне подошла мисс Киншер и сказала: — У вас чудно получается петь вместе. Игру немножечко я бы тебе подтянула, а так получается очень хороший церковный хор. Таких сейчас очень мало. Я поблагодарил её и пошёл в комнату, чувствуя закипающий испанский стыд. Надо же было додуматься такое ляпнуть: церковный хор. Кто сейчас вообще ходит в церковь? Как мне кажется, там уже давно всё не так. Даже современный мир уже навязал там свои устои. Я не удивлюсь, если там есть священники-геи. Честно, хотелось бы с таким встретиться. Просто даже интересно, чтобы мне такой священник сказал. Если с основными всё понятно: они встречают тебя фразой «Во имя отца и сына, и святого уха», — вроде так это звучит, плюсом тебя ещё покрестят, то священники-геи по-любому покрестят меня своим фирменным жестом и скажут: «Боженьки мои! Выглядишь потрясно!» Ну да ладно! Идя мимо женского коридора, я видел как в одной из комнат горит свет, а оттуда еле доносится звук чего-то душещипательного. Похожего на тихий плач. Я бы с удовольствием постучался, чтобы узнать, что там происходит, но не стал испытывать судьбу. А то ещё обматерили почём зря, причём те, кому ты хотел помочь. Добравшись до комнаты, я увидел сидящего за столом Марлона. Он вовсю строчил что-то на бумаге. Когда я спросил его: что это? Он ответил: — Да так, ерунда. Просто решил попробовать что-нибудь написать, пока мысли есть. Строчил он до двух часов ночи, а после лёг на кровать и заснул. Я подошёл к столу, взял листок и увидел, что набрасывал стихотворение. Он пытался окунуться в творчество. Причём его стихотворение идеально ложилось под мою сыгранную, новую мелодию. И тут меня осенило. Мне почему-то тоже захотелось немного пописать. Я до сих пор продолжаю, что-то писать. Я весь погружён в стихосложение. Марлон уже вовсю похрапывает, а я решил, что продолжу сочинять песни дальше. Это было интересно и даже забавно. Однако тексты получались слащавыми и даже детскими. Но я не сдаюсь. И экспериментирую. И только одна мысль у меня вертится в голове: мы создадим не только песни, но свою собственную группу.