Общество для мёртвого музыканта

Я, постепенно сходящее с катушек, сознание Джека! В последнее время задумался, что же такое фиаско. Почему это слово неожиданно попало в нашу жизнь? Вот казалось, живёшь спокойно, ничего плохого не помышляешь, а тут… БАЦ! Выходит какой-то необъяснимый финт от судьбы. И на твой вопрос: «Что за хрень произошла?» Она отвечает: «Это фиаско, братан». Да уж каламбур глупый! Но всё же только он в голову и лезет после нескольких дней пребывания в карцере. Уже четвёртый день я сижу здесь и не могу понять, как произошёл такой поворот событий. А ведь главное, так всё…хреново начиналось. Во-первых, я не спал всю ночь после вечеринки. Надо было всё-таки послушать свой внутренний голос. Я ведь не хотел туда идти, но ребята уломали. Конечно, глупо сваливать на других свою же вину, но почему-то любой человек с рождения привык причислять себя к лику святых и считать, что сделанные им грехи, совершаются по вине других. Такой вот парадокс! И я, к сожалению, не исключение. Но тут скорее виновато ещё и пойло, которое было мной поглощено на этом «празднике жизни». А ведь по сути, я добился там своей цели: я напился. А ведь действительно, кто я такой, чтобы не пить? Хочу — пью, хочу — не пью. Вот захотелось мне опрокинуть бокал, другой. Пожалуйста! Да и тем более это самое гуманное решение, которое можно было сделать там. И всё-таки, тот, кто создавал поговорки, был наверное патриархом дзен-буддизма, поскольку только он мог объяснять коротко весь трындец, произошедший с тобой в жизни. И к моей ситуации он бы сразу подобрал поговорку: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Но тут скорее ещё и на губах. После того как Гейб хорошенько огрел меня, я почувствовал на себе несколько десятков недоуменных взглядов. И где-то в этом океане глаз, мелькали взгляды моих друзей и её. Я не слышал ругани, я не слышал звуков недоумения. На тот момент я вообще как будто потерялся в этом мире. Всё поплыло, стало безобразным и просто, как говорят многие экономисты, потеряло товарный вид. Всегда знал, что под алкоголем я веду себя неадекватно, но обычно в рамках приличия. А тут вот так неожиданно внутри меня кобель вскочил, хотя Клем этого даже не хотела. Теперь мне кажется, что наши небольшие пакости друг другу были лишь детскими шалостями. А измена парню, да и открытое домогательство — это причуда, которое пришла с возрастом и переросла в глобальную катастрофу для нас обоих. Гарсия меня теперь точно ненавидит, а Клем и подавно. Чёрт! Почему моё нытьё превращается в какую-то исповедь! Почему-то захотелось встретиться с ней. Извиниться что-ли за своё поведение. Да и не только из-за этого. Почему-то именно её образ успокаивает меня после пережитых воспоминаний. Конечно, это было ошибкой! Но что случилось, то случилось. На данный момент, пока листаю страницы дневника и делаю запись за записью, я ощущаю, поглощающую меня печаль. До сих пор в моём неугомонном разуме находится Клем. Я мечтаю любить её, превозмочь все эмоциональные и сексуальные страхи. Быть только с ней. Схема «альфач» разрушается. Теперь у меня появилась цель. Быть с Клем, во что бы то ни стало. Но надо это сделать очень аккуратно, чтобы не испортить чьих-нибудь чувств. Так что-то я отвлёкся от описаний... Короче, с вечеринки мне пришлось экстренно эвакуироваться. С пьяными ногами, непонимающим взглядом и кровоточащим носом. Я зашёл в комнату, заткнул нос ватой, сделал запись и лёг в кровать. Но глаза не смыкались до самого подъёма. Краем уха слышал как ветер бьётся в окно, скрипят половицы и тяжёлые шаги подвыпившего Марлона. Почему подвыпившего, а не пьяного в стельку? Ответ сокрыт выше. Как он рассказал утром, постепенно Гейб начал выкидывать с вечеринки и моих друзей, поскольку они все были на моей стороне и даже при таких подношениях не хотели поддерживать сторону итальянца. Да и вообще, под утро появилось чувство, что просыпаться вообще не нужно было. Вот просто проснулся и сразу задал себе вопрос: «Нахрена?». Марлон ещё дрых, а я пошёл в душевую. Сделав всё процедуры, я уже собирался пойти на утреннюю молитву, как неожиданно меня за руку схватила мисс Фолдридж: — К директору, живо! — прошипела она. Господи, что я натворил! Неужели Гарсия побежал жаловаться директору, что его игрушку поцеловали и начали присваивать другие? Или Клем нажаловалась, что до неё домогались. Короче, я не знал, что думать. А потому лениво поплёлся в кабинет директора. Идя по коридору, заметил Дака, разговаривавшего с Гейбом. Тот улыбался как Чеширский кот и бубнил что-то про себя. Кажется, тогда я уже догадался, за что меня вызывают в кабинет, и кто был на меня доносчиком. Как оказалось, прав я был только на счёт доносчика. Вообще, надо сказать, что директорский кабинет выглядел красивее и эстетичнее, чем все помещения в этой дыре вместе взятые. Рядом со столом директора располагались два огромных кресла, причём спинки были настолько высоки, что понять кто там сидит не представлялось возможным. Стоило зайти внутрь, как меня встретил мистер Коул. Серый от злости. Ноздри у него раздулись, а виски начали наливаться алым оттенком. Он открыл рот, и на меня полился ушат грязи. А после, когда ругань подошла к концу, начал объяснять за что меня сюда вызвали: — До нас дошли слухи, что ты проводишь сюда запрещённые вещи. И ладно, это было между вами, но младших зачем на это подначивать. Я стал отпираться. Говорить, что понятия не имею о чём он говорит. — Не лгите мне, мистер Сулейман! Мы знаем, что вы вчера организовали алкогольный вечер в комнате у мистера Гарсии, без его же согласия. Все напитки, сигареты и прочая дрянь были куплены на ваши деньги. Тут я вообще обалдел. Меня обвинили в том, что я не делал. Я, конечно, не бочка с порохом, но чувствовал, что больше в спокойном тоне говорить не смогу. — Я этого не делал! — Не лгите, мистер Сулейман! Это было найдено в вашей комнате! Он поставил на стол небольшой пакет, в котором лежали несколько банок пива и распечатанная пачка презервативов. — Даже сейчас вы будете отрицать свою вину?! — Да. И если бы я знал, что вам нужны шарики, я бы взял на три размера меньше! Язык мой, враг мой. Мистер Коул надулся как жаба(жаль ему никто соломинку не мог вставить в нужное место). Он подошёл ко мне и дал такую мощную оплеуху, что у меня до самой ночи горела щека. — Я не потерплю в свою сторону дерзости. Мы с сегодняшнего дня ставим вопрос о вашем исключении из школы! Внутри меня всё окаменело. На мой вопрос, куда же я пойду, он строго произнёс: — Пока в карцер. За пьяные выходки и ваши незаконные контрабандистские действия, вам полагается полторы недели, но учитывая, некоторые обстоятельства, то вы будете сидеть там четыре дня. Без возможности выйти наружу и контактировать с окружающими. Можешь взять с собой две вещи. Через час вас проводят в карцер. На этом всё! Нутром я желал свалить из кабинета, но тело меня не слушалось и не хотело двигаться с места. Руки начали трястись, а глаза непроизвольно моргать. — Пошёл вон! — взревел директор, топнув ногой. Я сразу подорвался как раб с плантации. Меня всего дёргало, сердце гулко отбивало чечётку. Я привык к карцеру, но отправка на такой срок и по ложному обвинению воспринималась очень странно. С предельным отторжением. И вот теперь я сижу здесь и думаю, что теперь всё измениться. Один раз у дверей терся Марлон, и украдкой сообщил, что скоро всё будет на мази. А также передал от Вай, какой я идиот. Какая неожиданность, не правда ли?! Больше всего поразило, что друзья остались со мной. После всего того, что произошло между нами, они бы давно намылили лыжи от меня. Я ведь такой идиот. Кстати, сейчас на ум пришла мысль, что люди замечают свою козлинность только тогда, когда что-то потеряли. Вспоминая моменты с отцом, я начинаю понимать, в кого я таким уродом уродился. Отец не был идеальным человеком. Это мы с мамой видели прекрасно. Конечно, он любил нас. Если бы хотел от меня избавиться, то не нянчился со мной и не давал мне денег на нужды, но всё же можно признать, что мой отец — настоящий эгоист. Я бы его назвал любителем личного счастья. Он стал часто ездить по командировкам. На его счету постоянно пропадали деньги. Куда он их тратил, мы не знали. А после мама нашла в кармане его брюк чек из ювелирного магазина. Покупка на сумму две тысячи долларов! Но ни одно украшение из чека, у мамы так и не появилось. Они стали часто ссориться. С утра до вечера из гостиной доносились крики. Я как маленький цыплёнок, что недавно потерял маму, забивался в угол и молил о том, чтобы это всё поскорее закончилось. Но это продолжалось постоянно и без перерывов. А в конченом итоге, они подали на развод, а меня упекли сюда. Мама больше не поддерживает со мной связи, а отец, хоть и настоящий козёл, но до сих пор проявляет ко мне заботу и внимание. Пусть и по-своему, но всё же… Достало! Больше не хочу копаться в этом. И без того мне плохо. И скучно, и грустно! Карцер напоминает чем-то клетку для лечения душевнобольных. Только вместо мягких, покрытых тканью, стен — огромные, серые и обшарпанные стены. Причём исписанные всякими фразочками и палочками вдоль и поперёк. По этим стенам можно было составить целый цитатник. Тут даже кто-то измерил себя, а после написал следующее: «Ты должен быть такого роста, чтобы поцеловать мою задницу». В карцер разрешили взять только две вещи. Я по тупости своей захватил только дневник и ручку. И теперь, только моя потрёпанная тетрадка является моим собеседником. Да и вообще дневник помогает не сойти с ума. Я пишу здесь всякую белиберду, даже несколько стихов накропал о своей «нелегкой» судьбе. Играю сам с собой в крестики нолики, да и просто черкаю. Черкание меня успокаивает. Но всё же эти стены так давят на меня, что мысли сгущаются в одну вязкую невкусную кашу. Кажется, что тебя всё задавит и загонит в ущелье безысходности и ненависти (привет, Эдгар) Короче, оставлю тогда всё до завтра! А то уже и глаза слипаются. P.S. За окном до сих пор шумят. Да и прохладно как-то. Похоже, впереди меня ждёт ещё одна плохая ночь. (Конец записи. Точное время неизвестно)

***

(Продолжение записи: 03/16 17:00) Вот сижу сейчас я снова в своей комнате и постепенно перевариваю всё произошедшее. День выдался довольно необычным и, я бы даже сказал, странным. Начну с того, что мой арест закончился раньше, чем я предполагал. Поздно ночью послышались какие-то шебуршания за дверью. После в дверь начали тихонько стучать. Мысли приходили различные, начиная с моего освобождения учителями, которые решили судить меня сейчас, заканчивая моим освобождением руками Гарсии, который решил добить меня окончательно. Мол, нет тела, нет дела. Стук прекратился. Послышался звук открывающиеся двери. Напряглось всё до минус бесконечности. Дверь открылась, и на пороге я увидел… — Здоров, арестант! Скучаешь? — тихонько произнёс «обладатель дохлой кошки на голове». Сказать, что я тихонько проматерился на Марлона, значит сказать ничего. Тут скорее была смесь из страха, гнева и радости при встрече моей любимой и знакомой морды. Как оказалось, ребят недавно вызывали на ковёр. Отчитывали по полной программе за то, что не доложили на доставку запрещённых товаров. Дали наказание в виде дежурств на кухне и тому подобной мелочи, что привыкли называть «исправительными работами». Во время уборки вахты сторожа, Марлон нашёл ящик с запасными ключами, в котором находился ключик и от моей дверцы. И сегодня вечером, якобы прогуливаясь, он стянул его. До чего же удачливый сукин сын! — Оголодал, небось? Пойдём проветримся! Стало так непривычно! Я на три дня забыл, что такое свобода. Ноги были ватные, поскольку по карцеру не особо походишь, да и размяться было делом нелёгким. — Я надеюсь, ты не разучился лазать. Просто все вещи на часовне. Слов не было. Были одни эмоции. Марлон затащил меня на самых вверх часовни, где были припасены несколько бутылок с содовой, пару бутербродов и небольшая пачка сигарет. — Ну что ж, добро пожаловать на наш скромный огонёк! На воздухе с меня слетело всё напряжение. Стоял жуткий холод, отчего у меня зуб на зуб не попадал. Марлон тоже не особо тепло оделся, но почему-то делал вид, что мороза нет. Он протянул мне сигарету и я с жадностью закурил. Клубы дыма вылетали из меня, как из паровозной трубы. То есть, постоянно и с какой-то отталкивающей вонью. Было понятно, что сигареты не самого лучшего качества, но всё же мне приятно было курить хотя бы такие. Спросив, придут ли другие, он ответил, что нет. Он сам решил никого не звать. Просто провести время со мной. За время нашей беседы Марлон поделился со мной многими моментами. А поделиться было чем. Во-первых, школа перестала напоминать тот ранний аристократический приют, которой была раньше. Теперь она больше напоминала психиатрическую больницу или даже тюрьму. Жёсткий надзор за всем и вся. Хулиганы начали наглеть ещё сильнее. Адекватных людей становится всё меньше. Во-вторых, человек из-за которого всё изменилось. Гейб. Он стал местным доставальщиком вещей. Так как со мной потерялась связь, а нелегальщину достать неоткуда, то все обращались за помощью к Гейбу. Так он получил хорошие связи и власть над ребятами в интернате. Как только зашла про него речь, Марлон не отказал себе во фразе «А я говорил тебе, что не нужно с ним ссориться!». Я лишь послал его в задницу. В-третьих, стал действовать жёсткий закон по комендантскому часу. Кого засекут, предупреждение или наказание. Три таких предупреждения и до свидания школа. Но по крайней мере, одну радостную новость он мне сообщил: наша группа продолжает жить, даже без пианиста. Ребята перед сном собирались в кабинете мисс Киншер и репетировали какую-то одну из песен, либо каждый разучивал какие-то моменты. Группу не закрывают по той причине, что она действительно развивает в нас хорошие качества. И директор это одобряет. Но самое обидное, что Клем перестала посещать эти репетиции. По слухам, она разочаровалась в нашей деятельности. Я считаю это неправдой. По-любому ей запретил «собственник». Так мы просидели практически всю ночь на крыше часовни. Пили содовую, курили и разговаривали о жизни. Марлон делился со мной всем, что с ним произошло за последние дни. Причём с такой экспрессией и блеском в глазах, что невольно блестеть начало и у меня. Не помню кто это сказал, но мысль заключалась в том, что у каждого человека есть своя планета. То есть его мысли, характеры, тараканы и прочее, что открыто только ему, хранится именно в этом потаённом мире. И, следуя по этой астрономической карте, мы натыкаемся на тех людей, которые интересны тебе, лишь в каком-то одном аспекте. С Марлоном всё было по-другому. На его планете, словно по вспышке фотоаппарата, происходила смена ориентиров, вкусов и целей. Словно его миром занималась определенная каста богов. Одни отвечают за добро, другие за зло. Какие-то умирают, какие-то продолжают менять его мировоззрение на мир. Однозначно можно было сказать, что одна из богинь, меняющая его мировоззрение это образ Броди. Вот сто процентов всех своих зубов даю! Этим мне и нравился Марлон. Он классный парень. Тот, который может поддержать в трудную минуту. И который знал, практически, всё на свете. Если бы я был девушкой, точно бы отдался ему. Постепенно над лесом показалась розовая полоса. Скоро приближалось утро. Марлон сказал, что сейчас начало рано рассветать (тогда было три часа ночи). И мы решили ещё несколько минут до моего заключения, что-нибудь поделать. Решили немного поиграть.Мы расставили бутылки из-под содовой на какие-то коробки и стали в них кидаться. Бросали мелкие камешки. Но не особо разбирая в темноте, что я беру, в руке оказался хороший камешек, которым запросто можно было проломить голову. Кинув его со всей дури я выбил сразу три бутылки. Вот она сила! Марлон тоже решил попробовать и кинул так мощно, что заряд пролетел мимо цели и улетел куда-то очень далеко. Где-то послышался звон разбившегося стекла. У Марлона и меня перехватило дыхание. Единственную фразу, которую мы оба смогли произнести вместе и сразу: «Вот дерьмо!». Собрав быстро остатки нашего ночного жора, мы начали спускаться с крыши. Уже слышался громкий лай Рози и громкие шаги сторожа. В коридоре доносился раздражённый бубнёж мисс Фолдридж. Мы старались бежать тихо. Мне казалось, что меня уже вот-вот поймают и вовсе посадят на месяц. Быстро добежав до нужного места, Марлон меня закрыл и сам убежал в неизвестном направлении. А я мигом забрался на койку и натянул покрывало по горло. Мощный прилив адреналина и приятное чувство того, что последний день моего заключения так скрасили, были необычными и классными. Я закрыл глаза и пытался представить, что я сплю. В итоге, все попытки провалились, поскольку уснул я по-настоящему. В верхней одежде и в обуви. Когда меня разбудили было ещё довольно рано. Нет знаю точно, который час, но в общем не так поздно. Меня разбудила мисс Фолдридж, сказав, что сейчас все находятся на молитве, а мне велено пойти в комнату, привести себя в порядок и идти на урок. После меня должны были вызывать на разговор к директору. Вернувшись в свою комнату, я переоделся, забрался на кровать и влил в себя остатки содовой, которая у нас осталась со вчерашних посиделок. Ощущения от всего были несколько нейтральные. Кругом было тихо. Даже из соседних комнат не доносилось ни звука, словно мир замер от того, что великий преступник вышел на свободу. Хотелось курить. За окном светило так, словно сейчас был не март, а пик июльской жары. Пыль виднелась везде, даже на моей сальной подушке. Комок грязного белья лежал возле кровати Марлона, как памятник холостяцкой жизни. И опять мысли сгустились в неприятную кучу. Почему-то было плевать на всё: группу, отношения, оценки и даже на карьеру музыканта. Скоро меня должны были вызвать на ковёр директора. Там решится моя судьба окончательно. Но почему-то хочется верить в лучшее. Всё-таки мистер Коул знает меня очень давно и упасть в его глазах я просто не могу (Да, конечно) Просто потрясающее, Луис! Тебя обвиняют в том, что ты не делал. Все друзья, кроме одного, отвернулись от тебя. Наступают экзамены. Совершеннолетие. Только девственность держится мёртвой хваткой за меня. Видимо, с ней я не расстанусь никогда. От таких мыслей, почудился запах затхлости помещения, от которого меня невероятно тошнило. Думал недолго. Резко в мозгу нажали на кнопочку «off» и я выключился. Спал недолго; кажется, было часов девять, когда я проснулся. Разбудил меня звук резко открывающиеся двери. Я поднялся и сел на кровать. На пороге стоял Марлон: — Ты чё тут сидишь? Урок скоро начнётся и тем более, люди хотят видеть своего героя. То ли это была ирония, то ли он, действительно, говорил правду, я не понял. Быстро взяв учебные принадлежности, которые лежали на столе, я отправился в класс химии. В кабинете были практически все, кроме компании Гейба. Даже Клем не было. Все делали вид, будто меня не замечают. Оно и лучше. На задних партах сидели: Вай, Минни, Митч, Соффи, Аасим и Омар. Мы с Марлоном пошли к ним и все со мной мигом поздоровались. Особенно парни, которые хоть и рады были меня видеть, но чувствовалось, что после моего заключения, что-то изменилось в их укладе жизни. — Знаете, что я скажу, — начала Минни, — не нужно пытаться осуществить свою мечту. Пусть всё и остаётся на кругах своя. — Почему? — спросил Омар. — Потому что, мы как хотели, поехать на выходных в город, купить нужные вещи, а также некоторое оборудование, да и просто расспросить Джеймса о том, когда нам можно будет выступить, — произнеся свою тираду, её глаза не шелохнулись и смотрели только на меня. — Я уже извинился… — Луис, ты урод и мудак. Только, что это меняет? — иронично подметила Вай. — А вас то, за что наказали? — За соучастие, — сухо произнесла Минни. — Посчитали, что мы помогали тебе в доставке нелегальных вещей, а также умолчании твоей тайны. — Нас довольно жестоко наказали, — сказала Соффи. На минуту мне показалось, что её глаза не были наполнены грустью. Словно ей даже нравилось то, что их наказали. — До конца месяца без выездов. Причём наказали не только нас, но и всю параллель. Видно, всё-таки Гарсия тебе не по зубам. У него есть связи и он быстро выкрутится, а на тебя уже надежды не будет, — сказал Омар. Я не вытерпел. — Слушай! Не усугубляй ситуацию. Ну погорячился с кем не бывает! — Не со всяким бывает! — сказал Аасим, — вот почему-то даже я не полез сосаться с Клем, хотя после тебя это повторить многие хотели, из-за чего ей пришлось уйти. — Да и зачем было директору грубить? — Он сам виноват! Гарсия про меня наврал. Почему я должен это терпеть? — Однако, все согласимся, что шутка про гандоны зачёт, — пытался успокоить всех Марлон. — Это да. Но было бы прикольней, если сказать кому-то из учительского состава, а не директору, который хочет тебя отчислить, — сказал Аасим. — Да я понимаю, что сказал не так, но... — Да всем известно, что у тебя язык в жопе, чего ты ещё хотел, — добавил Митч. — Да и не только язык. Послышались тяжёлые шаги и в класс вошла компашка Гейба. Рядом с ним шла Клементина. — О, — как обезьяна заорал Гарсия, — смотрите, какого отпустили. На свободу с чистой совестью! Да, Сулейман? — Представляешь. Удивительно, пока меня не было, вся школа превратилась в зоопарк. Вот крыс начали разводить, причём ещё и лживых. — Закрой рот! Сам виноват! — сказал Гейб. — Ах да, совершенно забыл, что у крысоподобных приматов нет мозгов. Так что… Внезапно наш диалог оборвался и тяжелой поступью вошла химичка. Массивная женщина. Центнер девственности, гордо носящий фамилию Уайт. При введении диалога её голова постоянно тряслась как у чихуахуа. А вместе с головой и дряблые складки плоти под подбородком и вокруг шеи. Казалось, что тряслось всё тело, кроме волос, которые были словно приклеены клеем к её дрожащей голове. А говорила она пискляво, но когда надо было гаркнуть, тут уж наступало время в панике закрывать уши. Даже тонны штукатурки, наложенные слоями на кожу, не могли скрыть подступающей старости образовавшихся морщин. Свиные глазки прожигали каждого учащегося, который занимался своим делом на уроке. Вот такая дюдюка барбидокская! Урок шёл не спеша. Время скукоживалось очень медленно. Все слова, сказанные учителем, были как назойливые мухи, что кружили у твоих ушей и не давали тебе нормально поспать. Неожиданно по громкоговорителю оглушающе раздалось: — СУЛЕЙМАН К ДИРЕКТОРУ! СУЛЕЙМАН К ДИРЕКТОРУ! Отлично! Только на свободу с чистой совестью вышел, как сразу наказывают заново. Просто идеальный закат моей творческой жизни. Неторопливо я пошёл к двери. Идя по коридору, представлял, что меня ожидает. Либо расстрел, либо окончательный позор и вынос меня под фанфары из этой богадельни. Подумал даже, что будет, когда отец узнает о моём исключении. Мать уже мне на помощь не придёт, а значит только военная академия, где из меня выбьют всё, что я так люблю и сломают во мне личность. Зайдя в кабинет директора, я ступил в амбре табачного дыма. Причём, я бы ни с чем не спутал этот запах. Это были кубинские сигары. Очень элитная марка, которая с одной затяжки уносила тебя в далёкое далеко. — А, мистер Сулейман, прошу! Мы вас заждались, — сказал он добродушно. Как самый настоящий дальний родственник, который помнит о тебе всё, а ты только о его существовании. Вообще с самого начала меня смутило это слово. Мы. В кабинете сидел только он. Может он как Голлум, а под столом у меня сидит «его прелесть». Но всё оказалось хуже. Сев в кресло, я посмотрел на соседнее и чуть не обомлел. В другом кресле сидел отец. Его орлиный нос, несколько поседевшие волосы на висках и строгий прожигающий взгляд. В нём было собрано всё от природы, чтобы люди сразу понимали, с каким страшным человеком имеют дело. Он смотрел то на меня, то на директора. Отец не перебивал, лишь изредка задавал вопросы насчёт моей жизни в интернате. Мистер Коул, как налету, рассказывал, что в последнее время я учудил. Даже последний проступок, в котором я не виновен, он описал в деталях и заявил, что школа не поддерживает такое и меня нужно исключить. Но отец резко встал и спокойно произнёс: — Если вы вызвали меня только из-за этого, то мне нечего вам сказать. И не вижу повода для исключения. Я понимаю, если он стал заниматься музыкой и пропускать учёбу. Или вовсе ленился и ничего не делал. Но мелкие шалости, которые тут вытворяет каждый… Я не вижу смысла продолжать эту беседу. Извините, но моё время дорого. По телу побежал холодный пот. Его глаза резко столкнулись с моими: — А с тобой я ещё разберусь! Мы с мистером Коулом словно проглотили языки. Затушив сигару, отец поправил костюм. Поблагодарил мистера Коула (зачем-то) и ушёл, не проронив ни слова.