***
Прикрыв за собой дверь, что отделяла его от полнейшего безумия, Феликс медленно скатился по ней, схватился за горло толстовки и потряс ее, потому что стало невыносимо жарко. Он не верил в то, что сейчас произошло. Почему-то именно сейчас дыхание сбилось, сливочная кожа покрылась бугорками маленьких мурашек, а зрачки расширились, да так, что стали похожи на две огромные черные дыры. Уголки губ сами собой поползли вверх — случилось то, чего он так хотел. Это правда случилось. Это не было сном или одной из его фантазий. Никогда бы Феликс не подумал, что его настоящий поцелуй произойдёт именно сегодня, именно в такой интимной обстановке. Будто бы он был главным героем самой клишированной дорамы в жанре «мелодрама, романтика», который выбрал подходящий момент для признания в любви. Но, чёрт возьми, какой ещё момент подошёл бы ещё лучше? Феликс и так сомневался, и так много надумывал себе, собираясь сделать это ещё во время перезаписи баллады, но мозг специально передал эстафету чувствам, когда оба кружились в медленном танце. И Ли казалось это таким правильным. Настолько, что он не выдержал и потянулся вперед, сметая все преграды на своем пути. Ему же не показалось, да? Сонбэ ответил на его поцелуй, хоть и ничего не сказал насчёт чувств, ведь так? Да кому нужны эти чёртовы слова, когда существует прекрасный язык тела. А ещё язык Чанбина. Жалко только, что до более «взрослого» поцелуя у них не дошло. Феликсу хотелось бы попробовать, но он правда думает, что испортил бы столь чудесный момент отсутствием должного опыта в этих вещах. Он и целовался неловко, как только сонбэнним его не оттолкнул? У него ведь губы такие… нежные, немного суховатые и покусанные, но безумно притягательные. Поцелуй продлился совсем недолго, хотя Ликсу он казался буквально вечным, но после окончания явно захотелось ещё. И ещё, и ещё. Много-много раз. Попросить Чанбина, чтобы научил, и потом целовать самостоятельно, чтобы чувствовать эту нежность бесконечно. Могут ли они повторить этот опыт? Значит ли всё это… что они теперь вместе? — О боже… боже, боже, боже! — затрепетал при этих мыслях Феликс и схватился за собственные щёки. Они буквально горели, а сердце не слушалось, прыгая то комом в глотку, то глубоко в пятки — у Ликса не оставалось в голове ни одной свободной мысли, кроме Чанбина. Он у него буквально в подсознании, в подкорке мозга. Отпечаток его поцелуя застыл на персиковых, немного распухших губах, и Феликс коснулся их двумя пальцами. — Я никогда больше не буду мыть рот… Или хотя бы до того момента, когда снова не получу поцелуй! Я никогда не думал, что целоваться настолько приятно… Только разговор с самим собой мог хоть как-то решить проблему его нескончаемых чувств. Или разговор с кем-то, хотя мог ли он поведать кому-то о своих чувствах к сонбэнниму? Будет ли правильно рассказывать о том, что их отношения вышли на новый уровень? Лучше уж промолчать лишний раз, чтобы избежать проблем. Насколько их взаимность была правильной в рамках лейбла? Разве кто-то вроде пидинима или того же Хон Джисана мог одобрить это? Ли же не дурак; он вчитывался в контракт помногу и точно осознавал, что трейни нельзя вступать в отношения. Наверняка особенно с коллегами по работе. Чанбину же нужно поддерживать имидж образцового айдола и продюсера; был ли Феликс для него обузой? Или же… старший готов был бороться за их отношения? Он же для Ликса всё делал. Парень чувствовал заботу и поддержку, чувствовал, насколько же Чанбин обхаживает его по сравнению с другими. Ликс не ощущал и малой капли притворства в его словах. Продюсер единственный называл его корейским именем. Позвал его как «Хэнбокки», пока они были в студии. Сказал, что Феликс милый, хоть потом и начал славно и неловко сдавать назад. Он назвал его красивым во время снегопада и совершенно не собирался за это извиняться. Чанбин хотел это сказать. — У меня всё не в порядке, — схватился за волосы Феликс и тут же забегал по залу. С собой у него не было ни свежего полотенца, ни бутылки с водой, ни желания сейчас тратить время на тренировку. И зачем он ляпнул такое? С такими мыслями и правда ни уснуть, ни станцевать. — Спокойно. Спокойно. Надо держать себя в руках. Ничего такого не произошло, мне нужно сосредоточиться… — У-у-у, вижу, что наш Ликси сходит с ума от подготовок, — вдруг послышался голос из дверного проёма, и Ликс очертил его безумным взглядом. — Уже сам с собой болтаешь? — Д-Джису, — выдохнул он и попытался прийти в себя. Девушка вальяжной походкой прошла вглубь и протянула ему полотенце, которого как раз не доставало. — Глаза так выпучил, — усмехнулась она. — Только что с улицы? У тебя волосы потные, не видно, чтобы ты тут занимался. Ещё и без воды. Феликс протёр лицо махровой тканью, и веснушки его стали видны ещё четче. — Я гулял, — кратко заключил он. — А ты тут что делаешь? Ты же в другом корпусе живёшь, поздно ведь. — Сегодня услышала, как Хон тебя на пару с Чанбином-сонбэ отчитывал, — присела на пол Джису, и Феликс повторил за ней. — Случайно. Не думай, что подслушивала. Мне показалось, что вечером тебе будет нужна чья-то компания. Я сомневаюсь в том, что кого-то может порадовать истеричный продюсер. «Меня уже и так сегодня порадовали, и не представляешь, насколько». — Ничего, — закатил глаза парень и поправил толстовку. — Я спокойно принял критику. Он в чём-то был прав. — А почему он в итоге так взъелся на тебя? — наклонила голову Джису. — Из-за… любовной баллады, — протянул Ликс и тут же залился краской. Снова в голове начали нарисовываться сами собой картинки с его поцелуем в разных ракурсах, как это показывают в дорамах. Вот что значит — «прислушался к подруге». — Он сказал, что она скучная. — Погоди-погоди, ты что… — охнула Джису и снизила тон голоса. — Ты мне говоришь, что реально написал ее?.. Ту самую, о которой я тебе говорила? Феликс кивнул, и у девушки дернулась мышца на щеке. Возможно, он бы и не заметил в ней такого незначительного изменения, если бы не опустившиеся уголки губ и потускневший взгляд. Ликс нутром чувствовал, что что-то здесь правда было нечисто, и реакция Джису предусматривает явно плохое, но он не успел и слова сказать, когда она продолжила: — Как же ты быстро, — она показалась понурой только на долю секунды — сейчас на ней снова засветилась улыбка, но только почему-то до боли натянутая. — Я думала, ты с этим затянешь. — Во мне было много вдохновения, поверь. Я как сел за нее, услышал инструментал, и меня унесло! Я, наверное, никогда не писал что-то так, будто бы у меня зависимость. — Я тогда вообще ничего не понимаю, а почему Хону не зашло? — нахмурилась Джису. — Я считаю, искренность — основа для любого трека. Особенно, если он про любовь. Песня более живая получается! «По себе же знаешь, Джису», — подсказало ей сердце, и Чхве содрогнулась. — Да и я о том же ему говорил! — вспыхнул Феликс. — Он твердил, что ему нужна «индивидуальность». Что он получится проходным, и я его брать в альбом не должен. — Ну и что? Ты придумал что-то? Феликс хотел сказать что-то, но будто язык проглотил. Только сейчас появилось чёткое осознание, что этот трек выйдет совместным. И не с кем-то там — с Чанбином, в которого он до беспамятства влюблён! Возможно, это было странно, но Ликс посчитал, что было бы отлично представлять себе о том, как они объявят о своих отношениях этой песней. Но это всего лишь глупые мечты. Только желания без фундамента. — Решил, что сделаю его совместным. — Оу, серьёзно? А не думаешь, что тогда… ну, из него признания не получится? — тут Джису щёлкнула пальцами и удивленно подняла брови. — Стой-стой… или она уже знает про то, что этот трек про неё?.. — Да, зна… Боже. Точно. Феликс ведь так был увлечён признанием и поцелуем, что забыл сказать Чанбину главное. Этот трек он правда написал про него! И он обязан знать об этом, во что бы то ни стало. Не зря же Ликс так старался и защищал его перед продюсерами, не зря отстаивал честь своей искренней любви. — Точнее, нет, — сглотнул он наконец. — Она пока не в курсе… И на самом деле я не знаю, как об этом правильнее сказать. Видишь ли, он… она безумно дорога мне. Я чувствую, что мы, как бы сказать… мы сделали большой шаг навстречу друг к другу. Мы больше общались последнее время, а последняя наша встреча была переломной. Я думаю о том, чтобы выбрать подходящий момент и остаться наедине, чтобы точно разъяснить, что между нами на самом деле и чувствует ли он… она, — Феликс говорит сбивчиво, взахлёб и с ошибками. Язык заворачивается, потому что дело касается очень важного этапа в жизни трейни, — то же самое. И подарю эту песню на Рождество. Неважно, что будет дальше — если я сделаю это, то пути назад не будет. Сейчас уже… его нет. — Ты, видно, так сильно влюблён, — дрогнул голос Джису, и Ликс с подозрением на неё посмотрел. Похоже, она не выглядела особо счастливой при разговоре о таких личных темах. — Ох, прости меня, — вдруг встряхнулся Феликс и положил ей руку на плечо. — Я совсем заговорился о своих чувствах. Я даже на тебя внимание не обратил. — Что?.. Ты о чём? — У тебя всё в порядке? — обеспокоенно наклонил голову парень. — Ты зашла в зал такой весёлой, а сейчас… Как будто тебя что-то беспокоит. Или тебе неловко… говорить на такие темы? — Боже, что ты, — отмахнулась Джису. — Нет, конечно не неловко. Всё в порядке, я просто задумалась. — Тогда… что насчёт тебя? — М-м? — Ты влюблена в кого-то? У Джису сердце совершило кульбит. О подобном ее, похоже, никто никогда не спрашивал, разве что подружки-одноклассницы со старшей школы, когда весь обед трещали о парнях с параллели. Она таких разговоров всегда избегала, да и вообще не засматривалась на кого-то в таком плане. Возможно, максимум сосед по парте в Канаде, когда ей было десять. Феликс смотрит с таким неприкрытым любопытством, и Чхве становится стыдно — Ликс ведь доверяет ей сейчас самые потаённые уголки своего сердца, делится сокровенным, а она будто непробиваемая стена. Стоит себе без окон и дверей — не знаешь, что за ней, а ведь хочется взглянуть хотя бы глазком. Джису уверена, что Ли хочет между ними самой откровенной дружбы. — Да. — Правда? Влюблена? — Да, я очень люблю одного человека, — кивнула Чхве и поджала губы. — Но это невзаимно. Я это знаю. — Э-эй, о чём ты? Я уверен, что ты даже не спрашивала у него ничего, — толкнул ободряюще в плечо помрачневшую подругу Феликс. Она только ещё больше вжала голову в плечи и хмыкнула. — Он очень весёлый и милый, — вздохнула девушка. — Отзывчивый. Даже, думаю, сейчас до меня недосягаемый. Возможно, немного своеобразный, но мы уже стали родными за всё то время, что провели вместе. Но я знаю, что ему нравится другой человек. Я уверена в этом, Феликс, — и она тоскливо улыбнулась. — Погоди, только не говори, пожалуйста, что ты втрескалась в нашего Джинни? — закатил глаза Ликс, и Джису вздрогнула. — Это же не он, правда? Боже, Джи, если это правда Хёнджин, то лучше забей на него, правда. Он тот ещё фрукт, я не первый год его знаю. Ещё ни разу не видел, чтобы он подолгу на кого-то засматривался. Особенно, он сейчас в группе, куда ему с отношениями? Да и ты тоже… — он перешёл на шепот. — По секрету, ты достойна намного большего, чем Хёнджин. Он слишком драматичный! — Эй-эй, хватит! — заливисто засмеялась Чхве. Феликс точно смог поднять ей настроение. — Какой там Хёнджин? Не думай даже об этом! — Фух, я рад, что ты не скатилась так глубоко! — Я бы не стала рушить нашу дружбу втроём… своими чувствами. Сердце снова ёкнуло. Будто серые вороны сейчас каркают ей в уши, сидя на плечах: «Поздно, поздно, уже слишком поздно!» — Я помню, это Джинни сказал, — задумался Феликс. — Если ты серьёзно отнеслась к этой фразе, забей. Никакая дружба не может разрушиться из-за чувств к кому-то из нас. Слушай, ну особенно к Хёнджину! Зная его, он всё в шутку переведёт и забудет, если невзаимно. — Эй, говорила же, что не Хёнджин это! Щёки всё краснели и краснели, ведь тот самый человек был ещё ближе, чем думал Феликс на самом деле. Так близко, что даже сейчас можно дотронуться, просто вытянув руку. Хотелось не только дотронуться — пройтись пальцами по толстым корочкам воспоминаний на полках в голове, задумчиво взглянув ещё раз в его томные, кофейные глаза, наполненные счастьем. А потом снова услышать от своего сердца: «Тебе ли не знать, каково это — писать песни про любимого». Где-то там уже давно пылилась одна из них: «Сердце я тебе хочу открыть так долго, Но для меня «мы» где-то в темноте. Придётся снова удержать мне сладостную ломку, И растворюсь я в твоей томной хрипоте. Хотела бы общаться я побольше, Те времена поистине растрогали меня. Передо мною ты. Стоишь, ослабив ношу И тянешь полотенце. Ты — мой дом, семья».***
— Что тебе не нравится в этой идее, хён? «Нет-нет-нет, только не так! Это мой единственный путь, чтобы сблизиться с Джисоном! Если сейчас мне снова откажут, то он снова начнёт меня игнорировать». — Всё, Хёнджин, — от начала и до конца, — дёргает носом лидер группы, сложив руки у себя на груди. Хёнджин напыщенно морщится и обиженно фыркает в сторону. Зал общежития показался ему в данный момент очень нагроможденным и совершенно нелепым — это происходит у него всегда, когда начинается спор с лидером. Возможно, спасал ситуацию только голос в голове. «Вот брюзга. Вечно, как что придумаю, тут же отвергает», — он настойчиво продолжает толкать задницу Хвана вперёд, чтобы тот не посмел сдаваться. Сам предложил, сам согласился. Теперь нужно растрясти Гониля, что сложного? А сложно всё. Подготовка к сингловому камбеку, новые съемки очередных шоу и чёртово расписание. Продыха сделать не выходит, поспать нормально — тем более. Нутром Хёнджин чувствовал, что с его загруженностью идея правда будет провальной, готов был сейчас услышать это и от лидера, но, к сожалению, стремление к Джисону было намного сильнее. — Ну правда, хён, подумай, от чего ты хочешь отказаться! — Хёнджин, я сейчас предельно серьезно, — напрягся Гониль. — У нас забот по горло, сам же знаешь — фотосессии, запись, съемки на реалити. И это вершина айсберга. Когда ты собираешься между всем этим готовиться к сольному дебюту? «Так и знал, что скажет. Хён просто пипец какой предсказуемый». — Ну… подвинем парочку, ничего не случится. Мы же не резиновые, — покрутил прядь длинных волос на пальце Джин. — К тому же мы даже заводили на эту тему разговор, ты и сам говорил, что когда-нибудь мы должны будем улететь в сольное плаванье! Гониль устало потёр переносицу и тихо чертыхнулся. Хёнджин действительно в душе был маленьким ребёнком без твёрдого стержня и чёткого понятия о ситуации. — Не знаю, чем ты тогда слушал, но, Хёнджин, это не только я… «На моё мнение ты уже давно положил», — хотел добавить лидер, но вовремя себя остановил. — …это пидиним не одобрит. Все твои внезапные наваждения никогда хорошим не заканчиваются. — Но ведь это тоже хорошо повлияет на продвижение, — надул губы Хван. — Присмотрись, разве это не круто? Ты же сам знаешь, хён, по рейтингам журналов самый популярный участник я, без обид. Так решили фанаты, почему бы не порадовать их? Они рады видеть моё лицо везде. Почему ты не против, когда я иду фоткаться на обложки? — Хёнджин, нам бы сначала как группа продвинуться, — раздраженно вздохнул Гониль, пытаясь держать себя в руках. — Если хочешь светить личиком везде — шёл бы в сольные артисты. Ты забываешь о том, что мы как минимум бойсбэнд, и кроме тебя есть ещё Хёнджун, которому и так дают мало партий, и Сынмин, которому уделяют мало экранного времени, и остальные ребята. Они как и ты хотят выделяться. — Почему ты взваливаешь на меня то, что Хёнджун-и и Сынмин-и менее популярны? — возмутился Хёнджин. — Я в этом не виноват! — Я не говорил, что ты виноват, Джин, — кладёт ему на плечо ладонь Гониль. — Просто… ты часто думаешь только о себе и забываешь, что мы, в первую очередь, команда. Ты делаешь то, что хочешь, и это часто сказывается на нас. То, как ты подогнал к нам Феликса на концерт сонбэ, ничего не сказав мне, — тому яркий пример. Ты не думал о том, что ставишь под удар всю группу при полном провале. Я узнал об этом ровно на месте, Хёнджин, это Джуён и Чонсу разбавили обстановку и убедили Ликса, что всё в порядке. — Гониль, он мой друг, как я мог ему… — Я и не прошу тебя ему отказывать, я пытаюсь донести тебе другое, — смягчается лидер. — Я говорю, чтобы ты… думал обо всех, а не только о себе. Я понимаю, что ты хочешь этого сольного дебюта, нам всем этого хочется. Просто пойми, что мы сейчас не на том уровне. С нами соревнуются очень много популярных групп, до которых ещё расти и расти, нам нужно показать самих себя и доказать, что мы стоим того, чтобы быть замеченными. — Ну и что ты хочешь этим… «Дошло. Чёрт…» — Ты… не хочешь, чтобы нашу группу знали только по тому, что там есть Хван Хёнджин, я тебя правильно понял? Повисло молчание. «Хёнджин, спокойно, только без лишних эмоций», — вдруг зазвенел его голос в голове снова. Нижняя губа предательски дрогнула — осознание пришло только сейчас. Хёнджин действительно много выделялся. И своим шумным характером, и интересной внешностью, и количеством экранного времени, которое ему давали как ведущему рэперу, главному танцору и вижуалу. Он был для них сразу всем, и одновременно затмевал остальных. Даже сейчас, когда Джин просил разрешение на сольный дебют, он не хотел этого в полной мере. Он хотел угодить Хан Джисону и быть с ним ближе. И это была самая эгоистичная для Хёнджина идея, которую он мог бы предложить. — Хёнджин, — прикусил нижнюю губу Гониль, когда увидел тусклое поблёскивание в чужих глазах. — Конечно я не это имел в виду. — А что тогда, хён? — Я просто хотел… — Хён, ты же ясно выразился, — резко выпалил Хёнджин и тут же спрятал виноватый взгляд в прядях свисающих на щёки волос. — Я сам не замечаю того, как бываю для тебя обузой, да и для всех, б-блять, я просто… Я не знаю, почему я… — Ох, прости меня. Я не хотел принизить твоё значение в группе, Джинни, — лидер слабо улыбнулся, осторожно его обнял, и Хёнджин уткнулся ему в плечо. — Я хотел, чтобы мы были сплочённее. Иногда бывает трудно уследить за всеми. Мне хочется, чтобы каждый из вас показал свои сильные стороны как в командной работе, так и в индивидуальной. Ты очень талантливый, Джинни, я верю, ты сам это знаешь, и можешь иметь право на собственный выбор. Извини, если ты усомнился в своих способностях из-за меня. — Это ты меня прости, — робко выдохнул Джин, всё ещё чувствуя неуверенность и дрожь в своём голосе. — Я правда думал всё это время только о себе. Даже… даже сейчас. Я правда часто не вникаю в то, что ты хочешь донести. Я не единственный участник, я должен понимать это. У меня в голове просто так много всего в последнее время вертится… Не знаю, как и справляться с этим. — Ты о чём? Хёнджин хотел промолчать, но внезапно резко выдавил из себя: — Я хотел поработать с Джисоном-сонбэ, потому что испугался, что он возненавидел меня за то, что я отказался быть сольным исполнителем! И снова драматично спрятался в чужом плече. — Эй, ты на самом деле такой глупый? — потрепал его по голове Гониль, и тот закатил глаза. — Он взрослый человек, Хёнджин, не думаю, что он стал бы на такое обижаться. По-моему, ты очень перегибаешь, не думаешь? — Ну знаю я, знаю! — отцепился от лидера Хван и потёр переносицу. — Знаю, что это глупо. Просто последнее время наши отношения казались натянутыми. Ну вот я и согласился с ним поработать… Не знаю, о чём думал. «Просто это странное притяжение, будто мы всю жизнь были связаны… Я не хочу его терять. Не хочу терять дружбу с сонбэ». — Так, — выдохнул Гониль. — Хёнджин, я ведь надеюсь, что ты понимаешь, что такие вещи нельзя делать, просто потому что «тебе надо сблизиться с кем-то». Ты должен здраво принять решение о том, нужен ли тебе сольный трек или нет. Иначе ты всех нас можешь крупно подвести. Хёнджин кивнул, а затем задумался. «Нужен ли мне сольный трек…» — встал у него в голове вопрос, и Хвану потребовалось время, чтобы дать ответ. С одной стороны, это правда — он хотел возобновить те тёплые отношения с Ханом и решить разногласия. Джисон был тем человеком, который дарил ему комфорт наравне с Джису и Феликсом. Нет, этот комфорт был… выше в духовном плане, что ли. Никогда Хван ещё не чувствовал такую гармонию рядом с кем-то, как он это ощущал вместе с продюсером. Они, помнится, понимали друг друга с полуслова, и Хёнджин мог, бывало, думать, что они разделённые в детстве братья. Только сейчас он потихоньку стал понимать, что на самом деле между ними было очень много различий. Хван простой в принятии решений, легкомысленный, не обладает должной серьезностью во многих планах. Джисон же — «закрытая книга» со своими тараканами и мыслями. Он может подшучивать над младшим сколько влезет, может в шутку флиртовать и смеяться, а потом ни с того, ни с сего начать избегать, не объясняя причин. Это и напрягало. Это и привлекало. Но что насчёт работы? Неужели музыка, танцы и всё то, что хотел обуздать Хёнджин несколько лет назад, вдруг стали для него всего лишь посредником между ними? Причиной, чтобы завоевать внимание, а не воздухом и смыслом жизни? Правда ли Хван готов был пренебречь тем, что он так любил, чтобы быть ближе с Джисоном? Почему он вообще стремился быть ближе с Хан Джисоном? Хёнджин хмыкнул. Нет. Он трудился всё это время не ради того, чтобы эгоистично полагать, что его дело — это всего лишь скрепляющее звено между ним и продюсером. Он волновался за их дружбу вместе с Джисоном, волновался за него самого, но это Хан должен быть мостиком между Хёнджином и судьбой — стать айдолом. Что было крепче: связь музыки и артиста или связь Хан Джисона и Хёнджина? — Да, — вдруг отпрянул от собственных мыслей, покраснев, Джин. — Да, я хочу записать сольную песню. И дело не в Джисоне, хён, я думаю, я хотел это давно. — Точно? Ты в этом уверен? — Да, правда уверен. — Тогда, — протянул лидер, — у меня для тебя есть вариант. И Хёнджин не хотел, чтобы этот вариант выпал у него из рук, когда он был совсем близко. «Связь меня и музыки крепче», — мысленно отвечает на вопрос Хван, не собираясь подводить мемберов и Гониля. «Мимо», — кольнуло тут же сердце.***
Удивительные существа — люди. Мы даже не задумываемся о том, как постепенно перенимаем привычки близких нам людей, повторяем за ними, считая, что чужие действия чем-то оправданы и являются самыми правильными. Иногда это происходит намеренно — мы пытаемся подражать кумирам, любимым людям, чтобы они нас заметили. А иногда совершенно спонтанно, да ещё и уверяя самих себя, что нам это несвойственно. Вот так и думал Чанбин, когда заметил, что его коллега Джисон игнорирует тех, кто ему некомфортен, и стал игнорировать Феликса после произошедшего. Не то, чтобы Чанбину младший стал некомфортен — если бы мог, он бы продолжал общаться и даже сделал шаг ближе, предложив встречаться. Но его мозг совершенно так не считал. В следующие дни он буквально бормотал ему в самое нутро: «Избегай. Молчи. Обойди. Скажи, что тебе пора. Уходи. У тебя есть дела». Возможно, это было жестоко со стороны Со, но он действительно подчинялся, пытаясь избегать не только разговоров, но и зрительного контакта. Феликс всё ещё существовал, занимался хореографией, придумывал свои, но для Чанбина жизнь поделилась на моменты «до» и «после». И во все моменты «до» Чанбин поместил все свои счастливые воспоминания и запер под ключ. Он старался о них не вспоминать, старался забыть, потому что знал, что если подумает об этом ещё немного, то точно сойдёт с ума и специально разыщет Ликса, чтобы признаться ему в чувствах. Он уже переступил черту — делать было нечего. Было две крайности: либо Чанбин поддаётся искушению и начинает отношения на свой страх и риск (при этом нарушая обещание Чану и совершая ту же ошибку, как тогда с Минхо), либо Чанбин делает то, что разобьет Феликсу сердце — расторгает их дружеские обещания навсегда. Коллеги не танцуют вместе под снежным укрытием зимы. Коллеги не целуют друг друга отчаянно вопреки всем запретам. Коллеги поддерживают сухие рабочие отношения, занимаясь музыкой вместе и заканчивая общение, когда конечный продукт готов. Феликс такой же трейни, как и все остальные, но Со не может принять это даже сейчас. Для него он маленькая звёздочка в иссиня-чёрном небе. И всегда, всегда будет таким. А что насчёт Феликса? Был ли он так взволнован отрешённостью Чанбина? Думал ли об этом? Часто ли хотел подойти и спросить напрямую, не решался? — Чанбин, ты слушаешь? — будит его знакомый голос, немного встряхивая за плечо. Со вздрагивает. — Всё в норме? Снова задремал. Он долго уже плохо спит — с самого первого дня после начала периода «после». Сколько уже прошло? Пять дней? Неделя? Две недели? Нет, точно не две недели, ещё же не Рождество. Продюсер потерял счёт времени в безумном аттракционе страданий. Его почти все перестали узнавать: ходит с этими большущими мешками под глазами, в которые можно уже картошку складывать, весь такой хилый, совершенно никакущий. Если раньше в нём было хоть что-то отчасти напоминающее старого и живого Чанбина, то сейчас все надежды на его возвращение разрушились в пух и прах. Никто не знает, что во время работы Со Чанбин снова вспоминает пьянящий поцелуй на сухих губах и гложет себя за это. — А? Да-да, я слушаю, — кивает болванчиком продюсер и встряхивается, выпрямляясь вдоль спинки стула и сжимая мышку посильнее. — Ну и что я говорил? — поднимает брови Чан. Чанбин молчит и делает вид, что пытается сосредоточиться в работе на компьютере. — Ты же не слушал. Чанбин лениво моргает и пытается уловить суть сказанных только что слов. — Чанбин. Может, поговорим? Старательно пытается не обращать внимания — что-то бормочет себе под нос, нервно постукивает ногой по ножке стула, однако, чувствует чужой взволнованный взгляд на себе. «Чан хочет помочь, почему ты совсем не можешь заставить себя раскрыться хотя бы ему?» — спрашивает сам себя продюсер, как тут голос в голове отвечает ему по-другому: «Ты ведь боишься, что Чан осудит тебя?» Боже, только не это. Только не так… «Он против того, чтобы ты влюблялся, ты его подвёл. Ты подвёл Чана, а ведь он всё делал для тебя. Что ты скажешь ему? Что поцеловал трейни? Что снова заставил его волноваться? Он не поймёт тебя, Чанбин, смирись, ты сам виноват во всём». — Эй, Бинни? — осторожно кладёт ему ладонь на плечо Бан, пытаясь успокоить. Чанбина всего чуть ли не трясёт. — Я уже несколько дней подряд вижу тебя таким… Ты можешь мне довериться. Что произошло? «Нет, ему нельзя довериться. Нельзя. Он снова возьмёт на себя твои проблемы и ошибки». — Всё окей, я просто мало спал, — криво улыбнулся Чанбин и протёр глазницы пальцами, забыв про уже давно растёкшуюся тоналку. Она хоть как-то могла скрыть его усталость. — И сейчас вымотался тоже. Извини. Работал правда много… … над текстами о Феликсе в своей тетради. — Эй, ну не несколько дней подряд же ты не спишь по ночам? — придвинулся Чан, психологически пытаясь уломать Чанбина на нормальный ответ. Он знал, что тому действительно нужно выговориться, но не знал, на какой счёт. — Чанбин, ты не должен заставлять себя работать в моём режиме. Ты знаешь, ты всегда можешь прийти ко мне за советом. Я всегда вижу, как ты берёшь всё на себя и потом выгораешь. Мы все через это проходили. — Знаю. И знаю, что могу тебе довериться. «Не могу». — Не волнуйся. «Умру, но никогда не скажу». Чан промолчал. Что-то здесь было явно нечисто, но разгадать эту загадку старшему было не под силу. Со не раз закрывался ото всех, справлялся с проблемами самостоятельно, но в итоге с треском проваливался и вёз за собой целый вагон забот пострашнее. Тревога опустилась на его плечи. Бан хотел, чтобы всё было спокойно и без лишнего драматизма, но каждый из работающих здесь постоянно пускался во все тяжкие и в итоге занимался самобичеванием. Уследить было невозможно, угадать дальнейшую цепь развития событий — тоже. — Как знаешь, Бинни, — вдруг устало ответил он. — Но… правда. Я предложил. Если ты почувствуешь, что тебе нужна помощь, обращайся к нам с Джисоном. По-моему, мы уже достаточно близки, чтобы знать о друг друге в мельчайших подробностях, ха-ха-ха. — Да, ты прав. «Мы совсем далеко, Чан. Я уже на той стороне, откуда нет пути назад». — Пойди отдохни сейчас. Тебе это жизненно необходимо, Бинни, — похлопал старший напоследок Чанбина по плечу. — Я доработаю сам. Тут в принципе не так много осталось. Со устало кивает и молча отклеивается от насиженного места. Ему было о чём подумать в следующие одинокие секунды, когда он вышел из студии и устало похлопал себя по щекам. Вымотан, раздавлен и сокрушён — три слова, которыми можно было бы описать состояние Чанбина. Ему бы поспать дня три подряд, отлежаться или сходить к психологу, но он думает, что справится и сам. Уже невпервой. Уже который раз Со приходится жертвовать самочувствием ради кого-то. Из-за кого-то. Нет, Чанбин точно страдает сам из-за себя. Это именно он не смог вовремя удержаться, не смог углядеть за своими и чужими чувствами. Продюсер должен был заниматься треками, а не наблюдением за стажёром. Расхлёбывать приходилось теперь выгоранием и опустошением. Но ведь Со должен совладать с собой, так? Ему уже двадцать шесть, он далеко не тот ребёнок, который пришёл десять лет назад в компанию, полный амбиций и желаний. Чанбин понимает, что к чему, что ему делать, правда? Если бы понимал, то не обернулся бы, проходя рядом с лестницей, когда услышал разносящуюся эхом по коридорам мелодию трека. Она была из зала. Там мог заниматься кто угодно, но почему-то Чанбин свято верит в то, что там Феликс. Хочется его увидеть в действии. Хотя бы так, одним глазком. Бин погибает без него, погибает из-за этого щемящего чувства в груди. Он не должен. Нет, не должен. «Ты не можешь бросать его в неведении, Чанбин», — эхом раздается голос в голове. — Я не могу сказать ему правду… — шепчет Со, когда сквозь ненависть к себе перебирает ногами по ступеням наверх, оказываясь прямо по коридору к открытым дверям зала. Он слышит скрип половиц, слышит отдалённо понятные слова трека Ликса. Стажёр сейчас там. Тренируется, наверно, усиленно готовится. Нижняя губа у Чанбина заметно дрожит, когда он медленно приближается и когда его виду открывается мелькающая блондинистая макушка младшего. «Ты и правда здесь». Чанбин не знает, что ему сказать. Он, похоже, в курсе только того, что ему нужно уходить. Если они заговорят, то он снова впадёт в крайности и скажет что-то нехорошее. Он не сможет сказать то, что должен. Это выше его сил. Сказать, почему они не могут быть вместе, не раскрывая деталей отношений с Минхо, выше его сил. Со не сможет оправдать тогда свой порыв в виде ответа на поцелуй. Феликс такой красивый. В танцевальном зале прохладно, горит всего лишь одна жёлтоватая потолочная лампа, и при её свете Ликс прекрасен. Его плавные, отточенные наизусть движения такие завораживающие. Он такой молодец, он столько старается. У него спина с футболкой, видно, совсем мокрые от пота, пряди чёлки прилипают ко лбу, грудь часто вздымается, изменяя складки на одежде. Натуральная красота такого Ли Феликса обворожительна. Сколько ещё эпитетов придумает Чанбин, прежде чем заметит, что музыка затихает? Ли придерживается руками за колени, теребит волосы и собирается, видимо, идти на повтор, когда краем глаза замечает фигуру в коридоре. Со пятится назад. Ему надо уходить. Нет, бежать. Ему страшно, продюсер безумно боится того, что Феликс посмотрел на него и приоткрыл влажные губы. У Со в глазах отчаяние, у Ликса — восхищение и радость. Какой раз Чанбин убеждается, что этот мальчишка точно влюблён в него. — Ч-Чанбин-сонбэ! — улыбается он. Так мягко, нежно, ласково. Чанбин не был достоин этой улыбки. Ликс солнечный, отзывчивый, такой настоящий, в отличие от продюсера. В Со остались лишь гниль и страдальческие строчки. «Твои эмоции ко мне несправедливы, Не должен ты так близко быть со мной. Прости, я не достоин быть тобой любимым, А ты не можешь быть моей мечтой…» — Ох, Вы… пришли со мной позаниматься? — продолжает Феликс, ожидая, когда Чанбин зайдёт в зал, но потом не выдерживает и сам тянет его за рукав толстовки. У Со вся жизнь перед глазами проносится: Ликс снова касается его. — Ну же, чего как столбом стоите? Бин молчит. Сердце болит, очень сильно. Тело пронизывает холод и спазмы, которые подобно ледяному колу впиваются глубоко в кишки. Всё то, что делал для него Феликс, вдруг стало противным и чуждым. Чанбин понимал, что это неправильно. Давать Ликсу надежды на что-то с самого начала было неправильным. Феликс краснеет так смущенно, опускает голову, то и дело мнётся на месте, будто хочет что-то сказать. Чанбин немного рад тому, что они почти одного роста — ему не нужно смотреть на него сверху вниз, он бы не выдержал. — Я был так взволнован… — Он выключает тихо играющую музыку. В зале открыта форточка, вот почему, наверное, здесь так холодно. Или это Чанбину настолько страшно, что на затылке волосы шевелятся и по коже мурашки проходят. — В последнее время я так много занимался танцами, мы с Вами… даже не разговаривали толком. И не занимались треками. Надеюсь, я не растерял ничего за это время. А Чанбин будто язык проглотил. Стоит столбом, ничего не замечает перед собой, кроме Феликса. Он разговаривает так свободно. Наверное, рад тому, что случилось. Счастлив. Почему он так счастлив? Что означает это «счастье» для Бина? В какой момент ему суждено прочувствовать это тоже? Может, он что-то упустил?.. Когда ещё взаимность могла быть такой колкой и ненавистной? — Мы придумали с учителем Шином хорео для «3rd Eye», — продолжает непринуждённо болтать Ликс, убирая телефон в карман. — Было интересно. Мне не терпится показать это пидиниму, ему должно понравиться. Феликс на секунду задумался. — Я… много переслушивал любовную балладу, которую раскритиковал Джисан-ним, — вдруг обмолвился он и наконец посмотрел в глаза Чанбину. Тот вздрогнул, но остался таким же уставшим и опустошённым. Он знал, к чему это ведёт. — Понял, что, всё же, Вы были недостающей деталью всё это время. Я понятия не имел, что эта песня может звучать настолько свежо и нежно, когда наши голоса сочетаются. Внутренности сжало. У Чанбина в носу защипало. Это не то, что он хотел. Это не то, к чему он стремился. Он не должен был запустить всё настолько. — Я не успел Вам кое-что сказать, сонбэ, — вдруг подходит ближе. — Думая об этом, я часто задавал вопрос сам себе. Чего я на самом деле хочу? Ради чего готов пожертвовать? И каждый раз я находил ответ в этих строках. Они безумно важны для меня. Этот трек — буквально отражение моих чувств. Возможно, они немного преувеличены или… или немного не такие, какими бы я хотел их видеть, но я знаю, что они искренние. И Вы это прочувствовали, когда пели со мной. Сердцем… — Феликс накрыл ладонью грудь и посмотрел на нее, глупо улыбаясь. Это не должно было быть так. «Я не могу сказать тебе правду, мой Хэнбокки… И от этого так больно». — Когда я признался Вам в чувствах, — внезапно с дрожью произнёс Феликс, и Чанбина будто водой окатило, — я хотел сказать, что эту песню я посвятил… — Нет, Феликс. В зале повисло гудящее молчание. Ликса будто молотком огрели — солнечная улыбка тут же пропала, и он с удивлением и непониманием уставился на старшего. Чанбин был серьёзен. В коньячных глазах ни капли радости или счастья — горечь и отблеск разрушения. Феликс мог поклясться, что мог увидеть в них своё отражение, как в зеркалах, развешанных по всему залу. Чанбин не назвал его Ёнбоком как обычно. — Что? — Феликс, так продолжаться не может, — серо отрезал продюсер, смотря исподлобья. — Ты разве не понимаешь всей ситуации? Считаешь, что писать песню про своего сонбэ нормально? «А чем ты лучше, Со Чанбин?» — заклокотала совесть, и Чанбин почувствовал себя самым последним отморозком на планете. Было две крайности: либо Чанбин поддаётся искушению и начинает отношения на свой страх и риск, либо делает то, что разобьет Феликсу сердце. Разрушает их дружеские отношения навсегда. — О чём… О чём Вы говорите? — дрогнул голос трейни, и Чанбину стало ещё противнее на него смотреть. Он чувствовал себя не в своём теле, будто всё живое выпотрошили и оставили бесхозную оболочку. Как старший только посмел делать ему больно? Как только посмел повести себя с ним подобным образом? «Он тебе всё это время доверял, Чанбин. Он находил в тебе опору и силы, как ты только можешь разбить ему сердце? Как только смеешь заставлять смотреть на тебя так?» — Это всё было ошибкой, — сухо говорит Бин. Язык тела ничего не выражает. Глаза, губы, лицо — всё неживое. — Мы коллеги, Феликс. Коллеги и не более того. Наши отношения ограничиваются работой, почему ты считаешь нормальным говорить мне такие вещи? — Н-но… Я думал, что… — Что ты думал? Что я был дружелюбен с тобой из-за того, что чувствовал что-то? «Так и есть. Так и было, мой маленький. Потому что я люблю, люблю тебя так сильно, что мне хочется обнять тебя и сказать об этом тысячу раз». В танцевальном зале было прохладно и практически тихо. Кажется, если постараться, можно было различить между шумом из открытого окна прерывистое дыхание немного растрепанного Феликса, сжимающего кулаки и еле сдерживающегося перед тем, как взвыть от горя. Чанбин замер прямо перед ним, даже не пытаясь сделать что-то, чтобы тот успокоился. Конечно, можно было предположить, что Со абсолютно всё равно, но это утверждение было бы гнусной ложью. Он пылал внутри. Готов был упасть на колени со стыда, зарыться в своих шершавых ладонях, чтобы этот паренек не смотрел на его лицо. Феликс такой чувствительный — трясётся, кофейные глаза совсем отчаянные. Чанбин был не достоин, чтобы на него глядел кто-либо, похожий на этого светлого, совсем сжавшегося цыпленка. — Сонбэнним, Вы ненавидите меня?.. Слова, наполненные болью и мольбой о помощи. От них у мужчины предательски защемило в груди. Чанбин бы отдал всё, чтобы по-настоящему ненавидеть Феликса. Тогда ему бы, возможно, не было так больно и паршиво на душе, когда по ушам резанула эта фраза, прошлась по грудной клетке и задела самые чувствительные участки сердца. Он бы не ощущал этот разъедающий вкус вины на шершавом языке, который заставлял горло пересохнуть. Со Чанбин бы отдал всё своё имущество, карьеру и деньги, чтобы ненавидеть Феликса до самого конца, до желания убить со злости и до отвращения… — Да, я ненавижу тебя. … но он безумно любит, поэтому так боится, что Феликс пострадает от этого чувства. Ликс не верит. Глаза застилает пеленой прозрачных слёз, и он ничего не видит. Дышать трудно. Он не хотел. Нет, только не так, только не этот человек. Почему? Почему именно это чувство? Джису говорила, что он примет его влюблённость, даже если она не взаимна, так почему чёртова ненависть?! — Н-нет, Вы не можете… Нет… — делает Феликс шаг ближе, но видит, как Чанбин делает два назад. Сердце разбивается окончательно. — Ч-Чан… Чан говорил мне тогда, два года назад, что В-Вы… выбрали меня… Они оба на пороге разрушения, но собрать друг друга по частям никогда не смогут. — Знаешь, почему я выбрал тебя? — продолжает хладнокровно Чанбин, пока внутри рвёт сердце на куски от собственного невежества. — Разве… Чан не сказал тебе? Ты был тем, кто пробудил во мне вдохновение, Феликс. Рядом с тобой я могу спокойно работать в привычном режиме. — Это же н-неправда… Ведь так?.. Ведь… так? Нет. Нет. Это неправда. Не верь. — Ты просто механизм для моей работы. «Ты — единственный источник света для моей никчёмной жизни» Это вот, о чём говорили Чан и Минхо?.. Вот чего стоило остерегаться, когда дело касалось их отношений с Чанбином? Вот о чём так кричали ему люди вокруг, а он, как дурак, не замечал? Феликс чувствует, как по красным щекам стекают горячие слёзы. Они продолжают уродливо струиться по подбородку, по губам, и он ощущает их солёный вкус с примесью горечи. Так больно ещё никогда не было. Сонбэ возненавидел его. Его больше нет рядом. Никогда не будет. Всё то доверие между ними было фальшью. Выдумкой Феликса на радостях любви. Чанбин стоит на грани. Голову вскружило, как от тяжёлых наркотиков — Бин никогда бы не подумал об этом. Он бы не допустил мысли об использовании этого человека в своих целях. Феликс был рядом настолько долго, что Бин считал его своей семьёй. Поэтому так хотелось прижать к себе и сказать, что это ложь и глупая, несмешная шутка. Но это — единственное, что сейчас он мог вымолвить в страхе давления от окружающих его лиц. Шаг назад. Ещё один. И ещё, и ещё. Пускай он сейчас плачет, почти что задыхаясь, и Со винит себя за это до побледнения, но в будущем младшему будет легче презирать и не обращать на него внимания. Ли постепенно забудет его, и Бин сможет примириться с такой неправильной любовью. Это сложно для обоих, это действительно не то, что можно бросить по щелчку пальцев. Как зависимость от сигарет. Но в то же время для этого не нужно многого, не нужно сдвигать горы или придумывать замысловатый план действий. Всего один раз болезненно соврать ради блага этого светлого и доброго парня. Ничего плохого ведь не случится?.. Пусть проклинает его всю жизнь, но будет с тем, кто сможет о нём позаботиться. С тем, кто будет мразью немного поменьше, чем Со Чанбин. — Нет… — вдруг в шоке сдавленно роняет Феликс, когда видит уходящего Чанбина. — Нет, прошу, не уходите, нет! — срывается на крик. — Умоляю, не надо! Я исправлюсь, я забуду про свои чувства, я никогда больше на Вас не посмотрю вот так, только не уходите! Прошу, сонбэнним, нет! Я буду делать вид, что никогда не думал о подобном, только не бросайте меня! Не бросайте. Не бросайте. Не бросайте. Слова эхом проносятся в голове раз за разом, ломая сознание Чанбина. Он идёт по коридору с ничего не выражающим лицом, но внутри кричит и рыдает. Ничего живого. Пустой. Бин полностью опустел. Думал, что хуже не будет. Теперь стоит на той стороне, сокрушённый и надломленный, а на другой плачет Феликс. Он заучил эти строки наизусть. «Не бросайте меня… Вы обещали всегда быть на моей стороне», — так говорил Минхо.