***
Минхо поправил рукав своей красной рубашки, застегнув пуговицу, и выдохнул. Глаза тут же обежали накрытый рождественский стол: на краях были заранее приготовлены вычищенные белые тарелки с желтым узором по стенкам, четыре столовых прибора на каждого, включая металлические палочки, общая чашка с наваленным липким рисом, несколько видов овощей, бутылки с соджу, ароматные пулькоги и две миски с кимчи поодаль. Оставалось лишь одно огромное пустое пространство посередине — место для рождественского торта, который сейчас доделывает мама на кухне. Атмосфера приближающегося праздника, правда же?.. Хо тихо усмехнулся, садясь за стол и щурясь от огоньков на наряженной ёлке. Всё было вылизано и доведено до абсурдного идеала, как будто бы их семейные посиделки всегда были таковыми. Эта ослепляющая белая скатерть, приглушённая музыка со звоном бубенчиков, практически официальные костюмы, образ которых нарушали лишь перчатки на ладонях Минхо, что он так долго подбирал. Не то, чтобы ему было холодно. Просто есть… обстоятельства. — Та-а-ак, Хо, встречай торт! — вдруг прорезался мягкий голос из-за угла, и Минхо спохватился. — Ма, давай я сам донесу, — вздохнул парень и тут же подбежал к женщине, придерживая торт. — Почему отца не попросила помочь? — Он доделывает ттоккук, как я могу его прервать? — улыбнулась она неестественно, и Минхо осмотрел ее с ног до головы. Чёрный пучок на голове, по которому проходились лаком, наверное, несколькими слоями; белая рассыпчатая пудра с ярко-красными губами, довольные смольные глазёнки, праздничное платье, не появлявшееся на публике несколько лет, и белые носочки, завершающие картину. Минхо заметно потускнел. Ещё никогда они так не наряжались на праздники. По правде говоря, они вообще почти ни разу не проводили время вместе даже в рождество, а сейчас резко вспыхнувшая забота выглядит настолько неестественной, что Ли тошнит. Но он всё равно натянуто приподнимает уголки губ и говорит: — Ты сегодня очень красивая, ма. Женщина топчется на одном месте и в недоумении молчит. — Спасибо, Хо. Простой обмен репликами, а Минхо до сих пор не полегчало. От комплимента, который он преподнёс, никакого удовлетворения. — Дорогие мои, я принёс ещё свининки! — врывается в неловкую идиллию отец, энергично внося в список блюд стола нарезанное мясо. Минхо почесал затылок. — Чего вы в таком ступоре стоите? Мужчина вырядился не лучше — синяя рубашка и чёрный галстук для Хо казались безвкусными, но он промолчал. Из-под толстых линз очков на него смотрел практически отчаянный взгляд, так и жаждущий, чтобы сын что-то сказал. — Хо помогал мне торт поставить, — откликнулась мама и похлопала парня по плечу. — Да, — кратко отрезал Минхо. — Он выглядит аппетитно. — А-а-ай, мамин помощник, — с гордостью улыбнулся мужчина. — Смотри, как ты вырос! Двадцать четыре года — возмужал и стал ещё крепче. И популярнее! Ли-старший запустил руку в копну блондинистых волос сына и легко растрепал. Хо отдался лёгким раздражением и сразу же отошёл назад, смотря исподлобья. Сердце застучало — поступки, которые иногда совершали любые родители по отношению к детям, казались ему странными и неправильными. Мать нервно посмеялась, пытаясь разбавить напряжённую атмосферу. — Ну что ты, Ёну, дорогой, он уже давно не маленький ребёнок, — сказала она и обернулась на сына. — Давайте лучше за стол садиться. Оценишь, как мама с папой приготовили, Минхо? Хо вздохнул и потёр руки за спиной. Родители были взволнованы каждым решением их ребёнка, каждым шагом и движением, и как сейчас он мог противиться этому? Дать им шанс? — Пап, чувствую, что свинина пахнет очень вкусно, — нерешительно улыбнулся им в ответ Минхо и сразу же увидел расцветающее настроение на немного морщинистых лицах. Ели они молча, практически не переговариваясь. Изредка кто-то мог попытаться начать диалог, но в итоге он заканчивался на неловкой паузе, которую разбавлять никто не старался. Конечно, предки всегда готовили очень вкусно, и парень помнил вкус папиной свинины ещё с детства. Тогда они редко могли её себе позволить, и для Хо этот вид мяса был самым настоящим праздником. Оно приятно таяло на языке, но айдол так ничего и не сказал насчёт этого. Может быть, надеялся, что отец сам заметит это и сделает хоть что-то, чтобы они все стали ближе. Но вместо этого Минхо постоянно улавливал какие-то другие детали: например, что родители клали себе на колени специальные салфетки, будто бы стеснялись испачкаться, пытались правильно (даже вымеряя точный угол наклона!) управлять столовыми приборами, используя палочки разве что для риса и для того, чтобы положить в тарелку сыну кимчи. Будто бы специально строили из себя… Идеальных. Чтобы Минхо было комфортно? Но для Хо почему-то всё наоборот. Он всегда любил чистоту в силу своих проблем, постоянно убирался в собственной квартире или общежитии, вычищая каждую полочку до блеска, но сейчас, когда родители делали то же самое, хотелось швырнуть свою еду на пол и устроить полнейший беспорядок. От такого даже ладони потеют, а потом пластыри отклеиваются из-за влаги… — Хо, ты будешь чай? — вдруг прервала молчание мама, наклоняясь вперёд к сыну. Минхо вздрогнул и снова поправил светлые волосы. — Я купила заваривать улун, хочешь? Ли Ёну округлил глаза и потянулся к жене. — О-о-о, Минджу-я, вот я точно за! — Он оглядел взглядом стол. — Ну, может, перед тем, как выпью соджу… Минхо озирнулся на родных. Мама странно хлестанула мужчину по ноге, и тот сразу же замолк, меняясь в лице и теперь уже обращая внимание на сына. Хо облизал губы и нервно прикусил нижнюю, стараясь уловить, когда их семья настолько изменилась. — Да, точно, сынок… Будешь мамин улун? — криво улыбнулся отец, и Ли Минджу вместе с ним. Они слишком сильно старались исправить то, что было утрачено. Минхо отрицательно завертел головой. — Нет-нет, я… — выдохнул и сжал палочки в руках сильнее, продолжая есть. — Здесь и так жарко. Если я выпью чай, то сварюсь. — Жарко? — удивлённо вскинула брови мама и посмотрела на Ли Ёну. — Дорогой, мы выкрутили отопление слишком сильно? — Вроде бы нет… — Мужчина повертел руками в воздухе. — Хо, может ты тепло одет? Минхо сглотнул и остановился. Он чувствовал это — взгляды, направленные прямо ему в макушку. Излишняя гиперопека. Попытка стать ближе, только туго натянутая. В ней нет ничего живого. — Да, Хо, посмотри на себя, — согласилась мама. — Зачем тебе эти дурацкие перчатки, например? Они ещё и к твоему цвету рубашки совершенно не подходят! Снимай их лучше, я подарю тебе получше. Сердце замерло. Только Ли Минхо, менеджер и Чан знали, что под ними на самом деле. И Чанбин знает. — Нет, не стоит, — отрезал Минхо сдержанно. — Они мне нравятся. — Да ну-у-у, Хо, что это за «нравится»? — вступил в диалог отец. — Если жарко — снимай. — Папа правильно говорит, давай, Минхо, я лично позабочусь о том, чтобы привезти тебе новые, снимай. У Минхо кружится голова от этого обилия фальши. Он в ступоре наблюдает, как женщина подходит ближе и тянется к рукам, играя роль заботливого родителя без единого греха. Хо знает, что они оба не такие. Даже если сейчас пытаются исправить положение, никогда не признают ошибок. Никогда не заставят своего сына поверить, что он ни в чём не был виноват. Что выбрал эту мечту не зря. Что выбрал те отношения не зря. Что держался всё это время молодцом. Что является очень сильным и выносливым. Что никогда не пожалеет о решениях, которые самостоятельно принимал. Мама похожа на змею. Отец — на чёрного ворона. Но они оба скрывают свою настоящую натуру. По комнате разнёсся внезапный звук кулака, ударившего по столу. Минхо зажмурился от боли и сжал зубы, напугав при этом стоящую рядом мать. — Я же сказал — не стоит! Он не сказал — закричал. Видеть это невыносимо. Слушать — мерзко, отвратительно. Родители застыли как восковые фигуры в музее, изредка переглядываясь и обеспокоенно следя за эмоциями сына. У того вены выступили на висках, а прежде стеклянные янтарные глаза обрели безумие. — Мне противно, — зашипел Минхо, оглядывая снова выглаженную белую скатерть без единого пятнышка, застиранные официальные костюмы, до тошноты превосходную обстановку. — Противно смотреть, как вы пытаетесь сделать вид, что мы — идеальная семья без изъянов. Отвратительно видеть то, как вы проявляете ко мне эту фальшивую заботу, строя из себя примерных родителей! — Х-Хо… — попыталась вымолвить дрожащим голосом Ли Минджу, сделав шаг ближе, но Минхо оступился назад. — Хо, это не фальшивая забота, — встал из-за стола и отец, но теперь Минхо оглядел и его гневным взором, призывая оставаться на месте. — Тогда какого чёрта вы делаете вид, будто ничего не произошло?! — буквально взвыл айдол и резким движением опрокинул свою тарелку с рисом на стол. Мама охнула. — Будто это не вы бросили меня в тот момент, когда я больше всего нуждался в поддержке?! — Минхо берётся за кимчи и делает то же самое. — Будто это не вы сказали, что мои мечты ничего не стоят?! Будто это не вы даже не ответили на мой звонок, когда всё, что я так долго строил, начало разрушаться?! Когда единственный человек в этом мире, который протянул мне руку, исчез, будто бы его и не было… Минхо запнулся в тот момент, когда замахнулся на торт и почувствовал, что его щёки мокрые от слёз — он сорвался при родителях. Стол был грязный от испорченной рождественской еды, взрослые в замешательстве и шоке. Но те болезненные воспоминания, те мысли, которые гложили его, — всё это намного сильнее чувства гордости. — Это место нуждается в беспорядке. Минхо берёт две металлических палочки и втыкает их прямо в торт. Отец оступается, мать прикрывает рот ладонью. Хо заявил прямо. Сделал то, что обычно считается диким, грубым, невежественным. Глаза засверкали нечеловеческим отчаянием — родители для него давно умерли как личности. — Не смейте даже заикаться, что это не фальшиво. Вы пытаетесь замести следы всего, что когда-то со мной сделали, даже не признавая вины. Всё, что вы делаете для меня, — отвратительно. Минхо хотел сказать что-то ещё, когда ощутил слабое трение у голени и опустил дрожащий взгляд в пол. Ласковый кот Суни, который почувствовал тревогу хозяина, пришёл утешить и мяукал, едва моргая. Ли тяжело выдохнул и вытер слёзы с покрасневших щёк. Перчатки на руках тут же впитали влагу. — Лучше бы я вообще не приходил сюда, — серо продолжил он и, не дожидаясь попытки оправдаться, развернулся к своей бывшей комнате, где когда-то жил. — Вернусь к полуночи, чтобы посмотреть салюты. А потом уйду домой. Мне тяжело здесь находиться. Ранимый, сломанный Ли Минхо. Сколько же ещё он будет терпеть то, что постоянно валится на его хрупкие плечи? Сколько будет чувствовать эту острую боль в ладонях, снова клея новые пластыри и закрывая их от чужих глаз? Сколько будет притворяться, что всё хорошо? Чёрт его знает. Но Минхо хотелось бы оказаться в тот момент, когда рождество для него было волшебным праздником. Хоть и без родителей, но с тем человеком, который когда-то стал для него настоящим домом. Но сейчас — свежие рубцы и любимые коты. Когда же раны затянутся?***
Джисону, по правде говоря, спать хочется до смерти. Таковы будни человека, который постоянно отвлекает себя работой. Мыслей бывает так много, но ничто не помогает так же, как написание музыки. Хан любит это, он живёт этим — даже сейчас, в рождественский сочельник. Сидит в студии, намечая черновики треков. Но только не для себя — Джисон и работает в этот день не потому, что сам бы этого хотел. Потому что кое-кому пообещал. Хёнджин должен прийти сегодня ненадолго. Они должны всего лишь наметить пару идей для будущего сольного трека, а после разойдутся по своим семьям отмечать долгожданный праздник. Ничего такого, так ведь? Только вот Джисон весь на иголках, ведь этот парень для него — не просто очередной трейни или айдол, которому надо написать песню. Хан устало прикрывает подрагивающие веки и растирает их пальцами, пытаясь прийти в себя. Ему ещё к родителям сегодня нужно успеть, чтобы не пропустить полночь и всё самое интересное. В голове ни одной мысли, что можно предложить Хёнджину, хотя раньше, ещё два года назад, Джисон пылал желанием продюсировать его с кучей наработок. Возможно, ничего не получалось именно сейчас просто потому, что им нужно уложиться ещё и в концепт его группы. Хван сказал, на каких условиях ему разрешили работать над сольником: песня должна быть одна и входить в их новый альбом. Всё бы ничего, если бы Джисон совершенно не понимал, что должен делать — с этими ребятами он никогда не работал, так что вставал в ступор, когда дело доходило до будущей оценки. Он устало завалился на спинку стула, скипая несколько треков группы «1XH». Хёнджин звучал в них всегда дерзко и грубо, будто бы капризный принц. Но в голове Джисона он имел совершенно другие очертания. Другой образ. Помимо того обличия, которого Хан иногда остерегался. Скрипучая дверь в студию открылась совсем тихо — Джисон едва уловил, что кто-то зашёл. Тёмная макушка показалась из-за проёма. — О, сонбэ, Вы меня ждали! Хан снял наушники и ухмыльнулся. Стоило вести себя ради приличия естественно, иначе подозрения как в прошлый раз не заставят себя долго ждать. Но, как только Сон повернулся, сухие губы приоткрылись сами собой: Хван Хёнджин с завязанными в хвостик волосами, без макияжа и в рождественском свитере — домашний, немного всколоченный, будто бы наспех одетый. Джисон сморгнул наваждение — этот парень с яркой родинкой под глазом всегда был красивым и талантливым. Вроде бы открытым, но всё равно для Хана загадочным. Будто бы не знаешь, чего от него можно ожидать в следующий раз. Этим он и цеплял, и отталкивал одновременно. Странное чувство — вроде Джисон проникался безумной симпатией с первого дня их встречи, вроде бы любил общаться по душам, пока никто не видит, но с того дождливого дня закрывался от Хёнджина намеренно, стараясь не видеться лишний раз. Хан просто не доверял. Как бы не хотел, не мог настроить тот контакт, когда было бы комфортнее всего. — Чего застрял на месте? — поднял брови Джисон, когда не уловил ни одного движения от айдола. — У тебя так много времени сегодня? Хёнджин вздрогнул — задумался. Потому что, когда Хан рассматривает его настолько пристально, сердце почему-то не способно нормально функционировать. — Иду я, иду, — протянул Хёнджин и пододвинул к рабочему месту стул. — Нельзя что ли на сонбэ полюбоваться? Джисон показательно посмеялся, но это было больше похоже на звуки умирающего моржа. — В общем, — серьезно настроился айдол, ставя свой рюкзак на колени и доставая из него тетрадь с ручкой. — Я долго думал и достаточно настроился для того, чтобы для самого себя решить, нужно это мне или нет. — Да что ты. Хёнджин закатил глаза, хмыкнув. — Я тут серьезно, а Вы как обычно. — Он сделал небольшую паузу. — Я рад, что всё становится на круги своя. Джисон промолчал, отводя взгляд в сторону и стараясь пропустить мимо ушей то, что тот сказал. Лучше бы не слышал. Для Хана оказывается вообще ещё ничего на круги своя не встало. Иначе бы он так чувствительно не реагировал. Хёнджин на секунду остановился, с интересом рассматривая профиль Хана. Если опустить фанатство, Джин достаточно сильно был восхищён Джисоном не только, как продюсером. Но это не должно было мешать его мечтам и желанию показать, что он может брать на себя ответственность и не подводить группу. Хёнджин взялся за сольник с ярким желанием показать себя с другой стороны, а уже потом завоёвывать внимание сонбэннима. Может только где-то в глубине души Хван знал, что от последнего не может отказаться в любом случае. Это дело принципов. Он отрывается и продолжает: — Так вот. Я принёс сегодня все свои наработки, поэтому даю на рассмотрение. Там их правда много, и я не знаю, что выбрать лучше. Мне вообще нравятся все. Хан кивает и проходится пальцами по кромке тетради, прежде чем открыть ее и начать читать. Однако всё, что далее доходит до Сона, совсем неутешительное. Эта лирика — совсем не Хван Хёнджин из его головы. Слова этого Хёнджина такие же, как и в треках группы — дерзкий юноша, не побоявшийся отличаться ото всех и бла-бла-бла. Клише на уровне. Оно и понятно, песни «1XH» писал Хон Джисан. Между ним и Джисоном разница большая (не только заключающаяся в буквах имени и фамилии). Хёнджин равнялся именно на его концепт, и по сути это даже правильно. Но здесь нет ни капли индивидуальности. В голове Джисона Хван Хёнджин — нежный цветок, бережно сорванный и пересаженный для подарка такому же нежному партнёру. Он должен дарить любовь и самые искренние чувства. Поверил ли когда-то в это Хан самостоятельно? Да. Верил ли сейчас? Не знает. — Здесь не ты, — коротко ответил Джисон и поймал недоумённый взгляд. — Это как — «не я»? — В этих текстах нет тебя, — снова сказал Хан и вновь посмотрел в тетрадь. — Здесь — неподражаемый Хёнджин из группы «1XH» с красивым личиком и запоминающимися партиями. Ненастоящий Хван Хёнджин. Хёнджин потупился и исподлобья взглянул на серьезного Джисона. Ранее они всегда веселились и отлично проводили время в компании друг друга, но когда речь заходит о сольном проекте, вся их дурашливость исчезает полностью. Или, может быть, их взаимоотношения так изменились — Хван не знал. Но это было совершенно неважно. — Я равнялся на наш концепт… Гониль-хён сказал, что это очень важно. Ожидаемый ответ. — Мне не нужен твой концепт, каким бы он ни был, — вздохнул Джисон и протянул тетрадь обратно. — Он слишком неживой. — Но тогда ребята не примут эту работу, — сжал губы Хёнджин. — Я так сильно хочу показать себя, сонбэ. — Как я смогу работать с твоим образом, Хёнджин? Мне это не под силу. — А откуда Вы знаете, какой я настоящий? Джисон промолчал и резко вдохнул, покраснев. Нет, он не ожидал, что спросят именно вот так. Хан мог лишь догадываться о настоящем Хёнджине, но никак не знать. Это был для продюсера очевидный тупик, которого он пытался остерегаться. Узнавать настоящих людей слишком сложно, доверять им — тоже, но для их работы требовалось вытащить всё это из Хвана, и поскорее. Хватало ли Джисону моральных сил на это? Он ещё раз пожалел о том, что согласился. — Я просто знаю, что это — выдумка Хон Джисана-нима. — Какое это имеет значение? — Значение в том, что это — фальшь. — Но Вы не знаете, какой я настоящий. Джисон закатил глаза и сглотнул. — Я всего лишь сказал, что буду работать только с… — Вы не знаете. И боитесь узнать, — сказал Хёнджин внезапно, и Джисона одёрнуло как от огня. Он просто не заметил, как близко оба сидели к друг другу и каким серьёзным казался Хёнджин. Странным, совершенно не похожим на прежнюю версию себя — теперь тем, кого Хан так и не узнал. И не узнает, возможно, никогда. Просто этот Хёнджин почти всегда попадает прямо в самую болезненную точку, не стесняясь надавить на нее, чтобы продюсер сдался. Хван опустил взгляд в пол. И сам понял — ничего на круги своя вставать не собиралось. Даже в работе Джисон делает вид, что не видит, как Хёнджин старался сосредоточиться на сольнике и одновременно быть немного ближе. — И пока Вы не перестанете игнорировать меня, никогда не узнаете, — вздохнул Хван и достал из рюкзака маленький блокнотик вместе с цветастым конвертом. — Но если Вам так хочется… Хёнджин осторожно его протянул. Джисон машинально облизал губы. — Я… припас одну вещь. Написал её после того, как принял для себя очень важное решение для своей цели, но в итоге не смог забыть то, почему вообще к ней шёл. Возможно, она даст хотя бы немного понять, что Вы хотите узнать. Или понять, что я… не настолько страшный, чтобы меня остерегаться, какая бы причина в этом не была. Джисон почувствовал, как сердце забилось немного чаще — странная реакция на, по сути, обычную вещь. Хёнджин не в курсе того, что на самом деле происходит в голове Хана, но всё равно старался настроить контакт, будто это для него и правда важно. Руки сами потянулись и сжали в тонких пальцах жёлтый блокнот, но глаза всё ещё с недоверием озирались на конверт. — А что… здесь? Хёнджин улыбнулся, наклонив голову набок. — Ну как же — рождество. Принято обмениваться открытками, вот и я сделал одну для Вас, сонбэ. В лицо бросилась краска. Это был подарок от Хёнджина. Примет ли его Джисон? Решится ли снова попытаться стать таким, каким был раньше? Может быть, когда-нибудь эти мягкие щёки ещё осветит яркая, настоящая и счастливая улыбка? Хёнджин попытается помочь — поэтому протянет её сам и всунет в ладони. — Ох, кажется, мне уже пора! — охнул Хван, посмотрев на время в телефоне. — Мы не так много сделали, но кое-что поняли. Надеюсь, что после нового года мы многое наверстаем за работой, сонбэ. Ну и наконец-то пообедаем вместе, как раньше. Счастливого рождества! Джисон ещё долго смотрел на захлопнувшуюся дверь, прежде чем снова дотронуться до блокнота. Внутри на каждой страничке было написано по две строчки, которые, похоже, почти никак не были связаны, но в то же создавали единую картину воображения и образа Хёнджина, который Хан придумывал в голове: «Вышитые кружевом звёзды на небе Рисуют тебя у окна». «Может быть, до сих пор ты и был маленькой звёздочкой, Но как же ярко сияешь на фоне остальных». «Так хотел тебе много рассказать, Ведь в этом месте есть на что посмотреть и над чем посмеяться». «Потому что ты был таким проницательным. Думаю, эту странную боль я запомню». Эти строки оказали на Джисона странное и незнакомое до этого впечатление, под которое он распечатал рождественский конверт и достал маленькую открытку с собственным лицом, которое было аккуратно изображено цветными карандашами. Глаза нарисованного Хан Джисона были более живыми. Как будто бы именно Хёнджин пытался узнать настоящего Сона, а не наоборот.***
Привыкать заново к размеренной жизни после значительных изменений — очень сложно. Для Чанбина это было сродни атомному взрыву. Возможно, он и думал, что пройдёт совсем немного времени, прежде чем вернётся прежняя любовь к жизни, и всё встанет на круги своя. Но стоило вспомнить только последствия расставания с Минхо — Чанбин на долгие годы потерял вдохновение, пока не встретил Ли Феликса. И теперь всё было точно так же, правда стихи так и продолжали появляться в исписанной тетради, а помятая анкета — оказываться в руках. Мужчина стоит у крыльца ко входу к общежитию, прежде чем оглядеться по сторонам, проверяя, что никого постороннего нет. Тучи сгущались в тёмном ночном небе как мотки ниток, и прогноз погоды гласил о приближающемся снегопаде. Прошло достаточно времени, но Чанбин не может перестать вспоминать тот момент, когда смотрел на светлые морозные искры вместе с Минхо. Когда после теплого ужина встречал первый снег вместе с Феликсом. Столько моментов и воспоминаний осталось позади, и Бин снова один. Телефон на ощупь был холодный. Чанбин поправляет на шее бирюзовый палантин, который казался после пережитого странно тонким, ищет в списках контактов человека, что когда-то решил оборвать с ним связи. Дрожащие пальцы нажимают кнопку вызова. Может, когда-нибудь мама всё же ответит на звонок? Почти каждое деревце вдоль дороги было украшено блестящими рождественскими огоньками, обвитыми вокруг мощных или тонких стволов, веточек. Мужчина долго смотрел на них, размышляя, как сильно эти золотые нити были похожи на якорные цепи для хрупких сучьев, как сдавливают они дыхание, всё живое. Жестоко накидывать настолько много — однажды что-то пойдёт не так, и растение сгорит, оставив после себя лишь угольный пепел. В трубке послышались короткие гудки. Молчание. Надеяться на большее было глупо, родителям нет дела до него даже в канун рождества. Разочарование. Было ли теперь в этом празднике что-то особенное? Чанбин опускает смартфон в карман чёрных джинс и ещё раз окидывает взглядом общежитие. Он бы поехал сегодня в квартиру, только стены сдавят ещё сильнее в полнейшем одиночестве. Ноги несут его в неизвестном направлении. Навязчивые мысли не преследуют, если ты занят чем-то, кроме самобичевания за тетрадью. Чистый морозный воздух помогает расслабиться. Сонные глаза гуляют по идущим по улице людям, лицо скрывают чёрная маска и широкий козырёк кепки. Никто не узнает, если хорошо скрываться. Рождественская суматоха — прохожие бегут в разном направлении, некоторые заходят в кофейни, чтобы согреться, уличные музыканты создают нужную атмосферу исполнением «Jingle Bells» под гитару. Чанбин остановился у одного из таких. Нежный, медовый голос напоминал продюсеру, как бы было хорошо, если бы они пришли сюда вместе. По нижнему веку проскользнула ниточка тоски. Мужчина безразлично бросает парню звенящую мелочь из кармана и идёт дальше. Если рядом нет тёплой улыбки Феликса, то любая композиция будет звучать неправильно. Он совсем не помнил, как завернул в небольшой торговый квартал вдоль улицы. До Мёндона было слишком далеко — вряд ли при даже самом невыносимом отчаянии Чанбин бы решился пойти туда без транспорта. Этот рынок был не таким большим и, по правде говоря, достаточно спокойным. Чанбин долго рассматривал безделушки на прилавках, томно вспоминая, как когда-то ходил по торговым точкам с улыбкой и приподнятым настроением устроить вокруг беспорядок. Никогда ещё мир не казался настолько пустым и грустным. Бин беспорядочно жалел обо всём, что успел сделать. Сколько ошибок по собственной глупости, сколько нервов ушло для того, чтобы потихоньку восстанавливаться. Сколько неверных шагов привели к катастрофе. Может, это давно перестало иметь какой-либо смысл? Чанбин тяжело вздыхает и подходит к одному из прилавков, осматриваясь. Мишура, блестящие вывески, новогодние сувениры — было ли в этом что-то весёлое? Что-то живое, специально для Бина? Хоть что-то могло заставить его сделать глоток свежего воздуха и проснуться от долгого сна? Он собирался отойти, как вдруг молодой продавец остановил его: — Стойте-стойте, Вы же… Чанбин закатил глаза и развернулся обратно. Однако лицо парня оказалось странно знакомым, будто бы Бин где-то его уже видел. Продюсер снял с лица маску. — Да, я точно знал, что это Вы! — воскликнул юноша и хлопнул несколько раз в ладоши. — Боже, я… Я не ожидал, что встречу Вас снова, спустя столько лет! Чанбин хотел было спросить, о чём так трепещал продавец, пока тот не достал потрёпанный блокнот и не показал немного стёршийся автограф, который оставил ему сам Бин. Вдруг вспомнилось, почему парень казался таким знакомым — когда-то, ещё шесть лет назад, Чанбин и Минхо стояли напротив его прилавка, и старший сам купил для Хо серебряную безделушку. Воспоминания… Они окружали Бина повсюду. — Это же… ты продал мне тогда цепочку в Мёндоне, да? — решил удостовериться Чанбин, и юноша закивал. — Да! Я тогда долго вспоминал, кому Вы её подарили… — Парень демонстративно задумался. — Даже и подозревать не мог, что Вы будете там вместе с Ли Минхо. Вы уже тогда были друзьями? Мышцы лица дёрнулись. Ключевое слово — «были». Теперь из всего того, что от «них» осталось, были лишь сожаления и горечь. Если бы Чанбин тогда знал, как судьба накажет их, никогда бы не подарил кулон на рождество. Или подарил… — Мы работали вместе, — коротко ответил Бин, не вдаваясь в подробности. — А ты… Ты же продавал раньше в Мёндоне, почему перебрался сюда? — Со временем аренда места становится дороже, — покачал головой он. — Вытеснили меня. Я не слишком пользуюсь спросом в последнее время, людям приятнее покупать безделушки названием популярного бренда, нежели что-то самобытное и недорогое. — А где ты это всё собираешь? — Мы вместе с другом работаем. Закупаем у начинающих «ювелиров», если можно так сказать, потому что ни одного драгоценного камушка нет. — Юноша посмеялся. — Зато, как по мне, эти кулончики ничего. Я бы и сам носил. Чанбин оглядел прилавок. На самом видном месте лежали цепочки разной толщины с украшениями разной формы: некоторые были как сердечки, некоторые — в форме зверушек. Но тот самый, который Бин купил когда-то, больше не появился. — А тех… больше нет? Который я купил тогда? — почему-то спросил Чанбин. — О, я честно не помню, какой Вы тогда брали. Шесть лет всё-таки прошло, хотя я и считал Вас моим самым главным гостем. — Ну… Он был цилиндровой формы, прозрачный, но в то же время тёмно-зелёного цвета, с серебряной цепочкой. Ещё «шляпки» такие блестящие с двух сторон, я его «капсулой времени» называл. Продавец задумался, а потом щёлкнул пальцами: — Точно, помню такие! Они мне тоже нравились, но сейчас подобные уже не изготавливают. Думаю, такая форма по вкусу пришлась немногим. Только мы остались вечными ценителями того, что никто не стал признавать. — Точно сказано… — понуро заметил Чанбин и отвёл взгляд. Почему-то это как никогда стыковалось с ситуацией, в которой он когда-то оказался. Парень хмыкнул, а затем пристально оглядел мужчину ещё раз, будто бы пытаясь что-то понять. Через некоторое время Бин заметил это, потому что не отходил от прилавка, даже когда не собирался ничего покупать. — Со мной что-то не так? Юноша вздрогнул и беспорядочно завертел руками. — Нет-нет, ничего, Вы хорошо выглядите! — сглотнул и сел на стул. — Просто я задумался, почему такая звезда рэпа как Вы ходит в канун рождества по торговым точкам в плохом настроении. Чанбин нахмурился. — С чего ты решил, что у меня плохое настроение? — Вы вспоминаете прошлое, — сказал продавец. — Счастливый человек рассматривал бы каждый кулон, стараясь выбрать что-то новое для себя, но Вы специально искали старый, потому что он единственный для Вас много значил. — Тот кулон — это счастливые воспоминания. — Почему тогда Вы с такой тоской о нём говорите? Чанбин промолчал, с нерешительностью смотря на совершенно незнакомого для него парня. Стоило ли вообще заикаться об этой теме? — Потому что я потерял что-то, связанное с ним, и теперь боюсь потерять то, что у меня есть сейчас. Бин запнулся. — Уже то, что было… У него больше нет Феликса. Чанбин совершенно забыл об этом на миг. — Зачем Вы боитесь потерять то, что уже потеряли? — вдруг спросил продавец. — Потому что у меня всё ещё есть шанс это вернуть. — Так Вы хотите это вернуть? Хотел ли Чанбин вернуть Феликса обратно, но при этом подвергнуть его опасности? Хотел ли Чанбин снова наступить на те же грабли, но в итоге оказаться счастливым на единственный сладкий миг? Был ли тот старый кулон действительно единственным, чем дорожил Бин, или теперь у него есть что-то ещё? — Хотел бы. — Почему «бы»? — Потому что не могу. Если сделаю это, то снова не смогу предотвратить последствия. Продавец долго-долго смотрел в глаза Чанбина, будто пытался что-то выяснить, и на секунду мужчина даже подумал, что тот что-то понял. Поэтому отошёл на небольшой шажок назад и отвёл взгляд. Однако же юноша, покачав головой, поправил свои темные волосы и ответил: — Я знаю, что могу Вам дать, Со Чанбин-ним. Чанбин встал в ступор. Юноша долго копался внизу, видимо, на нижних полках, и что-то увлечённо искал. Бин даже хотел заглянуть туда, однако продавец оказался быстрее, вытащив на прилавок круглый стеклянный снежный шар. Сувенир, казалось бы, обычный, но вместо привычного домика внутри красовалось полностью белое деревце, раскинувшее ветви вниз, будто бы наклонившись. Парень потряс его несколько раз, и на него посыпался искрящийся снег. — Ты хочешь дать мне… шарик? — протянул неуверенно Бин. Парень усмехнулся. — Это не просто какой-то там «шарик», — сказал он. — Видите дерево внутри? Это ива. В Японии она являлась олицетворением кротости, но одновременно ещё и терпения и упорства. Будь то шторм, вихрь или ураган — ветви ивы никогда не сломаются. Японцы верили, что это дерево — родня нас, смертных, поэтому к нему всегда можно обратиться за помощью, когда внутри кипит неуверенность. Я думаю, это то, что Вам нужно. Даже если Вас гложут сомнения, представьте, что Вы — сильная ива. Посмотрите на этот шар, потрясите его, и тогда, возможно, Вы сможете принять важное решение, в котором не ошибётесь. Чанбин вздохнул и неуверенно взял шар в руки. Он казался хрупким, но в то же время стекло было прочным, и дерево внутри стояло уверенно, будто бы солдат на войне. Он осмотрел его ещё раз — казалось, что что-то в сердце переворачивается. Кому он был важнее больше — Чанбину или Феликсу?.. — Берите бесплатно, я ни вона с Вас не возьму. — Что ты, как я могу брать товар, не заплатив, если ты и так в сложном положении? — вдруг охнул Чанбин, однако продавец отрицательно завертел головой. — Правда не надо. Вы — мой главный покупатель. Тогда, когда Вы взяли тот кулон, я подумывал закрываться из-за отсутствия дохода. Но именно Вы дали мне стимул работать дальше, и я уже шесть лет на плаву. Возможно, вскоре я открою свой собственный магазин, несмотря на то, что переехал с Мёндона… Я правда благодарен Вам, так что просто возьмите его. Как подарок на рождество. Чанбин вдруг улыбнулся. Странное ощущение пронзило тело — даже несмотря на то, что он так сильно ненавидел себя, сейчас душу впервые за столько времени озарило хоть и небольшое, но всё же счастье. Этот подарок стал для Бина своеобразным утешением. — Спасибо большое, правда. Он хотел было развернуться, однако, немного подумав, решил спросить напоследок: — А как… тебя зовут, парень? Продавец лучезарно улыбнулся и засиял. — Ким-Ён-хун, — по слогам произнёс он. — Меня зовут Ким Ёнхун. Чанбин кратко приподнял уголки губ в ответ. — Приятно познакомиться, Ким Ёнхун. — Приходите ко мне почаще! По дороге назад в общежитие Чанбин ещё долго рассматривал подаренный Ёнхуном шар. Он потряхивал его, и внутри начинал падать снег, как по-настоящему. Возможно, юноша говорил абсолютную правду. Бину почему-то не хватало подобного рода терапии, когда по душам можно с кем-то поговорить. Семья не отвечала на звонки, Чану он больше не доверял, но Ёнхун казался очень милым и отзывчивым парнем, хоть и фанатом. Чанбину хотелось бы верить в то, что он ничего не понял, иначе проблем будет потом — не огребёшься. И всё же на душе стало легче. Наверно, до того момента, пока Чанбин не появился во дворе общежития с шаром в руках и не увидел выходящего из дома Феликса. Он, может быть, и сказал бы ему что-нибудь, если бы не встал столбом, когда заметил его хватающим за запястье трейни Чхве Джису. Чанбину нужно было терпение и упорство, которыми обладала сильная ива. Но сможет ли он найти им хоть какое-то применение, если опоздает и никогда не вернет то, что временно потерял?***
— Ты тренировался всё это время здесь? — спросила Джису, когда увидела Феликса направляющимся к девушке по коридору общежития. — Да. Я должен был многое наверстать… Чхве сморщилась и тяжело вздохнула. Феликс выглядел сам не своим: потрёпанный, с большими мешками под глазами, сухими покусанными губами и ещё более сгорбленной спиной, чем прежде. Не было похоже даже издали, что этот парень хотел быть профессиональным танцором и айдолом. Но это только на первый взгляд — на деле это та самая тёмная сторона индустрии с переутомлением, травмами и недосыпом. Джису прекрасно его понимала. — В рождество? Совсем себя не жалеешь… — сжала губы она. — Ты собирался до полуночи тут торчать? Серьёзно? — Не ехать же мне в Австралию теперь, — пожал плечами Феликс и отвёл взгляд. — Здесь у меня родственников совсем нет. — Ты мог бы в любое время мне сам написать… Одевшись вместе, Ликс остановился у крыльца и посмотрел на подругу. Она казалась взволнованной состоянием парня. Джису всегда была той, что внешне казалась весёлой со своими подколами, но на самом деле внутри таила заботу и заинтересованность во всём, что у тебя в душе было тяжело. Феликс оглядел улицу и поправил шапку. Колючий мороз обжигал щёки, пышные ёлки раскинули свои ветви вдоль забора и покрывали колючими иголками, чтобы согреть холодный металл. Ночное небо, покрытое тучами, казалось измазанной чернилами ватой. Джису при свете тусклых жёлтых фонарей была самым прекрасным и нежным цветком. Небольшой грустный смешок сорвался с его губ. — Прости, что я такой плохой друг. Джису фыркнула. — Чем больше ты себя принижаешь, тем больше мне хочется ударить тебя чем-нибудь тяжелым. Эй, может уже начнёшь себя любить, а? Серьёзно, Ликс, только посмотри на себя, даже в рождество от тебя такая тонна пессимизма! Феликс промолчал, потупившись. С каких вообще пор он из лучезарного мальчика превратился в груду отчаяния и сеятеля тоски? И давно Джису считает, что от него веет унынием? Когда полюбит себя?.. А что же здесь можно любить? «Знаешь, если бы я выбирал цветок, чтобы описать тебя, я бы выбрал Кандидум. Это белая лилия с яркими жёлтыми тычинками. В Европе этот цветок называют лилией Мадонны. Однажды я уезжал с «3RACHA» в Америку на концерт, и пока гулял в свободное время, увидел, как бабушка выращивала их в своем саду. Я расспросил её про всё, что связано с ними, и, когда познакомился с тобой, мне показалось, что ты очень подходишь под их описание. Ты такой же… Нежный и очаровательный». Он говорил о любви к себе в таком ключе. Возможно поэтому, как только жизнь Феликса так преобразилась, и Чанбин исчез, он не может принять в себе всё, что когда-то любил? —… И вообще, знаешь ли ты, что грустное настроение понижает иммунитет, сокращает жизнь и… Феликс вдруг задумался. Почему столько вещей зависят от внешних факторов? Почему он должен так долго зацикливаться на чём-то одном, когда, по сути, другие люди из его жизни никуда не исчезли? Стоило ли попробовать вернуть прежний настрой, даже если кто-то перестал говорить тебе такие тёплые слова каждый день? Насколько сильно Ликс был привязан к Чанбину? Чхве продолжала что-то увлечённо доказывать Феликсу, пока тот резко не схватил ее за запястье и не потянул за собой. Девушка опешила, но Ликс тут же решил разбавить обстановку, натянув на лицо попытку улыбнуться: — А ты знаешь, что женщины в среднем говорят в день на одиннадцать тысяч слов больше, чем мужчины? Джису возмутилась и попятилась за ним, не разрывая контакта рук: — Ах ты женоненавистник, сколько ещё стереотипов озвучишь?! Если бы Феликс быстрее мог принять, что жизнь не заканчивается на потере человека, сейчас бы никогда не допустил мысли, что скучает по старым временам. Вместе с тёплым капучино в зелёных бумажных стаканчиках, румянцем на холодных от мороза щеках и звёздах в тёмных глазах, идти становилось легче. Феликс на миг почувствовал себя живой порхающей бабочкой — зимние прогулки были для него приятным времяпровождением практически всегда, но в компании хорошей подруги это было ещё слаще. Ликс старался забыть всё, что случилось. В одиночестве он никогда не справлялся, хотя и пытался сделать вид полного порядка. Всё в любом случае заканчивалось слезами, сожалением, навязчивыми мыслями. С Джису было спокойнее. Её улыбка, усмешки и шутки согревали. В жизни бывает много моментов, когда тебе хочется всё бросить и перестать чувствовать разъедающую боль. Те, кому ты дорог, всегда будут рядом. Главное помнить, что ты никогда не будешь ненужным. — Хочешь сходить на площадь? — спрашивает Феликс, бредя по оживлённой рождественской суматохой дороге. Каждый фонарик и деревце были окружены золотыми ниточками гирлянд, которые переливались яркими оранжево-желтоватыми оттенками. Они казались для Ликса искристыми ожерельями, придающими тонким стволам особенный шарм. — Площадь? — переспрашивает Джису, оглядываясь на привлекающие внимание витрины пекарни и магазины. — Да. Я один раз ходил вместе с семьёй Хёнджина туда, на Чхонгечхон. На фестивале в рождество зажигаются фонарики прямо над ручьем. — Я тоже была, когда родители были ещё здесь. Но я думаю, что сходила бы на канатную дорогу к телебашне. — О, я никогда там не бывал, — пожал плечами Феликс. — Думаю, это хорошая идея. — Значит, все «за»? — Так точно, капитан! Джису улыбнулась и отпила кофе. По её эмоциям мало что можно было понять почти всегда, однако она почти никогда не скрывала их и не решалась врать. Если это, конечно, не настолько личное. К Феликсу Чхве всегда была настолько благосклонна, насколько это было возможно. Если подумать, для неё он всегда был чем-то намного ближе, чем просто знакомый трейни или просто друг. Человек, с которым она провела лучшие годы стажёрства до утверждения на роль участницы группы. Феликс, Хёнджин и Джису — неразлучная троица друзьяшек, поддерживающая друг друга и веселящаяся на полную катушку. Но мальчик с россыпью веснушек на припухлых щёчках — тот, кого она не могла забыть после первой встречи. Чхве никогда не притворялась. Когда дело касается чувств, она первая идёт раздавать советы, но если заглянуть в её душу, то не найдёшь ничего, кроме покрытых мраком тайн. Выразить влюблённость первой — самое сложное. Они доехали до места назначения быстро, однако в очереди для покупки билетов пришлось постоять — желающих попасть в парк Намсан в рождественский сочельник было предостаточно. Многие ехали группами, многие — парами, как и Феликс с Джису. В конце концов попали в фуникулёр они через тридцать минут, но всё это время им было что обсудить. —… ты говорила про боязнь высоты? — Да, ты не представляешь, как оказывается много бывает людей, которые боятся летать на самолётах или просто взбираться на высокие точки! Смотря на них, я иногда думаю, что в этом правда есть какой-то смысл. Представь, что ты падаешь с этого фуникулёра прямо вниз! Тут не просто бояться будешь — в штаны наложить можно! — Эй, давай не будем об этом! — завертел руками Феликс. Их кабинка встряхнулась, а затем тронулась вверх. — Лучше подумай про парк. Куда мы пойдём, когда доедем? — О, об этом я кстати недавно читала, — завелась Чхве. — Намсан — очень живописный парк. Там есть восьмиугольный павильон, фонтаны, библиотека, много разных кафешек. Но вообще это на более нижних уровнях, мы сейчас к телебашне едем. Можем спуститься потом и всё это посмотреть, всё равно канатка в рождество работает всю ночь! Феликс потёр руки от холода и кивнул. Взгляд его упал на немного залапанное стекло, которое он протёр ладонью. Вдохнув побольше воздуха, он сразу же забегал глазами по верхушкам искрящихся домов, высоток, дорогам с мчащимися автомобилями и голым кронам деревьев. Пушистые облака спокойно плыли по небу и иногда обнажали полную жёлтую луну, которая освещала вид живого Сеула. Они ехали совсем медленно и неторопливо, поэтому сейчас Ликс мог рассмотреть каждую деталь даже в темноте. — Посмотри, как же красиво… — задумчиво протянул он, когда Джису наклонилась над окном тоже. Феликс чувствовал себя уютно. Тишина, прерываемая лишь удивлёнными вздохами и упоением Чхве Джису, была невыносимо прекрасной. — Хотел бы ты наблюдать сейчас этот вид с человеком, которого любишь? — внезапно сказала девушка, и Ликс потерял улыбку, окунувшись в то, что чувствовал последние дни. Как бы эта атмосфера ощущалась с Чанбином? Что, если бы вместо чистого любопытного взгляда Джису на него смотрели миндалевидные карие глаза его сонбэннима? Что, если бы сейчас его улыбка появилась в свете многоэтажек и луны? Феликс бы его поцеловал. — Я не знаю, — сдавленно пробормотал под нос Ликс, зная ответ наперёд. Конечно хотел бы. Даже несмотря на все попытки забыть Феликс никогда бы не отказался почувствовать те мгновения ещё раз. — Почему так неоднозначно? — тихо спросила Джису. — Мы снова отдалились, — вздохнул он. — Настолько, насколько это можно. — Тогда почему бы… снова не сблизиться? — Не думаю, что я нужен этому человеку на самом деле. — Разве мысли являются таким надёжным источником для тебя? — наклонила голову девушка и грустно хмыкнула. — Феликс, что бы ты не думал, это никогда не будет точным. Люди способны врать, люди способны преувеличивать или отдаляться, если чувствуют себя некомфортно. Феликс промолчал. Он ещё долго смотрел поблёскивающими от влаги глазами в пейзажи из окна, наблюдал за подъемом фуникулёра, пока снова не продолжил говорить: — Мне нужно перестать любить этого человека. — Ты действительно этого так хочешь? — спросила Джису, смотря на плывущие облака. — Я должен… — Но ты этого не хочешь, правда? Феликс сжал губы. Все воспоминания, связанные с сонбэ, были для него по-настоящему драгоценными. Он ни на что бы их не променял. Со Чанбин — его первая настоящая любовь. — В некоторых случаях это правда нужно, я не спорю. Но когда ты насильно заставляешь себя, это только хуже сказывается на твоем ментальном здоровье. Людям свойственно грустить, если чувства оказываются невзаимными. Это нормально. Но если ты врёшь сам себе, врёшь о том, кого на самом деле любишь, то потом страдаешь намного, намного сильнее. Поверь, лгать своим эмоциям намного ужаснее, чем врать кому-нибудь. — А ты, Джису? — вдруг спросил Феликс, оторвавшись от окна, и надломлено повторил: — Ты разве ни разу не лгала себе? Чхве вздрогнула и покраснела от испуга, а затем медленно повернула голову к Феликсу. Будто бы подумала, что он что-то понял. — Ч… что? Фуникулёр вдруг качнулся и практически дотронулся до твёрдой поверхности. Феликс опустил взгляд в пол, а затем посмотрел на автоматически открывающиеся дверцы. — Мы приехали, — констатировал он и снова взял Джису за запястье, потянув за собой. — Пойдём, пока обратно не развернулись. Лучше было замять эту тему, пока они оба не узнали свои секреты. Они оказались практически на самой вершине. Прямо над собой можно было увидеть огромную высокую телебашню, которая переливалась разными оттенками цветов и искр. Люди ходили туда-сюда, прогуливались по окрестностям, пили кофе и наслаждались ночными видами с горы. Хорошо бы иметь здесь карту, чтобы не заблудиться. Пешеходные дорожки простирались аж на шесть километров, значит потеряться тут просто раз плюнуть. Ноги вели их в совершенно неизвестном направлении вдоль ярких фонарей, что освещали каменистую дорогу. Голые деревья в темноте казались пустыми и мёртвыми, но в обрамлении гирлянд выглядели праздничными. Джису постоянно куталась в шарф, то и дело поднимая взгляд на тучи в ожидании снега. Феликс оглядывался по сторонам, что-то бормоча под нос. После разговора в фуникулёре он чувствовал себя подавленным. Было ли всё дело в том, что Чхве попала в точку? Или же Ликс оказался абсолютно правым в своей ситуации, просто потому что вспоминать о сонбэ вечность было глупо? Люди приходят и уходят, Чанбин чётко дал понять, какие чувства испытывает по поводу Феликса, однако младший всё ещё продолжал тешить в своём сердце тот свет, что остался от их воспоминаний. Он никуда не мог деть чувства. Это и бесило. Забыть человека не так просто, как кажется. — Прости, что я вспылил, — внезапно разорвал тишину Ликс. Джису подняла нос из шарфа. — Не стоило переводить стрелки на тебя. — Ничего, всё в порядке, — кратко улыбнулась Джису. — Я не обижаюсь. Может, в моих словах есть доля правды только для меня. Лучше верить самому себе, нежели чужим людям. Феликс на миг замолчал. — Ты для меня не чужая. Он осторожно прикоснулся к её руке и взял её в свою. Это было похоже на разряд электричества — Ликс почувствовал, как дрожала Джису: как легко трясутся её холодные руки, всё тело, как то синеют, то краснеют щёки. Но она всё равно была для Феликса прекрасной, хорошей и дорогой. — Ты же… ты же не против, верно? Чхве выдохнула. Клубы пара мягко стелились по колючему воздуху. — Только на совсем немного, Джису. — На сколько захочешь. Сердце пропустило странный удар. Феликсу было непривычно, но в то же время очень тепло. Он понимал, про что говорила Джису, о чём он может пожалеть, если сделает так, как сам считает нужным. Но в то же время всё, что происходило прямо сейчас, казалось донельзя правильным — Ликс не чувствовал себя настолько подавленным и сокрушённым. Он мог забыть о навязчивых мыслях, хоть и на недолгое время. Вместе друзья подошли на самую вершину башни. Здесь гуляли самые сладкие парочки, а на заборе закреплены тысячи замочков в виде сердец — «Стена любви». Там, вдали через него, можно было увидеть весь Сеул невооруженным глазом. Фонари телебашни освещали почти всё это место самостоятельно, и ничего лишнего совершенно не требовалось. Джису почувствовала себя необычно — находиться с Феликсом в этом месте, смотря на виды города, было самым странным и одновременно захватывающим ощущением. Особенно, когда держишь его за руку. Будто все твои мечты вдруг стали реальностью. — Это удивительно, — сказала она, и Феликс посмотрел на неё сверху вниз. Возможно, в этом была вся суть. Любить, страдать от разбитого сердца, а потом собирать себя по осколкам вместе с кем-то ещё. С кем-то, кто правда дорожит тобой, и ты знаешь это без единой догадки. Он не сразу заметил, как пошёл снег — крупные хлопья сыпались с темного неба, заставляя носы и куртки намокать. Феликс знал, с кем любил на него смотреть, но привыкать к новым ощущениям с совершенно другим человеком — отдельный вид эмоций. Ты не знаешь, насколько сильно потом поранишься или ошибёшься — жалеть уже не о чем. Ликс знал, как готовиться к худшему, поэтому не боялся держать за руку Джису. — Я знаю, что ты винишь себя за что-то, — сказала вдруг она, повернувшись. Ликс вздрогнул. — По твоему взгляду это видно, даже за километр. Поверь, не всегда ты сам виноват в том, что что-то идёт не так. Нужно всегда помнить, что рядом есть люди, которым ты важен и нужен. Которые считают тебя хорошим человеком, Ликс. Не бойся быть собой и не бойся делать то, что ты хочешь. Некоторые люди бросают, но на их месте появляются новые. Плохое со временем забудется само, если оно действительно плохое. Просто доверяй себе и действуй так, как желает сердце. Феликс молчал и долго на неё смотрел. Джису говорила это ему, но почему-то хотелось сказать то же самое именно ей. Будто Чхве самой не хватало той самой уверенности в своих поступках и действиях, и она сама это понимала. Иногда нужно посмотреть на вещи под другим углом — подать руку, когда никто не понимает, и сделать так, как считаешь правильным. Если сердцу спокойнее, тогда в чём проблема? И Ликс в этот момент не увидел никакой проблемы. Просто вдруг отпустил руку Джису, взял её за холодные красные щёки и поцеловал. Терпко, горячо и надломлено, будто бы в этом был весь он — жаждущий чьей-то любви, утешения, чего-то настоящего среди пустоты собственной души. В Феликсе последние дни жила ненависть к себе. Чанбин был для него наставником, мнение которого являлось абсолютно верным. Но не всегда ты являешься причиной всех ошибок — иногда просто действуешь, не подумав, и получаешь негативный опыт, из-за которого потом учишься. Но даже сейчас, когда Ликс сделал достаточно огромный шаг к человеку, которого считал другом, он не учился — пробовал почувствовать себя таким, каким был прежде. Джису, на удивление, не отстранялась. Наоборот — сначала неуверенно, а потом тепло ответила, накрыв чужие руки своими. Это был шаг навстречу — Чхве будто почувствовала, как Феликс жаждал этого. Но после того, как оба отстранились и тихо смущённо посмеялись, Феликс прекрасно осознал тот факт, что полюбить её он никак не успел. Джису для него была утешением, но она никогда не пересилит того, что он ощущал к Чанбину. Ликс почувствовал к ней всё — благодарность, заботу, счастье… Но только не любовь.