сонбэ, я танцую для тебя

      Свет в спальне остаётся приглушённым последние минуты до полуночи. Панорамные окна открывают вид на покрытый полумраком Сеул, всё ещё страдающий бессонницей, потому что машины на шоссе так и несутся в неизвестном направлении, а жёлтые огоньки в окнах домов напротив ярко блестят и бьют в глаза. Шторы Минхо затянуть не удосужился — в раздумьях он долго смотрит на городской пейзаж, выжидая, когда тело всё же позволит отклеиться от насиженного места и пойти переодеться.       Хо тяжело вздыхает. Почему-то даже долгое наблюдение за случайными точками за стеклом не даёт сосредоточиться на спутанном клубке мыслей. Минхо хотел узнать всё настолько подробно, насколько это было возможно, только вот реальность с ожиданием практически не совпала.       Он в первый раз выслушивал кого-то. В первый раз в своей жизни пытался поддержать, потому что чувствовал такое сходство в ситуациях… Сходство в их проблемах, в понимании этих проблем и причинах, которые всё ещё заставляют страдать. Но то, что не давало ему покоя до сих пор, лежало на поверхности — Чанбин совершил теперь другую ошибку в попытках не повторять прежние.       Минхо осторожно снимает с рук перчатки и обнажает шрамы — все они следствие тех оплошностей и одиночества. У Феликса раны внутри, на сердце. У них ещё есть шанс затянуться без рубцов.       У Хо и Феликса было единственное отличие — вокруг младшего были его родные люди, которым он мог довериться. У него был шанс на хорошее будущее без переживаний, Феликс не был одинок. Но Минхо похвастаться этим никак не мог. Запертый в собственном теле, не имеет права обмолвиться о том, как ему хочется внимания.       У Феликса в приоритете мечта и работа. У Ли Минхо — привязанность и жажда любви.       На самом деле, Хо отказался бы от карьеры, если бы нашёл силы бороться за свои чувства. Но кому это нужно, если мотивация односторонняя?       Хо берёт в руки фотографию в рамочке. Он не знает, зачем до сих пор её хранит. Минхо очень долго пытался заставить себя ненавидеть Чанбина за то, что он сделал, пытался забыть или просто продолжать быть образцовым айдолом. Но только взгляды встречались в коридорах, сердце Минхо снова совершало кульбит и разбивалось. Было больно всегда. За все эти шесть лет он так и не смог забыть.       А ведь на фото они такие беззаботные и радостные.       «Я счастлив, когда ты со мной, Со Чанбин».       Он потерял то, что для него обозначало «счастье». Наверно, ещё с самого начала ответ был совсем иной.       Телефон звенит от нового пришедшего уведомления. Хо приходится выбраться из собственных мыслей и отвлечься. Может, оно и к лучшему. Неизвестно, в какие дебри он себя может загнать из-за этого. Яркость экрана в темноте бьёт в глаза, поэтому приходится опустить её до минимального уровня. Минхо щурится и выдыхает — ему писали менеджер и Чан. Ничего нового.       «Вот твоё расписание на понедельник», — гласит первая смс-ка с прикреплённым эксель-файлом. Минхо игнорирует её, потому что завтра воскресенье, а значит пока что лучше не задумываться о новой рабочей неделе.       Чан снова написал чуть ли не поэмы. Интересно, у него действительно так много времени, чтобы написывать всякий спам, или он хочет что-то от Минхо? Может, Чану тоже одиноко?       «У тебя всё хорошо?»       «Решил тебе не звонить, уже поздно».       «Ты поел? Не голодный?»       «Мы могли бы завтра встретиться, если хочешь, я бы показал тебе наработки, которые написал без тебя…»       «Твой камбек выйдет замечательным».       «Надеюсь, ты хорошо поспишь сегодня».       «Доброй ночи, Хо, не забудь обрабатывать раны на руках, ладно?»       «И позвони, если что-то случится».       — Опять он за своё… — прошептал одними губами Минхо.       От Чана, вроде бы, сквозило добротой, только Хо этого странным образом не чувствовал. Он всё время достаёт, прилипает и не хочет оставить в покое. Что ему нужно? Чтобы Минхо всё ему докладывал? Сколько же можно твердить о том, что Хо плевать, и он не собирается ни о чём рассказывать…       Он хотел было выключить телефон, но вдруг застыл, заостряя внимание на последнем сообщении.       «И позвони, если что-то случится».       Вообще-то, сейчас кое-что случилось. Помнится, Чан говорил докладывать ему обо всём, что происходит между Чанбином и Феликсом, чтобы он мог пресечь на корню. И Минхо услышал, что Феликс сказал всё, как есть. Конечно, со своей стороны, но всё же в этом был какой-то смысл.       Минхо вдруг стал набирать сообщение дрожащими пальцами:       «Случилось. Феликс рассказал мне, что он влюблён в Чанбина, и сам Чанбин отказал ему, сказал, что ненавидит и что вообще…»       Хо остановился. Но было ли это правильным?..       Феликс доверился ему. Ликс стоит в сложной ситуации, и если начнутся проблемы и компостирование мозгов, то это ещё больше может ему навредить. Парень должен сам выбрать свой путь, ведь сейчас, когда он всё понял, у него есть удачный шанс наладить свою жизнь. Вопрос стоял только в Чанбине. Кто сможет его угомонить, если не лидер?       Пожертвовать доверием Феликса и усмирить Бина или же оставить всё как есть?       Минхо стирает сообщение и выключает телефон. Это вообще его касаться по-хорошему не должно. Плевать на всех, кроме себя, — какая вообще к чёрту разница, что другие люди про него подумают?       Он заваливается на подушку и долго смотрит в потолок. Как его вообще может коснуться то, что происходит между Чанбином и Феликсом?       Или, может, за это молчание придётся заплатить очень высокую цену?

***

      Феликс смотрит на себя в зеркало — за последнее время он заметно похудел. Его скулы стали более очерченными, кожа лица побледнела, а губы потеряли прежний персиковый яркий оттенок. Когда он так себя запустил? Прошёл ведь всего месяц, и он так сильно изменился… Стоило наконец внести хоть какие-то изменения в свою жизнь, раз она больше никогда не будет прежней. И сделать всё для того, что даже так он не растеряет трудоспособности и способности улыбаться.       Он осторожно запускает пятерню в свои светлые, осветлённые много раз волосы. Пушистые, немного спутанные и длинные сзади. Феликс помнит, как в забытье от сказанного Чанбином пошёл и покрасился, чтобы быть действительно похожим на ту самую нежную белую лилию. Она означает непорочность, чистоту, прямо как и видел Чанбин. Наивность, присущая Ликсу, погубила его на дни и недели.       Пора бы расправиться с ней раз и навсегда.       — Эй, Чонин, ты скоро там? — кричит стоящий рядом с Феликсом в ванной Хёнджин, держа в руках небольшую ёмкость и специальную кисточку.       — Иду я, иду! — слышится из-за двери.       — Он что-то долго копается, — закатил глаза Хёнджин и оглядел Феликса. Он всё ещё долго смотрел в это зеркало. — Что-то интересное увидел?       Ликс тяжело вздыхает и кратко улыбается.       — Нет. Просто наконец прозрел насчёт того, как сильно насиловал сам себя все эти дни. Даже слов не находится… Столько часов я потратил на ненависть к самому себе…       — Всё образуется, — положил ему руку на плечо Хёнджин и ободряюще посмотрел на него через зеркало. — Главное — начать что-то менять. Сейчас это конечно похоже на эмо-фазу, но, я уверен, после ты ни о чём не будешь жалеть. А начинать всегда надо с малого!       Наконец в ванную зашёл запыхавшийся Чонин, держа в руках потрёпанную коробочку с чёрной краской для волос. Феликс ещё долго на неё смотрел, прежде чем улыбнуться снова. Таковы реалии его сегодняшней жизни. Наверно, в ней это совершенно новый этап.       — Слушай, а она не пропавшая? — нахмурился Хёнджин. Чонин закатил глаза.       — Ты мне не доверяешь? — самодовольно заявил он. — Феликс-хён, ты же на всё согласен? Эту краску я использую всегда, и купил её совсем недавно. Ну-у-у… может полгода назад?       Хёнджин хотел что-то возразить, но его перебил Ликс:       — Давайте, делайте. Даже если сожжёте мне волосы. Как-нибудь оклемаюсь.       — Вот это я понимаю — настрой! — Чонин показал ему большой палец вверх. — Это тот хён, с которым я так долго жил вместе!       Следующий час прошёл как в парикмахерской — двое друзей вертелись вокруг Феликса, орудовали кисточками и полностью меняли внешний вид парня. Удивительно, ведь новый цвет волос может кардинально изменить твой образ мышления. Во всяком случае, Ликс так думал. Потому что чёрный для него был цветом той уверенности, которой ему никогда не хватало.       Стоило только высушить волосы после хорошего мытья головы — Ли даже выглядел как другой человек. Цвет его румяного от горячей воды лица заметно выделился, расчёсанные смольные волосы теперь ярко блестели от света холодных потолочных ламп, да и структура их изменилась — теперь они мягкие и более ухоженные, будто бы вернуться к около-оригинальному цвету было необходимо.       Феликс ещё долго смотрит на себя в зеркало, приоткрыв губы, пока друзья довольно восхищаются работой:       — Ащ-щ-щ, это то, что я представлял, — гордо улыбнулся Чонин. — Хён, твои веснушки теперь ещё ярче! Тебе этот цвет даже больше идёт, чем прежний.       — Ну-у-у… — протянул Хёнджин, как критик рассматривая парня с разных сторон. — Не знаю даже, лично мне кажется, что его кожа слишком бледная… Цвет слишком контрастирует, я как человек, который периодически рисует…       — Мне очень нравится, — неожиданно сказал Ликс, и его кофейные глаза искренне засверкали. — Я впервые чувствую себя так комфортно. Будто это действительно мой, прямо мой стиль.       Хёнджин несколько секунд тупил в одну точку, пока вдруг не запищал, словно девчонка, и не накинулся на Феликса с крепкими объятиями. Чонин округлил глаза.       — Наконец-то ты не слушаешь мои тупые советы, Ликс-и!!! — закричал он и ещё сильнее стиснул его. — Я так за тебя рад, господи, ты просто не представляешь! Пусечка моя, это точно мой сын!       И Хёнджин смачно поцеловал Феликса в щёку под истошные вопли. Чонин изобразил рвотный рефлекс.       — Фу, вы ещё потрахайтесь при мне!       — Эй, Чонин, давно не получал? — покраснел Феликс и вылез из ладоней друга.       — Я люблю Феликса платонически, моё сердце принадлежит другому, — демонстративно поднял брови Хёнджин и отвернулся, скрестив руки на груди. Феликс удивлённо на него уставился, но, видимо, Чонин расценил это как шутку.       — Ну-ну, — покачал головой он. — Хён, я пойду телефон найду, у меня камера хорошая. Сделаем вместе селфи на память! Такое событие точно пропустить нельзя.       С этими словами Ян удалился, а Феликс так и продолжил ошалело пялиться на друга. Затем он схватил его за плечо и легко потряс.       — Эй, это снова твои шуточки? — нахмурился младший.       — А что? — Хёнджин приоткрыл один глаз. — Мне что, нельзя отдать сердце кому-то? Или только тебе в сонбэннимов влюбляться можно? Я, может, тоже хочу. И не без причин!       Феликс закатил глаза и подошёл к зеркалу, поправляя чёлку. Он сначала совершенно ничего не понял и расценил это как очередную колкую и мимолётную влюблённость. Почему-то таким Ликс запомнил Хёнджина — безбашенным и совершенно не заботящимся о том, что будет в будущем. Сейчас только отчасти он мог понимать, насколько же ошибается.       — Ну, подумаешь там… — Феликс включил кран и стал намыливать руки, испачканные в чёрной засохшей краске для волос. Вряд ли они найдут в общежитии спирт. — Для меня это было слишком тяжело и болезненно, ты же не можешь влюбиться в, например…       Ликс вдруг застыл, прокручивая фразу Хёнджина в голове ещё раз, а затем развернулся.       — Я же сказал как есть, — вздохнул Хван и похлопал по плечу друга. — И я этого не стыжусь.       Феликс на секунду потерял дар речи, глупо уставившись на Хёнджина сверху вниз.       — Только не говори, что…       — Я люблю Хан Джисона-сонбэ, ну и что тут такого? — хмыкнул он. — Мы с тобой очень разные по характеру. Для тебя принять влюблённость в сонбэ было сложно, а я не стал отрицать сразу же.       Стоп… Хан Джисон? И Хван Хёнджин?!       Вот это парочка…       — Хён… — только и мог выдавить младший, но его перебили.       — Я знаю, что ты можешь мне сказать. Но ты же понимаешь, Феликс, ты помнишь меня рассеянным и сонным парнишкой, который особо никогда не старался ни над чем, полагаясь на внешние данные. Это было ужасно. Сейчас, когда я принял эти чувства, я должен так же принять тот груз ответственности, который на мне лежит. Особенно, если я хочу продолжить стремиться к этим отношениям. Для меня на первом месте — защита и оберегание Джисона-сонбэ. Прости, что я тебе так долго не рассказывал, что у меня всё это время было на душе, но… Я правда хочу стать для него тем, на кого можно положиться. И не только для него. Для мемберов, для тебя тоже. Хочу, чтобы у вас всех всё было хорошо, и если что-то будет зависеть от меня, я всегда останусь на вашей стороне. Буду делать всё, что в моих силах!       Хёнджин показал большой палец вверх и ободряюще улыбнулся. Феликс внимательно его слушал, видимо, поражаясь, насколько же сильно вырос как личность его лучший друг.       — Я собираюсь признаться сонбэ в своих чувствах, — кивнул Хван. — Я знаю, чего это может мне стоить… Но я правда этого хочу. Я подготовлю всё в лучших традициях, чтобы ему было комфортно. Надеюсь, что всё пройдёт хорошо, и я не облажа…       Хёнджин не успел договорить, как вдруг Феликс с силой обнял его и прижался к груди, прикрыв глаза. Хван хотел было спросить, что происходит, однако вошёл в положение, и с улыбкой обнял в ответ.       — Хён, ты стал таким взрослым… — пролепетал младший. — Я даже не узнал тебя. Сколько времени прошло с того времени, когда мы общались чуть ли не каждый день, вечер, ночь… Я упустил момент, когда снова отдалился, хотя желал всем сердцем быть ближе.       — Ну, ничего, у нас всех есть дела. — Хёнджин медленно перебирал чёрные пряди волос пальцами. — Просто хватит забывать, что я твой лучший друг, ладно? Я всегда буду тем, кто сможет тебя выслушать, что бы то ни было. Не забивай на то время, когда мы жили с тобой вместе, кушали лапки, пили соджу… Даже соджу я тебе покупал и поил, пока твои родители ничего не знали!       Феликс издал тихий смешок. Те времена были поистине весёлыми. Лучшими из первых дней в Сеуле.       — Просто, знаешь… — хмыкнул Ликс. — У тебя всё так легко вышло… Ты раз — и признал чувства, и уже горы готов сворачивать. А я столько бился с неуверенностью, столько ошибок позади… Как мне их исправлять теперь?..       Хёнджин долго молчал, прислушиваясь к шорохам из других комнат. Видимо, Чонин долго не мог найти свой хвалёный телефон для селфи. Оно и к лучшему. Другого времени для столь откровенного разговора точно не найдётся.       — Насчёт Джису… — выдохнул Хёнджин и оторвался от Феликса, посмотрев ему в глаза. В них он нашёл только лишь испуг — да, для Ликса это было достаточно щепетильной темой.       — Я знаю, что и здесь облажался…       — Я не просто так говорил и шутил о том, что «вы будете мутить у меня за спиной», — продолжил он. — Джису очень характерная, но правда ранимая, Феликс. Я помню, как часами мог выслушивать её переживания о новом коллективе, о родителях в Канаде, внимать к её тихому плачу… Но я конечно понимал, что в тебе она находила что-то большее. И поверь, я всегда это видел, если ты думал, будто я ничего не замечаю.       Хёнджин сглотнул, попытавшись сосредоточиться.       — Зная, что ты не любишь её… Как я вообще могу это одобрить? Знаешь, что может случиться, если она всё о тебе узнает, а? А если вся наша долгая дружба из-за этого…       — Хён, я её не брошу, — вдруг твёрдо сказал Феликс. Хёнджин умолк. — Ты сказал мне про ответственность, правильно? Значит и я должен её на себя взять. Раз первый поцеловал, значит не отпущу. Может я не люблю её как сонбэ, но она нравится мне. Очень. Мне очень комфортно рядом с Джису, она прекрасная, и я безумно ценю её чувства ко мне. Поверь, если мне и придётся рассказать ей про то, что случилось между мной и сонбэ, то я расскажу ей сам. Судить меня будет она. Но пока… Пока я хочу двигаться дальше. И я нахожу это движение с ней.       Хёнджин долго хмурился и недоверительно смотрел на Ликса, будто бы взвешивал все «за» и «против» такого союза.       — Обещай, что не обидишь её.       Феликс улыбнулся.       — Я обещаю, хён, правда.       Хёнджин улыбнулся в ответ. Он должен был довериться другу. Всё-таки, сейчас он наблюдает за развитием совершенно другой личности.       — Ребята, я нашёл телефон! — прокричал из-за двери Чонин, размахивая смартфоном в руке.       — Я думал, тебя в диван засосало, ты где был? — недовольно скрестил руки на груди Хёнджин.       — Я, оказывается, звук на нём выключил! Долго искал, а оказалось, что он под стол закатился, — весело протараторил Ян и подошёл к друзьям. — Так, Хёнджин-хён, ты бери в руки баночку с краской, а Феликс-хён пусть берёт кисточку. Я хочу, чтобы атмосфера сохранилась!       — Я чувствую, что фотограф из тебя никакой, бро, — закатил глаза Хван, но тут же залился смехом.       И Феликс вместе с ними.       Снимки были готовы, Ликс и Хёнджин получили их через KakaoTalk. Вскоре старший ушёл к себе, а Феликс продолжил рассматривать своё счастливое лицо в своей комнате. На фотографии такое яркое, на самом деле живое. Впервые за столько времени. И столько всего теперь хотелось сделать — мотивация теперь пёрла отовсюду, парню нужно было её завтра направить в нужное русло.       Он даже насчёт Джису с Хёнджином поговорил. Теперь всё должно наладиться.       Феликс с улыбкой на лице начинает печатать:       «Как дела? Как выходные?»       «Спишь?»       «Может, сходим завтра на аттракционы?»       «I wanna go with u, I think it's gonna be d8 :)»       Удивительно, как много в нём прежней тяги к жизни. Однако, видимо, Джису этого точно не ожидала. Как только сообщения оказываются прочитанными, Ликсу тут же приходит достаточно странный ответ.       «Hey, r u ok?»       Феликс хмурится, а затем вспоминает. Точно. В последний раз, когда они виделись, он выглядел мягко говоря отвратительно. Конечно она запомнила его таким. Самое время разбавить эту атмосферу фотографией.       «Я покрасился в чёрный».       «Да, Julie, у меня всё хорошо».       «Знала бы ты, насколько».       «Настолько, что я даже хочу написать тебе, что ты мне очень нравишься».       Щёки его тут же покраснели. Феликс и не знал о такой стороне самого себя. Неужели он скоро овладеет флиртом? Или это новый цвет влияет на его поведение?       Сообщения очень долго не приходили. Видимо, Ликс действительно её смутил.       «Мне просто показалось, что ты был не в настроении».       «I like u too <3».       «И я согласна пойти с тобой на d8!!!»       «Спокойной тебе ночи, всегда улыбайся».       «И тебе».       Феликс выключил телефон и ещё долго улыбался, смотря в стену. Никогда ещё он не ощущал такой лёгкости, как сейчас.

***

      — Эй, ты опять нас бросаешь просто так?       Джуён хмурится так смешно, что Хёнджин не может сдержать лёгкого смешка в сторону. Он собирает вещи очень быстро, потому что успеть нужно до момента, когда Джисон покинет здание тренировок. Сегодня тот день, когда он решил сделать то, что так долго хотел. И это не может пройти вот так невзначай, как тогда, две недели назад, Хёнджин рассказал о своих чувствах к сонбэ Минхо и Феликсу. Нужно было, чтобы Хан почувствовал это насквозь.       Холодный январь сменился февральским потеплением. Именно в растопленные деньки Хван захотел признаться Джисону — может, тогда ледяная стена тоже растает вместе со снегом на дорогах и пушистых ветках елей? Во всяком случае, Хёнджин верил этому. Более ничего не нужно было.       — Извини, — ответил он кратко, пытаясь утрамбовать полотенце в маленький рюкзак. — У меня есть одно незаконченное дело. Я обязан довести его до конца.       — Эй, хён, мне кажется, ты начинаешь нас забывать, — нахмурился Чонсу и скрестил руки на груди. — Так и до того, чтобы Гониль-хён узнал о твоих странных похождениях, недолго осталось.       — Молчать всем! — хлопнул в ладоши Джин. — Ничего не хочу слышать. Я сегодня в весьма хорошем настроении, так что пойду сейчас покупать подарочки.       — Подарочки? — удивлённо вскинул брови Джуён, зачесав длинные волосы ладонью. — А нам купишь? Или это касается только того загадочного человека, к которому ты всегда бегаешь?       Хёнджин закатил глаза.       — Конечно только его. Размечтались, — ехидно посмеялся он. — Деньги я на вас должен ещё тратить! А вы сами на меня хоть тысячу вон потратили?       — А чего это мы, младшие, должны тебе что-то покупать?!       — Ничего не желаю слы-ы-ышать, я уже сказал! — накинул на плечо рюкзак Хёнджин и поспешил к выходу из зала. — Звоните если что, хотя я всё равно трубку не возьму!       Настроение и правда было отличное. Ещё и чувствовался этот переизбыток любви ко всему вокруг — хотелось даже несмотря на эти колкие разговоры с мемберами их заобнимать до смерти. Почему именно этот день? Может, есть хоть какая-то мотивация? Или Хёнджин так смакует предвкушение признания в чувствах?       Точно — канун дня святого Валентина. Это точно тот праздник, который был по душе Хвану — любовь, драма, просмотры ромкомов вместе со второй половинкой… Это то, что он хотел бы попробовать. Возможно, если они сойдутся сегодня, то точно смогут прожить это вместе! Тем более, что этот день придётся на воскресенье. Но нельзя ведь приходить к любимому человеку без подарка, правильно?       Хёнджин тоже по-своему джентельмен, хоть по его мордашке и не скажешь. Если посмотреть глубже, то он тот ещё романтик, который подарит любимому всё, что он захочет.       Поэтому и сейчас Хван направляется на поиски лучшего подарка — магазинов в Сеуле много, а вот то, что может понравиться Джисону… Может ли Хёнджин угадать? Или всё-таки придётся как можно тщательнее подойти к этому вопросу?       Он долго ходил по улицам Сеула, заглядывая в витрины сувенирных магазинчиков, и видел всё: от дорогих украшений до палёных безделушек, от расписанных фарфоровых кукол до русских матрёшек, но это всё не то. Почему даже в канун дня святого Валентина так сложно найти что-то на самом деле запоминающееся на всю жизнь? Чтобы Хан, получив это, наконец почувствовал себя нужным. Чтобы увидел, как Хван на самом деле старается для него. Для них.       Хёнджин любил безумно. Когда он это понял, вся жизнь перевернулась с ног на голову, как и мировоззрение. Если рядом есть кто-то, ради кого ты готов на всё, то твои взгляды на жизнь и на других людей радикально меняются. Для Джина это как инстинкт — любить и защищать. Сердце колет, когда Хану плохо. Хван хочет, чтобы он был счастлив.       Находясь в своих мыслях, он ещё долго бродил по улицам, проверяя деньги на карточке и натягивая маску повыше на нос, пока не забрёл на рынок в пролёте между домами. В этих местах позади остались столько счастливых воспоминаний — помнится, он ходил с родителями в такие места постоянно, а особенно в Мёндоне. Они покупали декоративные маски, уличную еду, радовались каждой мелочи… И это беззаботное детство даже сейчас ощущалось приятным осадком на душе.       Но с тех пор всё изменилось. Хёнджин уже давно вот так не гулял. Интересно, осталось ещё хоть что-то из того детства? Может, именно в таких самобытных местах он найдёт что-то для Джисона?       Ароматная уличная еда снова привлекала внимание ароматами специй и той привычной остроты. Хёнджин с улыбкой, спрятанной под чёрной маской, рассматривал каждый прилавок, кивая продавщицам. Но, кажется, здесь были не только особые деликатесы.       — Здрасте, что продаёте?       Вывеска такая броская, но интересная — здесь сувениры, очевидно. Цепочки, снежные шарики, магнитики и прочие безделушки. Но, кажется, продавец уже собирался уходить.       — О, извините, я уже закрываюсь… — пробормотал он под нос, как вдруг поднял брови, встретившись взглядом с гостем.       Молодой парень с тёмными волосами, скромно вылезающими из-под кромки шапки, и маленькой точкой родинки на носу. Удивлённые оленьи глаза бегали по лицу знаменитости, расширяясь сильнее с каждой новой секундой осознания.       — Правда? Мне просто так понравилось, что у Вас тут разложено, — запрыгал на месте Хёнджин и ещё раз осмотрел прилавок. Он так и блестел от яркого сияния серебра. Интересно, не подделка? — Цепочечки… Паль продаёте?       — Какая паль, господин, ну что Вы, — улыбнулся вдруг парень и поправил шапку. — Конечно, не везде серебро настоящее, но качество хорошее. Мы у поставщиков с другом покупаем всё прекрасное, особенно в такие праздники! Могу представить каждый товар.       — Так Вы же собирались уходить.       — У меня просто в последнее время так много встреч со знаменитостями, Хван Хёнджин-ним, как я могу отказать, — светло ухмыльнулся продавец и снова сел на стул.       — Вы согласились, потому что я звезда? — надул щёки Хёнджин. — Это же так нечестно… Знаете, сколько людей страдает от дискриминации из-за популярности красивых лиц на экранах? Это же не только касается сфер обслуживания, это ещё и личные комплексы и загоны.       — Что Вы, я не из-за этого, — опёрся о щёку рукой продавец. — Просто никто ничего не покупает. Поймите, если денег нет, то и закупать я больше не смогу… С Мёндона уже вылетел. Скоро, наверно, придётся мне закрываться и здесь, ха-ха-ха.       — Тут всё настолько удручающе?       — Ну, как сказать… Просто мне не везёт. Я же не в сфере еды специализируюсь. А мог бы… — вздохнул парень. — Ещё мог бы в айдолах сейчас быть. Но в итоге с айдолами меня связывают только покупки цепочек и рассыпанный попкорн…       Хёнджин нахмурился.       — А это как?       — Не берите в голову. Главное то, что я от стажёрства отказался вовремя, вот и всё. Зато занимался психологией и пошёл в бизнес. Возможно, если бы у меня SpearB и Lee Know не купили шесть лет назад цепочку, я бы здесь не сидел.       Хёнджин удивлённо распахнул глаза.       — Подождите… У Вас шесть лет назад покупателями были Чанбин и Минхо сонбэннимы?!       — Ох, точно, я забыл, что вы там все коллеги, — парень прикрыл рот рукой. — Ну ладно, уже сказал. У меня даже автограф остался.       Хёнджин попытался что-то осмыслить. Чанбин и Минхо… Да, у них точно было очень тесное прошлое, раз они даже гулять ходили вместе. Нет, не то, чтобы это было показателем, но для Хвана просто прогулки по рынку были сродни ностальгии. Наверно поэтому он подумал, что это было так важно и для сонбэ.       И, наверно, это только подогревало авторитет этого продавца с маленьким бейджиком, прикреплённым к куртке, на котором было выгравировано красивыми буковками «Ким Ёнхун».       — Тогда, получается, у меня есть смысл попросить у Вас о совете по поводу подарка, — уверенно сказал Хёнджин. — Только пожалуйста, я буду опускать подробности, но всё равно… Не говорите о том, что я, возможно, Вам скажу.       — Я — скала, господин. Хотите подарить что-то на день святого Валентина?       Хёнджин перешёл на полушёпот, поправив куртку.       — Кхм… Не знаю, как и сказать. Я долго ходил по магазинам, но ничего путёвого так и не нашёл. Мне нужно что-то запоминающееся. Что-то, что заставит человека поверить, что я очень надёжен. Может, есть что-то, что можете предложить?       Ёнхун не несколько секунд задумался. Что-то, что может заставить человека понять, что Хван Хёнджину можно доверять? Сам Джин не знал, чем это может быть, так как помог бы незнакомец с рынка? Странный вопрос, но Ким точно был осведомлён во многих символиках, значениях, во многих людях и их характерах. Так что, здесь нужно было очень хорошо поразмышлять.       — А надёжен в каком плане? Что Вы имеете под этим в виду? — спросил вдруг Ёнхун, прищурившись.       — Что я имею под этим в виду… — задумался Хёнджин и опёрся о прилавок. — Ну, возможно, то, что я готов подставить своё плечо в трудную минуту. Что мне можно довериться, что не нужно избегать. Я хочу быть кем-то важным для этого человека, понимаете меня?       — Отчасти да, — кивнул Ёнхун. — Значит… Да. Я кажется, понимаю, что нужно.       Парень залез на нижние полки и чем-то зашуршал. Кажется, Ким уже давал подобные советы кому-то такому же потерянному, но в этой ситуации такому же человеку нужно было передать это через Хёнджина. По его рассказу было понятно, что это за загадочная личность — непреступная, отчасти холодная, непробиваемая. Ей требуется что-то, что может растопить ледяное сердце.       — Господин, — произнёс Ёнхун, снова выпрямившись. — Хочу дать Вам кое-что понять, прежде чем дам этот подарок.       Хёнджин вопросительно поднял брови.       — По Вашим словам я понял, что Вы говорите, кажется, про очень неуверенного в себе человека. Настолько, что ему приходится доказывать, что он достоин быть услышанным и защищённым. Если это так, то одного подарка ему не хватит. Этот человек может сделать Вам больно. Убедительными могут быть не подарки… Поступки. Если Вы не докажете свои намерения этими поступками, то никакие подарки не смогут помочь ему раскрыться. Поэтому следуйте осторожнее.       — Я знаю, что делаю, — уверенно улыбнулся Хёнджин. — И я делал достаточно. Поверьте, это только закрепит в нём решимость! Так… что?       Ёнхун тяжело вздохнул. Ему казалось, что что-то здесь точно было не так. Хван казался слишком внушительно возбуждённым, но за этим стояло что-то более тревожное и непонятное.       Интересно… кто этот человек и почему он так разочаровался в людях?       Почему-то на ум приходит один парень…       — Так вот, да, — отвлекается от мыслей Ёнхун и придвигает к Хёнджину маленькую чёрную коробочку. — Откройте.       Хван последовал указаниям. В мягкой бархатистой подушечке устроилось серебряное колечко с отливающим синим цветом стеклышком. Резное основание выглядывало из ямки не полностью, так что о полном узоре можно было только гадать, зато какой была эта стеклянная имитация драгоценного камня! Хёнджин бы носил это сам. Никакие дорогие колечки в ювелирных не стоят рядом с этой красотой наяву.       — Я подобрал именно это по описанию, — продолжил продавец. — Знаете, что означает голубой и синий цвет? Спокойствие, доверие, нежность, забота… Чистота и невинность. То, о чём Вы говорили. Этот цвет создаёт доверительную, комфортную атмосферу. У буддистов светло-синий и голубой — это цвет сострадания, заботы, любви к миру и всем живым существам. Гармонии и очищенного сознания. Я надеюсь, что он сможет вам обоим его очистить. Но будьте всё равно осторожны — в Японии, например, этот цвет означал коварство и мошенничество. Не заставьте этого человека думать, что Вы обманываете его в своих намерениях.       — Никогда в жизни я не позволю хоть капельку во мне сомневаться! — улыбнулся Хёнджин.       — Тогда возьмите и второе, — протянул Хвану уже белую коробочку Ёнхун.       — Ого, это что, парные кольца?       — Это кольцо такое же, но сине-зелёное. Этот цвет означает уверенность, упорство и надежность. Возможно, оно поможет Вам не переусердствовать. Думаю, это будет отличным подарком.       Хёнджин счастливо засмеялся — об этом подарке он мог только мечтать. Джисону нужно было всё самое нужное, и, кажется, парные кольца подходили на сто процентов.       Он тут же полез за кошельком, доставая попутно оттуда четыре помятых купюры в пятьдесят тысяч вон. Глаза Ёнхуна снова смешно округлились, и он испуганно посмотрел на артиста.       — Ну что Вы на меня так смотрите? Я не могу дать Вам столько, сколько Вы заслужили по достоинству? — ухмыльнулся он. — Берите. Двести тысяч — это по нашим меркам последнее время не так уж и много. Может, это поможет Вам в деле.       — Что Вы, я… — растерянно посмотрел на деньги Ким.       — Ничего-ничего, берите. — Парень силой сунул деньги в руки продавцу и вытащил из кармана рюкзака подарочный пакетик. — И спасибо Вам огромное. Благодаря Вашим словам я стал ещё увереннее!       Хёнджин забрал две коробочки, уложив подарок в пакет, но Ёнхун вдруг его остановил:       — И всё же, господин… Не наделайте ошибок. Помните, даже в том, в чём Вы уверены на сто процентов, нужно уметь сомневаться.       — Я понял, понял, не волнуйтесь, — подмигнул Хван. — И удачи Вам с продажами!       Ёнхун ещё долго смотрел в спину удаляющемуся Хёнджину. Ему до сих пор казалось, что что-то точно пойдёт наперекосяк. Такая уверенность в себе никогда не заканчивалась чем-то хорошим. У него тоже когда-то было — он доверился родному человеку под влиянием привязанности и совершил подлую ошибку в сторону знакомого.       И всё же… была ли самоотверженность Хёнджина такой обоснованной?

***

      Джисон очень устал. На самом деле, он бы пошёл домой пораньше, если бы не засиделся с проектом Хёнджина с размышлениями о строчках, которые он написал. Ложились они на музыку легко, но их содержание заставляло Хана постоянно пялиться в одну точку и вспоминать чужой голос, улыбку и родинку под глазом. Джисон, сам того не понимая, тонул с каждым днём всё сильнее и под конец совсем переставал себя понимать.       Что означало каждое слово, искренне выписанное на страничках блокнотика Хёнджина? Какой смысл он вложил в них? То, что говорил тогда, когда Хан задремал?..       «Неважно, сколько я буду кричать тебе,       Ты всё равно не знаешь, насколько красив»       Сказано так красиво. Особенно, если думать об этом в контексте их взаимоотношений. Это была влюблённость в лучших традициях сентиментализма и его поджанров — любят горячо, пылко, но это всегда обречено на плохой конец. Не просто плохой. Трагический.       «Что же такое внутри тебя, что ты так стопоришься и противишься моей заботе… Что же там держит настоящего Хан Джисона… Я хочу это узнать. Хочу быть для тебя не посторонним и называть тебя хёном. Чтобы это было только между нами. Ты достоин самого лучшего».       Если бы Джисон мог принять, то сейчас был бы счастлив. Но разум отказывается доверять. Хан помнил, что произошло в тот дождливый промозглый день, в который даже и не пахло праздником любви. Джисон помнил, как пошёл туда, только потому что поверил ему. Чёрт его только знает, почему Хан это сделал. Одна ошибка стоила ему более семи лет страданий.       Хёнджин хороший. Тот человек тоже притворялся хорошим. Как их отличить?       Джисону лучше оставаться анти-романтиком.       — Джисон, ты когда домой? — слышится справа знакомый голос. Хан поворачивается и медленно моргает. Чанбин тяжело вздыхает — он выглядит сегодня рассеянным из-за кануна этого дня, так?       — Наверно, прямо сейчас, хён, — кивнул Хан. — Мне бы отоспаться…       — Выходные, вперёд, — тускло улыбается Чанбин, хлопая того по плечу. — А у меня ещё работа с Ёнбоком. Мы на месяц работу отложили из-за скорого дебюта «ITZY», нужно поднажать.       — С Феликсом-щи? — удивлённо поднял брови Джисон. — Вы всё это время… не работали?       — На то были причины, — пожал плечами Бин, тут же сморщившись. Его что-то внутри терзало, но Хан решил не интересоваться. Лучше отложить эти разговоры на потом. — Если что, Чан-хён работает сегодня с Накджуном-нимом, так что будет поздно. Надеюсь, ты взял сегодня ключи, езжай домой быстрее.       — Хорошо-хорошо… — пробормотал Джисон. — Удачи с работой. Не переусердствуйте.       Хан быстро собрал свои вещи и вышел из студии. Кажется, у Чанбина внутренних противоречий только больше стало. То напивается, то сидит подавленный, не в состоянии работать… А сейчас вдруг решил вернуть всё на свои места? Будто бы что-то всё-таки оставалось за кадром, и скоро это выльется в полную катастрофу. Джисон надеется, что ничего не произойдёт. Надеется, что жизнь продолжит идти своей чередой, как это было раньше.       Только вот он иногда забывает, что ничего уже никогда не будет прежним. Взять хотя бы его самого — сколько он живёт прошлым? Сколько его разум блокирует заботу от других людей? Сколько ещё будет блокировать всё ещё живое сердце?       Разбитое, но до сих пор живое. От этого и было. Оно страдает, жаждет, чтобы кто-то пришёл на помощь, но агония продолжает мучить его, потому что сердце не хочет разбиться снова. Это безумный замкнутый круг.       Поэтому Хёнджина любить нельзя. Джисон всё ещё боится обжечься.       Завтра тот самый день. Он доставляет лишь горькое послевкусие от произошедшего. Он никогда не заставит Джисона улыбаться.       Хан одевается, безжизненным взглядом окидывает всё ещё живое здание для тренировок — люди работают, стараются. Страдают тоже. Но мужественно держатся. Наверно, в этом был какой-то смысл жизни Хана — бесконечно терпеть.       И сейчас нужно вытерпеть. И избавиться от чувств, потому что…       — Эй, Джисон-сонбэ, я здесь!       … если он посмотрит на него снова, то они вспыхнут снова и доставят боль тем оставшимся осколкам.       Хёнджин ждал всё это время на улице. Кутался в свою лёгкую курточку, потому что к вечеру всегда холодало, рассматривал носочки грязных кроссовок и постоянно зачёсывал непослушные неубранные волосы. Такой домашний и комфортный. Тот, кто обещает защищать и оберегать. Такому хочется доверять любому человеку. Такого грех не любить.       Но для Джисона этот грех жизненно необходим. Даже если остатки сердца трепещут от глубоких глаз, в которых блещет влюблённость и детская привязанность. От очаровательной родинки под глазом, от улыбки и таких родных привычек.       Так нельзя. Хану лучше быть анти-романтиком.       Он спускается по ступенькам и становится в нескольких метрах от младшего, тяжело дыша к себе в шарф. На улице не холодно. Во всяком случае, Хана согревают пылающие от нежеланных чувств осколки сердца. Хёнджин машет рукой, хочет ближе, но Джисона решает лишний раз не пугать.       — Джисон-сонбэ, я так рад, что успел Вас застать! — продолжил он, посмеиваясь от собственной глупости. — Я, знаете, даже у стаффа спрашивал, не ушли ли Вы раньше! Я всё просчитал. Ради того, чтобы Вас увидеть!       Всё как в дорамах. Эти сладкие песни о любви, напыщенные ромкомы… Джисон всё понимал. Внимание Хёнджина опьяняло как самое дорогое и крепкое шампанское, от которого Хана вело и сводило с ума. Джисону такой вид алкоголя противопоказан. Все эти клятвы, слова в пустоту… Всё равно этот парень исчезнет и предаст, оно так всегда. Какими бы отношения ни были, ты остаёшься один.       А одному всегда поначалу так больно и невыносимо.       — Увидеть меня? — безэмоционально спросил Джисон, приоткрывая обветренные губы в немом слоге. Это бессмысленное волнение вызывало лишь страх. С самого начала это был глупый страх, который сковывал всё тело.       Хёнджин странно покраснел и на секунду уронил взгляд в кроссовки. Он раскачивался в них из стороны в сторону, то и дело закусывал нижнюю губу и прятал что-то за спиной.       Джисон знал, к чему всё шло, но предпочитал молчать как дурак.       — Да, я… давно искал повод начать разговор, — улыбнулся кратко Хван и поднял поблёскивающий взгляд на старшего. Щёки вспыхнули ещё сильнее. Хёнджин чувствовал, как стук его сердца отбивается в кончиках пальцев мелкой дрожью и пульсацией. — Один очень важный разговор, и, думаю, что сейчас тот самый момент.       Хан почувствовал, как к горлу подкатил ком. Распирающий со всех сторон, колющий глотку и сдавливающий голосовые связки. Джисон забыл, как говорить. Обещания и попытки Хёнджина сблизиться отторгали всё сильнее.       Джисону было всё равно на то, что кто-то может его любить.       — Знаете, какой завтра день, да? Конечно знаете, все улицы трещат об этом.       «День, который я, лучше бы, не вспоминал»       — Рома-а-антика, все дела… Все эти сладкие парочки, мелодрамы прямо как мы с Вами любим, цветы… Что-то я много воды лью, да? — Хёнджин неловко засмеялся. Было видно, как он дрожит. — В общем, я о другом… Хотел сказать, что, в общем-то, не хочу в этот день быть один. Тем более есть шоколад один, знаете, как это хуёво?       Каким бы ни был шоколад, послевкусие от него одно и то же. Это как просмотр грустных дорам, когда ты знаешь конец, но всё равно мучаешь себя до финишной прямой — чистый мазохизм и горькие слёзы на глазах.       Джисон любил мелодрамы, любил и американские ромкомы. Знал много любовных песен, писал много любовных песен. Но по итогу испытать это в реальной жизни ему не дано — для него все рано или поздно остаются незнакомцами с отвратительным ощущением преданности.       Хана предали. Разве Хёнджин не может предать так же?       — А причём тут… я? — одними губами спросил Джисон, устало посмотрев на него исподлобья. Хёнджин на секунду чуть было не потерял свою наивную улыбку.       — Как это… Как это причём? — усмехнулся неуверенно Хёнджин. — Ну как же… Я же говорю это не просто так, Вы просто дослушайте…       — Зачем мне дослушивать?       Хёнджин замолчал. Лишь лёгкий ветерок, слегка колыхавший нерасчёсанные волосы младшего, разрушал повисшую сдавливающую тишину. Джисон смотрел разбито — Хёнджин не мог этого вытерпеть. Когда он видит Хана насквозь, ему хочется плакать.       — Ты думаешь, я не знаю, что ты скажешь? — снова спросил риторически Хан, чувствуя, как дрожит собственный голос.       Осколки сердца опять трепещут, доставляя боль. Они искренне полюбили, но Джисон не даёт собраться заново.       — Ты скажешь, что я тебе нравлюсь? Что любишь, да? Снова расскажешь байку про то, как готов обо мне заботиться? А потом попросишь открыться?       Пальцы Хёнджина задрожали. На секунду они чуть не упустили пакетик с подарком прямо на холодный асфальт. Его нижняя губа дрогнула, и пушистые ресницы быстро запорхали. Джисон готов бежать сломя голову, лишь бы не сгореть дотла.       — И я должен тебе поверить… Прямо как в этих дорамах, да? Когда мы флиртовали в шутку, когда я осознанно делал из этих бесполезных чувств игру… Мне не нужны эти чувства, Хёнджин, мне не нужна твоя любовь. Не нужен твой день любви, который делал мне больно все эти годы. Мне не нужен ты и твоя помощь, разве я не давал тебе этого понять?       Хёнджин стоял мужественно, не опуская головы, но глаза предательски слезились. Как он только мог отказаться от Хан Джисона? Как только может забыть про обещания самому себе?       Обещания… это пустые слова. Джисон не верил им ни на секунду. Всё как сказал тот продавец — Хан не хочет открыться. И не сделает этого, даже если захочет. Хёнджин только без умолку болтал, но ничего не делал.       — Сонбэ, как мне доказать? Как доказать, что я…       — Никак, — отрезал резко Джисон. — Мне не нужно ничего. Даже если я почувствую, что люблю тебя в ответ, я не сделаю шага. Я не хочу любви, ясно? Я не хочу отношений. Я ничего от тебя не хочу, Хван Хёнджин, отстань от меня и от моей жизни. Я терпел то, как ты пытался сблизиться со мной, но я устал. Не терзай себя надеждами. Тебе не нужен такой, как я.       Хёнджин не мог и слова проронить. Он в оцепенении смотрел на то, как Джисон прячет свой мокрый взгляд, как прерывисто дышит, но не мог перестать чувствовать это. Разбитое сердце, которое хочет продолжать биться.       — Разлюби меня сам, Хван Хёнджин. Тебе же легче будет.       Хан последний раз взглянул на него, прежде чем развернуться и попытаться уйти по направлению к дому. В последний момент Хёнджин очнулся, понимая, что теряет.       Разбитое сердце продолжало биться как живое.       Хван резко хватает того за рукав пальто, срываясь на подобие тихого крика:       — А если я не хочу? — Хёнджин сдавленно всхлипнул. — А если я не хочу Вас разлюбить, тогда что?       Джисон долго смотрел на неровный асфальт, прежде чем выдернуть свою руку из чужой хватки и с силой сжать зубы. Хан боялся, что осколки его сердца сгорят, оставив лишь чёрный пепел.       — Тогда я заставлю тебя сам.       И всё. Он ушёл так же быстро, как скатилась одинокая горячая слеза по щеке Хёнджина.       Хван затравленно всхлипнул и выдохнул, посмотрев на пакетик с двумя коробочками с кольцами.       «Не заставьте этого человека думать, что Вы обманываете его в своих намерениях».       Джисон не верил ни одному слову. Наверняка думал, что Хёнджин обманывал его всё это время. Что не сказал ни слова чистой правды. Стало ещё больнее — не от собственного разбитого сердца, нет. Хёнджин не хотел жалеть себя, это совершенно нечестно.       Хёнджину больно, потому что Хан вынужден заставлять себя подавлять собственные чувства из-за страха, и это было самым ужасным. Отчего? Что могло произойти, чтобы человек сломался настолько?       Он свои чувства никуда не денет — они останутся на прежнем месте, останутся полыхать и сиять в ожидании звёздного часа. Но Джисон избавиться от своих когда-нибудь сможет. И Хёнджин этого не хотел. Он не хотел, чтобы Хан страдал от этого и дальше, это невыносимо.       Что бы там ни было, Хван никогда от него не откажется.       Даже если сейчас слёзы рвутся наружу и не дают нормально дышать.

***

      Чанбин видел, как что-то изменилось. Это невозможно было не заметить, пропустить мимо ушей и глаз. Возможно, это усталость Со играет с ним как с ребёнком, или это сознание постепенно сходит с ума, но Феликс, который снова теперь ходил плечом к плечу с Хёнджином и Джису, не давал Бину покоя который день.       С чёрными, будто смоль, волосами.       Чанбин чётко запомнил тот момент, когда они появились в его поле зрения — это случилось ровно две недели назад, после выходных. Когда Чанбин с утра пораньше пил кофе в кафетерии и увидел его, говорящим по телефону. Он думал, что ему показалось, но, протерев глаза, убедился в обратном — то, как отливали искусственным освещением его тёмные пряди, нельзя было спутать с чем-то другим.       Возможно, так было нужно. Со временем боль утихает, и её нужно возместить чем-нибудь материальным. Для Ликса это было покраской волос, наверно. Или объяснить то, как парень резко согласился возобновить их подготовку к дебюту, было совершенно нечем.       Чанбин сидел как на иголках. Он не знал, как они будут работать дальше, чего уж там говорить об общении в принципе. Феликс — парень чувствительный и эмоциональный. В особенности тот, кто часто зависит от чужих слов. Как Бину стоило себя вести, если он уже сказал, что ненавидит его? Что нужно, чтобы забыть слова, сказанные в пьяном бреду?       А забыл ли их Феликс?       Лучше сейчас об этом не думать. Сосредоточиться на работе. Они — коллеги. Коллеги, и коллегами останутся. От этого никуда не деться.       Дверь скрипит в тишине буквально через несколько минут после того, как Чанбин настроился на работу и открыл все нужные программы с файлами. Он ведёт себя так, будто бы всё в порядке, но внутри бушует целый ураган — просто Феликс здесь, и им предстоит разговаривать. К такому стоило готовиться за несколько дней, а не часов.       — Здравствуйте, — звучит металлически низко голос, когда Чанбин оборачивается.       Ли Феликс.       Вот оно. Вблизи этот оттенок кажется угольным, но в то же время при сильном освещении — тёмно-синим. Феликс выглядит совершенно другим, но в то же время почти таким же. Веснушки, глаза как у пришельца, бархатные персиковые губы как у лесного эльфа. Стоит с серым рюкзаком в руках, клетчатая рубашка мнётся на сгибах его плеч и туловища, взгляд серьёзный. Но Ликс не ведёт себя как прежде.       Чанбин же теряется. Только он не изменился: ни внешностью, ни характером, ни своими переживаниями. Может, по-мазохистски страдать стал больше. А оно по-другому и быть не могло никак.       Мужчина откладывает в сторону бумаги и ручку, тяжело выдыхая.       — Да, проходи, — старается как можно спокойнее говорить Чанбин, но эмоции так и рвутся наружу, потому что чувства не угасли и угасать не собирались.       Феликс очень холоден. Будто бы тот самый Кай из сказки в плену у Снежной королевы. Тогда они смогли растопить лёд поцелуем, но сейчас он плотно перекрыл все пути к отступлению. Бин остался запертым.       Он сел рядом как обычно, устроился поудобнее, положил руки на колени и напоминал того Феликса из прошлого. Но этот был наверняка сложнее, чем казался на первый взгляд.       — Когда нужно презентовать изменения пидиниму? — спрашивает младший, ставя рюкзак рядом со стулом. Чанбин проверил заметки, выдыхая. Очень непривычно.       — Я назначил через месяц, — сухо отвечает Чанбин, ёрзая на стуле и придвигаясь к монитору. — Пока идёт подготовка к дебюту женской группы, нужно сделать всё, чтобы улучшить то, что есть сейчас. Из-за небольшого… перерыва, — Бин запнулся. — те наработки могли растеряться.       Феликс коротко кивнул и достал телефон. В это время Чанбин уловил момент, чтобы рассмотреть детали: то, как напряжённо держит телефон Ликс, как подёргиваются его мышцы лица и как хладнокровный взгляд то и дело прыгает в крайности чего-то нелепого и испуганного. Младший не мог притворяться полностью. Возможно, где-то подсознательно он всё ещё думал об этом.       Что думал сам Феликс? Наверно, все его мысли были заняты тем, чтобы не размякнуть под пристальным взглядом. Чанбин будто в нём что-то искал. Это напрягало, очень. Зная то, что сонбэ всё же ненавидит, это наблюдение могло быть отнюдь не из доброжелательных. Но нужно привыкать. Ликс уже решил, что больше ни от кого не зависит. Просто это было очень… некомфортно.       — Я писал кое-что, но я считаю, что лучше дозаписать старый проект, — положил телефон на стол Ликс. — Это и то будет полезнее.       — Да, тогда дозапишем тот.       На удивление, никаких особых конфликтов или неловкостей. Они общались только на тему работы, и это помогало сосредоточиться. Феликс знал, что лучше во время такого важного для него самого занятия не срываться на личные проблемы. Даже если Чанбин ненавидит его, он не переносит обиды сюда. Отличный расклад.       В отличие от Чанбина, который действительно не мог перестать думать о том, как так быстро могло всё прийти в норму. Они конечно ещё толком не разговаривают, и вообще всё вокруг непонятным так и осталось, но работа продолжает идти в прежнем направлении, а Феликс выглядит намного лучше. В отличие от него, Бину всё ещё больно. Где-то там, в глубине души.       Оказывается, можно работать в привычном режиме, не причиняя друг другу вреда. Феликс сохранил свой тёплый глубокий голос, свою харизму и стойкость, хорошо раскрывал потенциал трека… А Чанбин мог смотреть со стороны, испытывая чувство ностальгии. Думать о том, что сейчас Феликс не повернётся к нему головой, не посмотрит невинно через гладь начищенного стекла, не улыбнётся ярко и не спросит, как оно, просто невыносимо. Тебе будто грудную клетку ножом вспарывают — Чанбин не был готов к переменам.       Ликс был достоин всех наград и почётов, но Чанбин чуть было не отнял у него эту возможность. Сейчас он выглядит лучше, но чувства внутри у себя Бин не хотел просто так отпускать. Они наполнены эгоистичной окраской — страдать так надоело.       — Дайте послушать, — говорит Феликс, выходя из кабинки записи, и Чанбин послушно снимает наушники.       Он наклоняется над столом и качает головой в такт песне, морща по привычке нос. Бин старается не смотреть, устремляя взгляд куда-то в наброски на листах бумаги, но когда этот парень так близко снова… Чанбин соврёт, если скажет, что никогда не скучал. Эта невинная чистая мордашка, которая, скорее всего, пережила многое за эти почти что два месяца. Интересно, насколько больно ему было? Заклеил ли он свои шрамы?       Чанбин вот не успел. Может, он и не пытался делать это вовсе. Понять, что чувствуют другие… и не страдать, бесконечно думать о том, насколько же всё плохо для него обернулось.       — Чего-то не хватает, — скрестил руки на груди Феликс, закусив внутреннюю сторону щеки. — Возможно, здесь нужно записать вокал поверх. Не знаю, на терцию выше или в той же мелодии, что будет усиливать последний припев?       — И то, и то подходит. Выбирай сам.       — Вам лучше знать, — коротко отрезал тот.       — На твоём месте я бы накидал бэков, — склонился над столом Чанбин и протёр глаза, устало выдохнув. — Но ты, говорю же, решай сам. Я со стороны только судить могу. Это же не мои песни.       Феликс на секунду заострил взгляд на него подольше. Он видел, что что-то не так. Тяжело было вообще что-то делать пока что, но парень думает, что привыкнет. В голове почему-то стояла фраза сонбэ из забегаловки:       «Извиниться? За что? За то, что пытаюсь уберечь?»       Чёрт бы её побрал.       Чанбин продолжил говорить:       — Нам нужно ещё решить с этой… балладой, потому что с меня уже спрашивали недавно результаты, поэтому нужно попытаться перезаписать, и…       — Вы что, считаете, что я должен её выпустить?       Повисло неловкое молчание. Бин вздрогнул. Точно. Он прекрасно помнил, на чём они остановились.       — Я про то… — заикнулся мужчина. — Про то, что ты должен всё равно её дозаписать самостоятельно или, может, пригласить кого-то на фит, я же не…       — Нет, Вы, похоже, не поняли, — усмехнулся горько Феликс, зачесав чёрные пряди назад. — Я вообще её выпускать не собираюсь.       Чанбин сглотнул, а затем раздраженно закатил глаза. Он знал, почему он это делает, но ему не нравились эти странные формулировки.       — Хорошие работы нужно выпускать, особенно, если ты уже о них заявил, — сказал он. — Ты покажешься некомпетентным, если откажешься от своих слов, ты не думал об этом?       — Выпускать? — поднял брови Феликс. — Разве Вы всё, что написали, выпускаете?       — Иногда я смотрю на вещи объективно, Феликс, не все мои работы хорошие.       — Некоторые просто съедают с головой, да? Вам просто страшно.       Чанбин сжал в руке ручку. Не думал он никогда, что будет о таких вещах говорить с Ликсом. С таким серьёзным, твёрдым Ли Феликсом, который стоит на своём. Это его новая сторона.       — Мне плевать — посчитают, не посчитают… Я не хочу её выпускать, — обозначил младший.       — Ладно, твоё дело, продолжай работать над тем, что точно выйдет, — вздохнул Чанбин, но Феликс заканчивать не собирался. Похоже, он уловил в словах Бина нотки сарказма и пассивной агрессии, которая выводила из себя.       — Вам настолько неприятно со мной работать? — поднял брови он. — Вы оставляете работу на мои плечи, не принимая в ней никакого участия. Какой тогда из Вас наставник? Или Вы считаете, что можно свою ненависть ко мне выливать в сотрудничество?       — Не переворачивай мои слова. Я не выливал никакую ненависть или… неприязнь. — Сердце неприятно закололо. Говорить с Феликсом на таких тонах он не имел права. Его чувства запрещали. — Ты говоришь со мной об этом в неподходящее время.       — Это я говорю с Вами в неподходящее время?       — Разве это не ты начал, Феликс?       — Всё это началось с Вас, — сжал зубы он. — Я стараюсь общаться с Вами как прежде, не задевая конфликт, но Ваше отношение к делу изменилось. Либо Вам неприятно со мной работать, либо Вы избегаете со мной общения. Но в самые неподходящие моменты именно Вы начинаете лить в мою сторону желчь, виноват я или нет. Я даже не услышал от Вас ни одного слова объяснения, за что меня нужно ненавидеть, но Вы продолжали твердить о том, «что нам не по пути», даже во время того, как посторонние сидели рядом. Чтобы заставить меня выйти на эмоции? Чтобы что, сонбэ?       Чанбин сглотнул, нервно разглядывая листы бумаги. Ручка в руке слегка подрагивала.       — Я уже, кажется, отвечал на это…       — Когда Вас попросили извиниться что ли?       — Я делал это только ради того, чтобы ты зациклился на работе, а не чувствах.       Феликс в изумлении усмехнулся. По телу прошла волна мурашек и страха.       — На работе? Чего? — дрогнул его голос. — То есть и стыдить меня при всех нужно было для того, чтобы я больше о работе думал? Вы серьёзно?       Чанбин не ответил, но почувствовал, как щёки зарделись.       — Вот оно что… Вот, как Вы решили меня оберегать, да? Разломив меня пополам своими словами? Сонбэ, Вы хотя бы представляете, что я пережил за эти два месяца? Вы знаете, как я ненавидел себя, как хотел всё бросить, только потому что как дурак верил каждому Вашему слову?!       Тело отреагировало на слова само — повернулось в сторону Феликса. В тени век переметнулись страх и сожаление.       Была ли в словах о любви искренность, Феликс уже и не знал. Возможно, это был всего лишь жар, который обжигал изнутри подобно болезни.       — Зачем это всё? Зачем до сих пор давать мне какие-то надежды в виде слов, что «вы хотите меня уберечь», если это неправда? Я пришёл в себя, я начал жить заново. Я решил, что буду жить заново, я нашёл человека, с которым мне комфортно, я чувствовал себя новым и живым. Но Вы продолжаете это делать — будить во мне прежние надежды и чувства. Мне это не нужно, понятно? Я попытался отпустить Вас в тот момент, пока мои хорошие воспоминания о нашем общении не превратились в плохие, но своим эгоизмом и похуизмом в сторону чужих чувств Вы только больше оскверняете их в моей голове. Прекратите. Хватит. Я думал, что для меня это было как простуда, и она прошла, так может быть это Вы всё ещё больны?       Чанбин почувствовал, как внутренности скрутило. Он знал, что он не болен, но, кажется, от этого и больнее. Бин чувствует это, теряется в эмоциях и страдает только больше. Видеть сломленного Феликса, который старался собрать себя по частям, и ломать его дальше — просто невыносимо. Действительно, было бы лучше, если бы они вели себя как раньше, но Чанбин продолжит жить с этим страхом, которым наполнено сердце.       Как только Бин видит Феликса, он заболевает им снова.       — Давайте просто перестанем делать то, что причиняет нам боль, ладно? Прекратите цепляться за меня по любому поводу, хватит издеваться. Я тоже человек с чувствами, и я не виноват, что повёлся и влюбился в Вас, а Вы разбили мне сердце. Эгоистично поигрались со мной и продолжаете это делать. Я устал, сонбэ, попытайтесь хотя бы кого-нибудь понять в своей жизни, а не думать только о себе.       Минхо тоже говорил ему, что Чанбин думает только о себе. Осознавать это просто невыносимо.       Феликс встал, молча собрал свои вещи и ушёл. Будто бы его и не было. Будто бы и не работали они совсем, да и вообще никогда не встречались… Что это за чувство? Почему душу и сердце так разрывает? Чувство вины? Чувство, когда хочешь убежать куда-нибудь далеко, чтобы больше не испытывать эту отвратительную какофонию?       Чанбин схватился за сердце и тяжело вдохнул. Быть одному так больно. Находиться в этой студии в полном одиночестве настолько тяжело, что хочется утопиться. Ты хочешь закричать, но не можешь. Хочешь заплакать, но не можешь. Хочешь человека рядом — кого-то живого, настоящего. Кого-то, с кем ты бы мог это выплеснуть. Чанбин совершил столько ошибок, что их больше не сосчитать. Можно ли, будучи настолько гнилым, жить на этой земле со всеми остальными людьми?       Бин не знал. Всё, что он смог сделать, — собрать свои вещи и выскочить из студии тоже, направляясь по неизвестному маршруту.

***

      — …с Вас тысяча шестьсот вон, хорошего вечера.       Язык горел от горького и обжигающего вкуса соджу. Чанбин купил его в ближайшем магазине, который смог найти. Он не помнил, как оказался в чужом районе, как вообще дошёл сюда. Всё это время мысли путались и совершенно не слушались. Чувство вины поглощало ещё полностью, и в голове стоял тот образ злого, обиженного Феликса, над которым он так издевался всё это время, сам не понимая того.       Невозможно жить с ощущением того, что ты всё время всё портишь. Делаешь что-то, не подумав, ранишь чужое сердце, а потом травишь себя за это. И совершенно не меняешься, будто бы так и надо, будто бы это и есть твоя сущность, с которой тебе придётся уживаться до конца лет.       Глаза предательски саднит, глотку жжёт. Алкоголь должен помогать расслабиться, но, кажется, становится только хуже. Как хорошо, что он сейчас в каком-то неизвестном спальном районе. Людей здесь почти нет, а значит никто не узнает в лице полу-пьяного мужчины популярного айдола и продюсера. В KakaoTalk наверняка уже написывают все подряд: менеджер, Чан, Джисон… Но кому это нужно?       Чанбин не верил никому из них. Он не хотел доверять своей потенциальной семье проблемы и переживания. Боялся осуждения, боялся злости с их стороны. Бин же погряз в собственном дерьме, кто его, такого грязного, возьмёт за руку и вытащит?       Он садится на первую попавшуюся скамью и ставит полу-пустую зелёную бутылку рядом с собой. Сейчас бы заплакать кому-нибудь в жилетку, Чанбин уже утратил способность правильно выражать свои эмоции. Поэтому приходится морщить лицо, поджимать губы, давиться тревожностью, оседающей в районе груди — это то, что он заслужил.       Тучи сгустились под небосводом в плотную завесу дымки, отяжелели и набухли. По прогнозу погоды сегодня дождь идти не собирался, но синоптики всегда врут.       Чанбин отпивает ещё алкоголя, прежде чем видит сквозь горлышко попадающие внутрь капельки воды. Он ощутил их и на плечах с макушкой — осадки медленно усиливались, и становилось холоднее. Бин поёжился на одном месте — у него даже зонтика с собой не было. Он в чужом районе, да и телефон почти разрядился… Уходить не хотелось. Домой тоже не хотелось. Там осуждение, воспоминания и боль, которая с каждым днём терзает всё сильнее.       Скоро куртка хорошо намокла вместе с волосами. Они растрепались, стали походить на тонкие сосульки, направленные в разные стороны. Чанбин то и дело вытирает лицо от влаги, молясь, чтобы она смешалась со слезами, но поплакать так и не вышло. Это твёрдый барьер, который ничего не может сломать.       Это будет самый худший день святого Валентина. Хуже наверно только осознание, что он, возможно, вообще с этого места в эту ночь не встанет…       — Со… Чанбин?       … а может быть и встанет.       Чанбин вздрагивает, перестав смотреть в узкое горлышко стеклянной бутылки. Теперь он чувствует, какая его мокрая куртка противная наощупь. Хорошо, что ещё одежда под ней не прилипает к телу, иначе он действительно бы не выдержал. Пустые карие глаза ползут от грязных сапог к дорогому ремню джинс, скользят по чёрной брендовой куртке и наконец находят спрятанное в тени серого зонта лицо.       Со знакомым кошачьим прищуром.       — Ли Минхо?..       Чанбин потирает мокрые глаза и вглядывается в черты лица. Может это галлюцинации от выпитого алкоголя? Нет, он живой — такой же, как и всегда. Хмурый, недовольный, серьёзный… Очаровательный.       Помнится, как он любил все его черты годы назад.       — Ты чего здесь забыл? — удивлённо спрашивает Минхо, и Чанбин смотрит по сторонам, кажется, теперь узнавая этот спальный район.       Точно. Здесь же находится дом, в котором живёт Хо. Как он вообще не узнал это место?       Он долго ему не отвечает, но Минхо видит, будто здесь что-то не так. Мокрый, такой грязный Со Чанбин (а Хо грязных людей ужас как не любит), с бутылкой соджу в руках, рассеянным поведением и стеклянными глазами. Сидит здесь, даже не понимает, где оказался. Жалкий. Выглядит очень жалко.       Хо хочет развернуться и уйти, но… бросить его здесь? В одиночестве, посреди чужих дворов, да ещё и нетрезвого? Нет, конечно, нетрезвый Чанбин не становится ходячей катастрофой, у него всего лишь развязывается язык, но всё же…       — Эй, оглох? — старается говорить в привычной манере Минхо, но получается в точности наоборот — будто бы он ему сочувствует. — Выглядишь просто отвратно.       — Спасибо за комплимент, — коротко ответил Чанбин и снова отпил соджу. Хо вздохнул и достал телефон из кармана. Делать было нечего.       — Я позвоню Чану, пускай тебя отсюда забирают…       Чанбин вдруг резко вскочил с насиженного места и схватил Минхо за запястье. Тот вздрогнул, но руку одёрнуть так и не смог.       — У тебя крыша поехала? Умереть захотел? — оскалился младший, когда почувствовал, что щёки зарделись.       — Не надо… Не звони им, пожалуйста, я им… не нужен.       Мышцы лица немного расслабились. Хо уже говорил себе — если увидит ещё раз этот взгляд, который напомнит о прошлом, то точно не сможет сдержаться. Он часто видит в себе противоречия, когда видит Чанбина сломленным. Это напоминает о том, что…       … кажется, они оба настрадались.       Как оставить Чанбина на улице, если даже родным людям он не нужен?       — Ладно, ты… Идём со мной.       Остаётся только позволить переждать дождь.              … Чанбин, кажется, помнит это место хорошо. Родители отдали Минхо эту квартиру ещё давно, и Бин был здесь один раз. Тогда, кажется, они просто устали и остались переночевать здесь, чтобы не ехать в общежитие. Помнится, Минхо и Чанбин были очень близки в то время. Доверяли друг другу настолько, насколько это было возможно. И Ли был тогда совсем другим. И взгляд у него был тоже другой.       С куртки стекает вода, и Бину очень неловко. Минхо потом здесь ещё убираться после него. Удивительно, но… здесь было слишком чисто. Даже помутнённым рассудком Чанбин мог это заметить — всё убрано идеально, расставлено чуть ли не в алфавитном порядке. С каких пор Хо так помешан на этом?       — Стой на месте, — вышел он из зала в перчатках и тапочках. — Я сам всё сделаю. Ты здесь наследил, ты вообще знаешь, сколько от тебя грязи останется? Чёрт, ты невыносимый, нужно было тебя как бомжа на улице оставить…       Чанбин молча устало смотрел, как Минхо бережно расстёгивает его куртку, кончиками пальцев снимает, а затем быстро убегает куда-то в другую комнату. Наверно, туда, где можно было быстрее высушить. Бин не теряет времени и с тихим вздохом снимает влажные кроссовки, становясь на тёплый пол. Носки, кажется, намокли тоже.       — Чёрт, я же сказал, что сам всё сделаю, почему ты такой упрямый! — раздражённо сказал Минхо, возвращаясь, и скрестил руки на груди.       — И обувь ты бы тоже снял?       — Я бы тапочки дал.       Да, Минхо точно обладал целым набором странностей. Чанбину, конечно, в тапочках комфортнее было, но озабоченность Хо напрягала. Он вообще казался очень нервным и эмоциональным, но чтобы настолько…       Может, одиночество сделало его таким? Что было, когда они расстались? Насколько сильно Минхо страдал тогда?       — Чай сделать? — коротко спросил Минхо, отряхнувшись. — Попьёшь вместо соджу, пока я полы вытру от твоих башмаков.       — Я не виноват, что попал под дождь.       — Тц, я пытаюсь быть гостеприимным, а ты… Радуйся, что я вообще тебя пустил. Мог бы и оставить на улице.       Чанбин вошёл на кухню, когда чайник уже нагревался. Минхо остался возиться в коридоре, потому что, как бы Со не предлагал ему вытереть всё сам, он наотрез отказывался. Видимо, ему самому виднее, как полы мыть. Сейчас хотелось чего-нибудь горячего, потому что на улице холодно, а согревающего спиртного под рукой больше нет. Хо сам всё вылил.       Кружка уже стояла на столе. Бин устало посмотрел в неё, взяв за ручку, — пусто. Даже заварку не дал, «гостеприимный». Но и его можно понять. Минхо не мог относиться к нему как-то по-другому. Но и с ним было спокойнее, чем в одиночестве на улице. В голове всё ещё был Феликс с осуждением в глазах. До мурашек больно вспоминать это снова. Оно уже в подкорке мозга.       — Заварка… — как-то рассеянно пробормотал Бин, прежде чем осмотреть кухню. Небольшая по сравнению со всей квартирой, комфортная и стильная, да и свет в ней приглушён. Где здесь может лежать чай?       Чанбин осторожно открывает полку за полкой. Везде какие-то специи, приправы, крупы… Чая и кофе нет. Вот дела. Этот парень расставляет всё действительно по цвету и запаху, а вот заварки не умудрился на видное место поставить. Приходится походить по кухне ещё немного, заглядывая на деревянный стол, под стол, в посудомойку даже. Нигде нет. Оставалось только окно.       Аккуратно отодвинув занавеску, мужчина оглядел глазами подоконник. Даже здесь всё вычищено, и…       — Вот же он, зелёный, — победно произнёс Бин, взяв коробочку, когда заметил кое-что ещё. Вон там, совсем рядом. Прямо стоит у гипсовой стенки, опираясь на маленькую ножку резной рамки.       Чанбин не может побороть любопытства. Потому что это их фотография.       Он берёт её в руки и задерживает дыхание. Это же тот день. Летний, беззаботный и невыносимо жаркий. И они, такие весёлые, сейчас пойдут на колесо обозрения. Даже не подозревают, что их ждёт потом. Как их жизнь перевернётся с ног на голову. Но это и не нужно было тогда. «Хватало лишь меня с тобой в руках», — так писал Чанбин.       Любовь. Что от неё осталось? Горечь от разлуки, одиночества, непонимания… А тогда Чанбин любил без опасений, ответил на чувства сразу же. И Минхо был таким любимым, что сердце от нежности щемило.       — Эй, я надеюсь, что ты ничего здесь не…       Минхо застывает в арочном проходе, когда Чанбин взирает на него так же. Горько, надломлено. С фотографией в сильных руках. У окна, такой знакомый и когда-то родной. Хо клялся себе, что ненавидит его за то, что он сделал, но… похоже, что что-то в нём ломается, когда он снова видит Бина именно таким.       Он привык называть его «хёном».       — Ты всё ещё хранишь её… — полушёпотом произнёс Чанбин, и это было похоже на утверждение. Минхо перестал различать действительность с вымыслом.       Он с силой сжал губы и подошёл ближе.       — Поставь её на место, — коротко отрезал он, помрачнев. — Поставь.       — Ты говорил, что я часто обращаю внимание на прошлое, — сказал Бин, мягко огладив рамку фотографии. — Но ты сам хранишь её. До сих пор.       Нижняя губа Минхо дрогнула. Чанбин не казался осуждающим, скорее чертовски уставшим и изнемождённым. Хо был таким же. Ему нужно было на что-то отвлечься. Ему нужно было высказаться, наконец довериться кому-то, но…       Он доверял только Чанбину. Из всех людей он выбрал его.       — Это не твоё дело, я просто…       — Но это наша фотография, — дрогнул голос Чанбина, и Хо увидел в его глазах подобие безумия и жажды любви. Той самой, что когда-то разбила сердце и раскромсала на куски. — Даже если это в прошлом. Она всё равно наша, и это… прошлое тоже наше. Трагичное, но наше.       Занавески колыхнулись. На улице послышался гром, и дождь застучал по стеклу сильнее.       — И к чему ты ведёшь? Это прошлое ты разрушил сам.       — К тому, что даже после этого ты его так бережёшь. Значит это всё ещё для тебя так… много значит, правда?       Да. Это была чистая правда. Минхо просто не мог забыть. Даже если от этого страдает, он всё равно… не хочет забыть.       И Чанбин, который стоит прямо перед ним. С растрёпанными мокрыми волосами, поблёскивающими в темноте глазами, немного мокрой толстовкой, которая прилипала к мышцам под ней. Он не даёт забыть и навсегда отставить все те переживания в сторону. Хо уже себе сто раз говорил, но повторит ещё раз.       Если Чанбин снова напомнит ему об этом прошлом, то Минхо не сможет сдержаться.       И он не сдерживается, ломая себе жизнь раз и навсегда.       — Ты…       Чанбин не успевает даже слова сказать, когда Минхо пулей оказывается напротив, нажимая на плечо рукой, чтобы приблизить к белой стене, и целует. Вот оно как бывает. Думаешь-думаешь, пытаешься материть и обвинять во всём, а потом не выдерживаешь взгляда, который когда-то любил. И губы с терпким бальзамом те же, и запах тот же, только чувства… Они причиняют сердцу невыносимую боль. Однако Минхо с наклонностями в селфхарм уже привык к этой боли.       Бину тоже больно. Он никогда не отрицал, что было больно. Только когда Минхо его снова, после шести лет разлуки, целует, Чанбин решает поддаться. Так он не помнит о том, что сделал с человеком, которого любит сейчас. Так слова Феликса не всплывают в голове, ведь нарастающее колкое возбуждение срывает предохранители.       Этот поцелуй не наполнен высокими чувствами. Скорее, это просто попытка отвлечься и вспомнить былые времена. Минхо ощущает мощные руки у себя на талии, жмётся к телу и целует глубже. Языки сплетаются отчаянно, беспорядочно и грязно, и Минхо грязь не любит. Но Чанбина он когда-то любил, и ко всему в нём привык.       Стояк давит в кромку твёрдой ткани боксёров и джинс, щёки такие горячие, что можно обжечься. Минхо чувствует реакцию Чанбина тоже. Они оба взрослые люди, они прекрасно друг друга поняли.       — Я надеюсь, ты меня на столе трахать не собираешься, — оторвавшись наконец, произнёс Минхо. У Чанбина взгляд затуманенный, он будто вообще ничего не соображает. Как болванчик кивает и следует за Минхо будто преданный пёс. Возможно, это из-за алкоголя, который он недавно выпил, но скорее всего — из-за внезапности происходящего.       Чанбин просто не думал, что сегодня разделит постель с бывшим.       И кровать, на которой сейчас оба устраиваются, Бин тоже помнил. Трахаться, правда, на ней им не приходилось. Они в тот день настолько уставшими были, что не до секса было. Это именно в этот момент, когда Минхо жадно целует, хватаясь за чужой мокрый затылок, а Чанбин одними пальцами оглаживает тело сквозь толстовку, им начхать на эту усталость. Они, скорее всего, и занимаются этим от этой усталости, только моральной.       Минхо хочет хотя бы на миг вернуть прошлое. Чанбин — забыть всё, что произошло.       — Ты стал ещё большим качком, — язвительно выдохнул Минхо, когда Бин снял с себя толстовку. — Ты что, живёшь в своей качалке?       Чанбин следом аккуратно стянул и верхнюю одежду Хо — он всё время делал всё осторожно, чтобы не напугать. Даже сквозь дикое возбуждение Бин должен был заботиться о том, чтобы комфортно хотя бы как-то было всем.       — А ты похудел. Ты был приземистее, — ответил Чанбин. Минхо фыркнул в сторону, чувствуя, как колотится сердце. Болезненно. Это прошлое было таким же.       Лучше вообще ничего не говорить. Минхо снова целует, придвигаясь ближе к подушке. Член стоит, неприятно трётся о ткань штанов, но когда Чанбин оглаживает его рукой прямо сквозь одежду, это отдаётся сдавленным стоном в поцелуй. Чёрт бы побрал весь их опыт в сексе, именно благодаря ему Чанбин сейчас не мельтешит и делает всё как профессионал. Неужели за эти шесть лет у него были другие партнёры?       Минхо выгибается в спине, когда Чанбин задевает пальцами чувствительный набухший сосок и легко его потирает. Вторая рука расстёгивает почти что вслепую ремень, затем расстёгивает пуговицу, ширинку… Хо даже не замечает, как это происходит.       — Я тебя наизусть выучил, — выдыхает старший, и Минхо закатывает глаза.       — Лучше бы ты так трейни своих учил, бездарность.       Он сглатывает все последующие слова, когда Чанбин стягивает с него штаны и откидывает в сторону. Широкие бёдра рефлекторно сдвигаются к друг другу, когда Минхо чувствует себя уязвимым. Член выпирает из-под боксёров, оставляя на месте головки мокрое пятно от предэякулята. Раньше Хо любил смотреть за реакциями когда-то своего парня, но сейчас предпочитает отвести взгляд.       Почти всё тело обдаёт холодком, и руки покрываются скоплением мурашек. Согревают их только оставшиеся на ладонях белые перчатки, которые при возможности Минхо бы оставил на прежнем месте, только вот Чанбин опережает его мысли и, выждав момент, осторожно снимает их, освобождая рубцы и раны, заклеенные пластырями.       — Ты всё ещё это делаешь, — выдыхает Бин, придерживая чужую ладонь в своей. Она шершавая, бледная и слабая. Как и весь Минхо — с этим мягким худым животом, гусиной кожей и сдвинутыми коленями. И эти раны, словно раны на сердце…       Хо морщится, чувствуя, как в носу противно щиплет. Как он только может поддаваться этому тревожному и изломленному взгляду, который так нежно огибает его ладонь? Когда Минхо вспоминает, что это скоро закончится, он с силой пытается сдержать слёзы.       Чанбин только сейчас рядом. Потом Хо всё равно ждёт всепоглощающее одиночество.       — Эй, не останавливайся, — раздраженно пробурчал Минхо, слыша, как собственный голос сбивается с тональности. — Иначе я сам продолжу.       Именно в этот момент он коленом упирается в чужую выпуклость в немного влажных от дождя штанах и слышит выдох где-то сверху. Руку Чанбину приходится отпустить, чтобы расстегнуть собственный ремень и спустить джинсы. Минхо сглатывает — прошло много времени с последнего раза, когда он видел перед собой такую картину. Сейчас это ощущается совсем по-другому.       Хо поёрзал на месте. Член всё ещё упирался в ткань и мешал соображать здраво, но уже через несколько секунд Чанбин берёт инициативу в свои руки и стягивает боксёры, скидывая их на пол. Внутренний перфекционист Минхо бы умер сейчас, если бы не ладонь, охватившая горячую плоть у основания. Бин делал всё настолько быстро, что Хо не успевал следить за происходящим и только тихо постанывал от возбуждения, которое хотелось хоть чем-нибудь вытеснить.       Горячая смазка каплей упала на пупок, как только Минхо приподнял бёдра из-за того, что Чанбин так нетерпеливо ему надрачивал. Ещё немного, и Хо действительно забудет все свои ненавистнические помыслы в прошлом, ведь пальцы такие знакомые, а затуманенный взгляд сверху — родной. Минхо когда-то любил его искренне и не стеснялся этого.       Сейчас же от этого остались попытки вернуть прежние ощущения.       Чанбин целует точно так же. Чёрт возьми, сердце так противно щемит от этой нежности, хочется биться и плакать. Минхо так скучает. Он так скучал.       — Возьми смазку и резинки в комоде, — оторвавшись от губ, надломлено сказал Минхо. Чанбин почему-то ещё несколько секунд вглядывался в отливающие янтарём глаза, прежде чем кивнуть и потянуться к выдвижным полкам.       Вот оно. Осознание, что этот человек больше не принадлежит тебе. А ты не принадлежишь ему. Чанбин ведь…       — Если ты так будешь напрягаться, то ничего не получится, — прошептал Чанбин, когда открыл полупустой тюбик лубриканта. Минхо вздрогнул.       — О чём ты вообще?       — Твоё тело зажато, — ответил старший и мягко огладил рёбра, касаясь твёрдого соска. Минхо издал тихий стон и устроился поудобнее. — Вот так.       — Сам ты зажат… — огрызнулся в ответ Минхо, но сразу сжевал все слова, когда сжатого ануса коснулись влажные холодные пальцы. Колени раздвинулись сильнее. — Надеюсь, что ты хотя бы ногти стрижёшь…       Чанбин устало выдохнул и, огладив структуру чувствительных мышц ещё раз, осторожно просунул один палец. Минхо промычал что-то невнятное, не отпуская взгляд от того, что делал старший. Честно, раньше он доверял всему, что тот делал, только почему-то сейчас в сердце залегла тревожность. Хотя часто с его губ слетали громкие стоны, когда Бин, растягивая, массировал простату, когда не забывал про член и размазывал естественную смазку по розовой головке, Минхо всё равно не мог сосредоточиться ни на чём, кроме единственной мысли, что так и плавала перед глазами.       «Он уйдёт. Он нежен с тобой только из-за секса».       «Ты всё равно ему не нужен».       Минхо слышал, как дождь стучит по стеклу панорамных окон и разбивает тишину с грудными вздохами, чувствовал, какие его щёки красные и горячие, в какой развратной позе он находится. Почему именно сейчас от этого так хочется плакать? Почему при попытке вернуть то прошлое так больно?       Наверно, потому что это всё временно.       Хо вздрогнул, когда инородные пальцы выскочили из ануса, и посмотрел вперёд. Чанбин стянул с себя боксёры и освободил головку члена от крайней плоти. Минхо сглотнул — помнится, перед сексом у них всегда были прелюдии. Он даже делал минет, и не один раз. Он не стеснялся этого, ему нравилось, когда Чанбин получал удовольствие.       Сейчас им обоим не до этого. Минхо лишь закусывает фалангу пальца, когда глаза наблюдают за тем, как старший раскатывает прозрачную резинку по члену и слегка придавливает у основания. У Хо давно не было секса — чувства, может, будут как в их первый раз?       — Говори, если больно, — коротко сказал Бин, когда Минхо охнул, ощутив, как тёплая головка касается входа. Сердце стало биться чаще — Чанбин придерживал бедро одной рукой, чтобы Минхо не сгибал колени вперёд, и мягко гладил нежную молочную кожу на нём. Казалось, что Хо сейчас сгорит от всего, что сейчас чувствует.       Прошла секунда, прежде чем Минхо сжал зубы от напора члена внутри — Хо чувствовал, как он пульсирует внутри, как лёгкая острая боль стреляет в поясницу, и откинул голову назад. Чанбин сглатывает и приоткрывает губы, часто моргая. Кажется, от того, что Ли рефлекторно сжался, ему тоже было неприятно.       — Внутри тебя так… узко, — выдохнул он, взглянув в чужое напряжённое лицо. Оно вспыхнуло алым только сильнее. — Разве ты не…       — У меня больше не было никого… кроме тебя.       Чанбин вздрогнул и растерянно забегал глазами по эмоциям на лице Минхо, которые так трудно было считать. Он, кажется, еле сдерживался перед тем, как разорваться от горя и возбуждения. Эта смесь, кажется, застала и Чанбина. У того сердце закололо — Бин вспомнил, как сильно перед ним виноват.       — Ну что… что ты остановился? — застонал Минхо, чувствуя, что собственный член набух только сильнее. Мышцы постепенно расслабились, только губы задрожали от этого взгляда сверху. — Двигайся… Не стой на месте…       Чанбин застопорился, но позже сделал один рваный толчок наполовину. Хо измученно выдохнул и почувствовал, как головка проехалась по простате. Волна физического удовольствия прокатилась по телу, но этого было недостаточно. Прошлое не вернуть, если от тех чувств ничего не осталось.       Даже Бин, который сейчас касается члена, медленно мастурбируя ему и двигаясь в такт, не заставил Минхо пережить прежние ощущения. Просто Минхо знал, что настоящих чувств тут нет.       Чанбин его не любит. Больше… не любит.       — Зачем… зачем ты это делаешь?.. — выдыхает Минхо, снова издав громкий стон от очередного толчка. Коленки то и дело подрагивали от зарядов электричества, прожигавших нервные окончания от попадания в простату.       Чанбин осторожно смахнул со лба испарину и приоткрыл глаза.       — О чём… о чём ты?       — Зачем ты так нежен со мной даже сейчас? — Минхо облизнул губы и почувствовал, как в глазах стеклянной пылью рассеялись слёзы.       Чанбин тихо простонал, снова толкнувшись внутрь. Член внутри сжимался со всех сторон, стимулировался так, что перед глазами летали звёздочки. Только ему не было достаточно этого физического удовольствия так же, как и Хо. Такое чувство, будто сердце раскромсали на мелкие куски тупым ножом, оставляя умирать.       Он целовал того, кого любил раньше. Но хотел всё это время целовать другого.       — А как… как я должен был, Хо?       Это «Хо»… Минхо готов был позорно разрыдаться, если Чанбин снова его так назовёт.       — Грубо, больно, как угодно… — сжал зубы младший, издав стон, когда член исчез и вошёл опять. — Как угодно, но только не так лицемерно и фальшиво…       — Но если бы я так сделал, я всё равно был бы тем же идиотом, — выдохнул Чанбин, толкаясь немного быстрее. — Я бы… Ах, я бы так же себя ненавидел…       — Кому это нужно, Чанбин? Не обманывай… Не обманывай себя сам, ты же знаешь, что не любишь меня, так думаешь, что мне будет приятно, ах… от этой нежности?..       Чанбин дрожит над Хо, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. На сердце и грудь что-то тяжело давило — это была совесть. Он не любил Минхо, но занимается с ним сексом. Он бросил Минхо и разлюбил, хотя не имел на это права. Струсил и сбежал, как последний подонок. Хо в нём нуждался, но Чанбин снова пользуется им.       — Как я могу… Как я могу, если я так и не смог… Ах, себя простить?.. — прошептал Чанбин, двигаясь глубже и касаясь чужой щеки, но Минхо отталкивает его ладонь.       — Ты и не должен был, — сжал зубы он. Мыслить сейчас было трудно, потому что, когда возбуждение окутывает всё тело, мозг совершенно не работает. — Ты же… Ты же бросил меня, хён.       Назвал хёном. Минхо снова назвал его хёном. Не показушно при всех, чтобы сгладить углы репутации, а близко и интимно. Когда никто, кроме Чанбина, его не слышал. И от этого слеза прокатилась по виску и тут же впиталась в ткань подушки. У Бина сжалось сердце. Он хотел было что-то ответить, но Хо перебил.       — Ты нарушил обещание, — разломлено простонал он. Глаза, ранее такие счастливые и уверенные, смотрели на мужчину, полные слёз и отчаяния. — Ты обещал, хён, обещал, что всегда будешь на моей стороне… помнишь?.. Но ты бросил меня… Ах, ты… Почему, хён, почему ты это сделал?..       Чанбин ускорил темп и почувствовал, как впервые хочет заплакать. Как нижние веки покалывают, как прозрачная пелена застилает всё вокруг, как ком в горле застревает и не даёт дышать. Он не плакал, когда отверг Феликса, когда напился и наговорил ему глупостей, когда застал его с Джису и когда Ликс сегодня сказал всё, что думает, но в момент, когда такой уязвимый Минхо спрашивает, почему Бин тогда бросил, мужчина чувствует, как может заплакать.       Но даже в этот момент Чанбин сдерживается. Он не имеет морального права плакать перед Минхо.       — Я не… Я не бросал, Хо, — выдохнул Чанбин, чувствуя, как подходит к разрядке. Когда темп нарастает всё сильнее, когда голова кружится и ничего не соображает, когда Чанбин говорит, как есть.       — Но мы… мы расстались, — всхлипнул Минхо. Он тоже почувствовал, как находится на пике. — Ты сам сказал, что так продолжаться… не может…       — Я пытался защитить тебя, Хо… — Внизу живота горько стянуло.       — Так же, как и Феликса? Его ты тоже пытался защитить, сломив своими словами о ненависти?.. Так что ли?..       Чанбин не стал выяснять, откуда Минхо знал. Было уже далеко не до этого.       — Я знал, что для тебя и для него была важнее мечта, так как… Как я мог сделать иначе?..       Сердце пропустило удар. Минхо задержал дыхание.       — С чего ты взял… что для меня мечта была важнее тебя?..       Вот оно. То, в чём Чанбин так ошибался. Он думал о том, что для них обоих важнее карьера, он не спрашивал об этом, считая, что всё делает правильно. Только вот последствия стали необратимыми — сломленный Минхо, настрадавшийся Феликс… Они оба столкнулись с самоуверенным Бином, который никогда не думал о чужих настоящих чувствах.       Именно в момент этого пика Чанбина накрывает оргазм, и он измученно кончает в презерватив. Голова безумно кружится, сердце болит. Он совершил самую худшую ошибку в своей жизни.       Минхо кончает следом, помогая себе рукой, и снова не чувствует ничего, кроме разрушения и отчаяния. Он так старательно пытался вернуть прошлое, что забыл, насколько же дерьмовая его реальность. Что на самом деле Минхо никому не нужен был такой. Пустышка. Человек, который живёт страданиями. Который сам навлекает на себя эти страдания, а потом ненавидит себя ещё больше. Никто ему не поможет. Ничто не поможет.       Хо чувствует, как исчезает член изнутри, и как ноет этой тупой болью анус. На языке сталось послевкусие чего-то горького и противного. То, что произошло, сломало его до самого конца. И Чанбин, который сидит напротив, больше не нужен.       — Выбрось резинку в мусорку и уходи, — безэмоционально сказал Минхо, вытирая мокрые виски. Бин поднял голову и вгляделся в чужое опустевшее лицо.       — Х-Хо… — прошептал он, когда младший встал с кровати на трясущихся ногах и подобрал толстовку с боксёрами, чтобы снова надеть.       — Твоя куртка наверняка уже вполне высохла, и дождь кончился. Уходи. Я пойду в ванную, закрою дверь потом. Просто уходи.       Сердце щипало и кололо. Теперь Минхо понимал, что оно разбито окончательно. Он на ватных ногах заходит в ванную, запираясь, долго стоит у двери, ожидая, когда входная захлопнется, а потом не выдерживает и ломается окончательно.       Горячие слёзы стекали по щекам безостановочно. Минхо затравленно дышал, хватался за толстовку голой рукой, изрезанной шрамами, пытался справиться с болью, но больше ничего не получалось. Раньше он мог совладать с ней, мог хотя бы как-то взять над ней контроль, но сейчас Хо понимал, что в этот раз не пройдёт. Она не исчезнет. Лучше не станет.       Минхо подходит к раковине, включает воду, проделывает всё то же самое, срывая пластыри к чертям и старательно намыливая руки. Не выходит. Сердце лихорадочно бьётся, готово вырваться из груди. Дыхание не выравнивается: Минхо буквально кусает воздух в попытках остановить это, пытается кричать, но голос сел. Кожа на ладонях стирается, но физическая боль не помогает. Всё. Это был конец.       Хо просто хочет, чтобы всё закончилось. Раз и навсегда. Только бы побыстрее, как-нибудь быстрее.       В чём был смысл того, что он существует? В его песнях? Фанатах? В популярности или в узнаваемости? В выступлениях на сцене? В этих бесконечно повторяющихся праздниках рождества с родителями, которые когда-то бросили?       Минхо никому не нужен. Вся его жизнь — это вообще не жизнь. Пустое существование. Попытки ухватиться за воспоминания прошлого, вернуть их, воссоздать. Он жил им, потому что жить настоящим и будущим было невозможно. Период «после» казался нескончаемым страданием, в котором нет ничего хорошего.       Хо выключает воду. Ладони кровоточат, их щиплет, но ничего не меняется. Минхо не мог успокоиться. Он вдруг смотрит на себя в зеркало — красный, с большими мешками под глазами, с осунувшимся лицом и пустыми, безжизненными глазами. Вот, каким его видели все. Вот это и есть его настоящая сущность. То, чем он жил.       И на это просто невыносимо смотреть.       Минхо вдруг срывается, заламывая брови в нарастающей ярости, и бьёт по нему кулаком — стекло трескается, и хрупкие куски разлетаются кто куда: в раковину, на пол, а некоторые впиваются в пальцы, оставляя тонкие нити ран. Хо не может больше так жить. Видеть это. Своё лицо. Он ненавидит его. Он ненавидит себя. Свою жизнь.       Пусть всё закончится.       Закончится… Закончится…       Минхо смотрит на деревянный подвесной шкафчик на стене. Обычно там были расставлены запасные пасты, щётки, крем для бритья. Он осторожно трясущейся рукой открывает его и ищет глазами то, что помогало когда-то ему засыпать при бессоннице. Пузырёк всё ещё стоит на месте, где его оставили.       Снотворное.       Хо часто думал об этом. И часто представлял, как это будет, зачитываясь статьями про неудачные попытки самоубийства. Он примерно понимал, как можно сделать в его ситуации. Всё закончится быстро. Он даже не почувствует. Минхо уже не может ничего чувствовать.       Он подходит к белой ванной, которой уже давно не пользовался в целях просто полежать, и включает воду. Приходится засунуть затычку и ждать. Вода горячая, даже слишком. Как раз то, что надо. Чтобы пар рассеивался по всей комнате, тогда есть возможность потерять сознание.       Минхо пусто оглядывается по сторонам и находит глазами телефон. Он оставил его здесь, потому что выносил мусор, и забыл. Пальцы нерешительно притрагиваются к чехлу и включают смартфон. Стоит ли оставить хоть что-то после себя? Хотя бы какую-нибудь весточку?       Резко приходит всплывающее уведомление из KakaoTalk. Минхо неуверенно заходит в чат. Это был Чан. Он снова написывает ему, даже в такое время. Тот человек, который казался таким приставучим, но… Кажется, Чан был тем, кто действительно хоть что-то пытался делать для Хо. Возможно, Ли даже будет благодарен где-то там, далеко.       «Привет, Минхо! Я тут написал лирику, ты не представляешь, как она мне нравится!»       «Мне кажется, вышло очень круто. Она очень тебе подойдёт».       «Нужно обязательно её записать!»       Хо разломлено и грустно улыбается. Записать… Кажется, Чан планировал очень много. Если бы для Минхо это было важно, он действительно был бы… благодарен. Очень.       Стоит всего лишь написать последнюю строчку в своей жизни.       «Когда-нибудь обязательно запишем, хён».       Минхо ответил ему в первый и последний раз.       Он отключает телефон, прежде чем посмотреть в сторону ванны. Вода к тому времени уже подошла к краям, а в самой комнате стало невыносимо жарко. То, что надо. Отключает кран, берёт в руки пузырёк со снотворным. Минхо читал, что чем больше ты выпьешь его, тем меньше будет эффект. Умереть от передозировки кажется страшнее. Хо берёт всего четыре таблетки, заглатывая их со стаканом воды из-под крана, а затем, снимая толстовку, залезает в ванную.       Очень горячо. Но надо привыкнуть. Ткань боксёров неприятно прилипает к коже, но это ничего. Минхо хватается за бортики, чувствуя, как голова перестаёт соображать. Он медленно опускается в воду с головой, не стараясь выплыть и не давая себе ни грамма воздуха.       Рассудок помутился. Лёгким нужен кислород, потому что дышать нечем. Тело перегревается.       «Подожди ещё чуть-чуть, Минхо», — мысленно говорит он себе, размыкая губы и глаза. Он видит сквозь гладь воды светлый потолок.       Лёгким нужен кислород. Тело хочет выплыть, но Хо специально задерживает себя на дне, пока снотворное не подействует, с помощью рук. Дышать нечем. Он чувствует, как близко находится рядом с концом.       «Ещё чуть-чуть. Потерпи, Минхо, скоро всё закончится. Скоро боль прекратится», — твердит он себе, и тогда все переживания действительно рассеиваются.       Вскоре тело размякает, лёгкие наполняются водой. Минхо почувствовал её в груди, а потом ощутил, как засыпает. Глаза смыкаются снова. Губы синеют. Больше ничего. Темнота. Хо наконец избавился от боли. Всё закончилось.       Последнее, о чём он думал, была фотография. Самое лучшее воспоминание, которое позволило заснуть с улыбкой на лице.