[ОБНОВЛЕНИЕ] «Lee Know — артист, продвигающийся под крылом «JYP Ent.», — срочно госпитализирован в ближайшую больницу в тяжёлом состоянии. Он был найден менеджером и коллегой, участником рэп-трио «3RACHA», CB97 (Бан Чаном) в собственной квартире без сознания. Причина госпитализации уточняется, «JYP Ent.» пока не даёт комментариев».
[+148] [-19] Какой ужас! Неужели это то, о чём все подумали?.. [+269] [-36] Неужели ещё один айдол пострадал из-за слухов и хейта в интернете? Пора бы «JYP» начать заботиться о своих артистах. [+28] [-145] Ну и ладно. Песни у него конечно то ещё дерьмо. [+97] [-35] Почему вообще все решили, что он решился на суицид? Нам ещё не дали никаких комментариев. Может, на него напали… [+10] [-231] Что делал в его квартире Чани-оппа? Они настолько близки вне сцены, или что? Айдолам пора бы заниматься работой, а не прогуливать штаны неизвестно где. [+248] [-49] Я не хочу нагнетать обстановку, вся ситуация и так мрачная… Но, разве фанаты не находили ещё давно на фрагментах трансляций или выступлениях шрамы на его руках? Или, может быть, они настолько увлечены оппой и его внешностью, что вообще не замечают того, как он всё это время, возможно, боролся с тревожностью? [+239] [-41] Согласен с комментарием выше. Минхо буквально чуть ли не сам кричал о своём состоянии. Надеюсь, ещё никто не забыл то, как он упал в обморок после выступления 96-го лайна. Ему бы по-хорошему давно пора взять рест… Неприятный писк аппаратов, считывающих пульс, разбудил Минхо ближе к трём часам следующего дня. Парень обнаружил себя спящим в положении практически полусидя. Грудь очень сильно болела, а дышать поначалу было невероятно трудно. Как будто бы мокрота при бронхите увеличилась в три или в четыре раза, заполняла всё горло и не давала даже слова сказать. Поэтому Хо, попытавшись задействовать голосовые связки, тут же закашлялся и схватился за больничную сорочку. В голове не сразу всё прояснилось — поначалу Минхо совершенно не помнил, как сюда попал, что с ним случилось. По крайней мере, сквозь спазмы по всему телу вряд ли он мог выдать хоть какую-то здравую мысль. Особенно после того, как во сне снова промелькнули те самые воспоминания о прошлом. Круги ада. Можно ли это так назвать? — Ми… Минхо! Нет, это всё ещё реальность. И здесь все живые. Он тоже… остался жив. Хо наконец вспомнил, что произошло. Чан, который тут же подбежал к койке и с помощью кнопки вызвал врачей, пробудил в Минхо самые потаённые детали воспоминаний о том вечере, когда он чуть не… Почему он не умер?.. Почему даже это желание ему не удалось выполнить? Первый час Хо не мог разговаривать. Врачи крутились около него, измеряли давление, пульс, что-то прочищали… Он не вдавался в подробности — во всяком случае, протестовать против их помощи он не мог. Но поглядывать на сидящего на стуле рядом Чана, который то и дело кусал губы, нервно писал кому-то сообщения и выходил, чтобы кому-то ответить по телефону, Хо вполне успевал. И почему сонбэ здесь сидит? Вместе с ним? Снова эта притворная забота ото всех? Как же всё это бесит. Они даже умереть нормально не дают, будто специально пытают до изнеможения, а потом подлечивают, чтобы делать всё заново. Все вокруг хотят его страданий. Всё же, молча приняв помощь после того, как очнулся, Хо попытался привести мысли в порядок и прочистить горло. Пока Чан с кем-то снова болтал по телефону, на кого-то кричал (что для него вообще было немыслимо), Минхо имел возможность осознать серую реальность: он осторожно осмотрел руки, перебинтованные в местах порезов от разбитого зеркала, постепенно привык к неприятным ощущениям в груди, попытался что-то сказать. Эти последствия того не стоили. Теперь он чувствовал себя ещё более слабым и бесполезным. Телефона своего он не нашёл, доступа к новостям не имел. Хотя, и так понятно, что везде трубят про попытку суицида популярного айдола Lee Know. Думают, мол, как же так — такой дерзкий, смешной, немного дурашливый артист, играющий на публике всемирного любимца и делающий эгьё после каждой просьбы Answer, и совершить такое! Ни разу не видели его настоящего. Настоящего Минхо с желанием, чтобы всё закончилось. Может, здесь можно по-быстрому, пока никто не видит? На каком сейчас Хо этаже? Может, просто выпрыгнуть или вскрыться скальпелем, который можно украсть у врачей? Найти подручные средства здесь? Голова шла кругом. Мыслей о кончине стало ещё больше. Хо хотел было подняться с койки и отключить себя от капельницы, но от этого его отвлёк зашедший в палату Чан. Планы, которые он не продумывал, накрылись на начальной стадии. — Куда, куда ты собрался? — быстро проговорил старший и подбежал к парню, помогая аккуратно уложиться обратно. — Нет, тебе нельзя вставать, лежи… — Эй, ты… — Минхо снова откашлялся и сморщился. Даже говорить больно. Что это за осложнения такие? — Что… Когда я здесь оказался… Хо взглянул на старшего и на секунду задержал дыхание. Крис выглядел мягко говоря побито и устало. Огромные мешки под глазами, безумно несчастные глаза, бледный оттенок кожи… Будто бы топился он, а не Минхо. — Ты… — Чан медленно присел на стул рядом и потёр переносицу. — Ты здесь чуть меньше полных суток. Я думал, что ты в коме и проснёшься нескоро, или вообще не… — он замялся. — Нет, ты бы в любом случае проснулся. Минхо опустил стеклянные глаза себе в ноги и чуть пошевелил ими. Понятно, почему он так долго находился без сознания, — ему требовалось выспаться, потому что истощение не отменял никто. Но… — Лучше бы я не просыпался, — прохрипел Хо. Одинокая слеза заструилась по щеке и упала на постельное бельё будто капелька дождя. Чан вздрогнул и посмотрел на него. На самом деле, он до последнего верил и надеялся, что Хо просто потерял сознание в горячей ванной. Что он просто всё неправильно понял, и Хо ничего не планировал, не пытался калечить себя. Но в итоге на это указывало всё: таблетки, бесхозно валяющиеся на стиральной машинке, суицидальные наклонности, реакция Минхо… Крис не мог в это до конца поверить. Это было похоже на сюрреализм. — Это же твой голос я слышал, — снова разорвал тишину Хо и откашлялся. — Ты меня звал тогда. Это ты спас меня, да? Чан положительно кивнул, продолжая разглядывать выражения на бледном лице. Минхо казался таким худым, морально изнемождённым, безумно уставшим. Ему нужна была помощь. Крис знал, что в том, как сейчас складываются события, есть какая-то доля его вины. Минхо сжал покусанные губы. Какое-то время он снова сидел молча, пытаясь подобрать слова и справиться с болью в груди. То ли она была от риска отёка лёгких, то ли от разбитого сердца. — Как ты… узнал, что я собирался сделать? — наконец спросил Хо, заостряя внимание на разъехавшихся бинтах у пальцев. — Я не знал, — вздохнул Чан и сглотнул. — Но ты отправил мне сообщение. Хотя… до этого ни разу не отвечал и не писал. Ни разу. Я сразу подумал, что что-то не так. Ты бы никогда этого не сделал без повода. Я как раз находился в твоём районе, работал с Пак Накджуном… Позвонил менеджеру, сразу подъехал, а там… Крис снова замялся и не смог говорить дальше. Как будто бы это ударило по нему ещё сильнее, чем по Минхо. — Врачи сказали, что если ещё пару минут, то наступил бы неизбежный отёк лёгких, и тогда… Всего пару минут. Минхо не хватило всего пары минут, чтобы закончить это раз и навсегда. Судьба оказалась ещё более несправедлива. Настолько, что у Хо сжалось сердце, и он ещё раз прокашлялся. — Почему… почему ты не дал мне умереть? — отчаянно выдавил из себя младший, почувствовав, как в глазах снова скапливаются слёзы. Чан удивлённо выпучил глаза, поворачивая голову. — Что ты такое говоришь? — Ты даже умереть мне не даёшь! — выкрикнул он, хватаясь за грудь. — Опекаешь меня, будто тебе не всё равно, а когда я хочу выполнить единственное желание в своей гадкой, мерзкой жизни, ты отнимаешь его у меня! — Хо, послушай… — Я устал, понимаешь?! — отчаянно прорыдал Минхо, пытаясь выдавить оставшиеся слёзы, но он иссяк. — В моей жизни не было ничего хорошего! Мои родители отказались от меня, когда я в них нуждался, Чанбин бросил меня, даже не оглянувшись, когда я просил его не уходить… Я никому… никому я не был нужен! Думаешь, мои фанаты будут рады видеть вот такого «настоящего меня»?! Думаешь, что им есть дело до моих шрамов?! Почему, когда я хочу избавить себя от страданий, ты снова затягиваешь меня в эту яму? Зачем ты притворяешься?! Чан слушал молча. Словами здесь точно нельзя было помочь. Минхо чувствовал себя растоптанным и никому не нужным, но это было не так. Это правда было не так. Крис это прекрасно знал и понимал — как минимум ему Хо был нужен. За это время он сильно к нему привязался, привык заботиться, оберегать. Чан бы никогда не позволил Минхо так глупо распрощаться с жизнью. Но как заставить довериться человека, который потерял надежду на что-то хорошее в людях? — Я не притворялся, — спокойно говорит старший, осторожно присаживаясь на корточки, чтобы смотреть на измученного парня снизу вверх. — Хочешь сказать, что тебе не было всё равно? — надрывно усмехнулся Хо. — Что вся твоя опека, которая душила меня со всех сторон, должна была мне помочь, а не загнать в угол?! Тебя не было со мной раньше, когда я нуждался в ком-то! — Был, Минхо, — ответил Чан, еле сдержав слёзы. Хо наконец замолчал. — Я в тот самый день был. — Ли Минхо! Ли Минхо, что с тобой?! По коридору эхом раздавались отчаянные и громкие всхлипы, которые граничили с удушливыми криками. Минхо сидел на коленях почти что на ступеньках, ведущих в низ здания, чуть ли не вырывая тёмные волосы с кусками кожи. Хо задыхался, кашляя от слёз, струившихся из носа. Он больше не был похож на парня, который занимался тренировками до поздней ночи, а потом убегал с Чанбином за руку на прогулки под звёздным покровом. Это был опухший, потный, покрывшийся красными пятнами на лице мученик, пытавшийся справиться со страхами, которые окутывали его с ног до головы. На самом деле, было понятно, что Минхо поддался им и разрешил окутать свой разум. Чан узнал, что это такое. Такое состояние часто приходилось наблюдать у Джисона в эти годы. — Ли Минхо! — Старший в ужасе подбегает к парню, ощупывает его. — Ли Минхо, ты слышишь меня?! Мешкать было уже поздно. Не хватало, чтобы этот бедный, сжавшийся мальчик схватил инфаркт из-за перенапряжения организма во время панической атаки. Чан быстро залез в свою поясную сумку, дрожащими руками пытаясь достать бумажный пакет. Он всегда носил с собой, чтобы быть наготове, если с Джисоном произойдёт подобное на улице или в другом городе. Теперь несчастный пакет должен был быть передан тому, кто в этом нуждался прямо сейчас. Шуршащий кулёк был выхвачен из рук старшего так быстро, что тот не успел ничего сообразить. Минхо беспорядочно в него задышал, и Чан смог разглядеть его сквозь спадающие на опухшие глаза пряди. Как же было жаль этого наивного человека. — Дыши, — поглаживал его по спине тогда Крис. Линия его губ скривилась — как же беспощадно обглодала жизнь этого бедного мальчика. — Дыши, Ли Минхо… Дыши… Только через несколько секунд Чан заметил, как Хо бесконечно нашёптывает в бреду «не бросай меня» и с силой сжимает что-то в своей руке. Прозрачный кулон так и продолжал болтаться на его шее, будто бы сохранил все счастливые воспоминания в своей «капсуле времени». — И что ты хочешь мне этим доказать? — измученно прохрипел Минхо, легко разминая шею и отворачиваясь к окну. Сквозь белые занавески в палату били лучи дневного солнца. — Что был ты там, что не был… Всё одно и то же. Я никогда не чувствовал, что ты был рядом. Чан опустил голову и попытался собраться с мыслями. Что он всё время делал не так? Что ему на самом деле нужно было, чтобы Минхо верил ему? Когда Крис должен был обратить на своё поведение внимание, в какой момент он мог что-то поменять? Почему столько всего сваливается на его плечи каждый день, и перед людьми он всё равно остаётся таким плохим человеком? — Ты тоже не был на моей стороне. Когда я нуждался в ком-то, ты принял решение против меня. «Пидиним, в этом есть доля моей вины…» — Минхо… — попытался хоть слово вставить Чан, чувствуя, как его разламывает на части. Он помнил свои слова прекрасно. Отчётливо осознавал, на что идёт, но компания была тогда важнее всего. В этой индустрии по-другому не бывает. Его перебили. — В отличие от тебя, Чанбин обещал мне быть рядом, что бы не случилось… Но он нарушил своё слово. Из-за всего этого я погряз в этом дерьме, и у меня не было больше сил в нём барахтаться. — Минхо выдержал паузу, чувствуя, как голос снова ломается. — Я верил каждому его слову… Я так сильно… Так сильно был помешан на всём, что он для меня делал, но сейчас, когда я больше ему не нужен… Даже сейчас я повёлся на него. Я до сих пор не могу забыть ничего, что связано с ним. Я храню эту сраную фотографию, я покупаю его приторный бальзам для губ, потому что помешан на этом дурацком, противном вкусе, я… Я даже… — Хо снова запнулся. — Я даже переспал с ним, потому что не мог не жить этим прошлым… Чан вздрогнул и округлил глаза, в шоке пытаясь осознать сказанное Минхо. Тот грустно усмехнулся. — Что… Что вы сделали?! — Что ты на меня так смотришь? — Минхо перестал улыбаться. — Ты не знал разве, как сильно я его любил? Я наивный идиот, Чан, потому что если бы он снова предложил бы мне встречаться, я бы согласился. Я не могу жить без этого прошлого. А если оно приносит мне боль, то я должен был покончить с этим другим способом. Крис задержал дыхание, забегав подрагивающими зрачками на помятом постельном белье. Вот, что стало толчком к тому, чтобы они оказались сейчас здесь. Вот, что заставило Минхо принять окончательное решение. — А он будет продолжать делать те же ошибки, — прошептал Хо, потому что говорить с каждым новым предложением было всё больнее — как физически, так и морально. — Продолжать издеваться над такими, как я. Меня Чанбин давно разлюбил. И больше никогда не полюбит… Одно его присутствие, один только взгляд, одно только осознание, что он может продолжать чувствовать что-то к другим, понимая последствия… Это всё только больше затягивает меня в это болото. Я не могу так больше. Я хотел умереть, Чан, но ты вытащил меня из покоя насильно. Хочешь, чтобы я продолжал делать это? Хочешь, чтобы я проходил эти круги ада бесконечно? Если так, то ты отвратительный, и у тебя нет эмпатии и сочувствия к другим. Почему даже такое простое желание ты не можешь выполнить?! Крис почувствовал, как сжалось сердце. Минхо не был достоин такого исхода. При всём том, что говорил Хо, Чан всё равно бы не смог себя простить, если бы он тогда умер на самом деле. Старшему просто не всё равно. И ему никогда не было на него всё равно. — Хо, — наконец вымолвил он, осторожно дотрагиваясь до бледной руки, замотанной в бинты. Минхо вздрогнул. — ты ведь на самом деле не хочешь умирать. Никто не хочет умирать на самом деле, ни один человек во вселенной. Ты просто хочешь, чтобы твои страдания закончились. Хо хотел усмехнуться, снова опровергнуть всё, что говорил Чан, но сейчас, застыв на полуслове, не смог издать ни звука. Сердце чуть ли не выпрыгнуло из груди. По затылку пробежала волна мурашек, и Минхо отвернулся в сторону окна. В его глазах застыло ужасное осознание — он ведь раньше действительно о чём-то мечтал, во что-то верил, чем-то гордился… Всё это исчезло, когда он влюбился в Чанбина и потерял его?.. Минхо просто хотел любви. Любой, абсолютно любой — будь то родительская, дружеская, платоническая или настоящая, романтическая. Хо не хочет умирать. Он хочет, чтобы кто-то любил его по-настоящему и избавил от воспоминаний прошлого, оставив лишь светлые, добрые моменты. Чан хотел сказать что-то ещё — на самом деле, очень много. Например, как сильно дорожит Минхо, как сильно хочет стать для него близким человеком, как будет защищать как самый преданный друг во что бы то ни стало… Но все мысли прерывает открывающаяся в палату дверь — на пороге стоят две зажатые, чуть сгорбленные фигуры. Кажется, они были очень знакомы Минхо. — ХО! — прозвучал женский, плаксивый голос, и парень обернулся. В тени века промелькнул осколок остатков тяги жизни, таившийся где-то внутри Минхо. Он весь задрожал, когда родная мама, растолкнув всё вокруг, припала на колени у его койки и громко зарыдала. Так, что у парня сердце чуть не разорвалось, — отец подбежал тоже и сел рядом, не сдерживая слёз. Хо хотелось любви, как никогда раньше. Чан медленно поднялся с пола и отпустил его руку. Сейчас для него есть люди намного, намного важнее, чем близкий друг, которым Крис собирался быть. — Минхо!.. Минхо, сыночек мой… Сыночек… — бормотала в забытии Ли Минджу, зарываясь лицом в простыни и хватаясь за его перебинтованную ладонь. — Как же, как же ты так? Как я только могла быть такой чёрствой, как могла обращаться так с тобой, мой мальчик?.. — Хо, дорогой наш, Хо… — дрожал и Ли Ёну. — Как мы могли всё так запустить?.. Как могли не заметить, что ты настолько был подавлен… Сынок, сыночек наш!.. Хо позорно не выдержал в первые же секунды, роняя слёзы и сбиваясь с размеренного дыхания. Он уже давно не надеялся получить от родителей хоть чего-то искреннего и настоящего. Говорят, что ты начинаешь ценить что-то, когда теряешь. Если бы Минхо умер тогда, насколько сильно было бы больно даже таким родителям, как они? Как сильно они бы оплакивали его, если сейчас так бьются головами о койку и хватаются за него, будто Минхо исчезнет навсегда?.. Разве это значило, что Хо им никогда не был нужен? — Прости, прости нас, умоляю, Минхо… — нежно ощупывала руку мама и осторожно целовала костяшки свободных пальцев, находя на них маленькие царапинки. — Нам нет никакого оправдания, дорогой… Никогда не было, солнце… Мы такие ужасные родители, зайчик, мы так перед тобой виноваты!.. Хо согнулся пополам, не в силах сдержаться. Он помнил каждый разговор по телефону, где мама говорила, что его мечты ничего не стоят, что гордиться ему нечем. Помнил, как отец строго смотрел на него свысока, осуждающе отводя взгляд, как он это обычно делает. Теперь, когда оба склоняются над его руками, отчаянно моля о прощении, что-то в нём ломается. Минхо хотел услышать искренние извинения когда-нибудь, представлял, какое удовлетворение получит. Но никогда не думал, что, оказывается, ощущать их в реальности настолько больно. — М-мама… Папа… — по-детски прохрипел Хо, вытягивая руки вперёд. Он всё ещё тот восемнадцатилетний ребёнок из прошлого, который всего лишь хотел родительской заботы. Которому нужны были спасительные объятия, способные вытащить его из этого болота. Когда он их получает, что-то взрывается в нём заново. Возможно, это был тот самый толчок к тому, чтобы выбраться из бездны страданий. Минхо всё ещё был кому-то нужен.***
Чанбин не осознаёт, с какой скоростью несётся на мотоцикле по оживлённому Сеулу. Сердце стучит как бешеное — он прочитал каждый новостной заголовок, каждую сводку и почти каждый комментарий. Бин не верил в то, что это могло произойти. Он не верил, что Минхо просто так сдался. Глупо было полагать, что это несчастный случай. Чанбин не настолько тупой, он знает больше, чем предполагающие фанаты. И он был в тот вечер у Минхо дома, прекрасно помнил, что они делали. Хо вполне очевидно дал понять, в каком состоянии всё это время находился, как переживал всё это время и страдал. Диалог, который Бину было так сложно забыть. Янтарные глаза, наполненные горькими слезами, которые смотрели на него с отчаянным вопросом: «Почему ты это сделал? Почему ты меня бросил?» Чанбин прекрасно знал ответ на него. Потому что он трус. Бесхребетный трус, поддавшийся напору Чана, пидинимов и компании. Он не имел права бросать Минхо, не имел права стараться разлюбить и забыть. Когда всё пошло не по плану, когда Чанбин постепенно ломался изнутри и уже не мог чувствовать себя по прежнему уверенным и сильным, он понял, что уж лучше ему вообще никого не любить. Как жаль, что этот запрет он тоже нарушил. Вы когда нибудь сталкивались с этим? С осознанием, что любить и бороться за чувства иногда намного, намного сложнее, чем попытаться отпустить и забыть? Чанбин выбрал путь предателя и труса. Почему тогда сейчас он сломя голову бежит в госпиталь, оставляя мотоцикл кое-как на ближайшей парковке, и перестаёт чувствовать ноги? Сердце до сих пор колотилось, и это не только из-за того, что он так запыхался. Мысли спутывались в тугой клубок, не давали взять себя в руки. Разум так и кричал: «Минхо, Минхо, Минхо». Как он там, всё ли сейчас в порядке? Заботятся ли о нём сейчас? Насколько сильно он пострадал? Как Хо пытался навредить себе? Проснулся ли, что чувствует? Чанбин резко распахивает двери в элитную больницу, судорожно озирается по сторонам. Никого, кроме менеджера, он не предупреждал. Ему сказали, что здесь сейчас Чан и Джисон, а значит можно было с ними встретиться, поговорить и попросить навестить пациента. Это было срочно, Чанбин знал, что ему нужно сказать. Извиниться. Встать на колени и долго-долго умолять о прощении. Хотя, наверно, Хо никогда не простит. И Бин его благосклонности не заслуживал — предателем являлся он, бросил Минхо тоже он, дал слово и нарушил его — снова он. Но совесть будет мучить до самого конца, если Чанбин не сделает этого. Если не даст понять, что ему не всё равно. — Извините… — запыхавшись, останавливает первую попавшуюся сотрудницу Чанбин и поправляет козырёк чёрной кепки. — Извините, Вы не подскажете… Как попасть к Ли Минхо? Медсестра удивлённо подняла брови, рассматривая Бина. — Ли Минхо? — Да, Ли-Мин-хо. Он должен был прибыть вчера с… — Чанбин замешкался. — Я, правда, не знаю, с чем, но… Кажется, это было очень срочно. — Извините, но мы посторонних в VIP-палаты не пускаем, — нахмурилась женщина. — Посторонний? Я — посторонний? — А Вы разве его родственник? Со стороны Бин сейчас напоминал сумасшедшего, потного мужика из плохо снятых ситкомов, этакая эпизодическая роль для развития сюжета серии. Во всяком случае, по взгляду сотрудницы было понятно, что он абсолютно не вызывал доверия. Чанбин хлопнул себя по лбу, случайно натыкаясь на кепку, и приспустил чёрную маску, открывая лицо. — Да, я Со Чанбин, здесь должны быть мои коллеги Чан и Джисон, скажите, Вы… — Чанбин пытался говорить быстро и чётко, но как только отвёл взгляд в сторону и увидел знакомую фигуру через турникеты, задержал дыхание на пару секунд. — Вон там, Бан Кристофер Чан! Медсестра обернулась и покачала головой. Завидев, как тот тут же побежал в сторону входа в коридоры больницы, она вздохнула. Женщина с самого начала поняла, кто это был. Но обстоятельства не давали ей пустить этого человека. — Эй, Чан-хён! Чан-хён! Крис, проходивший по коридору вдоль турникетов, обратил на Чанбина свой взгляд. За ним шёл и Джисон со смоченной тряпкой. Оба вынуждены были остановиться. Чан помрачнел, и глаза его потемнели — в них блеснуло что-то наподобие осуждения и презрения. Хан же опустил голову, виновато поджав губы. Что-то было не так. Что-то произошло. Осознание приходило медленно — так же, как опускалась вытянутая рука Чанбина и тормозилось ощущение времени. Они знали. С каждым новым шагом Чанбин терял прежнюю уверенность в себе. Сердце чувствовалось пульсацией в висках, на кончиках дрожащих пальцев. Нижнее веко то и дело дёргалось. Крис, похоже, вообще не был настроен на то, чтобы с ним разговаривать. Наверно, не то, что разговаривать, — вообще иметь дело, потому что огонь, загоревшийся в тени его век, можно было заметить на расстоянии нескольких метров. Только Джисон невинно прятался за ним, стараясь не пересекаться взглядами. Как только Бин приблизился к закрытым турникетам, его телефон в кармане зазвенел. Прямо перед ним Чан напечатал что-то в мессенджере. Мурашки пробежались по затылку, и Чанбин было подумал, что волосы на нём встали дыбом. Последний раз такого лидера он видел в тот день, когда тот ворвался в студию и бросил на стол компрометирующие фотографии фанатки. Указательный палец нерешительно нажал на иконку приложения. Чанбин опасался увидеть там то, о чём так не хотел всё это время думать. «Иди домой, сюда тебя никто не пустит». «Я не дам тебе встретиться с Минхо». Сердце валится в пятки, щёки приобретают розоватый оттенок. Чан знал. Ему даже намекать не нужно было, всё было предельно ясно. Видимо, Минхо рассказал им, что случилось на самом деле. Чувство вины заглушило все шумы извне, и Бин потерялся в пространстве. — Чан… Чан-хён!.. — из последних сил выдавил из себя Чанбин, снимая кепку, как тут вокруг него образовалось скопление из людей. — Это Со Чанбин?! — Это же SpearB, Со Чанбин! — Со Чанбин, дайте нам комментарии! Бин даже сообразить не успел, когда его окружили толпы репортёров с цветными микрофонами разных телеканалов, огромными камерами, которые направляли чуть ли не в лицо. Он сощурился от вспышек камер, пытаясь разглядеть Бан Чана и Джисона, всё ещё стоящих около турникетов. Чанбин никогда не забудет этот взгляд. Доверие к нему было полностью исчерпано. Чан никогда больше не посмотрит на него как на своего близкого друга и коллегу. Странно, что это не произошло ещё шесть лет назад. Наверно, Крис тогда над ним сжалился, думал, что они с Минхо оба натерпелись. Но Чанбину никогда не было оправдания. Он предал, бросил, не думал о том, что на самом деле было важно Хо. Подставил свою команду и компанию… Бин почувствовал, как голова становится тяжёлой. Всё вокруг перед глазами то растягивается, то уменьшается и расплывается; он перестаёт ощущать звуки и голоса в привычном понимании. Становится очень страшно. Паника. Чанбин не знает, куда себя деть, — слышит размытые возгласы репортёров про состояние Минхо, про то, знает ли продюсер что-то об этом, имеет ли причастность; видит, как Чан прожигает его ненавистью и презрением. Сердце щемит, и Бин рад был бы схватиться за него, упасть или даже потерять сознание, но вместо этого медленно поворачивает голову в сторону. Где-то там, сквозь толпу репортёров, он видит знакомую троицу ребят, идущую в сторону турникетов. Высокий, с тёмными длинными волосами, парень, девушка с румяными щеками и широко поставленными глазами… И тёмная, родная макушка. Только на ней Чанбин мог сейчас заострить внимание, задержать дыхание. Такие привычные черты лица, ярко выраженные веснушки… Глаза, которые на миг встречаются с растерянными глазами старшего. Такие знакомые, родные. Кофейные. Но смотрят они больше не с тем восхищением или любовью. В них то же самое презрение и разочарование. Феликс лишь украдкой окидывает взглядом своего сонбэ в толпе репортёров, а затем безразлично поворачивается в сторону турникетов, берёт Джису за руку и идёт дальше. Будто бы Чанбина здесь и не было. Что-то в нём ломается. Никто из родных людей ему не верит. Никто больше никогда не посмотрит, как на хорошего, честного человека и талантливого продюсера. Он сам выбрал путь, в котором остался в глазах других предателем. Один. Во всём мире в итоге остался один. — Со Чанбин? Со Чанбин, дайте нам комментарий! Что Вы об этом думаете? — Ничего, — вдруг говорит мужчина, остекленелым взглядом упираясь в одну точку на полу. Он правда больше ничего об этом не думал. И ничего не чувствовал. — Вам не меня об этом нужно спрашивать. У нас с Ли Минхо… нет ничего общего. С этими словами он развернулся, протиснулся сквозь толпу репортёров и направился в сторону выхода. Плевать, если кто-то последует сейчас за ним. Сейчас вся пресса сфокусировалась на Чане, который даже Феликса с друзьями пропустил к Минхо. Даже их. Значит, что Чанбин для Хо теперь — опасность? Каково это — чувствовать, что все твои близкие люди узнали твою настоящую сущность, скрытую за маской заботы и ответственности? Каково это — ощутить на собственной шкуре, что весь мир отвернулся от тебя? Одиночество. Разрыв сердца. Чанбину бы расплакаться, схватившись за сердце, прокричать в пустоту, чтобы наступил конец света. Жить дальше уже невозможно. Бин подходит к своему мотоциклу, уже чувствуя, как горлу подступил ком. Имеет ли он вообще моральное право плакать и страдать снова, когда вокруг осталось столько людей, пострадавших от его рук? Снова мужественно подавлять слёзы, снова морщиться от распирающей душу истерики. Невозможно. Это было похоже на замкнутый круг. Рука медленно тянется к сумке в поисках ключей от мотоцикла, как вдруг нащупывает что-то круглое и стеклянное. Нижнее веко жалобно подрагивает — тот самый снежный шарик, подаренный Ким Ёнхуном на рождество. Что он там говорил? Что нужно представить, будто Чанбин — сильная ива, которой нипочём сомнения? Принять решение, в котором он не ошибся, Чанбин так и не смог. Бин потерял Минхо и уже никогда не получит шанс вернуть Феликса. Знал ли Ким Ёнхун, что делать в такой ситуации? Чанбин не знает, почему направляется в сторону того небольшого рынка в пролёте между домами, где обычно располагалась сувенирная лавочка. Мыслей было слишком много, и в голове они совершенно не укладывались. Этот парень создавал впечатление человека, который многое за всю жизнь повидал, который сможет дать совет даже в самой сложной ситуации. Единственный, кто мог бы остаться у Чанбина сейчас. Кто мог бы хоть как-то помочь. Бин бросает мотоцикл прямо на обочине и бежит в сторону рынка. Ароматная уличная еда совсем не привлекала внимание как обычно. Ноги несли его к знакомому местечку между двумя прилавками. Повсюду до сих пор висели новогодние украшения и гирлянды, казавшиеся несуразными после прошедших праздников, но никто их снимать не собирался. Времени с того момента прошло достаточно, как будто бы оно совсем в этом месте остановилось. Чанбин судорожно забегал глазами по торговым точкам, но никак не мог заметить знакомого лица. Сколько бы не суетился, сколько бы не заглядывал в каждый угол — ничего. Ким Ёнхун будто бы испарился навсегда. Будто бы его и не существовало. Что это за чертовщина?.. — Извините, аджумма… — Бин подошёл к соседнему прилавку с бабушкой, которая торговала ттокпокки. Она лениво подняла на него свои усталые, непроницаемые глаза, и морщинки в их уголках стали выразительнее. — Скажите, рядом с Вами всё время парень торговал сувенирами… У него сегодня выходной? Женщина недовольно на него сощурилась, надула свои и так пухлые, обвисшие щёки и стала похожа на престарелую рыбу-каплю. Ей пришлось перестать следить за рисовыми клёцками, чтобы поставить огромные руки на бока. — Какой такой? Не знаю никаких здесь парней. Чанбин тяжело вздохнул. — Аджумма, ну как же… Он, может, немного младше меня был, с чёрными волосами и яркой родинкой на щеке. Продавал цепочки, кольца, снежные шарики, помните? Такое ощущение, что женщина специально не хотела отвечать на его вопросы. Она демонстративно закатила глаза и снова принялась помешивать клёцки. — Про Ким Ёнхуна что ли говоришь? — безразлично пробормотала она, и Чанбин закивал головой. — Да-да, про него! Не подскажите, он на выходном сегодня? Старушка покачала головой, цыкнула и оставила большой половник прямо в горячем контейнере для ттокпокки. — Нет его больше здесь. Обанкротился он, ясно? Он ещё в начале недели хотел съехать, но до последнего надежды не терял. Ну, вот, теперь точно потерял. Не ищи его больше здесь. Наверно, больше не появится, пойдёт учиться или что там… В общем, молодой ещё парень, рано ему вообще с нами, профессионалами, наравне бизнес строить. Чанбин оступился. Нижняя губа его дрогнула, и в глазах всё помутилось. — Обан… обанкротился?.. То есть, больше он никогда не появится?.. — Ну что ты у меня постоянно переспрашиваешь? — недовольно прошипела женщина. — Я всё чётко сказала. Не появится, всё, его карьера здесь закончена. Если ничего не собираешься у меня покупать, бывай. И побыстрее желательно, покупателей не распугивай. Мужчина сделал шаг назад. Затем ещё и ещё. Что-то в районе сердца грузно зашаталось, а затем надломилось окончательно. Сердце не могло выдержать этого — даже целеустремлённый, мудрый не по годам Ким Ёнхун сдался. Даже в нём не осталось сил двигаться дальше. Если такие как Ёнхун теряют свою уверенность, то что означает положение Чанбина для него самого? Неужели это тот самый конец, которого Бин так боялся? Граница пропасти на другой стороне. Чанбин так долго метался среди этого густого тумана в пустоте души, что не заметил, как дошёл до точки невозврата и провалился. Теперь никто его не ждёт. Даже если до этого была какая-то надежда, то сейчас это действительно конец. Больше ничего. Уже ничто не сможет ему помочь. Чанбин никому такой не нужен. Вы задумывались когда-нибудь, каково жить людям, которых вы считаете ужасными и которые прекрасно это осознают? Знают, что это неправильно, что это сыграет с ними злую шутку, но всё равно совершают кучу ошибок и долго-долго себя за это винят… Чанбин ненавидел себя. Так сильно, насколько это было только можно. Он настолько запутался, настолько потерялся в самом себе, что теперь не знает, куда ему идти, что теперь делать. Как продолжать жить, осознавая, что ты кого-то предал, сломал кому-то жизнь, фактически чуть не убил? Никому не нужен. Никто больше не поверит. Никто больше не посмотрит в твою сторону и не обратится с советом. Ком в горле распирал всё сильнее. Как сдерживать себя и дальше? Лучше уж Чанбин всегда будет один. До скончания времён.***
За окном постепенно темнело. Белые занавески медленно развевались под воздействием лёгкого сквозняка из непрочных рам. В палате было практически тихо — молчание разрушали лишь медленное тиканье настенных часов, шорох постельного больничного белья и дыхание хубэ, находящихся рядом с пациентом. Когда Феликс прочитал новостные заголовки с утра, он не смог поверить в то, что это происходит взаправду. Вроде недавно он был в квартире Минхо, вроде недавно плакался в его плечо, но никогда не думал, насколько много может быть внутри него коллизий и неразрешённых проблем. В сознании Ликса всё не укладывалось — он всегда считал, что люди не могут отходить от потрясений слишком долго, быстро встают на ноги и находят в себе силы двигаться дальше. Минхо стал примером того, как иногда переживания и тревога захватывают всё тело под свой контроль на долгие годы. Феликс лишь подозревал о том, что это далеко не несчастный случай или переутомление. Но в контексте ситуации это было совершенно ясно каждому. — Спасибо, что пришли, — слабо улыбнулся Минхо и ощупал свой лоб. Он всё ещё влажный после смоченного полотенца. — У меня сегодня целый парад незваных гостей. — Как Вы вообще могли сюда так глупо угодить? — встревоженно спросил стоящий у стены Хёнджин. — Я читала сегодня столько жёлтых заголовков… — продолжила мысль Джису. — Знали бы Вы, как наживаются на статьях о Вас журналюги. Мы даже видели толпы прессы в коридоре больницы, это какой-то резонанс! Минхо тяжело выдохнул и посмотрел в сторону окна. За последние дни произошло слишком много, и лживые новости по сравнению с этим были цветочками. Он не собирался на этом зацикливаться. По крайней мере, сейчас, когда всё более-менее начало налаживаться. Ну, во всяком случае, хотя бы с родителями. Им предстоит теперь многое наверстать. — Как Вы себя чувствуете? — заломил брови Феликс и наклонил голову. — У Вас очень хриплый голос. Это не скажется на работе связок, Вы не знаете? Хо повернулся в его сторону и быстро обежал глазами. В них застыло какое-то сочувствие — Феликс за это время предостаточно изменился. Дело даже не в чёрных локонах волос. Даже на большом расстоянии чувствовалось, что он стал сильнее и увереннее. Смотреть на то, как он держит за руку свою девушку, было особенно приятно. — Не волнуйся, не умру… — Минхо замялся, отведя взгляд. — Пока не собираюсь. В ближайшее время уж точно. И на связках, я думаю, оно не скажется. — Как так вообще получилось, что Вы попали сюда? — взволнованно произнесла Джису. — Среди слухов и непроверенной информации столько лжи… — Поверь, это не столь важно, — грустно улыбнулся ей Хо. — Я просто рад, что Вы не забыли меня навестить. И спасибо за еду, но всё же не стоило. Хёнджин опустил голову и украдкой оглядел чёрную макушку Феликса. То, что происходило в последнее время, выбивало из колеи. Сосредоточиться на рутине всё сложнее. То переживания лучшего друга, то Минхо, с которым Хван имел разговор насчёт наболевшего ещё неделю-две назад, то ситуация с Джисоном. Последнее парень вообще комментировать не хотел. Даже думать об этом. С этим ещё ему предстоит справиться. Что-то ему всё равно подсказывало, что это всё — не пик развития событий, не кульминация. Должно произойти что-то более значительное, но только что… — Вы не представляете, как я сорвался с места, когда мне Хёнджин-хён прислал про Вас новости! — Феликс сжал руку Джису в своей немного сильнее. — Я думал, что у меня сердце из груди выпрыгнет, серьёзно. Безумие какое-то, но я очень надеюсь, что Вы быстро оклемаетесь, встанете на ноги и… Ликс запнулся, когда входная дверь в палату распахнулась. Все находящиеся в ней обернулись: на пороге стоял немного запыхавшийся Хан Джисон с сухой тряпкой в руках. Феликс обежал его взглядом с ног до головы — сегодня он казался особенно мрачным, чем обычно. Его все привыкли видеть как весельчака и шутника, но точно не как взволнованного и неуверенного во всём вокруг парня. Он пару раз моргнул, а затем Феликс обратил внимание на своего друга. Хёнджин смотрел на него пронзительно и немного испуганно. Когда они на миг пересеклись взглядами, показалось, что вселенная остановилась. Большей неловкости, наверно, испытать было уже невозможно. Джисон немного сжался и сделал шаг назад. Остальные могли только догадываться о том, какие внутри него бушуют ураганы, как сбивается сердцебиение. А что сказать о Хёнджине? Когда ещё можно было увидеть такого яркого персонажа столь тусклым и замешавшимся? — О, я… — наконец прорвался голос у Джисона, когда тот опустил растерянный взгляд в пол и сжал в руке полотенце. — Я прервал вас, извините. Я хотел спросить Минхо, нужно ли ему ещё одно мокрое полотенце. Хёнджин отвернулся, сглотнув. Всё ещё сложно. Видеть его после резкого отказа… Чёрт, это правда нужно было пережить. — Я бы не отказался, на самом деле, — вздохнул Хо и ощупал лоб. — На самом деле, у меня до сих пор не спадает жар, хотя я особо симптомов не чувствую. — Тогда хорошо, Минхо, — кивнул Джисон. — Только если я задержусь, правда прости, меня ещё Чан звал, нужно изменения в расписании с менеджером согласовать… — Джисон-сонбэ, давайте я пойду смочу, — поднялась с места Джису и разорвала контакт рук с Феликсом. Тот поднял брови, уставившись на свою девушку. — А Вы идите и говорите с Чаном-сонбэ. Я справлюсь. Ликс легко улыбнулся. Чхве всегда была внимательной и заботливой, если заглянуть в неё поглубже. Наверно, он правда не зря выбирал её, чтобы начать новую жизнь. — О, — приоткрыл губы Джисон. — Я был бы рад. Спасибо, Джису. Когда девушка выходила вместе с Ханом из палаты, тот ещё раз взглянул на Хёнджина. Что-то правда внутри его гложет, заставляет усомниться в словах, которые были сказаны. Но сейчас время неподходящее. Они ещё поговорят, но как-нибудь в другой раз. Им многое нужно обсудить. Феликс ещё несколько секунд улыбался, а затем с хлопком двери помрачнел, снова оборачиваясь к Минхо. Теперь серьёзным стал и Хёнджин — когда Джису не могла их подслушать, наступал момент для более откровенных разговоров. Таких, которые понимают только они. — Осуждать хотите? — вздохнул теперь Хо, снова посмотрев в окно и сжав одеяло пальцами в бинтах. — Многие из предположений… Это… Это в любом случае было моим делом. — Минхо-сонбэ. — Феликс придвинулся ближе к койке. — Я просто хотел узнать, зачем Вы попытались сделать это? Неужели может быть хуже, чем сейчас? — Феликс, это даже нас не касается, — отвернулся Хёнджин, но Минхо всё же ответил. — Помнишь, как ты расплакался у меня дома? — Феликс сморщился, но кивнул. Хо сглотнул. — Тогда те вещи, которые я говорил тебе… Про ненависть к себе и про то, как ты зависим от Чанбина. Я говорил их, прекрасно понимая, что это касалось и меня. Я про то… — Он замялся. — Про то, что это было актуально и для меня. Я пытался подбодрить тебя, но осознать, как ненавижу себя и как до сих пор не могу справиться с этой ненавистью, не мог. Я чувствую то же, что и ты. Только, наверно, в сто крат больше и сильнее. Феликс почувствовал, как сердце его сжалось. Он помнил каждый день, наполненный его болью от одиночества без Чанбина, и если Хо говорит, что это было ещё более невыносимо… Насколько же плохо ему было на самом деле и как умело он научился скрывать это? — Когда мы шли по коридору, репортёры кружились там, — внезапно заговорил и Хёнджин. Феликс отвёл взгляд. — Я только потом понял, что они окружили Чанбина-сонбэ. Он, кажется, рвался к Вам. Но Чан его не пустил. Минхо безразлично хмыкнул. — Не знаю, как на это реагировать, — сказал он, рисуя невидимые узоры на покрывале указательным пальцем. — Для меня теперь всё, что он пытается наверстать, — бесполезно. То, что я так хотел, и правда никогда не вернуть. На минуту палата погрузилась в тяжёлое, грузное молчание, которое давило на всех. На Феликса — в особенности. Он отчётливо запомнил, как сломлено на него смотрел тогда Бин. Как бы Ликс не презирал его, этот взгляд… — Знаешь, Феликс… — разорвал тишину Хо, наконец поднимая на него глаза. Парень так и не шелохнулся. — Я долго думал, почему Чанбин такой. Почему кого-то предаёт, почему поступает так гнусно и для нас совершенно отвратительно. — Я знаю, — буркнул Ликс. — Я говорил с ним ещё вчера и высказал всё, что думал. — Нет, я не про это, — отрицательно покачал головой Минхо, вслушиваясь в треск потолочной лампы. — Я понял, что Чанбин — это бесконечно запутавшийся человек. Всё, что он делает… Он считает, что делает это во благо. Не всегда в угоду себе. Скорее, в попытках не ухудшить положение. Но из-за того, что он не считается с мнением других и забывает про то, как другие могут пострадать от его действий… Он только больше загоняет себя в угол, становится в глазах других омерзительным предателем. Теперь, когда он снова в этом углу… — Минхо промолчал несколько секунд, пытаясь закончить мысль, — я думаю, Чанбин не изменится. Я был пиком того, что он совершил. — Зачем мне это нужно? — сжал губы Феликс и поднял на Хо мокрые глаза. — Зачем мне знать то, что у него было на уме, если он со мной так поступил? Хо вздохнул. — Я вёл к тому, что Чанбин не ненавидит тебя. Что-то внутри Ликса снова надломилось. Хёнджин насторожился. — Чанбин сам ему об этом сказал, сонбэ, — сказал он, но Минхо покачал головой. — Я знаю это точно. Ты можешь мне верить, можешь — не верить. Но он не ненавидит тебя. Я пережил то, что и ты, Феликс. Всё, что говорит и делает Чанбин, — это попытки выжить в этой безумной системе индустрии. Его действия вообще никак не могут быть оправданы лично для меня, потому что я пережил слишком много дерьма из-за этого… Но тебя он не ненавидит, хоть и сказал так. И, я думаю, никогда не ненавидел. Феликс снова чувствует это. Он подумал, что уже избавился от этих эмоций к сонбэ, но они всё равно томились где-то внутри. Они проявляются в самый неподходящий, переломный момент, когда ты их совсем не ждёшь. И даже когда ты пытаешься подавить ради счастливого будущего, чувства не исчезают полностью. Они ещё могут расцвести, если Ликс снова ощутит тот взгляд на себе и нежный, родной голос. — Ненавидит, не ненавидит… — прошептал Феликс, немного дрожа. — Мне должно быть плевать, сонбэ. Я уже принял решение разлюбить Чанбина. Даже если сейчас мне это трудно даётся, я всё равно должен идти напролом. Это отравляет меня изнутри. Я не должен тешить так долго себя этой невзаимностью. Вы сами сказали мне. Я хочу полюбить себя и, возможно, тогда я точно забуду его навсегда. Теперь у меня есть девушка, стремление к мечте, я не могу всё это потерять так просто. Минхо внимательно его слушал. Кажется, он прекрасно понял, что Ликс намного, намного сильнее него. — Простите меня за такие слова, сонбэ, но я не хочу быть Вами. Не хочу страдать так долго, а потом пытаться… Нет, никогда. Даже если чувства к нему до сих пор в сердце, я не хочу зацикливаться. Буду плыть по течению. Буду ответственным и уверенным в себе. Даже если это нужно подавить, я подавлю. Я думаю, что это будет самым правильным решением. — Не думаешь, что твоя девушка когда-нибудь узнает, что у тебя внутри на самом деле? — спросил напрямую Минхо. — Я уже говорил ему об этом… — покачал головой Хёнджин. — Но Феликс стал упрямее, чем обычно. Феликс грустно улыбнулся и хмыкнул. — Конечно думаю. Но это придётся преодолеть. Я постараюсь, чтобы это всплыло как можно мягче, и я сказал ей об этом сам. Так будет лучше для всех. — Ты стал достаточно взрослым, — вздохнул Минхо, почувствовав, как ему не хватает тех же черт характера. — Надеюсь, что у тебя получится не завалить свой план. Феликс кивнул. Во всяком случае, пытаться стоило. Неважно, что произойдёт дальше, как будут развиваться события и что ему предстоит узнать дальше. Сейчас сердце совершенно не хотело верить в правду, которую ему рассказал Минхо. Возможно, это пройдёт. Нужно подождать. Но сколько ещё ждать? Возможно, знала лишь Джису, которая всё это время стояла у приоткрытой двери в палату с мокрым полотенцем и слышала каждое слово, сказанное собственным парнем. Подождать и пережить. Надолго ли теперь?.. …Они собираются только через час. Чан с грустной улыбкой провожает их до самой двери и о чём-то разговаривает с Джису (видимо, об их дальнейшей работой над дебютом), Феликс стоит и краем уха слушает рядом. В голове всё по-прежнему путалось, но в то же время наконец разложилось по полочкам. Ну, по крайней мере, если не вдаваться в подробности слов Минхо о Чанбине. Если Бин и правда не ненавидит, как сказал, то это полностью переворачивает картину с ног на голову. Лучше пока что не набивать разум всяким хламом. На лишние анализы скоро совсем не будет времени. Успокаивает только Джису, разговаривающая с сонбэ. Правда, то, что она была достаточно скована, напрягало. Может, просто устала. Феликс даже не подозревал. Хёнджин вышел самым последним. Мало кто догадается сейчас, что они с Минхо пытались снова говорить про Джисона. Точнее, это Хо снова завёл эту тему, потому что в прошлый раз они так и не договорили. Только в этот раз Джин не собирался узнавать слишком много подробностей. Честно говоря, он просто устал, хотя ни в коем случае отказываться от Хана не собирался. Просто то, как прошла их вчерашняя встреча, оставило на его сердце огромный кровавый отпечаток. Он ещё долго одевается у зеркала вдали ото всех, рассматривая уставшие глаза и синеватые круги под ними. В эту ночь Хёнджин плохо спал. Всё думал, думал обо всём, а потом практически выгорел до самого конца. Как маленькая деревянная спичка, зажжённая с помощью конфорки. Просто именно в эту ночь Хван понял, насколько же сильно любит Джисона и как не хочет его отпускать. Никуда и никогда. Но как держать человека, если он сам того не желает? Душить своими чувствами? Это неправильно, Хан был достоин самой нежной любви. «Вам обоим нужно время, я думаю, — сказал в палате ещё несколько минут назад Минхо, и от его слов у Хёнджина пробежали мурашки по телу. — Особенно ему. По себе знаю, каково ему может быть. Проблемы доверия — это не то, что можно решить по щелчку пальцев». Это так правдиво, что у Хвана глаза режет острыми слезами. Где-то в школе уже было что-то похожее. Его первая влюблённость за соседней партой, которую буллили одноклассники. Девочка, которая даже в отношениях с Хёнджином не смогла ему полностью довериться и в итоге отказалась от них, перейдя на домашнее обучение. Если бы только Хван не был так нетерпелив, если бы мог за неё постоять… Если бы он мог помочь Джисону, если бы только ждал столько, сколько нужно… — Хван… Хёнджин? Раздумья парня прерывает знакомый голос, который он заслушал до дыр в своём треклисте с грустными песнями «3RACHA». Сегодня они сталкивались уже, сегодня Хёнджин предпочитал не смотреть. Пережить. Переждать и пережить. Хёнджин поворачивается, одёргивая своё лёгкое весеннее пальто. Локоны тёмных волос мягко ложатся вокруг горлового воротника чёрного свитера, немного щекочут выступ молочной кожи на шее. Джисон стоял прямо перед ним, не осмеливаясь смотреть напрямую в глаза. Ему стыдно? За что Хану может быть стыдно? — Сонбэ… — успел только сказать Хёнджин, когда старший заговорил. — Я хотел поговорить про наше дальнейшее расписание работы, это… — Джисон запнулся, закусывая внутреннюю сторону щеки. — Наш трек почти готов, так что я думал, что ещё пары встреч станет хватать, чтобы дописать и отдать на сведение, поэтому… Хёнджин грустно хмыкнул так, что сбил Хана с мыслей. Конечно, и на этом всё закончится. Бесполезно ли было ждать Джисона, если он не хочет заботы Хёнджина? Неужели они так просто разойдутся и никогда не встретятся, хотя бы, как друзья? Даже не друзья, просто знакомые, у которых есть хоть что-то общее… — Извините, я… — Хёнджин легко кивнул головой, смаргивая горечь. — Я знаю, что Вы побыстрее хотите от меня отделаться. Не нужно вуалировать это за нашей работой. Джисон сглотнул и заломил брови. Хван не знал, что Хан подошёл, чтобы просто поговорить. Без лишних эмоций, возможно, объяснить, чтобы Хёнджин не воспринимал это так чувствительно, не страдал. Сердце так сильно заболело, когда Джисон всё же посмотрел на него. Младшему, кажется, настолько было больно? Почему Хёнджин выбрал Джисона, ну почему именно его?.. — Пойми, я просто… — выдохнул Хан, пытаясь правильно подобрать слова. — Я не хотел вчера тебе так резко отвечать, всё же это твои человеческие чувства, но я правда говорю про работу, потому что это то, с чем ты ко мне пришёл. — Да, я понял… — горько ответил Хван. — Я бываю прямолинейным, когда дело касается чего-то личного, вне работы, так что правда, не воспринимай это настолько всерьёз, я постараюсь не изменить к тебе отношения как к ответственному человеку, но твои слова… Хёнджину было так больно это слышать. Каждый слог проезжал тупым ножом по внутренностям, терпеть это было так сложно. Хван хотел стать для кого-то кем-то важным, так хотел подарить Джисону счастье, но тот отталкивает его даже сейчас. Не изменит отношения, личное вне работы… Джин хотел, чтобы к нему наконец изменили отношение. Увидели наконец не просто ответственного человека. Ответственного защитника и любовника. Но… — Простите, я!.. — вдруг встрял Хёнджин, стараясь не смотреть в глаза Джисону тоже. — Извините, но я… Я правда не хочу говорить об этом. По крайней мере сейчас. Поймите, я… Мне тоже нужно немного времени. Вы отвергли меня, но любить Вас я от этого не перестал. И не могу перестать. Поэтому… Прошу, пока что дайте привыкнуть к этому. Дайте обдумать. Мне стоит обсудить многое с самим собой… Джисон почувствовал, как на сердце осело разочарование в самом себе. Его проблемы с доверием, его неуверенность в себе и страх быть преданным пересиливали всевозможные эмоции. Но именно в такие моменты они вылезают наружу — когда пульс учащается, щёки рдеют, а зрачки легко подрагивают. Когда ты понимаешь, что человека, который старался помочь тебе, обидел безобоснованно. Ведь Хан его тоже… Он тоже… — И… — Хёнджин хотел было развернуться и уйти, но в последний момент пошёл против себя и озирнулся на Джисона по-настоящему. Надолго задержав взгляд на его томных, карих глазах, в которых таились блестящие кристаллы слёз. — Думаю, что Вам самим тоже стоит обдумать. Мы должны будем поговорить на свежую голову и мыслить трезво о том, что… будет между нами. Я хотел бы услышать окончательный ответ… больше всего на свете. Такой короткий и невыносимый диалог. Джисон ничего не ответил, смотря ему в спину ещё долго. Что-то внутри переломилось — возможно, где-то щёлкнула кнопочка, выключающая предохранители. Тогда-то Хан и почувствовал впервые эти странные, болезненные бабочки в животе. Правда они не отдавались приятным ощущением где-то внизу. Только отравляли. Потому что Джисон, похоже, любил, но всё ещё боялся.***
В тёплой комнате общежития свет горел только от настольной лампы, приглушённой настолько, чтобы глаза лишний раз не резало из-за яркости. Там же валялась и потрёпанная тетрадь с протёкшей на мебель ручкой. Кажется, в ней кто-то сегодня настолько агрессивно писал, что письменная принадлежность не выдержала и переломилась. Это всё так и кишело символизмом — переломился над листами бумаги и Чанбин. Он пытался черкать что-то, придумывать рифмы, чтобы выплеснуть чувства без эмоций, выходящих наружу, чтобы обойтись без слёз и истерики. Но в этот раз всё внутри действительно иссякло. Чанбин будто бы вернулся в прошлое, во времена, где ещё был молодым и предал человека, который ему верил. Вдохновение тогда потерялось на долгие годы, и внутренний музыкант Чанбина погрузился в спячку, пока не оказался разбуженным весёлыми веснушками на щеках и любимой улыбкой. Теперь, когда Бин снова всё потерял, музыкант в нём тоже потух. Сколько бы он не кряхтел над стихами, получалось лишь выводить несвязный бред, зачёркивать его, снова писать и опять зачёркивать. Это предложения без смысла, это набор слов, который так долго томился у него в голове. Больше из этого ничего нельзя было составить. Конец наступил и для мечты Чанбина — даже музыку писать он больше не мог. Тогда и причин жить не оставалось. Мужчина лежал на боку, распластавшись на кровати, и вглядывался в большое окно. Яркие огоньки высоток, дорога, луна, иногда закрывающая саму себя пуховым одеялом туч и облаков… Хоть что-то может исправить Чанбина? Хоть что-то из этого может вернуть вдохновение? Хоть что-то подскажет, что делать дальше? Он ещё сильнее сжался, сжимая зубы. Не плакать. Бин не имел права плакать, не имел права любить. Теперь не имел права считать себя хорошим человеком, который может о ком-то позаботиться. Наверно, Чанбин — всего лишь существо без чувства грани, без понятия совести и чести. Это чудовище вынуждено разгуливать в самом низу пропасти, в которую упало, смотреть наверх и даже не задумываться о том, что кто-то теперь сможет его спасти. К сожалению, оно этого не достойно. Даже думать об этом не смеет, просто ходит из стороны в сторону в ожидании скорой кончины… Это такое себе будущее гарантировал Чанбин? Он не знал, сколько пролежал, погружённый в эти обесточивающие волю и силы мысли. Возможно, получилось даже несколько минут дремать, но потом тревожность будила Бина снова, и он заново приобретал то же настроение. Надо правда взять отпуск. Выходной. Что угодно. Чанбин даже отклеиться от кровати не сможет в ближайшее время. Да что там отклеиться — посмотреть в глаза всем тем, кого подвёл. Это значит, что из общежития невыносимо будет и шагу ступить. Как говорить с Чаном? Работать с Феликсом? Жить, зная, что Минхо в больнице из-за него? Сердце так сильно болит. Оно готово буквально разорваться на куски. В какой-то момент своих раздумий Чанбин краем уха слышит, как входная дверь в комнату скрипит, запуская тонкую полоску света. Край его сознания воспринимает звук как воображение или галлюцинации в безумных потоках сдержанных эмоций, но в конце концов реальность возвращается в прежнее понимание. Сюда кто-то зашёл. Чанбин притворился, что спит, но сердце колотилось бешено. Кто был тем незваным гостем? Кто сейчас присел на край его кровати и размеренно дышал? — Хён? Голос узнался сразу. Даже по одному «хёну» было понятно, кто здесь. Джисон, видимо, пришёл раньше, чем планировалось. А может быть и вовремя — Чанбин правда не знал, сколько часов валялся и пытался себя мазохистски сдерживать. То, что это был не Чан, хотя бы немного успокаивало. Чанбин скорее бы умер, чем снова с ним заговорил. Молчание затянулось. Простыни прогнулись немного сильнее — видимо, Хан устроился поудобнее на второй половине двуспальной кровати. Не лёг — Бин бы почувствовал это. — Прости меня, — сказал на выдохе он. Его голос странно дрожал. — За то, что я не пустил тебя к Минхо. Я хотел бы, но… Чан-хён был бы всё равно непоколебим… Прости меня, Бинни-хён. Чанбин сжался ещё сильнее, чем до этого. Хотелось одновременно, чтобы Джисон и ушёл, и просто прирос к кровати. Так странно слышать в свою сторону извинения, если Бин совершенно не был их достоин. Почему Джисон такой? Почему Джисон не осуждает даже сейчас, когда знает всё про своего старшего вдоль и поперёк?.. Сердце снова отчаянно защемилось. Невыносимо. Так больно Чанбину ещё никогда не было. — Это был такой тяжёлый день, — продолжал младший, шмыгая носом. — И вообще все те дни, что были до этого… Они все были такими тяжёлыми, хён, для всех нас. Молчание сменилось тихим скулежом Чанбина в попытках снова сдержать чувства. То, как говорил Джисон, отдавалось безумной агонией слёз в глазах. Бин то зажмуривался, то снова их открывал, но ничего не помогало. Ком в горле стоял целый день, не давал сосредоточиться. Мысли выезжали за рамки разумного. Хотелось сделать что-то безумное, чтобы утолить эмоциональный голод. Задохнуться бы и никогда не проснуться… Повеситься с горя, оставив предсмертную записку в стихах… Пойти и убить кого-то… Довериться кому-то. Как же иронично, что эти крайности для Бина стали равноценны обычному доверию. Обычной любви к людям, которую он не имел права испытывать. — Хён, — снова отозвался Джисон, едва ли дотрагиваясь до его плеча. — Я знаю про то, что произошло между вами с Минхо, и это… Я знаю, как вам обоим было больно. Чан так злился на всех, Хо казался разломленным… Но на тебя мне сейчас смотреть в сто крат больнее, хён. Всё труднее сдерживаться. С каждым новым словом разум затуманивается, его будто бы окутывает никотиновой дымкой. Сердце разрывается. Ком в горле подкатывал чуть ли не к корню языка, вызывая рвотный рефлекс. Чанбин не имел права плакать и любить. — Нам всем было сложно, — сказал Джисон, и Бин услышал, как его собственный голос тоже ломается. — Мне тоже сейчас… очень сложно, хён. Но то, как ты с каждым днём ломаешься, — это невозможно не заметить. Прошу, скажи мне хоть что-нибудь. Перестань смотреть туда. Бин судорожно выдохнул, приоткрывая губы. Захотелось закричать, чтобы весь мир услышал. — Даже если ты рубил с плеча, ты не достоин такого… — Хан медленно погладил мужчину по руке до локтя. — Даже если мы совершили… столько ошибок… Мы всё равно не достойны такого. И ты, хён, я никогда не осужу тебя. Ты мне как семья. Треснуло. Что-то определённо треснуло. — И я тоже хочу любить, как и ты. Сломалось. Теперь точно сломалось. Прошло несколько секунд, прежде чем Чанбин отчаянно задышал. Предохранители снесло волной цунами, ком в горле наконец исчез, и Бин схватился за сердце, издавая затравленные всхлипы. Джисон, сидящий на кровати, заскулил тоже, расставляя руки перед собой, когда Чанбин наконец поднялся и обернулся. Когда Хан обнял его, не сдерживая собственных эмоций, из глаз Чанбина наконец брызнули настоящие слёзы. Он зарыдал так отчаянно, так безудержно, что, наверно, чуть ли не кричал — Бин сдерживался так долго, так долго не давал себе права на эту истерику, что сейчас она вылилась на Джисона в трёхкратном размере. Хотя, они всё же остались квитами, ведь Хан заплакал тоже, кладя дрожащую ладонь за чужой затылок и медленно перебирая волосы. В ушах стоял сплошной гул. Чанбин так долго плакал, так безудержно хватался за одежду Джисона, ведь этот щуплый парень — единственный, кто пришёл, когда все отвернулись. Он единственный не бросил, не осудил, даже когда Бин возненавидел себя до такой степени, что перестал верить людям. Джисон держался за него тоже, потому что Бин — его опора. Один из немногих, кому Хан правда доверял. Кого считал родной семьёй. — Хён… Хён, пожалуйста, не надо сдерживать себя больше… — шептал Джисон, не отрываясь от плеча. Чанбин зарыдал только громче. — Я здесь… Ты… Ты тоже здесь… В какой-то момент Бин понял, как сильно его голос осип от слёз. Кажется, последний раз такое было в той грязной кабинке туалета в забегаловке, во время панической атаки. С тех пор Чанбин плакал только во сне, а потом вовсе перестал. Разрешив это себе, Бин освободился хотя бы от части собственной ноши. Это было нужно. Джисон говорил, что Чанбин достоин быть услышанным. — Я так хочу быть нормальным… — Это было первое, что вырвалось с уст Чанбина в перерывах между всхлипами и тяжёлым дыханием. — Я так хочу быть нормальным человеком, Джисон… Я отравляю… Я отравляю людей и себя… Джисон, я так себя ненавижу, я так… Так долго ненавидел… Чан сказал, что мне нельзя влюбляться, но как, как я могу?!.. Как я теперь могу, если чувства сжирают?.. Джисон сжался в его объятиях, когда Чанбин сжался в них в ответ. Все те события, свидетелем которых стал Хан, пролетели бегущей строкой в голове. На Бина так сильно давили все — Чан, компания, работа… Никто не считал его человеком с чувствами, никто не заботился о нём как о мечтательном парне со способностью искренне любить. Что теперь от него осталось? Пепел, который теперь легко развеять с помощью ветра. Достоин ли Чанбин такой участи? Зачем нужно было так издеваться над ним, заставлять подавлять собственные чувства и делать больно другим?.. — Я так сильно… — шептал он осипшим голосом, сжимая толстовку Хана в кулаках. — Я так сильно его люблю… Так сильно люблю, Джисон… — Кого, хён?.. — на выдохе спросил Хан. — Минхо?.. Чанбин снова заплакал, чувствуя, как сердце распадалось на части. — Ли Феликса… Я так его люблю, Джисон… Чанбин сказал кому-то об этом впервые. Ещё никто не был в курсе о том, как он потерпел поражение в борьбе с самим собой, как потопил их обоих своими неправильными чувствами, как сходил с ума и беспорядочно писал в тетради, чтобы заглушить боль. Никто не знал, как сильно Бин полюбил Феликса. Вот оно. То самое противоречие. То, что заставляло Чанбина совершать столько безрассудных поступков. То, что не давало ему жить среди давления родных людей. Бин снова стал тем же мечтательным парнем из прошлого, который полюбил и напоролся на шипы разочарований калечащей индустрии развлечений. Люди вокруг считают это неправильным, но как бы Бин сейчас себя чувствовал, если бы снова подался этим мечтам и полюбил? Стоило ли всё это сломленной тростинки в руках Джисона, которую собрать по частям скоро станет невозможно?.. — Я так хочу его любить… — всхлипывал Чанбин ещё долго, не обращая внимание на опухшие щёки и глаза. — Так хочу просто любить и быть собой, Джисон… Так хочу быть счастливым рядом с ним… Хочу делать его счастливым тоже, но я сделал больно… Теперь никогда, никогда его больше не верну… Никогда… В душе Хана что-то защемило. Для него это было так насущно и остро. Ведь всё как на ладони — Джисон тоже хотел любить. Тоже сделал больно. А как теперь вернуть? Как признаться самому себе в том, что ты влюбился и хочешь этих отношений, хочешь этого человека рядом с собой, чтобы навсегда-навсегда, чтобы довериться?.. Им обоим страшно. Так страшно и больно, что остаётся только обниматься и рыдать, чтобы хоть как-то стало легче. — Я так тебя понимаю, хён… — прошептал Джисон, плача снова. — Я так тебя понимаю… Возможно, нити этого понимания и служили ключом к заживлению нанесённых ран. Освободившись, можно всегда начать жизнь заново. Когда Чанбин заплакал, внутри него что-то прояснилось. Даже если это не озарение — это избавление от тяжёлой ноши. Осознание, что ты не один. И Джисон чувствовал то же самое. Ещё немного, ещё чуть-чуть. В конце концов, они к чему-то придут и найдут пути к собственному счастью. Сейчас, когда утаённое ото всех становится чуточку очевиднее, это совершить будет намного проще.