Перечитывая Шекспира

Меня неверным другом не зови. Как мог я изменить иль измениться? Моя душа, душа моей любви В твоей груди как мой залог хранится. Ты — мой приют, дарованный судьбой. Я уходил и приходил обратно Таким, как был, и приносил с собой Живую воду, что смывает пятна. Пускай грехи мою сжигают кровь, Но не дошел я до последней грани, Чтоб из скитаний не вернуться вновь К тебе, источник всех благодеяний. Что без тебя просторный этот свет? Ты — в нем*. Другого счастья нет. 1. Всё давно уже позади. Потери и обретения. Боль и упреки. Недоверие. Отчаяние. Страх. Прощение. Прощение. И снова прощение. Страсти улеглись, бури утихли. Пришло время покоя. Всё давно уже позади. И только дружба осталась прежней. Пройдя через темные лабиринты, она выжила, налилась силой и крепостью, созрев до состояния нерушимой. * — У тебя новое дело? — Здравствуй, Джон. — Здравствуй, здравствуй. Так что тебе Лестрейд подбросил на этот раз? — Ничего серьезного. Скорее небольшая разминка для интеллекта, чем настоящее преступление. — Очень на это надеюсь. Я нервничаю, когда ты во что-то влезаешь. И чувствую себя виноватым, потому что не рядом. — Бред. Никакой вины. Ты муж и отец, и в любом случае не имеешь права на риск. — Так значит всё-таки риск… — Не лови меня на слове. Я не имел в виду ничего такого — дело как дело, скучноватое, хотя и не без изюминки. Можешь поинтересоваться у Лестрейда, он подтвердит. — Естественно, он подтвердит. Ваш заговор для меня давно не секрет. — Заговор? Джон, у тебя паранойя. — Вероятно. Дьявольщина! Не могу отделаться от чувства, что бросил тебя одного. — Ты меня не бросал. Ты мозолишь мне глаза даже чаще, чем я в состоянии выносить. — Да, конечно. Но задницу твою прикрывать больше некому, и это сводит меня с ума. Кстати, я в двух шагах от тебя. Если ты дома, конечно, и если готов вынести мой визит. — Готов. Что занесло тебя на Бейкер-стрит в этот поздний час? — Ты и занес. Между прочим, мы неделю не виделись. — На самом деле пять дней. Так ты зайдешь? — Считай, что уже зашел. Я у двери. И от чая не откажусь… Пришло время покоя. Конечно, это не означало, что Шерлок забросил свою детективную практику — он по-прежнему оставался неизменным помощником Грегори Лестрейда и неизменным гвоздем в его инспекторском кресле (насмешливый взгляд, неулыбчивый рот, обрывки загадочных фраз, доводящих Лестрейда до отчаянного шипения — ну почему, почему я нихрена не понимаю из того, что он говорит?! ). Но с некоторых пор Лондон перестал быть бушующим океаном, и волны потрясающих, небывалых событий не захлестывали его до самых шпилей и крыш. Что тем не менее не мешало Джону беспокоиться всякий раз, когда Шерлок оказывался на территории Скотланд-Ярда, и когда его взор загорался счастливым азартом. Джон тревожно поглядывал на телефон, ожидая и втайне боясь звонков, плохо спал, становился рассеянным, с трудом сосредотачиваясь на главном, и раздражался по пустякам. Размеренная семейная жизнь поглотила его целиком, четко обозначив границы возможностей и интересов: клиника, дом, домашние заботы и радости — всё, что дорого каждому остепенившемуся мужчине, оставившему в прошлом немало печалей. Джон считал своим долгом посвятить всего себя, без остатка, благополучию созданного им мирка, и ничего странного в этом не находил. Любить и беречь своих близких — это же так естественно. И так правильно, черт побери. «Я люблю её, — говорил он Шерлоку, улыбаясь. —  Правда. Мэри оказалась прекрасной женой, прекрасной матерью и прекрасным другом. Да-да, другом. Это правда. А наша малышка, боже! Она настоящее чудо». «Я знаю», — отвечал ему Шерлок. И тоже улыбался. В шкале жизненных ценностей Джона Ватсона Шерлок всегда оставался особняком — как явление, не требующее определений. Это Шерлок. Шерлок. Объёмнее, многограннее определения не найти. Они не потерялись в круговерти судьбы. Часто созванивались. Часто встречались. Были в курсе даже самых невеликих событий и самых скромных успехов друг друга. Их жизни протекали в теснейшем соприкосновении, как жизни людей, которых разъединить невозможно. Только на вчерашние приключения было наложено жесткое, категорическое табу, и наложил его именно Шерлок. «Хватит, Джон, хватит. Не будем дергать Бога за бороду. В твоём случае это непозволительно». К слову сказать, Джон не очень-то возражал — он и в самом деле не видел возможности совместить по сути несовместимое, и только вздыхал, слушая рассказы своего беспокойного друга. В его груди жарко вспыхивала ностальгия, кровь бурливо неслась по венам — всё ещё молодая, всё ещё жаждущая, — и тоскливое чувство потери охватывало Джона всего, от макушки до пят. Но порывы эти были напрасны и немножко смешны. Джон хорошо это понимал и опускал глаза, чтобы Шерлок не разглядел в них невольного сожаления. Которое тоже было совершенно напрасным. После таких завихрений Джон немного грустил, позволяя себе вспоминать — чаще, чем допустимо статусом счастливого семьянина. Но состояние меланхолии не затягивалось до опасных пределов. В конце концов, он сполна удовлетворен всем, что имеет. И, как говорит Шерлок, хватит, Джон, хватит. * … По лестнице Джон взбегает чуть задыхаясь. «Черт, неужели одышка?! Не слишком ли рано?» Но, нет. Всё в полном порядке. Это всего лишь нетерпение. И желание выпить чашку горячего чая в обществе друга. — За тобою гнались? Несмотря на привычный сарказм, Шерлок выглядит несомненно довольным. Он не скрывает того, что успел соскучиться, и радости своей не скрывает тоже — улыбается широко, открыто. Не часто Шерлок Холмс озаряет мир подобной улыбкой — только в исключительных случаях. Джона пронзает непонятное упоение, сила которого его изумляет. Вот так сюрприз. Он старательно гасит в себе этот чрезмерный восторг, потому что какого хрена… не виделись несколько дней, и вдруг такое… переполнение, олух сентиментальный. — Ты как всегда любезен. Чайник поставил? Я на минуточку. Шерлок мысленно усмехается — знаю-знаю твою минуточку… — Дома в курсе, что ты у меня? — Разумеется. — Джон стягивает теплую куртку и бросает её на кресло. — Малышка в постели, Мэри перед телевизором, и мне предоставлена законная пара часов на личную жизнь. — Устаешь? — Есть немного. Но это понятно. — Проходи. Не хочешь перекусить? — Хочу. Но сомневаюсь, что у тебя найдется хоть что-то съедобное. Во взгляде Джона надежда — он и в самом деле не прочь присовокупить к чаепитию пару хороших сэндвичей. — Найдется. Не так уж я плох, как ты всегда полагаешь. — Ты не плох, — улыбается Джон, резво двигаясь к холодильнику, — ты великолепен… О боже, консервированная ветчина. Да ты просто бог. Они приступают к позднему ужину, обмениваясь последними новостями. У Джона их не особенно много, у Шерлока — тоже. Он рассказывает о предстоящем расследовании, но без особого энтузиазма. Дело и в самом деле кажется Джону неинтересным, и он удивлен желанием Шерлока им заняться. — Неужели Грегу не по силам такая скучища? — Инспектор завален рутиной. Почему не помочь? Джон согласно кивает: — Наверное, ты прав. Да. После ужина они устраиваются перед камином, и это делает Джона абсолютно счастливым. Он обожает вечерние посиделки на Бейкер-стрит и потом, оказываясь вне атмосферы квартиры, втайне смакует их, наслаждаясь ощущением вселенской гармонии — у него всё, всё исключительно хорошо. Куда ни взгляни. — Надо кое-что обсудить, — начинает он, поворачивая голову в сторону Шерлока. — И я даже знаю что. Вычислил за долю секунды. В глазах его играют смешинки. — Гений, — восхищенно цокает Джон. — Мне никогда не постичь быстроту твоей мысли. За долю секунды. Истинный Шерлок Холмс. Они смеются, с удовольствием глядя друг другу в глаза. — Ну так что? — Я уже подготовился к этому дню. — Морально или… — Со всех сторон. Ты знаешь, как не люблю я бессмысленное скопление людей, но… — Оно не бессмысленное, — обрывает Джон недовольно. — Не в этот раз. — Да-да, извини. Конечно же нет! День рождения малышки — особенный случай. И разумеется, я приду. Подарок куплен давно. — Даже так? Мне очень приятно. — Глаза Джона чуть увлажняются — действительно, олух сентиментальный. — Надеюсь, за оставшиеся две недели ты не успеешь передумать. — Как можно, Джон? Я к ней очень привязан. Крошечная часть тебя… Джон смотрит на него с нескрываемой нежностью: — Для тебя это так важно? — Да, — коротко отвечает Шерлок, пресекая продолжение темы привязанностей, которая всегда дается ему нелегко. — И тем не менее, хотелось бы знать размер катастрофы. — Успокойся, — смеется Джон, — никакой катастрофы, будут только свои. Не более пятнадцати человек. — Толпа. — Только свои. И потом, это же вторая её годовщина. Она уже понимает… — Мне кажется, или ты меня уговариваешь? Я приду, Джон. Приду. Подумаешь, пятнадцать человек… Я выдержал твою свадьбу. — О, да, — улыбается Джон, откидываясь на спинку кресла. — Но, помнится, надолго тебя не хватило. Шерлок быстро встает, и Джону приходит в голову странная мысль, что его выбросило из кресла ударной волной. Он трясет головой, отгоняя лишенную логики ассоциацию, и настороженно наблюдает за тем, как Шерлок пересекает комнату, как застывает возле окна — прямой, уверенный, но отчего-то кажущийся удивительно хрупким. Внутри становится неуютно. Щемяще. — Шерлок… Что?.. — Иди сюда, — произносит Шерлок задумчиво. Джона не надо дважды просить — он тут же оказывается рядом, по-прежнему испытывая тревожное недоумение. — Взгляни на Лондон. — Это Лондон? — шутливо фыркает Джон, стараясь привычными пререканиями вернуть себе утраченную безмятежность. — По-моему, это просто улица. — И всё же, — продолжает Шерлок, неожиданно обнимая его за плечи и притягивая к себе. — Посмотри, как спокойно. Как тихо. Даже воздух кажется гуще, а свет фонарей — маслянистее. Всё будто застыло… — …И тебе это не нравится, — нервно усмехается Джон, вслушиваясь в собственные ощущения. Но ничего, кроме руки Шерлока, обхватившей его плечо, значения сейчас не имеет. Они не баловали друг друга прикосновениями, тем более такими интимными, и внутри Джона медленно зарождается дрожь. Его определенно волнует это объятие. Волнует больше, чем надо. По-хорошему, оно вообще не должно его волновать. — Ну почему же, — между тем продолжает Шерлок, слегка пожимая плечами, и Джон впитывает каждое движение его тела. — Это обнадеживает. С тех пор, как появилась малышка, — он поворачивает голову и смотрит Джону в лицо, — я по-другому отношусь ко многим вещам. Я хочу… хочу, чтобы она росла в тишине. Ни грязи, ни крови, одна… благодать. Глаза его ярко сияют, и Джон на минуту слепнет от этого света. И невольно придвигается ближе… — А как же «мой мозг ржавеет»? — Сейчас мне это кажется глупостью. Чем-то несущественным и излишне самодовольным. Наверное, я взрослею. Или, быть может, старею. — Ты?! — Теперь уже Джон хватает его за плечи, разворачивая к себе. Сжимает. Впивается пальцами с такой силой, будто боится, что Шерлок сейчас отойдет и отнимет у него это редкое счастье быть близко. На него обрушивается лавина невероятных по силе эмоций, внутри всё горит и клокочет. Так неожиданно, так непонятно и так огромно. Будто проснулся спящий вулкан, от которого угрожающе загудело потревоженное лоно земли, — проснулся мгновенно, в долю секунды, и уже не спастись… — О господи, Шерлок. Ты молод. И ты… боже, ты восхитителен. — Дрожь усиливается, и это уже заметно. Учащается дыхание. Пересыхает во рту. Он натужно сглатывает и перемещает ладони на шею Шерлока, скользит по ключицам, повторяя снова и снова: — Восхитителен… Восхитителен… — Гладит рельеф груди, ласкает. — Прекрасен… — Что ты делаешь? — ошеломленно вздыхает Шерлок. Джон и сам этого не знает, но то, что вырвалось из самой его глубины, не даёт ему возможность подумать. Он не меньше Шерлока ошеломлен, более того, он до ужаса напуган собственным исступлением. Но ладоней не отнимает. — Зачем, Джон? Вопрос, на который никто из них по-настоящему не знает ответа, вмиг ломает невидимые замки, выпуская на волю дьявольское наваждение — пальцы паучьими лапками сбегают по майке и касаются напряженных сосков. Это уже запретно. Это на той стороне. Подушечки обжигает угольным жаром, Джон закрывает глаза и стонет, потирая соски с настойчивой яростью. — Не знаю, не знаю, не знаю… Шерлок… Я… сейчас… ничего не знаю… — Ему до смерти хочется сорвать с него майку. Сорвать с него всё и увидеть. Он знает, что за это Шерлок его убьет. Возможно, пристрелит, как бешеную собаку. Но ему всё равно — возбуждение, от которого враз мутится рассудок, слишком сильно, чтобы бороться. Обвал, под которым погребены остатки прежнего Джона. Хтоническое чудовище**, мгновенно завладевшее его телом и разумом. Он склоняется, целует левый сосок, и что-то сильно бьет его по губам. Сердце Шерлока, разрывающее грудную клетку. И Джон понимает, что никто его здесь не пристрелит… Он снова стонет: — Что со мной? — И снова целует — грудь, шею. — Что со мной… Шерлок безмолвен и напряжен. Его тело — пылающая струна. Он вздрагивает от каждого прикосновения и поцелуя. Он неловок в движениях — то ли хочет освободиться, то ли стремится навстречу. Джон ни черта, ни дьявола не понимает; он прижимает его к себе и целует в губы — страстно и алчно, поглощая прекрасный рот, толкаясь в него языком. Безумие. Это безумие. И пусть оно будет полным. У него такая эрекция, что хочется орать во всё горло. — Отойди от окна. — Голос Шерлока страшен. В нем хрип и агония. — Отойди. Он вырывается и идет вперед — слепо, бездумно, шатающейся походкой. Джон устремляется следом, хватает за руку и дергает на себя. Снова целует, обнимая за талию, прижимаясь убийственно твердым пахом, и вскрикивает от столкновения двух одинаково мощных эрекций. Желание Шерлока несомненно. Джон тянет к плечам его майку, с жадностью смотрит вниз и видит, что Шерлок влажен — на тонких домашних брюках отчетливо заметно пятно. Скрывать что-либо глупо, можно только сопротивляться. Но Шерлок сопротивляться не хочет. Он пьяно смотрит на Джона, поворачивается и снова идет вперед. Дорога до спальни длинна — можно одуматься, можно прийти в себя. Но на выходе из гостиной Джон настигает Шерлока и со стонами прижимается к нему со спины, плотно окольцовывая руками и осторожно прикасаясь к мокрому пятнышку… Он вздрагивает всем телом — звук, который он слышит, и который издает сейчас Шерлок, наполнен мольбой и отчаянием. На миг отрезвление пробивает адскую пелену. Что он делает?! Нет, нет, о господи, нет… Никогда! Шерлок крепко сжимает его ладонь и ведет за собой… … Джон знает, что за всю его жизнь не наберется такого количества поцелуев. Он не может остановиться. Губы уже пылают огнем. Но Шерлок полностью обнажен, на нем не осталось ни нитки, поэтому Джону просто необходимо его целовать. Ласкать языком его кожу. Сосать его член. И снова целовать. Целовать, целовать, целовать… Везде. Шерлок изнемогает, стонет и мечется на постели. Он так близок к оргазму, что Джону хочется плакать навзрыд. Он мастурбирует ему размашистым, сильным движением, и кричит вместе с ним, когда теплое семя вырывается из уретры. Обнимает обмякшее тело, вжимается членом, вздрагивая от боли (это и в самом деле больно — быть возбужденным настолько), а потом переворачивает его на живот, ставит на колени и начинает растягивать. Он растягивает Шерлока пальцами, ртом, языком и своей окаменевшей головкой, осторожно массируя ею тугое колечко. Его пробивает насквозь — такую муку он терпит, удерживая себя на краю. С каждым новым движением он продвигается глубже — почти незаметно, едва-едва, но тем не менее это приносит плоды. Ещё немного… Ещё… Ещё… — Шерлок, — умоляет он, покрывая поцелуями его ягодицы. — Да… … Ощущения потрясают. Джон движется всё быстрее, не отводя взгляда от члена, проникающего в Шерлока глубоко и ритмично. Он не хочет думать, что этот огромный поршень, раздвигающий… нет, раздирающий анус Шерлока снова и снова, является частью его когда-то нормального тела. Его бедра дрожат, поясница охвачена пламенем, по коже мчится адская дрожь. Сперма выплескивается из него мучительно долго, оргазм оглушает, взрывая его изнутри. Его громкое «ахх…» заканчивается отвратительным воем. Джон сокрушен собственной страстью. Он вынимает из Шерлока член и падает навзничь, не в силах открыть глаза, не в силах дышать. И только потом, когда чувствует рядом движение, начинает осознавать. Ужас подступает тошнотворной волной. Губы, истерзанные поцелуями, размыкаются с огромным трудом. — Шерлок… — Думаю, тебе надо в душ. И домой. Уже поздно. Джон поднимается. Легче расстаться с жизнью, чем посмотреть сейчас в его сторону. Одежда разбросана. Найти хотя бы бельё. Он беспомощно оглядывается по сторонам, а потом садится на кровать и закрывает руками лицо. — В таком случае, — говорит Шерлок, — я буду первым. Он ловко отделяет свои вещи от вещей Джона и скрывается в ванной. Только здесь у Шерлока получается ослабить немыслимый пресс, который сдавил его сердце. Но он тут же об этом жалеет, потому что ноги отказываются держать. Шерлок опирается руками на раковину и дышит медленно и глубоко. Расслабляться нельзя. Не сейчас. И в зеркало не смотреть — ничего хорошего он там не увидит. Кожа искрится от боли и наслаждения. Тело изломано. Он зацелован. И он убит. Шерлок дотрагивается до промежности и беззвучно стонет, чувствуя обильную влагу. Этого не могло с ними случиться. Не должно было. Это для них беда. Он затравленно смотрит на дверь, словно Джон войдет сейчас и увидит его таким — убитым. Надо взять себя в руки, думает Шерлок, и открывает душевую кабину… Он чист, но боится выйти из ванной. Он не знает, где ему можно укрыться, в каком уголке квартиры. От глаз Джона, от губ Джона, от распаленного дыхания и длинного воя. Он знает, что Джон не ушел — дожидается очереди. Это невозможно. И страшно. Но надо взять себя в руки. Всё очень просто — сейчас он пойдет на кухню и останется там до тех пор, пока Джон не покинет квартиру. Навсегда. Это выход. Это правильное решение. — Ванна свободна, горячей воды достаточно, — говорит он спокойным голосом. Джон по-прежнему сидит на кровати. Абсолютно голый, в той же сгорбленной позе. Только руки лежат на коленях тяжелыми гирями. Шерлок видит его свисающий член. — Джон, ты меня слышал? — Да. В кухне ему становится ещё тяжелее. Здесь они ужинали и беззаботно болтали. Но это единственное место, где получится переждать. Он слышит, как в его комнате раздаются шорохи и шаги, как бьет из крана вода — похоже, Джон опускает голову под ледяную струю. Следом за этим мерно шумит душевая лейка. Сейчас он уйдет. Сейчас… Но Джон не уходит. Он появляется в кухне, принеся с собой запах свежести. Его мокрые волосы кажутся темно-серыми. У Шерлока обрывается сердце — конец истории. Стоило ли стараться? Но он сделает всё, чтобы конец этот оказался не до такой степени мрачным. Мастеру перевоплощений это будет по силам. — Ты в порядке? Джон потрясенно смотрит. — В порядке? — переспрашивает он, запинаясь на каждой букве. — Я? — Ну да. Или нет? Может быть, сварим кофе? По лицу Джона проходит судорога. В глазах такое, что лучше туда не заглядывать. — Шерлок… Ты… Мы… — Он вспыхивает от собственного косноязычия, от невозможности связно мыслить и говорить. — Шерлок. — Вот это у него получается лучше. — Шерлок… — Джон, успокойся. — Шерлок проверяет резервуар для кофейных зерен. — По-моему, хватит обоим… — Оборачивается. — Или ты выпьешь чаю? — Нет. — В следующую минуту Джон с надрывом кричит: — Что происходит?! — Ничего. — Но… Почему ты такой? — Какой? — Шерлок нажимает на кнопку, и кофеварка ревет, выбрасывая облако вкусного аромата. У Джона кружится голова, и, спотыкаясь, он добредает до стула, на который валится кулем. — Так нельзя, Шерлок. Мы же сейчас… Боже, что мы наделали? Шерлок достает бокалы и снова колдует над кофемашиной. — Ничего особенного. Ерунда. Джон чуть не плачет. Он опустошен и раздавлен. — Я готов повеситься или застрелиться. Я подвел Мэри. Подвел малышку. Я не понимаю, как дальше жить. И всё это ерунда?! Мы трахнулись, Шерлок. Только что. — Ну и что? — Шерлок ставит перед ним полный бокал. — Молока нет, извини… Джон, не делай трагедии из пустяка. Да, вышло не очень красиво. Но она ничего не узнает. Никто не узнает. — Я знаю, черт побери! — снова взрывается Джон. — И ты знаешь! По-твоему, этого мало?! Что на нас нашло, господи, — стонет он, с ненавистью глядя на кофе. — Я сейчас сблюю. Шерлоку не хочется уточнять, на кого из них конкретно нашло, но, кажется, Джон и сам это понимает. — Как я мог? Сволочь… — Возможно, в тебе скопились излишки сексуальной энергии, — рассуждает Шерлок, наполняя бокал для себя и усаживаясь за стол. — Маленький ребенок, нестабильная интимная жизнь… Думаю, я не ошибусь, если скажу, что вы с Мэри не часто предаетесь любви. — Это не твое дело, — рыкает Джон, содрогаясь от ярости, а потом орет, брызгая гневной слюной: — Ты спятил! Ты совершенно спятил! О чем ты сейчас говоришь?! Между нами был секс! Сраный, ёбаный секс! — И добавляет чуть тише: — Самый лучший в моей чертовой жизни. Шерлок усмехается и делает первый глоток: — Замечательный кофе. Советую тебе не калечить голосовые связки скандалом, а выпить этот дивный напиток и постараться забыть случившийся инцидент. Джон понимает, что на фоне невозмутимости Шерлока все его терзания идиотичны. Кроме того, если посмотреть непредвзято, Шерлоку мало заботы. Ему остается всего лишь одно — забыть. Случившийся инцидент… А ему, мужу и отцу, главе семейства, придется тащить этот груз. И придется посмотреть Мэри в глаза. — Я люблю её, — говорит он тихо. — Это правда. Она моя жена. Я хочу прожить с ней всю жизнь. До последнего дня. Растить малышку. Это правда. «Сколько раз он сказал это своё идиотское это правда? Кого старается убедить?» — Я знаю. — Это правда! — Не кричи. — Ты так спокоен. — Усталость с хрустом ломает плечи, и они опускаются в полной покорности. В преддверии будущих мук Джон отчаянно одинок. Шерлоку не понять… Ему не перед кем оправдываться даже в душе. — Джон поднимает на него больные глаза: — Неужели ты ни о чем не жалеешь? Об этом… Шерлок выходит из-за стола. Взгляд его обжигает прозрачным льдом. — Жалею. Очень. До этого дня было легче справляться. — Справляться? — не понимает Джон. — С чем? — Не важно. — Лед уступает место обычному холоду, и это уже не смертельно. Шерлок снова садится и пьет кофе большими глотками. «Ему горячо», — думает Джон. Они молчат. Молчание душит обоих. Надо сказать хоть что-то. — Она так старалась, чтобы наша жизнь стала по-настоящему счастливой. Это правда. «Опять за своё. Три раза за последние пять минут». — Правда. «Четыре». — Говоришь как о покойнице. Все живы, все здоровы. Что мешает вам быть счастливыми? — Грех. Шерлок злится. Ещё немного, и он вытолкает Джона взашей. — Ненавижу патетику. Грех сопровождает нас на каждом шагу. По-другому не получается. — «У твоей Мэри столько грехов, — хочется крикнуть прямо ему в лицо, — столько!» Джон выходит из-за стола. Наконец-то. Наконец-то это закончится. — Шерлок… — Он смотрит мимо него. — Мы оба понимаем, что теперь… всё изменилось. — Ресницы дрожат, рот некрасиво кривится. Его страдание воспринимается Шерлоком на физическом уровне — внутри всё кричит от боли. — Нам придется… Придется… Надо ему помочь. — Не могу сказать, что я рад… всему этому, — начинает Шерлок с деловитыми нотками в голосе, — но это хороший повод, чтобы сообщить тебе кое-что. Было трудно. Теперь легко. — Он медлит совсем немного. — Джон, я уезжаю. — Уезжаешь? — Да. Вопрос решенный. Давно. — Давно? Почему я об этом не знал? Ещё одна передышка на то, чтобы голос не сорвался на стон. Мастер перевоплощений, мастер импровизаций — сколько во мне талантов. — Потому что причина отъезда показалась бы тебе неприятной. — И что это за причина? — Женюсь. Тоже. — О господи. Господи, господи… — Лицо Джона горит, на лбу серебрятся мелкие капли, мокнут подмышки — так сильно он потрясен. — Но как же… — бормочет он огорошено. — Нет, не может этого быть. Кто она? — Догадаться нетрудно. Джон морщит лоб, кусает губы, сжимает кулаки. А потом закрывает глаза и втягивает носом побольше воздуха. Дышит, дышит… — Ирэн? — Да. Всё это время мы были… вместе. Если можно так сказать о людях, живущих за сотни миль друг от друга и встречающихся от случая к случаю. Пора изменить положение, ты не находишь? — Я нахожу это подлым. Ты мог бы сказать. Он поверил?! Такая глупая, такая смехотворная ложь. Или ему настолько необходимо поверить? Избавиться от ответственности? Не может этого быть! Это ведь Джон… Нет, он и в самом деле поверил. И… потрясён? Но ведь это смешно. Смешно! — Отчет о своей личной жизни? Никогда. Она не касалась нашей… наших с тобой отношений. — То есть, даже если бы не случилось… этого… Боже, Шерлок. — Глаза Джона темнеют — его снова несёт туда, в знойное марево их греха. Он не может больше этого выносить. Это так больно. Так невыносимо больно — смотреть на него. Быть невозмутимым и стойким. С разверзнутой промежностью. С избитой душой. Пора заканчивать. В голосе — сталь. В глазах — безжалостная пустыня. На одном дыхании, не останавливаясь: — Но это случилось, и теперь мне совершенно необходимо уехать. Завтра меня не будет в Лондоне. В Британии. Никогда больше не будет. Ты никогда меня не увидишь. Не услышишь обо мне даже слова. Не будешь знать, жив я или умер. Это тебя устраивает? Этого достаточно для того, чтобы продолжать строить счастливую жизнь? Мне пора собираться. А тебе пора уходить. Я пришлю малышке подарок. И цветы для твоей жены. 2. — Как ты меня нашла? — Идиотский вопрос. Забыл, кто я такая? — Да, конечно. Но почему ты звонишь? Что-то случилось? Как малышка? Как… Джон? — Джон исчез. — Не понимаю. — Что в этом непонятного? Исчез. Смылся. Бросил меня и малышку. — Подожди. Я в самом деле не понимаю. Как исчез? Куда? — Боже. Боже, боже… Всё из-за тебя. Все мои беды. — Ты плачешь? — Нет. Я уже выплакала все слезы. Я рыдала неделю, прежде чем тебе позвонить. — Его нет… неделю? — Да. Да! Да! Да! — Успокойся. И давай по порядку. Как… — По порядку?! В этом гребаном мире существует какой-то порядок?! Ха-ха. Я просто хотела быть женщиной, Шерлок. Женой. Любить. Рожать. Заботиться. Все этого хотят. Даже самая последняя тварь. И я делала это. — Джон всегда это ценил. И всё-таки расскажи… — Нет, это ты расскажи. Ты. Что случилось полтора года назад? Что случилось на вашей чертовой Бейкер-стрит? Почему он вернулся оттуда таким? — Каким? — Он вошел, поздоровался и… И больше у меня не было Джона. Все эти полтора года — ад, и мы в нем горели. Молчание, пустые глаза. Скорбь. Я умоляла, я стояла перед ним на коленях: «Только скажи, Джон, только скажи. Мы справимся». Но он продолжал молчать. Поседел. Высох как щепка. Руки дрожали. — Пил? — Нет. Да ему этого и не надо. По его венам текло что-то страшное. Какая-то хмельная отрава. Малышка… Бедная наша малышка. Она так любит его. — И он её любит. И тебя любит. Всё наладится, вот увидишь. — Заткнись! Я убила бы тебя прямо сейчас. Перерезала бы тебе горло. Как могла я оставить тебя в живых?! Ведь знала, видела. Видела, как он смотрел тебе вслед. Всегда. Умирал по тебе. — Это не так. — Это так. Неужели я сказала что-то новое для тебя? Неужели Шерлок Холмс не замечал очевидного? Да ты просто тупой ублюдок. Выпил его до дна, высосал из него всё. А теперь он отправился за тобой. Искать по свету, как гребаная Герда. — Почему ты так думаешь? — Слышал бы ты свой голос. Да ты же сейчас свихнешься от счастья. Куда ещё он мог потащить свою задницу? Шерлок, Шерлок, Шерлок… Свет в его блядском окне. Знаешь, что он сказал мне однажды? «Ты могла убить его». Подошел сзади, положил руки на плечи и сказал. Так тихо, так спокойно. И с такой ненавистью. Я была уверена, что он меня задушит. Сидела и дрожала от страха. Но он просто вышел из комнаты. А теперь… — Мэри. Послушай. Даже если и так. Даже если он… Он меня не найдет. Не найдет и вернется. — Зачем? Зачем он мне? С тобою в сердце. Полтора года он тихо сходил с ума. И сводил с ума меня. Предлагаешь продлить это удовольствие? Спасибо. А теперь — самое главное. То, ради чего я звоню. Когда этот… когда он до тебя наконец доберется, скажи ему… Скажи, что если он оставит малышку, я его уничтожу. Она не должна страдать. Слышишь? Не должна. Вся ответственность на тебе. — Она не будет страдать. Обещаю. — Ты редко называешь меня по имени. Почему? — Потому что… не знаю его. * — Ты ничего не сказал. — Может быть, поздороваешься? — К черту. Ты ничего не сказал о Джоне. — Слышу упрек, и не понимаю, чем его заслужил. «Никогда, ни при каких обстоятельствах Джон Ватсон не должен узнать, где я нахожусь. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не желаю слышать о Джоне Ватсоне ничего». По-моему, инструкции достаточно четкие. Что изменилось? — Он исчез. И Мэри не представляет, куда. — Мэри? Хм… Это серьезно. — А ты? Ты знаешь? — Джон Ватсон вне сферы моих интересов. — Но ты видел его? — Ну… — Значит, видел. И… что? — Ужасно. — И ты молчал?! Майкрофт, у тебя есть хоть немного сердца? Хотя бы кусочек? — Хватит! Ты чертовски несправедлив. Зачем? Зачем мне Джон Ватсон, когда я видел тебя? Тогда. И я до сих пор не знаю причины этих… переживаний. Ты всё забыл? Шерлок? — Извини. Я боюсь за него. Кажется, он меня ищет. — Что-что? Ищет? Господи, вы как дети. — А вдруг он попал в передрягу? Вдруг исчез навсегда? — Да куда он денется, Шерлок? От тебя. Впрочем, если он и в самом деле решился тебя искать, ему понадобится немало терпения… Нет, нет, я даже слышать себя не хочу. Какая-то сказочная белиберда. Надеюсь, всё это мне только снится. — Прекрати. — Шерлок, но это и в самом деле смешно. — Мне — не смешно. Я прошу тебя, Майкрофт. Прошу. Узнай всё, что возможно. Из Лондона это проще, чем… К тебе он ближе на тысячи миль. — Кто сказал, что я в Лондоне? — Майк… — Хорошо, хорошо, будь по-твоему. Итак, с чего же начать? М-да… Ну что ж, в сущности, это не сложно. Надеюсь, он не заметает следы. — Майк, черт возьми! — Всего лишь невинная шутка. А что собираешься делать ты? — Отправлюсь к нему навстречу. — Боже! Отправлюсь к нему навстречу. Волшебный мир Уолта Диснея. Белые кони, пылающие сердца, венки из роз… Я сейчас разрыдаюсь. И это мой брат! Мистер невозмутимость. — … Шерлок, ты где? Не молчи. Алло, Шерлок. Алло. Эй! Шерлок! Отвечай, черт возьми! — Я так люблю его, Майк. Всё это время… Всё это долгое время. Ничего нет — ни ночи, ни дня. Ничего. Я люблю Джона Ватсона. Это понятно? — Ну и люби. В самом деле, сколько можно скитаться… «Ни ночи, ни дня…» Майкрофт Холмс промокнул глаза, но мир вокруг него продолжал горячо дрожать. Черт побери! Удивительная нелепица. Непостижимая. Откуда это? Что за глупость, в самом-то деле! Платок уже можно выбрасывать, а он, между прочим, из натурального шелка и подарен… неважно, кем. Всё, всё, довольно идиотских эмоций! Но кусочек сердца не слушался строгих приказов, продолжая горько-сладкое мироточение.*** И Майкрофт Холмс махнул на это рукой. Он давно не позволял себе ничего подобного и потому отдался неожиданной слабости безоглядно, всецело, наслаждаясь своими слезами и всхлипами, своим восхитительным очищением. Он судорожно вздыхал, сморкаясь в тончайший шелк, покачивал головой и искренне благодарил небеса, что Шерлок об этом никогда не узнает… *Простите, что чуть-чуть изменила фразу… ** Хтонические чудовища — существа, изначально олицетворявшие собой дикую природную мощь ***Мироточе́ние — явление в христианстве, связанное с появлением маслянистой влаги (так называемое миро) на иконах и мощах святых