— 1 —
— И все-таки, как он тебе? — Молод. Джон поднимает голову от газеты и для большей убедительности снимает очки. В очках, по мнению Шерлока, он выглядит «презабавно», а его «сановитость» вызывает желание сказать что-нибудь колкое, приперченное едким смешком — что-нибудь в духе раннего Холмса, — хотя сам Джон, хоть убей, не понимает, что забавного в солидной темно-серой оправе и слегка задымленных стеклах. Во всяком случае, себе самому в очках он кажется интереснее и уж точно не производит впечатления клоуна. Но с Шерлоком не поспоришь. Он говорит: «Сними их. У тебя отличное зрение» и чмокает в нос, попутно стягивая с него очки. — И все? — Два месяца это не обсуждается. Два месяца соблюдается негласно наложенное табу, не объяснимое ни с точки зрения логики, ни с точки зрения установленных между ними правил говорить обо всем, что так или иначе волнует. А появление Тони Спейсона в Скотланд Ярде, яркое, как вспыхнувшая комета, априори не может оставить Шерлока равнодушным. Но Шерлок упорно молчит, делая вид, что Тони Спейсона не существует, а его имя, вернее, безликое «он», упоминается вскользь, как одна из деталей дела. Это так не похоже на Шерлока, обожающего ставить диагнозы едва ли не с первых минут, что Джон растерян, и, не дождавшись от него ничего вразумительного, решает прояснить ситуацию. — Короткий и довольно странный вердикт, не находишь? — Ничего странного, — нехотя отвечает Шерлок. — Я всего лишь констатирую факт: он ослепительно молод. — Ослепительно? Хм. Что-то новенькое в твоем лексиконе. Я бы не сказал, что его тридцать пять ослепляют, но да, соглашусь, он молод и очень ретив. — Джон тянется за кружкой с чаем и снова устраивается в кресле со всеми удобствами. — И все же? Два дела, Шерлок! Бок о бок… — Примитивная кража и не менее примитивное похищение — ты называешь это делами? — фыркает Шерлок. — А как прикажешь это называть? Прогулкой под парусом? В любом случае этого достаточно, чтобы вывернуть Спейсона наизнанку. Шерлок откашливается. — Зачем мне его изнанка? — И продолжает, придав голосу максимум безразличия: — Ну хорошо, если тебе так хочется это услышать. В целом новый помощник инспектора Лестрейда производит приятное впечатление. Незаурядный ум. Крепкая хватка. Очевидные задатки профайлера. И море апломба. Далеко пойдет. «Новый помощник инспектора Лестрейда — с таким же успехом можно плюнуть серной кислотой. Что происходит? Неужели ревнует?» — Мне показалось, или ты пытаешься с ним сравниться? Шерлок, это безумие. Особенно, когда речь идет об апломбе. — Для тебя я ни с кем не сравним, даже в свои не ослепительные пятьдесят два, — продолжает плеваться Шерлок, — но… — Ты ни с кем не сравним для любого на этой планете и в любом возрасте! — … но надо быть объективным, Джон, — когда-нибудь этот сыщик заткнет за пояс Шерлока Холмса. — Ага. — Джон снова надевает очки — для подобного вздора вовсе не обязательно выглядеть убедительным. И добавляет ворчливо: — Кто бы сомневался. Но внутри него расцветает улыбка — Шерлок, Шерлок, какой ты еще мальчишка! Ревнуешь и боишься, что кто-то окажется блистательнее тебя. Да разве такое возможно? Ты — лучший! — Он смотрит на тебя как на бога, — добавляет он утешительно. — Буквально разинув рот. — Ничуть! Он ведет себя вызывающе, и это бесит. Джон смеется: — Наконец-то у тебя появилась возможность узнать, каково это было когда-то. Всем нам. — Вот! Ты только что подтвердил, что он ничем не хуже меня. Что мы похожи. — Вы не похожи. Но одного поля ягодки — это точно. — Джон откладывает газету, ставит кружку на стол и поднимается с кресла. — И если разговор о Тони Спейсоне не испортил тебе аппетит, я бы поужинал. Шерлок окидывает взглядом его небольшое, подсушенное временем тело, и коротко хмурится: что, если этот разговор начат Джоном не просто так? Но тут же отгоняет досадную мысль — он не давал повода к подозрениям! Или?.. Да нет… Что за чушь, в самом-то деле! — Предлагаю тот ресторанчик, в котором мы… — Что-что? — удивленно перебивает Джон. — Хочешь сказать, что ради какого-то ужина выйдешь из дома в такую погоду? Посмотри за окно: ветром срывает крыши! — Не ради ужина — ради тебя. Кто как не ты любит вкусно поесть? И вряд ли нас с тобой унесет как две старые щепки. Одевайся! — Я озадачен, — улыбается Джон, — но озадачен приятно. И отказаться не в силах. Он спешит в свою комнату. «Принарядиться», — думает Шерлок, стараясь не смотреть ему вслед. И чувствует всепоглощающую вину. *** Тони Спейсон дерзок, смел и остер на язык. Талантливый аналитик, чувствующий преступление изнутри, независимый в решениях, поступках и мыслях. Он смотрит с вызовом и до алых пятен на шее отстаивает свои позиции. Ему не требуется авторитетное мнение — он сам себе авторитет. И не дурак к тому же. Его не надо учить, не надо давать советы. И торчать у него на дороге, когда он идет по следу, тоже не надо. Никому. Даже Шерлоку Холмсу. Особенно Шерлоку Холмсу. Его энергия столь заразительна, что Шерлок невольно ей подчиняется. К тому же ему любопытно, что из этого выйдет. Так или иначе, первое дело Спейсона они расследуют вместе, демонстрируя окружающим странную смесь из противостояния и притяжения. Тони категорически против вмешательства Холмса, он заявляет об этом в открытую, но тем не менее сдается по ряду причин. Во-первых, Лестрейд не собирается в угоду кому бы то ни было нарушать устоявшиеся традиции, ему нравится, когда Шерлок рядом, и так будет всегда. (Ко всему прочему, кража, названная Шерлоком примитивной, была организована на самом высоком уровне, и пришлось повозиться.) Во-вторых, Шерлок на удивление снисходителен к рвению новичка и пальму первенства уступает почти безропотно. Во всяком случае, Спейсону не приходится с пеной у рта доказывать знаменитому детективу, что он «не хуже некоторых» знает свою работу. Но Шерлоку не нужны доказательства. Он и так достаточно ясно видит, что перед ним не пустышка, что инспектору Лестрейду повезло — так крупно, что даже Салли Донован, с годами ставшая еще непримиримее по отношению к выскочкам, предпочитает помалкивать. Команда Лестрейда настороженно выжидает, и только ветеран судмедэкспертизы, незаменимый Филипп Андерсон (слегка полысевший, но отрастивший невразумительную бородку, которую содержит в художественном беспорядке) не прячет своей неприязни и, утомленный активностью Тони, с остервенением срывает перчатки: «где они, старые добрые времена, когда психи были родными и близкими и не налетали, как чокнутые петухи?» Губы Шерлока насмешливо поджимаются. Он образчик долготерпения. Джон полон готовности посовещаться, но неожиданно натыкается на бетонную стену: короткое фырканье, взметенная бровь и ловкий уход от темы. Странно… *** Второе дело Спейсона тоже не из простых. Речь идет не о бриллиантовых побрякушках, на кону — жизнь молоденькой девушки, почти девочки, бесследно исчезнувшей из собственной комнаты. На этот раз Тони заметно покладист: не восстает против участия Шерлока, называет его «мистер Холмс» и внимает каждому слову, при этом сохраняя все тот же независимый вид. Шерлок невозмутим и не замечает этих крутых перемен, хотя во взгляде, брошенном в сторону Спейсона, нет-нет да и вспыхнут победные искорки. Поначалу он скуп на идеи (они, разумеется, есть, но Шерлок обдумывает их в одиночку и делится только с Джоном, как это бывало всегда), но вскоре поневоле вовлекает Тони в водоворот своей непостижимой дедукции, и тот буквально захлебывается — восторженный и покоренный. Резкий переход от непримиримости к поклонению всеми отмечен, но сенсацией не становится — это же Шерлок, никто и не сомневался, что в конечном итоге будет именно так. Вчера еще новый помощник огрызался и скалил зубы, а сегодня при виде стремительной сухопарой фигуры радостно бьет хвостом. «Псих психа всегда поймет», — усмехается Салли Донован. Лестрейд облегченно вздыхает: кажется, сдвинулось с мертвой точки. Не то чтобы ему так сильно хотелось миролюбивого штиля (не при его собачьей работе мечтать о таких чудесах!), но громы и молнии для его «потрепанной шхуны» не самые подходящие метеоусловия. Он зверски устал. Годы, годы — сколько их? Много. Он и сам не может понять, почему до сих пор на посту, почему каждое утро выходит из дому и отправляется привычным маршрутом. Давно бы ублажал свои косточки где-нибудь в тиши Восточного Бергхолта, о чем неустанно мечтает последние десять лет. И не будь Шерлока… Хорошо хоть эти двое худо-бедно, но нашли общий язык, иначе послал бы он «весь их гребаный Скотланд Ярд» к чертовой бабушке. Он чувствует щемящее беспокойство: что-то не так. А потом с изумлением понимает, что именно. Эти двое? «Эти двое» всегда были Джоном и Шерлоком. Всегда! Сколько он помнит их и себя. При чем здесь какой-то мальчишка с занозистым языком и фейерверком вместо мозгов?! Лестрейд готов к любым переменам, понимая, что жизнь не стоит на месте — штаны носят другого покроя, а с телефонами разговаривают, как с живыми людьми, — но одно должно оставаться незыблемым: Шерлок и Джон, и никак иначе! Его одолевают мрачные мысли. Уотсон заметно сдал и в их сумасшедшем доме появляется реже. Конечно, у него небольшая частная практика, которая отнимает достаточно времени и не позволяет, как в молодые бесшабашные годы, ходить за Шерлоком тенью, да и смотрятся они по-прежнему неразделимо (если бы Грегори Лестрейд обладал поэтическим даром, он сказал бы, что Холмс и Уотсон — сама гармония), но все же… И не такие крепости разрушали ветра перемен. Стоп, осаждает он свою обезумевшую мыслишку, не поддавайся стариковской истерике! Какие крепости? Какие ветра? Вконец ты ополоумел, Грегори Лестрейд?! Третьего дня в гостиной на Бейкер-стрит ты собственными глазами видел (и как заяц косил от смущения), с какой нежностью Холмс прикоснулся к ладони Джона, с каким чувством сжал его пальцы и посмотрел так, будто только и ждет, когда «этот придурок Лестрейд» уберется ко всем чертям, чтобы иметь возможность придвинуться к своему доктору ближе и… И дальше не твое хреново дело, безмозглая полицейская задница! Все у них хорошо, все по-прежнему, а твои сомнения смехотворны. Это просто… Это просто печальные осенние дни. Обретенное взаимопонимание не мешает Тони Спейсону вступать в пререкания, довольно бурные, надо сказать. Но такой уж он есть, горячий шотландский парень. Благодаря смелости высказываний и отсутствию страха попасть впросак, он добился немалых высот у себя в провинции и не собирается пасовать перед Лондоном. И перед Шерлоком Холмсом, который… который, черт подери, конечно же, великолепен. Невероятен. Бесподобен. Боже, помоги, этот человек съел Тони Спейсона со всеми его амбициями, даже не почувствовав вкуса. Но все впереди. Тони покажет, на что он способен, и однажды Шерлок Холмс одобрительно улыбнется и, возможно, даже хлопнет его по плечу. На пике азарта Спейсона бросает из крайности в крайность, однако Шерлок на редкость терпим. Он слушает горячечный бред своего оппонента без привычного раздражения, и хотя обрывает его довольно бесцеремонно, не щадя трепетно оберегаемой гордости, в этом не видно желания поставить на место и уж тем более уничтожить — так, как он это умеет. Все это странно, непостижимо и не имеет аналога. Но, пытаясь разобраться в себе, Шерлок вдруг понимает, что не обязательно углубляться в лабиринты своих Чертогов, плутая в поисках истины, — все лежит на поверхности. Ему… интересно — так, как не было интересно давно. Ему не скучно. Внутри него пламенеет совершенно юный задор. Он опьянен близостью свежего взгляда, отточенного мышления, мальчишеской удали, наконец, — всего того, что до сих пор не умерло в нем самом и рвется сквозь оболочку респектабельности немолодого уже мужчины. Почему он не обсуждает своего напарника с Джоном? Хороший вопрос. Источник раздумий и участившихся бессонных ночей. Вопрос, от которого тоскливо сосет под ложечкой, от которого Шерлок мается иррациональным чувством несовершенного преступления. Но он упрямо обходит тему Тони Спейсона, как обходят стороной пылающий куст, и не может объяснить это даже себе самому. Не может или не хочет… *** Третье дело… Третье дело было кровавым даже для них, много чего повидавших. Даже для Джона, «насмотревшегося в избытке ужасов всяких». В течение суток убита семья — вся поголовно, вплоть до троюродной тетушки, живущей в далекой холодной Норвегии и впавшей в глубокий маразм; вплоть до шофера и горничной, до садовника и домашнего адвоката. В живых оставлен только ребенок — пятилетний наследник богатейшей империи, лакомый кусок для бездушных авантюристов, один-одинешенек на всей огромной земле. Впервые за десять лет Джону снова снятся кошмары, он стонет и всхлипывает во сне, и Шерлок тихо перебирает прекрасную седину, целует трепещущие ресницы, до утра не выпуская его из рук. И думает, думает, думает — вдруг в этих снах не только война и не только отголоски нечеловечески жуткой резни, повергшей в оцепенение Лондон… После разговора о Тони, первого и последнего, Джон не задал ни одного вопроса. Он спокоен, в его взгляде отсутствует недоверие и уж тем более ревность. И тем не менее он напряжен, Шерлок чувствует это даже кончиками волос. Но ничего не может поделать с вихрем, поглотившем его. Потому что новое дело не только кроваво. Оно виртуозно запутано — до жарких мурашек на затылке и шее. Оно скульптурно оформлено — в каждой линии, в каждом фрагменте составленной композиции прячется тайна. Оно идеально по количеству и качеству предложенных злодеем загадок. Единственное в своем роде, и Шерлок с изумлением вспоминает полузабытого криминального гения. Джеймс Мориарти — дитя по сравнению с тем, кто за всем этим стоит. И кого Шерлок обязательно вычислит, даже ценой собственной жизни. Но Тони Спейсон не собирается оставаться в тени, он тоже готов на все и дрожит от переизбытка адреналина. Ситуация слишком взрывоопасная для двух незаурядных умов. Оба словно сошли с ума, ощетинились, выпустив все имеющиеся в запасе колючки. Спорили до срыва на крик. Высмеивали друг друга безжалостно. Шли стенка на стенку, не уступая ни шагу, что в данном случае было чистым безумием — дело требовало сосредоточенности, вдумчивой слаженности, а не «кобелиной грызни». Лестрейд страшно злился («чёртовы умники, чтоб им сгореть в одной адской печи!») и много пил вечерами. Но детективы сцепились намертво. Хорошо понимая, что опускается до уровня задиристого мальчишки, Шерлок продолжал внезапно развернувшуюся баталию, и даже присутствие Джона не могло укротить этот несущийся горный поток — искрящийся, пенный, губительный. Он фонтанировал обаянием, блистал интеллектом, и на фоне богатейшего опыта это выглядело грандиозно. Тони ставил в противовес неутомимость и изобретательный ум, тоже в своем роде блестящий. Беззастенчиво отпустив тормоза, он высмеивал «замшелые методы мистера Холмса, годные разве что для книжных романов», выпячивал грудь и буквально навязывал инспектору Лестрейду собственные концепции. И однажды… Однажды Шерлок почувствовал, что хочет его подмять. Бросить на пол, с животным рыком вцепиться в загривок и довести до умоляющих стонов, до ослепляющих слез. Он едва не сгорел изнутри, на минуту представив все это, и ужаснулся, осознав в одночасье, что сам Тони Спейсон только и мечтает об этом, облекая свой голодный призыв в форму совершенно разнузданной непочтительности. Мгновение сладчайшего ужаса, яростного прилива крови, туго натянутых брюк. Всего лишь мгновение, жалкий пустяк, но решение принято. Шерлок меняется на глазах. Он собран, бесстрастен и деловит. От него не добьешься лишнего слова — быстрый вдумчивый взгляд, взмах ладони и четкие формулировки. Основную часть рабочего дня он проводит на Бейкер-стрит, с горечью признаваясь себе, что с самого начала мог анализировать тонкости дела, не выходя из гостиной. Что все это время стремился в штаб-квартиру полиции только за своим интересом… Он с отвращением вспоминает стычки со Спейсоном и свою неприкрытую взбудораженность, суть которой объяснилась так просто: жаркой сексуальной фантазией и эрегированным членом. Ему стыдно и больно. Стыдно за себя и больно за Джона. Он напуган предательской мыслью: кого он так страстно целует ночами, кого ласкает с таким исступлением — Джона или химеру, вскружившую ему голову ослепительной молодостью? Джона! Конечно же, Джона. Но даже это сомнение, короткое, как вспышка серной головки, он считает изменой и мучительно переживает свое отступничество. Конец противостоянию, только дело. И не важно, какое оно по счету для Тони Спейсона, потому что для Шерлока Холмса оно последнее… * Два месяца дьявольского труда — без продыху, на износ. Дело раскрыто. Заключительные аккорды следствия столь громогласны, что, кажется, лопнут все струны и захлестнут каждого, кто попадется на их пути. Благодарение Богу, все живы, хотя и вымотаны до предела. Шерлок худой как жердь, но даже на грани физического истощения выглядит бодрым и, несомненно, довольным. Несколько дней блаженного отдыха, и он будет в полном порядке. Чего не скажешь о Джоне. Джон посерел лицом и, кажется, поседел еще больше. Он молчалив, погружен в себя и время от времени кидает на Шерлока быстрые взгляды, от которых у того сжимается сердце. Самое время для важного разговора. Шерлок встревожен, опасаясь реакции, опасаясь отказа и даже ссоры, но при этом настроен решительно — он сумеет настоять на своем. — Тебе нездоровится? — Он опускается на колени перед креслом, в котором Джон сидит без малого час, не произнося ни единого слова. И чай его подернулся радужной пленкой… И пламя в камине сошло на нет… Джон поднимает глаза, и Шерлок вздрагивает — во взгляде вековая усталость и тусклая муть. — Джон?! — Он почти кричит, вцепившись в его предплечья. — Я думал, что ты не выберешься из этого пекла живым. Было очень страшно. — Джон… «О боже, спасибо! Кажется, это будет не трудно». — Прости, но я выдохся, Шерлок. Наверное, будет лучше, если… — Подожди, Джон. — Шерлок на секунду склоняется, уткнувшись лбом в его мягкий живот. Как хорошо, как тепло и спокойно. — И выслушай… Разговор короткий и проходит в конструктивном ключе — без лишних сантиментов и ненужных подробностей. Все это потом. Сейчас Шерлок просто излагает свой план, а Джон внимательно слушает. И молодеет так ярко, что это похоже на чудо. Кожа, глаза, даже густая плотная седина — все в ореоле молодого сияния. «О боже, боже, боже! Это и в самом деле было не трудно». Шерлок вскакивает одним изящным прыжком и нависает над Джоном, упираясь ладонями в подлокотники кресла. — Что скажешь? По-твоему, это возможно? — Италия, говоришь… — задумчиво тянет Джон, постукивая пальцами по колену. — Крошечный и очень теплый ее кусочек. Мир. Покой. Тишина. И мы двое. А если тебе захочется светской жизни и очередного заигрывания с барышнями в ресторане, то всегда можно… — Когда это я заигрывал с барышнями в ресторане? — на полном серьезе возмущается Джон. — Всегда, — так же серьезно констатирует Шерлок. — В обстановке хмельного безобидного флирта, тихой музыки и, конечно же, вкусной еды в тебе неизменно просыпается ловелас. — Несешь какую-то чушь. — Так ты… согласен? Он смотрит в легкой тревоге: а вдруг это труднее, чем выглядело минуту назад? Но Джон улыбается. О, как он улыбается! Облегчение плещется теплой волной, омывая и согревая сердце, и Шерлок только сейчас понимает, что был на грани нервного срыва. — Ты уверен, что это место нам подойдет? — В голосе Джона ни тени сомнения, но уточнить он обязан. — Абсолютно. Я выбрал его из двух десятков других, изучил вдоль и поперек. И даже переговорил с агентом недвижимости… — И даже присмотрел домик, — смеется Джон. Смеется так, что сердце Шерлока заходится счастьем. — И даже присмотрел домик. Но только присмотрел — решение принимать тебе. — Считай, что я уже все решил. — Да? — Да. Если, конечно, ты сможешь обойтись без своих людоедов и кровопийц. Шерлок выдергивает его из кресла и прижимает к себе. — Джон Уотсон, ты самый невероятный! — Это ты самый невероятный, — ворчит Джон, вырываясь из цепких рук. — Когда только все успеваешь? И дома покупаешь… — ты ведь его почти купил, да? — Хм… Да, почти. — … И раскрываешь убийства. И… — Джон замолкает. — И что еще? — настороженно произносит Шерлок. — Ничего. — Джон кидает на него пронзительный взгляд. — Надеюсь, что ничего. Пальцы Шерлока холодеют — он знает! Он догадался, увидел, почувствовал! Все это время Джон мучительно ждал, чем закончится его лихорадка. Он пытается что-то сказать, но Джон берет со столика остывший бокал и уходит на кухню. — Не хочешь перекусить? — раздается оттуда его совершенно нормальный голос. — Хочу, — шепчет Шерлок. Он быстро идет за ним, останавливается в дверях и смотрит на привычную суету: Джон достает из холодильника коробочку сыра, какую-то зелень, какую-то яркую банку… Чайник кипит. На столе чистые чашки и сахарница. Мирная картина обжигает глаза, невыносимая резь под веками заставляет зажмуриться. Шерлок влюблен в свою жизнь с Джоном как никогда прежде. — Маленькая проблема, — оборачивается Джон на звуки его дыхания. — Проблема? — Моя врачебная практика. — О дьявол! — восклицает Шерлок. Он совершенно об этом забыл. Конечно, ведь Джон Уотсон принадлежит только ему… Чертов эгоизм, когда-нибудь он сможет его побороть?! — Она очень тебе дорога? Джон улыбается: — Не дороже тебя. Ну, вот и все. *** Следующую неделю они занимаются предстоящим отъездом. Оба не предполагали, что это такая морока. Казалось бы, что требуется двум старым холостякам, не обремененным грузом пожитков? Только собрать чемоданы. Но список дел становится все длиннее, а число коробок с самым необходимым растет. Альбомы, книги, милые сердцу безделушки, одежда и обувь, лаборатория Шерлока… Все это отправится в Италию контейнерной перевозкой, но упаковать необходимо самим. Царящий в квартире хаос — как приправа к усталости, но ни один из них даже не думает сетовать. Напротив, они находятся на пике душевного и физического подъема и в перерывах на обеды и чаепития целуются, словно юнцы. * На исходе суетливой недели появляется Майкрофт Холмс, который, конечно же, в курсе всех замыслов («театральных безумств») младшего брата. «Итальянский заскок» он считает ребячеством, эпатажем и не понимает, «к чему это все». — Твои выходки по-прежнему вызывают недоумение, Шерлок. Какая Италия? Чем плох тебе Лондон? Но Шерлок отмалчивается, своим молчанием давая понять, что объясняться он не намерен, что любая дискуссия бесполезна и ничего не изменит. — Джону полезен воздух Средиземноморья. Я заработал достаточно, рискуя собственной шкурой… — Наслаждаясь хождением по канату над пропастью, хотел ты сказать, — патетически поправляет Майкрофт. — И что за плебейство, Шерлок? Какая-то шкура… Длительное общение с Джоном Уотсоном обогатило твой словарный запас. Во взгляде Шерлока лед: — Ты что-то имеешь против общения с Джоном Уотсоном? — Ничего. Более того, я бесконечно ему благодарен. Был, есть и буду. — В таком случае, повторяю, я достаточно рисковал собственной шкурой, чтобы обеспечить Джону комфортную и красивую старость. — С тобой ему все комфортно и все красиво, даже если ты поселишь его в нигерийских трущобах, — ворчливо замечает Майкрофт. — И почему ты не думаешь обо мне? О том, что твой старый брат… — Какой, прости? — Я не оговорился. Я действительно стар, мой милый, и могу не дожить до того момента, когда ты снова ворвешься в Лондон как ураган, переполненный жаждой вцепиться в горло какому-нибудь бандиту. — С этим покончено, — говорит Шерлок так тихо, что Майкрофт вынужден вслушиваться в каждое слово. — Я больше не сотрудничаю со Скотланд-Ярдом и не хочу заниматься сыском. — Позволь усомниться. — И тем не менее. Считай, что твой непутевый братец остепенился. А если быть абсолютно правдивым, то… Я перегорел, Майки. Заигрывать с судьбой простительно, когда тебе… скажем, тридцать пять, и у тебя никаких обязательств. В голове Майкрофта Холмса начинается отлаженный десятилетиями процесс. Мысли быстро сменяют одна другую, но ни одна не кажется верной. Он понимает, что за этими словами, за этим судьбоносным решением что-то стоит — что-то настолько напугавшее Шерлока, что он, смелый до безрассудства, готовый принять любой, даже самый рискованный вызов, ретируется с поля битвы. И центром всего этого является обожаемый доктор, которому внезапно стал «полезен воздух Средиземноморья». Интересно, что натворил его братец на этот раз? Что ж, время покажет. Майкрофт сдается: — Будь по-твоему. Но учти, если вы надолго задержитесь в своем средиземноморском раю, однажды может случиться, что на вашем пороге появится нежданный и, скорее всего, нежелательный гость. — Я всегда тебе рад, — улыбается Шерлок, тут же представив Майкрофта в белых штанах и панаме, — неужели ты так и не понял это? Позаботишься о миссис Хадсон? — Поверь, эта энергичная леди нуждается в заботе гораздо меньше тебя, но конечно же я не оставлю ее без внимания. * Миссис Хадсон активно участвует в сборах — во всяком случае, мудрыми наставлениями. Она не комкает в кулачке платочек, не вздыхает печально и горестно — она приняла причуду своих постояльцев с удивительным пониманием. Ведь новая жизнь это так восхитительно и так интересно. — Какой бардак, — восклицает она, оглядывая разгромленную квартиру, еще вчера полную умиротворяющего уюта. — Но ничего. К вашему возвращению я наконец-то наведу здесь порядок. Отмою, отчищу… — Миссис Хадсон, мы не вернемся, — виновато вздыхает Шерлок. — Да неужели? Думаю, годика через два, в лучшем случае, три, вас обоих начнет укачивать на тихих волнах. В ее голосе столько уверенности, что неожиданно для себя Шерлок склонен с ней согласиться… * Наконец-то сборы закончены, и все готово к отъезду. Но, несмотря на поющее внутри нетерпение, несмотря на возбуждающую жажду полета, момент расставания труден. — Устроим бал? — предлагает Шерлок, заглядывая Джону в глаза и боясь увидеть в них сожаление. Но глаза Джона все так же сияют, в них нет и следа той отчаянной мути, что так потрясла его неделю назад. Он целует Шерлока в губы долго и страстно — до слабости в ногах и учащенного сердцебиения. — Непременно устроим. И позовем всех.— 2 —
Утром Шерлок врывается в Скотланд Ярд и со светлой улыбкой приглашает друзей на прощальную вечеринку. — Кто с кем прощается? — язвит неугомонная Донован. — И какой союз расторгается? Неужели ты и твоя фанаберия наконец-то решили расстаться? Но Шерлок не вступает в привычную пикировку. — Мы с Джоном уезжаем из Англии, — отвечает он с легкой улыбкой. Старательно не замечая застывшего взгляда Тони Спейсона. — Начинаем новую жизнь и собираемся это отметить. Тишина стоит такая, что ломит уши. — Твою мать, — раздается голос Филиппа Андерсона. — Сколько лет я об этом мечтал, но, кажется, сейчас пойду и повешусь… Ты не шутишь? — По счастью, нет, — отзывается Шерлок. — По счастью? — раздается голос инспектора Лестрейда. — Что, мать твою, ты городишь?! А ну-ка пойдем ко мне. Он грузно шагает к выходу, оборачиваясь в дверях: — Всем работать. Разберемся… Шерлок кладет приглашения на стол Салли Донован: — Завтра в восемь. Адрес указан. И уже за спиной слышит ее растерянный голос: — Именные приглашения?! Золотые буковки, бантики… Он окончательно спятил! *** На Джоне песочный джемпер и элегантные черные брюки. Он кажется Шерлоку самым молодым и самым красивым. В его улыбке проскальзывает печаль, но ничего удивительного — Шерлоку тоже грустно. Этой жизни отдано слишком много, чтобы прощаться с ней легкомысленно. Но он ни о чем не жалеет: ни о том, что было, ни о том, что ждет впереди. Он намерен отдать Джону всего себя, и у него великие планы: утренний кофе и завтрак, который он будет готовить сам (почему бы не обзавестись такой симпатичной традицией?), прогулки и морские купания, книги, маленькие кинотеатры, где они будут сидеть очень близко, уличные кафе под яркими зонтиками, пиво с фисташками, колечки кальмаров, посыпанные лимонной цедрой… Как много всего! Он будет прижимать Джона к себе и любить так сильно, что спина покроется соленой росой, а губы онемеют от поцелуев. Небольшой ресторанчик на восемь столиков, четыре из которых заняты их компанией, выглядит очень уютно. Шерлок выбрал его не случайно. Стильно, дорого, но не помпезно. Великолепная кухня. Приятная музыка. И главное — небольшое пространство, по максимуму объединяющее гостей. Эти люди давно уже вместе, повидали немало и по сути стали семьей. Пусть сегодня они это почувствуют. Бал чудесен — даже лучше, чем ожидалось. Пришли все, включая тех, с кем Шерлок соприкасался нечасто. Но эти люди входили в команду инспектора Лестрейда и любой из них мог однажды спасти ему жизнь. Столь единодушный отклик согревал его сердце — ни один не отказался проститься с фриком и выразить ему свою благодарность. Даже те, чьих имен он не помнил или вовсе не знал. В самом начале праздника ему преподнесли большую, обтянутую изумрудной фольгой коробку, в которой обнаружился роскошный рыболовный набор: укомплектованное телескопическое удилище с катушкой и оснасткой, какие-то чемоданчики с немыслимого вида приспособлениями и «всякими блестящими штучками». Под аплодисменты и дружеское подтрунивание Шерлок растерянно хлопал глазами и смотрел на подарок как на источник радиационного излучения. Но Джон со смехом благодарил и говорил, что с таким снаряжением непременно поймает к завтраку акулу или даже кита. * Грегори Лестрейд расстроен и пьян, но держится хорошо. Весь вечер он на подъеме: тосты, шутки, воспоминания… Он никому не расскажет, что прямо сейчас готов уйти отсюда на край земли, потому что закончилась его жизнь. Никто не должен узнать, что своим отъездом Шерлок и Джон по-настоящему осиротили его, и он совершенно не знает, что делать дальше. — Не хочешь объяснить? Хоть что-нибудь, — говорит он, глядя на Шерлока. Весь вечер Лестрейд готовил этот вопрос, не надеясь услышать ответ. Так и есть. — Вряд ли. — Шерлок опускает глаза, явно чувствуя себя неловко. Он тоже весь вечер ждал этого разговора и откровенно его боялся. Грегори его друг. Лучший после Джона Уотсона. Верный и честный. С ним расставаться тяжелее всего. — Не представляю, как я без вас. Без тебя… Ты же понимаешь, о чем я. — Понимаю. Но я не умер, инспектор, а Италия не на другой планете. Что же касается сыска, то у тебя отличная команда и достойный помощник. Что-то в его последних словах заставляет Грега насторожиться, и он сосредоточенно морщит лоб. А потом восклицает, закатывая глаза: — О нет! Только не говори, что ревнуешь. Боже, надо было дожить до этого дня. Губы Шерлока поджимаются. — Ревную, тут ты абсолютно прав. Но ревную к себе самому. — То есть? — Позволь мне не развивать эту мысль. — Она слишком сложна для меня? — невесело усмехается Грег. — Но к этому я уже привык. — Извини, я сказал все, что мог, — говорит Шерлок, бегло осматривая зал ресторана, и, заметив Джона в обществе Тони Спейсона, нервно сжимает губы. — Даже больше. Взгляд Лестрейда напрягается, он острее колотого стекла, и в ту же секунду становится ясно, что перед вами ищейка — настоящая, с отточенным нюхом и всевидящим оком. Он тоже смотрит на Джона и Тони, потом смотрит на Шерлока и недоверчиво восклицает: — Брось! Ты и Спейсон?! — Он трет переносицу и изумленно бормочет: — Неужели я… Да нет… Не может этого быть… И вскидывает глаза: — Так все-таки вы?.. По лицу Шерлока проходит гневная судорога. — Вы? Что означает ваше «вы», инспектор? И ваше «всё-таки»? Адюльтер? Постельная интрижка? Никого кроме Джона Уотсона, черт бы вас побрал, Грегори Лестрейд! Никого и никогда! — Но голос его тут же смягчается и в нем появляются виноватые нотки: — Прости. В чем-то ты несомненно прав: оба мы… слегка увлеклись игрой. — Да уж… — Мысленно Лестрейд клянет себя за бестактность. Старый дурень, куда он полез? Но он в замешательстве, и как видно поэтому произносит новую глупость: — Тони ходит словно в воду опущенный… — Я же сказал, что не желаю развивать эту мысль. Этот разговор за спиной у Джона мне неприятен. Я сам себе неприятен. — И поэтому ты бежишь, — заключает инспектор, которого чертовски, безбожно несет, и он готов вырвать себе язык, чтобы наконец-то заткнуться. Но Шерлок уже спокоен: — Я не бегу. Я уезжаю с тем, кто мне дорог. Дороже всего на свете. Нам надо передохнуть. — Передохнуть? Звучит обнадеживающе. Не означает ли это, что когда-нибудь вы вернетесь? — Почему нет? Мы любим Лондон одинаково сильно… Когда-нибудь может случиться все что угодно. А пока я хочу доказать ему свои чувства и желательно подальше отсюда. Грега не проведешь. Он давно уже видит Шерлока Холмса насквозь. Да и раньше был не настолько слеп, как Шерлок воображал. То, что сейчас происходит, в самом деле похоже на бегство. Шерлок в панике, он прячет своего драгоценного доктора от себя самого, от собственной неразумной блажи и слишком бурно вскипевший крови. «Да бог с тобой, Шерлок, было бы о чем беспокоиться, все это — лишь пузырьки в стакане имбирного пива». — Можно подумать, он в этом нуждается. У тебя все написано на лице. Всегда было написано. — Разве? — непритворно удивляется Шерлок. — «Что же происходит в вашем крошечном смешном мозгу?», бла-бла-бла… А сам того и гляди подпрыгнет до потолка. Ты с самого начала с ним флиртовал. Как же это было здорово, Шерлок! И как давно. Будто впервые Шерлок видит, как постарел, как осунулся Лестрейд, и его пронзает болезненное сожаление — в самом деле, давно… — Ты не сможешь без этого жить, — твердо произносит инспектор. — Смогу. Больше всего на свете я хочу, чтобы Джон был спокоен и счастлив. Читал газету, носил очки, пил свой несладкий кофе… Это важно, Грегори. — Наверное, ты прав, — бормочет инспектор и незаметно вздыхает. С ним никогда не случалось чего-то такого. И вряд ли уже случится. * Тони Спейсон тоже получил приглашение и тоже пришел. Но почему бы, собственно, ему не прийти? Он на редкость тих и почти незаметен, и Шерлоку приходит в голову мысль, что в повседневной жизни Тони довольно скромен. Как рыба, вяло передвигающаяся в стоячей воде и весело играющая плавниками в проточной и чистой. Атмосфера опасности и экстрима превращает Тони в алмаз, переливающийся всеми гранями, но вне полицейских стен он обычный парень в недорогом костюме и тщательно начищенных туфлях, явно купленных не вчера… И все же Шерлока волнует его присутствие, за что он люто себя ненавидит и окончательно утверждается в правильности принятого решения. Грязные мысли не то, что могло бы украсить их с Джоном жизнь и сделать ее разнообразнее. Шерлока вполне устраивает все, что они имеют на данный момент, более того, тайное увлечение Тони Спейсоном придало его страсти особую жгучесть и он наслаждается телом Джона острее, чем в молодые годы. Так-то вот. Иногда проблема оборачивается надеждой и возрождением, и за всю свою жизнь Шерлок уже успел оценить изобретательность Господа Бога. * …Шерлок выходит на свет из затемненного угла, откуда последние четверть часа с любопытством и легкой грустью наблюдал за своими гостями, и Тони Спейсон перехватывает его взгляд. Иисусе, наконец-то! Весь вечер Тони ловил этот взгляд — как каплю воды в пересохшее горло, как глоток свежего воздуха в просмоленном смоге, — и тупо убеждал себя в невинности собственного смятения. Шерлок его наставник и выразить ему свое восхищение и свою признательность хотя бы взглядом, хотя бы кивком головы не является чем-то запретным. Тони забыл, что еще вчера нуждался в наставниках как Сатана в ангельском нимбе… И вот теперь он смотрит на Шерлока жадно и умоляюще, задыхаясь от отчаяния, с которым не в силах справиться. «Было? — кричат его шальные глаза, и тянут к себе, за собой, в свою свежую синь. Еще немного, и от страшного напряжения брызнут слезы. — Ведь было же, да? Хоть что-то, мистер Холмс…» «Не было, — отвечает спокойная бирюза. — Ничего». Шерлок чуть улыбается — ободряюще и тепло, по-отечески, и Тони срывается с места, натыкаясь на безликие, бездыханные, безвкусные тени ненужных ему людей. Его выбрасывает из зала горько-соленой волной — он больше не может этого выносить. Джон Уотсон, Джон Уотсон, Джон Уотсон… Он нарочно к нему подсел, лихо крутанув табурет возле барной стойки. Потребовал неразбавленный джин и осушил его залпом. Посмотрел изучающе — «что он в тебе нашел?» Посмотрел так, чтобы Джон Уотсон понял значение этого взгляда и то, что за ним скрывается. Вернее, то, что Тони не собирается от него скрывать, и если Джон Уотсон посмотрит как-то не так, Тони выложит ему все. Но Джон добродушно подмигивает: «Что, приятель, остаешься за главного? У тебя отлично получится. Я в тебя верю». И неожиданно для себя Тони отвечает улыбкой. И говорит Джону «спасибо»… Он стоит у дверей ресторана и пожирает табачный дым, забивая им горящие легкие. В его сердце самая невосполнимая из утрат — первая и такая сладостная иллюзия растаяла, не успев превратиться в мечту. От Джона Уотсона пахло ванильным ликером, который он неторопливо потягивал, и… Шерлоком. Так, наверное, пахнет рубашка Шерлока у самого ворота — в том месте, где воротничок соприкасается с кожей. Так пахнут отвороты его пальто, когда он запахивает его на груди. Так пахнут волосы Шерлока — посеребренные пряди, когда-то завивающиеся в непокорные кольца, а теперь обрамляющие гордую голову спокойным каскадом. Джон пропитан запахом Шерлока — головокружительным, пряным, — так сильно, будто только что покинул его объятия. Но Джон Уотсон старик. А Тони молод, и хочет Шерлока навсегда, навеки — такого неприступного и такого отзывчивого. «Нет, мистер Холмс, мне это не приснилось! Этот взгляд… — ваш взгляд! — чуть меня не убил. И тогда вы были готовы на всё». — Кто это здесь? — раздается у него за спиной. — Неужели великий сыщик? В этом дыму тебя легко спутать с пароходной трубой. Похоже, Салли Донован нашла себе новый объект. Тони давится глубокой затяжкой и сипло шипит: — Не называй меня так. — Пароходной трубой? — Да. — Ладно, не буду. Что ты здесь делаешь? Тони оборачивается, изображая насмешливое удивление: — В лондонской полиции все так наблюдательны, Салли? Курю. — Ты вылетел будто ошпаренный. — Ну и что? Салли пожимает плечами: — Ничего. Дело твое. Но… Можно добрый совет? Тони начинает дрожать — весь, от макушки до пят. Это ужасно глупо и физически неприятно, но дрожь только усиливается, и ее не скрыть ни облаком дыма, ни грубоватым тоном. — Ты знаешь мое отношение к добрым советам. — О, да! И все же послушай. — Салли достает из сумочки сигарету и тихо бормочет: — Надеюсь, нас за это не оштрафуют… Не надо быть особенно наблюдательным, чтобы понять, что с тобой происходит. — И что же со мной происходит? — Тони понимает, что, скорее всего, смешон, но продолжает строить защиту — хотя бы такую хрупкую. — Ты влюблен в него по уши. Втрескался с первого взгляда. — Салли резко машет рукой, разгоняя дым, а заодно пресекая попытку себя перебить. — Ничего удивительного. Каждый из нас хотя бы однажды имел не самое приятное удовольствие почувствовать это — невозможность сопротивляться ему. Но это проходит, Тони. И у тебя пройдет. Вот увидишь, ты придешь в себя. Ну, или… — Взгляд Салли обостряется, от него хочется спрятаться куда-нибудь в тень, став недоступным для откровений. — …Или не придешь. Тогда это проблема. Тони молчит и больше не пытается возразить. — Он однолюб. Даже если тебе показалось, что ты вломился в заветные двери, тебе это лишь показалось. За этими дверями — только Уотсон. Ты будешь умирать на его пороге, но он тебя не впустит. Ни за что на свете. Он верен своему Джону и будет верен до гроба, уж ты мне поверь. И… как-то переживи все это, малыш. Тони чувствует, что дрожь утихает. Во всяком случае, его уже не бросает из стороны в сторону. Салли Донован удалось его усмирить? А может быть, он просто застыл, как ледяная фигура в Гайд-парке. — Ладно, — говорит Салли, бросая окурок в урну. — Думаю, сейчас тебе лучше уйти. Не мешай Шерлоку Холмсу проститься. Так, как ему хотелось… * По коже разливается теплота, которую никогда и ни с чем не спутать — это Джон подошел и встал у него за спиной. Тихо прикоснулся к лопатке. В Шерлоке все замирает — каждый жизненно важный процесс. Даже сердце как будто не бьется. Он поворачивается к Джону лицом, собираясь сказать что-то важное. Или не важное. Просто сказать Джону одно словечко, потому что они не разговаривали уже целую вечность. Но рядом возникает пошатывающийся силуэт. — Вот вы, — говорит силуэт, тыча в них пальцем. — Вы два извращенца, ведь так? Так, — отвечает он себе самому. — Вы сосете друг другу члены, лапаете друг друга за задницы, а теперь, как парочка гребаных лебедей, собираетесь улететь в теплые страны. Это дерьмо всегда выводило меня из себя. Почему же сейчас я, Филипп Андерсон, этим дерьмом восхищаюсь и готов сдохнуть от зависти?! — Андерсон пьяно всхлипывает и разводит руками: — Шерлок Холмс — педераст. Джон Уотсон — педераст. А я идиот. И-ди-от. Чтоб вы все провалились… Он отходит от них, продолжая жестикулировать и что-то доказывать. — Замечательно поболтали, — усмехается Шерлок. — Дико звучит, но мне будет его не хватать. — Он снова смотрит на Джона: — Как ты? — Нормально, — откликается Джон. — Кажется, мы и вправду летим. — Да, летим. Уже завтра. Как думаешь, мы ничего не забыли? — Мы всегда налегке. — Джон замолкает и заглядывает Шерлоку прямо в глаза — в самую их глубину: — Ты уверен? — Более чем. Не хочешь вызвать такси, или я начну целовать тебя прямо здесь. Филиппу Андерсону хватит впечатлений до конца его жизни. Джон улыбается: — Это точно.ну что, идем? Не забудь нашу коробку…— 3 —
Дом прекрасен. Слава богу, Шерлок не выбрал что-то несоразмерно просторное, подавляющее, наполовину стеклянное, продуваемое всеми ветрами, с тайным облегчением думает Джон. Это обычный дом: белые стены, карминная крыша, сад, дворик, вымощенный натуральным камнем, открытая терраса и невысокий забор. Море не слишком близко, чтобы прогулка к нему стала дополнительным удовольствием, но его мерный шум долетает в открытые окна. Деликатная отдаленность соседей несомненно являлась пунктом номер один в составленном Шерлоком списке приоритетов, и Джон по достоинству оценил его стремление к обособленности. Он безумно хочет побыть с ним вдвоем. По-настоящему и, пожалуй, впервые в жизни. В полный голос смеяться (а если надо, ругаться); ходить по саду в трусах, не опасаясь случайного взгляда; целовать Шерлока столько, сколько захочется, и не стесняться собственного слишком громкого наслаждения, упиваясь близостью с ним. — Итак, мы на пенсии, — говорит он спустя неделю блаженного расслабления. — Окончательно? Он отоспался. Загорел. Объелся местными деликатесами и немного раздался в талии, в чем не видит особой беды. Скоро у них начнутся запланированные моционы, а что такое моционы на пару с Шерлоком Холмсом, Джону известно давно — только успевай вытирать пот с лица и шеи. Ничего не делать, оказывается, очень приятно. Джон решает и дальше продолжать этот эксперимент, тем более что он явно по вкусу Шерлоку. Впервые в жизни тот просто живет — расслабленно, никуда не спеша. Ленивая плавность движений, неторопливость походки, мягкая полуулыбка — этот новый Шерлок завораживающе прекрасен и будит в Джоне желание совершенно особого свойства: владеть. Положить руку на поясницу, обнять за талию, склониться к лицу так близко, чтобы почувствовать сладость дыхания — демонстративно, на публику, чтобы все это видели и все это знали. Хо-хо, мы два педераста, но даже Филипп Андерсон признал за нами право друг друга любить. — Мы отдыхаем, — уточняет Шерлок. — Тебе здесь не нравится? — Издеваешься? Кому может не понравиться рай? В котором к тому же такие красивые и такие грешные ангелы. — Джон с улыбкой поправляет воротничок. — Засосы на шее у мужчины солидного возраста — как это понимать? — Понимай как хочешь, — пожимает Шерлок плечами. Они молчат какое-то время, и наконец Шерлок решается. Это гложет его слишком сильно и не дает до конца насладиться морем и солнцем, изобилием зелени и ароматов. Не дает насладиться Джоном. Все между ними должно быть чисто. — Скажи, Джон… Тогда, в Лондоне… Ты ведь это увидел, да? Не мог не увидеть. Джон вздрагивает. Он не пытается уточнить, не задает лишних вопросов. Он отлично знает, о чем идет речь, потому что мысль об этом тоже засела в его душе маленькой кровоточащей ранкой. Стоит признать, он пережил не один неуютный момент, когда тщательно подавляемое Шерлоком возбуждение выплескивалось наружу — в блеске глаз и чересчур порывистых жестах. — Конечно, увидел. Разве могло быть по-другому? Шерлок вспыхивает румянцем. — Прости меня. — За что? — За… это маленькое затмение. — Но ведь оно в самом деле маленькое? — Да! О, да! — В лице Шерлока буря эмоций, среди которых отчетливый страх, что Джон — его Джон! — может в нем усомниться. — Конечно! — Тогда все в порядке. Я всегда тебе доверял. Облегчения Шерлок не чувствует. Напротив, его грудь сдавлена настоящим страданием. — Джон… — Что? — Я люблю тебя. — Знаю. — Нет, не знаешь! — восклицает Шерлок с отчаянием. — Не знаешь! Я люблю тебя. Наверное, впервые Джон слышит голос его сердца с такой отчетливостью — каждую интонацию.. И окончательно успокаивается. Все в порядке. А он еще докажет силу своей любви. Разве мальчишка Спейсон может сравниться с мужским объятием Джона Уотсона? С властью его любящих рук, в которых Шерлок так часто терял самого себя и забывал о существовании мира? Джон, Джон… Джон… о, Джон… — Каким ты находишь сегодняшний вечер? — меняет он тему. Потому что не надо об этом. Потому что это слишком интимно, и все, что можно сказать о любви, он скажет Шерлоку ночью — для такого случая у него припасен развернутый и довольно горячий ответ… — Нахожу его достойным внимания, — отвечает Шерлок, подавляя волнение. — Полюбуемся на закат? У меня припрятана бутылка отличного Beaujolais nouveau. — Хорошее предложение. Но… — Но? — В твоем обществе, Джон, я предпочитаю любоваться рассветом. Ведь мы еще не устарели для этого глупого романтизма? — Хрен. Им. Всем. Мы с тобой еще ого-го. Шерлок подходит ближе, но снова отступает, словно не решается что-то сделать или что-то сказать. Он смотрит на Джона, и сердце его болит от любви. — Джон, послушай… Я… Я обещаю тебе много рассветов. Очень много. Клянусь! И тащи свое Beaujolais. Джон улыбается. Какое одухотворенное, какое прекрасное лицо, думает он. Очень много рассветов — это замечательно, Любовь моя.