Перечитывая Шекспира

Кто хвалится родством своим со знатью, Кто силой, кто блестящим галуном, Кто кошельком, кто пряжками на платье, Кто соколом, собакой, скакуном. Есть у людей различные пристрастья, Но каждому милей всего одно. А у меня особенное счастье — В нём остальное всё заключено. Твоя любовь, мой друг, дороже клада, Почетнее короны королей, Наряднее богатого наряда, Охоты соколиной веселей. Ты можешь все отнять, чем я владею, И в этот миг я сразу обеднею. О любви, которая поражает как финский нож АU по отношению к первой встрече — Шерлок! Миссис Хадсон возникает в дверях, ее насупленные брови и поджатые губы говорят о крайней степени недовольства. Позади неё маячит неясная тень. — Что такое?! — рявкает Шерлок, разворачиваясь на пятках — босой, нечесаный, в распахнутом на обнаженном торсе халате. — Я думаю, и этот процесс исключает любое вмешательство — вам ли не знать?! — Смею заметить, мой дорогой, что думаешь ты всегда, но это не делает из меня швейцара, — возражает миссис Хадсон невозмутимо, но строго. — Два звонка, Шерлок, — мы же договорились. Ты сам заказал табличку и сам привинтил ее возле двери, но я в который раз убеждаюсь в бессмысленности этой затеи. К тебе посетитель, которому снова открыла я! — Миссис Хадсон, обычно отличающаяся снисходительностью и терпением, повышает голос, но в ответ на это Шерлок лишь скептически дергает бровью — буря в чашке чая*. — Позвольте, — раздается у нее за спиной, и, мягко отодвинув домовладелицу, в квартиру входит мужчина. Невысокий, скромно (Шерлок сказал бы дурно) одетый, по виду явно не блещущий успехом (Шерлок сказал бы конкретнее: неудачник), но, судя по всему, непреклонный. — Спасибо, леди, что проводили, — говорит он с отточенной вежливостью, но дрожь в его голосе выдает и волнение, и тщательно подавляемый гнев. — Теперь я сам. — Что — сам?! — Шерлок срывается с места, готовый налететь, вытолкнуть непрошенного гостя взашей, спустить его с лестницы. Но под отблеском синего взгляда странным образом цепенеет и, стиснув ворот халата, вдруг вспоминает, что почти не одет. Безволосая грудь, длинная шея — все это кажется ему неуместным и жалким. Миссис Хадсон, уже готовая отправиться восвояси под протестующий цокот своих каблучков, медлит, поочередно глядя то на него, то на серьезного посетителя — надеюсь, вы не поссоритесь, мальчики? — Спасибо, леди, — повторяет мужчина, ясно давая понять, что ему не терпится остаться с Шерлоком один на один. — Да-да, — рассеянно говорит она и уходит, напоследок выставив в сторону Шерлока палец: — Имей в виду, дорогой. Шерлок вздыхает, закатывая глаза, но в следующую секунду снова сосредотачивает внимание на незнакомце. — Вы Шерлок Холмс? — произносит тот, не столько спрашивая, сколько утверждая. — Допустим. — Я пришел, чтобы вас убить. И это не звучит, как пустая угроза. Тем не менее сам мужчина не выглядит угрожающе, он просто стоит — прямо, опустив руки по швам. Хорошая выправка. (Бывший военный? Надо выяснить… Интересно, когда ты собираешься выяснять, если тебя с минуты на минуту убьют, идиот?) Шерлок продолжает собирать торопливые сведения, как будто его жизнь и в самом деле на волоске. …Беспокойная работа, связанная с людьми, — возможно, преподаватель, возможно, врач. Врач. Скорее всего. На пальцах не видно характерных следов от мела, они выглядят крепкими и подвижными. Опытными. Определенно врач. Не исключено, что хирург. Военный хирург? Взгляд потухший, несмотря на скрытую ярость. Разочарование? Да, наверное. Кто-то подставил ему подножку, выбил почву у него из-под ног, и теперь ему все равно, что случится потом. Таким, как он, на войне проще, чем в мирной жизни. Ранняя седина. Мешки под глазами. В целом обычный — в этой потертой куртке, в дешевых джинсах и немодных ботинках. Но по необъяснимой причине Шерлок готов изучать его снова и снова, всматриваться в детали, разгадывать, позабыв, что минуту назад был с головой погружен во что-то несомненно важное для него. Только он уже не помнит, во что… Кто это, черт побери?! Они сверлят друг друга взглядами и не произносят ни слова. — Чем? — Шерлок первым разрывает напряженную тишину. Незнакомец вздрагивает, в его глазах отражается недоумение: — Простите? — Чем вы собираетесь меня убивать? У вас пистолет? Автомат? Пулемет? Задушите голыми руками или насмерть забьете ногами? — Несете какую-то чушь. Пожимая плечами, Шерлок наконец-то сдвигается с места, делая шаг в сторону кресла, но взгляд его остается прикованным к простому, немного усталому лицу. — Вы кто? — Джон Уотсон, — отвечает мужчина и невесело усмехается, уловив в глазах детектива короткую вспышку. — Вижу, фамилия вам знакома. Шерлок мысленно чертыхается, в очередной раз проклиная свой халат и голые пятки, весь свой расхристанный вид и очевидную уязвимость, но, сохраняя спокойствие, снова пожимает плечами: — Немного. Мэри ваша жена? — Мэри? — Синий взгляд темнеет — глубоко и опасно. — Так фамильярно? Выходит, всё правда? Ты трахал мою жену? Боже, какая драма. Шерлоку неловко и немножко смешно. Неужели он в самом деле расстроен из-за простушки Мэри? — Эмм… — Шерлок силится подобрать слова. В любом случае он не намерен выкручиваться. Было бы из-за чего! Короткая интрижка, посредственный секс… И вообще, какое это имеет значение? Что такое парочка глупых, скучных свиданий по сравнению с… этой встречей? Шерлок застывает, удивленный неожиданной мыслью. По сравнению с этой встречей — он правда так подумал? Но что особенного в этой встрече? Что в ней эпического? Тем не менее он понимает, что происходит нечто необъяснимое, какая-то чертовщина, и если прямо сейчас Джон Уотсон кинется его убивать, это вряд ли отвлечет его от захватывающей, всепоглощающей мысли «что со мной?!» Но Джон стоит неподвижно. А потом он прикрывает ладонью глаза, как будто не желая видеть ни этот мир, ни всю его подлость, и от этого обреченного жеста Шерлок немеет и холодеет, чувствуя, как внутри него что-то рвется — со стоном и болью. Осознание приходит с кристальной ясностью: сейчас Джон Уотсон уйдет, и случится непоправимое. Нарушится ход вещей. Сдвинутся все пути. И этого будет не изменить. Надо что-то делать, что-то срочно предпринимать — остановить эту вселенскую катастрофу. И Шерлок говорит: — Не хотите поужинать? — Что?.. * Это в самом деле была интрижка, которую он тут же причислил к разряду недоразумений. Мэри Уотсон, в девичестве Морстен, проходила свидетелем по делу, не представляющему для Шерлока интереса. Но его попросил Лестрейд… Светлые волосы, большие глаза, чистая кожа. Она показалась ему забавной, смешливой, но одинокой; за фасадом беспечности хорошо читалась разъедающая душу тоска. А еще она с ним заигрывала — слишком откровенно, чтобы спутать это с чем-то другим, — и внезапно Шерлок подумал, что было бы неплохо провести с нею время… К тому моменту его сексуальная жизнь достигла критической точки — вернее, полное отсутствие таковой. Это не мучило и не сводило с ума, но почувствовав от Мэри призыв, Шерлок откликнулся и довольно активно. Его ночь была беспокойной, сумбурной, в полусне он занялся мастурбацией, потом так и не смог полноценно уснуть и утром решил, что — да, наверное, стоит позвонить этой блондиночке. Ужин в небольшом ресторанчике, предложение прокатиться, уютный пригородный мотель — всё оказалось проще простого. Мэри знала, на что идет, хотя и старалась придать их встрече видимую благопристойность. Она оказалась горячей любовницей. Сделать окончательный вывод было делом пяти минут: неудовлетворенность, отсутствие регулярного секса. А ведь он помнил, что Мэри Уотсон замужем. Что же это за муж, если его хорошенькая жена бросается на мужчину с голодным остервенением и не может насытиться даже после третьего раунда? Неумело затягиваясь (Шерлок уверен, что она курила от случая к случаю и запаслась сигаретами для свидания с ним — как видно, в ее понимании это добавляло женщине сексуальности), Мэри поведала ему о своем проблемном замужестве. Недопонимание, отсутствие интереса и, как следствие, охлаждение, одиночество вдвоем, безнадега — одним словом, ничего нового. — Сначала все было довольно мило, весело, мы хорошо проводили время, и мне казалось, что он меня любит. Но потом… Счастье — неужели это такая проблема? Он смотрит мимо меня, понимаешь? А почему? Шерлок молчал, зевал украдкой и мечтал о спальне на Бейкер-стрит, в который раз убеждаясь, что секс с мужчиной привлекает его значительно больше. Ну это в том случае, когда секс привлекает его вообще, когда сублимация дает сбой, и помимо удовольствия от работы его тело начинает требовать физиологической встряски. Но через месяц свидание повторилось. Мэри позвонила сама, предложила встретиться, и Шерлок почему-то не отказался, хотя желания не испытывал, учитывая тот факт, что мог не заниматься любовью годами без какого-либо ущерба для организма и психики. (Теперь он видит в этом предопределенность, и по сути являясь убежденным агностиком, верит, что именно тогда в его жизнь вмешалось непознанное — тот самый мистицизм, который он всегда отрицал с упрямством осла.) …На этот раз ей хватило двух раундов, а потом она снова курила, изливала душу и даже всплакнула, говоря о возможном разводе, о том, что ее муж замечательный человек, добрый, честный, мужественный, но «это какой-то тупик»… Услышав слово «развод», Шерлок насторожился: в его планы не входило затевать долгосрочный роман с нуждающейся в утешении женщиной. Но потом он подумал, что такие, как Мэри, никогда не разводятся, и продолжил слушать ее краем уха, стараясь не задремать… Все закончилось полгода назад. Поначалу она звонила, но «к сожалению» Шерлок был слишком занят, чтобы отвлекаться на не интересующие его свидания. Вскоре Мэри исчезла, и, говоря откровенно, Шерлок и думать о ней забыл. * И вот теперь появился тот самый муж — добрый, честный и мужественный. Таким его и увидел Шерлок. Несмотря на внешнюю простоту и невзрачность. Несмотря на причину его появления. И теперь терялся в догадках, что же случилось с его закаленным, непробиваемым сердцем — почему оно готово расколоться на части от одного только слова Джона Уотсона. — … Ну так что? Всего лишь ужин, мистер Уотсон. Лучше, чем убийство. Джон оторопело молчит — вот это цинизм! Он явно готов возразить. А может быть, возмутиться. А может быть, наброситься на Шерлока с кулаками и свернуть ему шею. В итоге он устало машет рукой: — Черт с тобой, давай. Он и в самом деле устал. Он считает себя неудачником. Конченным. Неспособным чего-то добиться. Неспособным сделать счастливой женщину — собственную жену. Бросовым материалом. Ошибкой Бога. Джон?! Шерлоку сложно в такое поверить. Переодеваясь в спальне, он до боли закусывает губу — ему хочется одновременно прыгать от радости и выть от страха; ему хочется, чтобы так было всегда: он переодевается в спальне, а в гостиной его поджидает Джон. Нетерпеливо барабанит по подлокотнику кресла и ворчит, что со своими костюмами Шерлок невыносим — наряжается как на вечеринку к Её Величеству. Ему слишком сильно этого хочется и поэтому он абсолютно уверен, что ничего такого не будет. Джон окидывает его пронзительным взглядом — красавчик, понятно, почему его жена под него легла. — Костюм обязателен? И Шерлок с трудом удерживается от оправданий, прямо сейчас ему надо сказать, что костюм — ерунда, что Джон и без костюма ни с кем не сравнится, что в этой куртке и в этих джинсах он сногсшибательно сексуален, и что таких дур, как его жена, еще поискать. Слова переполняют грудь, рвутся из горла — такие важные, такие необходимые. Но Шерлок молчит и совершенно точно знает, что лишился ума — потому что он без ума от этого человека. Вечер теплый, приятный, и они решают пройтись. Шерлок пробует заговорить, но Джон упорно молчит. Молчит он и в ожидании ужина — смотрит по сторонам и не смотрит на Шерлока. Но когда Шерлок уже теряет надежду на диалог, произносит почти без интонаций: — А ты, оказывается, знаменит. В общем-то, я не особенно удивлен, что… Шерлок внутренне подбирается — неужели сейчас начнется? Рассказ о бесследно пропавшей любви, о неудавшейся семейной жизни, гневные обличения — вся это чушь. Это так на него не похоже — на мужчину, которого Шерлок себе… придумал? Но ничего не начинается. Отвернувшись к окну, Джон замолкает, а дождавшись заказа, набрасывается на еду: уплетает спагетти с морепродуктами, запивая их светлым пивом. Шерлок почти не ест, он смотрит на Джона и не может от него оторваться. Нет, такой не будет ныть и скулить. Такой или в самом деле убьет, или… Легкая пивная отрыжка застает Джона врасплох, он в смущении прикрывает рот: — Черт! Извини. — И улыбается — открыто и чуть-чуть виновато. И все встает на свои места. Шерлок вдруг понимает, что это любовь. Понимает просто и тихо, без потрясения и грома небесного. Он тоже улыбается и все с той же улыбкой произносит: — Это правда, я спал с твоей женой полгода назад. А потом, не обращая внимания на побелевшее лицо Джона Уотсона, на желваки, рванувшиеся вдоль его челюсти, он предлагает ему бросить Мэри и переехать на Бейкер-стрит, чтобы жить там с ним до последнего часа. Он так и произносит — «до последнего часа», и не видит в этом ни пафоса, ни пошлости, одну лишь чистую правду. — Ты сумасшедший? — Наверное. То есть скорее всего. Да, я сумасшедший. И еще у меня ужасный характер. И довольно рискованная профессия. И если ты согласишься остаться со мной навсегда, я не поручусь за твою безопасность. Но я буду беречь тебя, хранить как зеницу ока, по мере моих сил и возможностей. И даже если я не смогу пообещать тебе спокойную жизнь, я обещаю тебе всего себя. И я спрашиваю, Джон, можешь ты хотя бы подумать? Он смотрит в отчаянные глаза, прожигающие его насквозь. Тело пронзают тысячи стрел — так ново, так сладко. — Она… — начинает Джон вместо ответа и с силой сжимает зубы. — Она сказала мне… Она во всем призналась, ты это понял?.. Короче, она сказала, что ты ни на кого не похожий и бесподобный, что я в подметки тебе не гожусь. Я думал, что она просто хочет больнее ударить. Ну и к тому же все эти уловки: нападение — лучший способ защиты, все такое. Но она права — ты охренительный. Я собирался вышибить из тебя дух, но… Думаю, это лишнее. — В следующую секунду он неожиданно прикрикивает с ворчливыми нотками в голосе: — Ты есть вообще собираешься? Худой, бледный, как… Ешь давай, любовничек, а мне не мешает заказать еще пива. Они продолжают ужин и больше не говорят о Мэри. Джон бросает на Шерлока взгляды — все чаще и чаще, и Шерлок бы многое отдал, чтобы узнать, что за этим скрывается. — Мне пора, — говорит Джон, когда их ужин подходит к концу. — Я хочу уйти первым, не возражаешь? Откровенно говоря, он возражает. Возражает против всего, что означает уйти, если дело касается Джона. Шерлок хочет сидеть напротив него, чувствовать на себе его взгляд, его интерес, пусть даже такой — немного враждебный, чувствовать волны тепла и дешевой туалетной воды, чувствовать свою любовь, которая поразила его мгновенно. Но он не может об этом сказать. Он и без того сказал слишком много. Поэтому он молча кивает. — Ты чертов ублюдок, — говорит Джон серьезно, — к тому же совершенно чокнутый. Но, знаешь, это был хороший вечер. Давно у меня такого не было. Он поднимается из-за стола и протягивает Шерлоку руку — небольшую и крепкую. Надежную. Шерлок открывает рот, чтобы сказать Джону хоть что-нибудь — «я тебя люблю», например, или просто назвать ему адрес. Но вовремя вспоминает, что его адрес Джон уже знает, а о любви говорить бесполезно. Он остается один. Ему хочется плакать — навзрыд, зажав руками лицо. Он так сильно влюблен, что почти не в силах этого пережить. *** Сегодня что, Рождество? Почему его душа полнится ощущением чуда? Джон приходит домой с обновленным сердцем и крыльями за спиной. Все так ясно и прозрачно теперь. На воинственно настроенную Мэри, встретившую его в их удручающе скучной гостиной, он смотрит с недоумением — как на незнакомку, оказавшуюся в его доме по чистой случайности. Он молча проходит в свой кабинет и там без сил падает на диван — охваченный сильнейшим сейсмическим шоком, обессиленный и… счастливый. Неделю он просто существует, занятый только одним: час за часом привыкает к мысли, что, возможно, его ожидает совершенно другая жизнь. В том случае, конечно, если он на это отважится. Он ничего не просчитывает и ни на что не рассчитывает — он просто подгоняет время, приближая момент решения. К концу недели он измучен и истощен; образ Шерлока полыхает в его крови, не давая уснуть. …Он жил как все, уверенный, что в его жизни ничего такого уже не будет — ни озарений, ни судьбоносных встреч; что знакомство с Мэри стало самым значимым из всего, что могло с ним случиться. Мэри Морстен, медсестра из Queen Elizabeth Hospital, с которой он познакомился прямо на улице, посчитав это гребаным знаком… Она надорвала его сердце — так он думал еще вчера, когда узнал, что он чертов рогоносец и по этой причине не может называться никем другим, кроме полного ничтожества и урода. Теперь он думает по-другому. Забыть все, что было, все до секундочки — да без проблем! Но он не хочет ничего забывать, потому что звенья этой цепи неразрывны: случайная встреча с Мэри четыре года назад, когда он вернулся с войны израненный, и не только телом; легкий роман и безрассудный брак, принятый им как исцеление; семейная жизнь, очень скоро превратившаяся в ярмо, потому что близкими они были только в постели, и когда (после голодных армейских лет) его желание трахать все, что шевелится, переросло в пресыщение, выяснилось, что нет любви. О боже, какое это было открытие! Сокрушающее, на самом деле, потому что Джон страстно жаждал любви — такой, чтобы оправдала любые потери. Оргазмы не исцеляют, он понял это, когда у него перестало стоять на Мэри; ты можешь натрахаться до болезненной пустоты в паху, но это только углубит твои раны. Он замкнулся в себе, переживая свою ошибку и свою вину перед Мэри, ведь она тоже хотела любви, тоже очнулась от чувственного угара потерянной и одинокой, а он не захотел ее пожалеть. Просто пожалеть. А потом она ему изменила, и это едва не убило его. Не потому, что он ревновал или считал неизбежное в этом случае расставание чем-то, способным сделать его несчастным (куда уж несчастнее) — он и сам не понимал почему. Просто жгло изнутри адским огнем — непереносимо. Как будто в этот момент горела вся его никчемная жизнь. И тогда он решил уничтожить обидчика, чтобы пламя стало кровавым, а значит достойным; чтобы из жалкого рогоносца превратиться в убийцу — не так противно и не так унизительно. И встретился с Шерлоком. С Шерлоком… Недавние боль и обида кажутся Джону благословением, благодарность к Мэри переполняет все его существо: мой бог, если бы не эта глупышка… Он не может об этом думать, потому что это так страшно, потому что, протопав сотни и сотни миль, он доподлинно знает, что не все дороги пересекаются — даже самые главные. У жизни свои законы и свои беззакония. И промедление смерти подобно. Так какого же черта он медлит?! Конечно, это чистое сумасшествие, умопомрачение, сумасбродство, и он вроде не гей и в этом смысле ни разу не имел дела с мужчинами. Но не ошибка, это уж точно. Потому что зов, не дающий ему покоя ни днем ни ночью, исходит из самой непроницаемой глубины — оттуда, где сосредоточено все необъяснимое, неподвластное логике, разрывающее шаблоны, переворачивающее жизнь с ног на голову, раз и навсегда. Домучив себя до нервной чесотки, он собирает вещи, обнимает притихшую Мэри и уходит — легкий и успокоенный. И если на Бейкер-стрит его не ждут с той же испепеляющей мукой, Джон Уотсон готов съесть собственный член. До этой минуты он и не думал, что кого-то на этой земле можно так сильно любить. *** Они вместе — каждый день и каждую ночь. И не представляют, что было иначе. Да и было ли? По меркам вечности всего лишь непродолжительный сон. Они живут и живут — долго и счастливо. И, наверное, никогда не умрут.