Враги Друзей

Дождь не переставал моросить всё время, пока Грантер шёл по улице. Его волосы промокли насквозь и чёрные завитки прилипли ко лбу, редкие светло-серые седые волоски словно потемнели, слившись с более тёмными. Грантер шёл, ежеминутно хлюпая носом и вытирая его рукавом рубашки. Расхлябанная походка резко выделяла Грантера на фоне остальных. Они спешили по своим делам, безусловно, очень важным и требующим сконцентрированности и серьёзного сосредоточенного взгляда. — Гражданин, смотрите куда идёте! — Гражданин, вы чуть не сбили меня! — Гражданин, на улице полагается двигаться по правой стороне, чтобы не замедлять движение. Будьте внимательны! — Сознательность, сознательность, — пробурчал себе под нос Грантер, неверно расслышав последнее слово, — а если я хочу так и умереть в пучине своей полнейшей неосведомлённости и неосознанности? Какая на редкость глупая идея, что все хотят знать всю подноготную о тёмных глубинах своей жалкой душонки. Да пусть они и остаются тёмными и неизведанными, терпеть не могу, когда в них лезут со своими осветительными приборами! Мне и без этого хорошо. Что Господь Бог создал тёмным, то пусть таким и остаётся. Раз я создан для пьянства, выпьем же, Гертруда! Пей, пей, пока ты не поняла, что творится вокруг, тебе лучше было умереть, не вспомнив о том, что вино было предназначено для твоего сына. Грантер тяжело вздохнул. Он наступил в лужу, и теперь чувствовал, как холодная вода медленно расползается по его носкам. Ещё раз вздохнув и удостоверившись, что обе ноги промокли окончательно и одинаково, он вышел из лужи и продолжил болтать: — А какая глупость всё-таки — отравлять вино. Как будто от него недостаточно вреда и без яда. Можно даже решить, что Гамлет был прав, отказываясь вкушать эту чашу… — Грантер запнулся и запутался в словах, — Чаша сия, Господи… Не миновало всё равно. Одно слово — судьба. Да как же так вышло, разве им не на роду было написано проиграть, умереть смертью храбрых да и мне вместе с ними? Теперь вот бьюсь в предсмертной агонии… Растянутой, да, растянутой на века… Бьюсь, бьюсь, когда же конец? Так, перепрыгивая с одной мысли на другую, Грантер шёл под проливным дождём. Он не заметил, когда оказался у перекошенной двери в свою квартирку, даже не заметил, когда вошёл туда. Только окрик Парнаса вывел его из этого задумчивого состояния: — Куда пошёл в комнату, крыса корабельная? Разденься сперва. Грантер замер на пороге, часто моргая глазами. Через минуту на его лице проступила ухмылка: — Если ты меня хочешь, то я бы сперва сходил в душ. — Почти пятьдесят лет мужику, ёп твою мать, — выругался Парнас, — а ума не подвезли. Он вышел из комнаты в коридор и окинул Грантера критическим взглядом. — Дебил, — резюмировал он и помог ему стащить мокрую насквозь футболку. Он хлопнул Грантера по животу и кивнул в сторону ванной: — под тёплую воду на пятнадцать минут, усёк? Без этих твоих шуточек. Буду я с тобой трахаться, если ты заболеешь и будешь сморкаться каждые пять минут, да щас, разбежался! Грантер красноречиво хлюпнул носом и в самых расстроенных чувствах направился в душ. Через пятнадцать минут ему и правда стало получше. Тёплая вода живительно подействовала даже на его насморк, в том смысле, что хлюпать Грантер начал ещё активнее и ему пришлось даже воспользоваться салфетками, любезно предложенными Парнасом. — Опять твой Анжольрас что ли? — поинтересовался он, напуская на себя нагловатый и презрительный вид. — Потише, дорогой, мы всё-таки говорим о лице, наделённом некоторой… Эм… Властью. Как-никак. — И красивыми кудряшками, — недовольно протянул Парнас, — интересно, сколько бы у него было процентов на последних выборах, если бы не его неземная красота. — Даже ты это признаёшь! — Я ревную, идиот! Грантер уставился на мужчину с явным недоумением. — Ревнуешь? Зачем? — Скорее почему. — Почему? — От тебя только и слышно, что о прелестях этого Аполлона. Как будто он стоит хотя бы твоего мизинца! — Парнас, не говори так, — Грантер выглядел глубоко потрясённым, даже перестал хлюпать, — как он может быть хуже даже самой прекрасной моей части тела? А ты про мизинец… Бесполезный палец бесполезного человека. — Ты мой муж, что хочу то и говорю. Пока что кажется он не успел выпустить закон, по которому мне бы запрещалось любить тебя и полагалось смиренно выслушивать дифирамбы ему. — Парнас, ты необъективен. Он — ангел, он подобен богу среди смертных. Конечно, он не всегда понимает нас, но он… — Ему и близко нельзя подходить к креслу президента, если он нас не понимает. Тебя, меня. Впрочем, — Монпарнас пожал плечами, — пока он не сажает нас в тюрьмы, я согласен быть законопослушным. Политика меня не интересует. Меня интересует только тот факт, что мой муж по какой-то неведомой причине всё ещё любит кусок гранита, а не меня. — Не стоило делать мне предложение, раз так, — обиженно буркнул Грантер и отвернулся к плите, — лично я тебя точно предупреждал. Чай будешь? — Чёрный. — Можно подумать у тебя есть выбор. Монпарнас снова вздохнул, подошёл к Грантеру и обнял его со спины, уткнувшись лбом между лопаток. Они поженились лет пять назад, прожив бок о бок много лет и обнаружив, что женатые пары могут платить меньше налогов. Впрочем, их конечно связывали не только финансы. Сколько бы Парнас ни ворчал на грантерову влюблённость в Анжольраса, они ценили друг друга и любили — каждый в том смысле, в котором мог. Грантер сильно сдал в последнее время. Он был похож на старую стиральную машину с полетевшими подшипниками: хрипел и сипел, ворчал на всё подряд и кажется сильно замыкался на старых знакомых. К тому же он начал много гулять под дождём в одной футболке. Парнас в данном случае играл роль хорошего супруга: гнал его в душ и пил с ним чай, шумно возмущаясь красотой действующего главы правительства, ходил в аптеку, заставлял надевать носки… Сам же Монпарнас же за эти годы почти не изменился. Его всё также мотало по работам, как в юности, он был красив, как и прежде, только с возрастом эта красота стала словно благороднее. Его тёмные волосы пока не были тронуты сединой, губы всё также были красны, черты лица — гармоничны. Грантер искренне любовался своим супругом, почти никогда не делая комплиментов вслух. После двадцати лет рядом фразы вроде «мне нравятся твои руки» казались ему неуместными. Вот «хочешь чаю?» — совсем другое дело. — Садись за стол, Парнас, я всё сделаю, — Грантер погладил его руки и тихо и виновато добавил: — спасибо. — За правду не благодарят, дубина, — фыркнул Монпарнас, отходя от него к столу, — ты правда не стоишь его мизинца. И так из-за него убиваешься! Дурак. Грантер покорно и мягко улыбнулся. Парнас не мог этого увидеть, потому он продолжил: — Серьёзно, Эр. Слушать тебя иногда невозможно, где твоё самоуважение? — Оставил на баррикаде, — ответил Грантер. Вероятно, что-то в его голосе что-то изменилось, потому что этот короткий ответ заставил Парнаса тяжело вздохнуть и умолкнуть. Грантер обернулся к нему всё с той же покорной улыбкой и вскипевшим чайником и продолжил: — Я безнадёжен, Парнас. Ты же знаешь. Это как старая рана, неотболевший шрам. Не понимаю, отчего мы остались живы, не понимаю, как они могли прийти к власти. Эпонина… В какой момент они с Анжольрасом поженились? Ты помнишь её? Как она могла согласиться на это? Даже если у них с Козеттой что-то разладилось… Разве это повод? Грантер покачал головой и сел за стол, обняв ладонями чашку с чаем. — У меня тоже много вопросов к ним, Эр, — осторожно сказал Парнас, — но в конце концов, долго ты собираешься вот так ходить и требовать ответы от людей, которые тебя не слушают? У тебя есть я, Козетта, мелкий… Зачем они тебе? Забей, в конце-то концов! — Мелкому твоему уж третий десяток пошёл, — хмыкнул Грантер, — вырос наш Гаврош. — Да? Слушай… Всё время забываю, — ирония Парнаса была почти профессиональной. — Дурак потому что, — развеселился Грантер, — заразился от меня! — Козетта между прочим звала нас к себе завтра. — Субботний вечер, да? Надо будет сходить. Давно их всех не видел. — А тебе полезно побыть среди людей, которые тебя любят, Эр, — Парнас ещё раз улыбнулся ему, и Грантер понял, что чувствует себя гораздо лучше, чем несколько часов назад, под дождём рядом с Эпониной. Он как будто ожил впервые за несколько месяцев. — Сходим, сходим. Обязательно. Проведаем детей. Ты прав, — закивал он. Парнас взял Грантера за руку и погладил костяшки пальцев. Тот вдруг рассмеялся: — Представляю, что бы ты сказал на такую нежнятину лет двадцать назад! Может Аполлон прав и его политика всех нас меняет? Монпарнас оскорблённо фыркнул и поднёс тыльную сторону его ладони к своим губам. — Меня изменил возраст и семейная жизнь, а не твой тупой Адонис, окей? Но Грантер продолжал смеяться и в конце концов Монпарнас не выдержал и присоединился к его шумному веселью. А Грантер подумал, что наверное он был прав. За последние годы люди в массе своей нихрена не изменились — всё ещё матерились почём зря, роняя табуретку себе на ноги, всё ещё курили и напивались в зюзю от большой любви и по фану. За окном медленно темнело, и старая — самая дешёвая — лампа на их кухне разбрызгивала по стенам и столу свой свет жёлтыми тёплыми кругами. Грантеру скоро должно было стукнуть пятьдесят, Парнасу — сорок один, но они держались за руки и ржали, как подростки над сопливой мелодрамой.