Враги Друзей

Субботнее утро выдалось солнечным и тёплым. Грантер по крайней мере проснулся в тепле, убрал с себя руку Парнаса, но так и не решился вылезти из-под одеяла. Он повернулся на бок и принялся смотреть на лицо мужа: обычное его утреннее развлечение. С годами Грантер утратил способность спать до двенадцати. Режим, многие годы тщательно сбиваемые работой по найму и желанием досадить Анжольрасу всё-таки взял своё. Грантер начал засыпать ровно к полуночи и просыпаться в восемь утра как по будильнику. Иногда это даже раздражало. Ему было совершенно нечем заняться в восемь утра. Поэтому как правило ленивые утра выходных, когда Парнасу не нужно было подрываться на работу, Грантер проводил, любуясь красивыми и аккуратными чертами его лица. Он не говорил об этом Парнасу, отчасти боясь, как бы тот не подумал, что Грантеру непременно хочется заменить им Анжольраса. Это было не так. В любовании Анжольрасом было что-то болезненное, как будто Грантер смотрел на кого-то уже потерянного в прошлом, наслаждался красотой, на которую уже не имел права. Он так долго лелеял надежду на то, что заслужит улыбку Анжольраса, что уже не мог перестать думать об этом. А всякий раз, сравнивая свою жизнь с его жизнью он чувствовал непреодолимую пропасть, и с горечью всматривался в неё, пытаясь отыскать дно, которое с каждым днём становилось всё дальше. Грантер действительно любил Анжольраса, любил бы его, даже если бы он отказался от всех своих идей, лишился своих прекрасных кудрей, выколол свои ясно-голубые глаза и ушёл в бордель, чтобы прокормить себя. Но смотреть на то, как Анжольрас всё больше и больше отказывается от себя самого, лелея свои наименее человеческие качества, ему было невыносимо. Словно кто-то выпил хорошее вино, в насмешку оставив Грантеру только бутылку. Грантер никогда не сравнивал Парнаса и Анжольраса, это было бы также глупо, как сравнивать пиво с огурцами. Или, например, музыку с ананасами. Или электричество с круассанами. Или… — Доброе утро, хули пялимся? — прервал его размышления проснувшийся Парнас. — Знаешь, мне кажется я чертовски голоден, — задумчиво ответил Грантер. — И какая же часть моего лица навела тебя на эту чудесную мысль? — Все сразу, — честно ответил Грантер и поцеловал его в щёку. — Пойду сделаю яичницу. — Вот это я понимаю, — пробормотал Парнас, откидываясь на спину и закрывая глаза, — а то будят по утрам своими взглядами, тоже мне. Грантер закатил глаза и вылез из кровати. Тут же ему стало понятно, что лежать под одеялом было отличной идеей: пол был холодным, из окна дуло, а осеннее солнце как всегда было обманчиво. Он поспешно надел шерстяные носки, домашние штаны и свитер, и только после этого пошёл на кухню. С вечера на столе остались грязные чашки. Грантеру было страшно лень их мыть, и он решил, что так чай будет даже крепче. В холодильнике лежало четыре одиноких яйца, сыр и хлеб. «А я ведь кажется должен был зайти вчера в магазин» — подумал Грантер. Но на самом деле им должно было хватить того что было до вечера, а вечером они уже будут у Козетты. Вернуться от неё голодными не выйдет, даже если они захотят, так что пожалуй магазин терпит ещё несколько часов точно. Яичница была готова очень быстро, а Парнас никак не приходил на кухню, поэтому Грантер притащил две тарелки прямо в спальню. Монпарнас лежал на подушках и читал что-то с телефона. Когда Гарнтер зашёл в комнату, он кинул на него короткий взгляд и зачитал вслух заголовок статьи: — Новая выставка с современным искусством откроется в эту субботу. Да уж, ну и новости пошли. — Ты разочарован тем, что твой торс туда не приняли что ли? — спросил Грантер, ставя тарелку на матрас, а вторую устраивая у себя на коленях. — Мой торс уже можно помещать в музей дореволюционного искусства, — гордо ответил Парнас. Грантер хмыкнул. Он понимал, что Парнас думает о том, что картин Грантера на этой выставке не будет. Никто не хотел иметь дела с пропащим художником с парочкой неоплаченных штрафов за пьянство и бездетность. Грантер же предпочитал думать о том, что от его плакатов пока не отказывалось ни одно рекламное агентство, а платят там как-никак лучше, чем на всех этих дурацких выставках. — Ты же понимаешь, что пишешь в сто раз круче, чем эти придурки в шарфиках? И яичница у тебя просто божественная, особенно когда ты не забываешь её посолить. Грантер засмеялся. — Моему искусству хватит одного поклонника и того, что мы покупаем соль и яйца с моих гонораров от рекламщиков. — Вот сейчас этот твой кусок мрамора закроет все рекламные агентства, как создающие бессмысленные рабочие места ради рабочих мест, и что тогда делать будешь? — Сопьюсь и умру под забором, чтобы порадовать его, раз он так хочет моей смерти. — И ты говоришь мне, что моя ревность необоснованна! — Всего лишь что я тебя десять раз предупреждал и раз двадцать спрашивал, уверен ли ты, что хочешь за меня замуж. Ты знал на что шёл, милый. — Я надеялся что ты исправишься. — Что ж, как и многие другие наивные девицы ты попал под моё очарование и поверил в то, во что не следовало. — Грантер! Полушутя, полуругаясь таким образом они провели всё утро и весь день, прерываясь на поход в магазин и чтение новостей о президентской чете, посетившей открытие выставки. К вечеру они вышли из дома и направились в сторону дома Козетты, благо та жила совсем близко и искать автобус смысле не было. У самых дверей они встретили Гавроша. — Мелкий! — обрадованно воскликнул Грантер. — Старый! — крикнул Гаврош в ответ и крепко обнял обоих мужчин. Они вошли в дом Козетты, слушая радостную болтовню Грантера. — Ну, ну, Грантер, за километр слышно, кто подходит, — засмеялась девушка, выходя им навстречу. Она обняла Гавроша, пожала руку Монпарнасу, поцеловала Грантера в щёку. — Фейи и Софи уже в гостиной. Гаврош широко улыбнулся: — Почти как в старые добрые. Может, ты ещё и вина добыла? — Гаврош! Возымей уважение к законам, вечный гамен! — шумно возмутился Грантер. — Эй, я пробовал алкоголь один раз за все двадцать пять лет. Не считая того случая когда ты случайно пролил абсент в мою кружку. А я между прочим рос в неблагонадёжной семье, так что… Козетта замахала на них руками: — Избавьте меня от обсуждения политики, пожалуйста. Вина не будет, Гаврош, мне не нужны штрафы. — Хоть бы бокальчик можно было… — мечтательно протянул Грантер. — Такими темпами — скажи спасибо, что пока что можно собираться с друзьями не только в воскресенье и курить не запретили, — шепнул ему Гаврош. Грантер ответил так же, шёпотом: — Ну ещё бы, Эпонина же курит… Они переглянулись. Такие взгляды рано или поздно появляются в любом государстве: так смотрят друг на друга люди, которые знают что оба подумали о чём-то таком, чего нельзя говорить вслух. Это молчаливое согласие взглядов гораздо страшнее для правителей, чем взгляды влюблённых — пусть влюблённые и будут Аристогитоном и Гармодием. Подобные гляделки объединяют куда больше людей, чем любовь, как бы прекрасна она ни была. Козетта и Монпарнас заметили этот взгляд. На короткое время в коридоре, где они стояли, повисла тишина. Четверо людей смотрели друг на друга и думали об одном и том же. Через минуту Козетта рассмеялась и показала гостям на коробку с тапочками — хотя, конечно, они прекрасно помнили, где она стоит. — Фейи и Софи скоро с ума сойдут от скуки, — поторопила она их, — пойдёмте. Ей-богу, нам ведь совсем не обязательно пить, чтобы веселиться, правда? Гаврош, поможешь мне принести чай? Гаврош с радостью кивнул, надел тапочки и прошёл вслед за Козеттой на кухню. Грантер и Монпарнас зашли в гостиную. Их встретили радостные возгласы друзей: Фейи, единственный, кажется, кроме Грантера из Друзей Азбуки, кто не чувствовал себя дома в новой Франции, и Софи — подруга Гавроша, попрошайка с улицы, выросшая в милую блондинку с каре, чем-то неуловимо напоминающая Козетту и ещё немного — Мерлин Монро. Она была умной и тихой девушкой, но иногда на дне её глаз сверкало что-то — что-то такое, что редко встречается в глазах скромных красавиц. Грантер не помнил такого блеска у Козетты — что уж говорить про мадам Монро. Через некоторое время Козетта и Гаврош принесли чай и печенье. Гаврош улыбнулся Софи, пожал руку Фейи и они уселись вокруг маленького дивана, на который усадили дам. Мало-помалу завязался общий, тихий и весёлый разговор. — Читали про новую выставку? — Во Франции последнее время одна выставка — уже событие… — Даже на неё не смогли весь музей забить, у меня такое чувство, будто искусство снова становится исключительно времяпрепровождением для воскресного досуга. — Эй, имей уважение к моим рекламным плакатам! Раздался дружный смех. — Козетта конечно просила избавить её от политики, но… — Да брось, все и так всё поняли. — Иногда я скучаю по старику Луи. — Он умел развлекаться, это надо признать. — Он точно не был также красив, как… — Грантер, ты замужем, успокойся! — Я хотел сказать, как Софи. Софи, ты сегодня прекрасно выглядишь, Парнас, не заставляй меня напоминать тебе, что я гей. — Вы двое когда-нибудь повзрослеете? — Гаврош, ты в два раза меня младше и не женат, так что не учи меня поддерживать огонь страсти в моей семье, понятно? — Да уж, ваши дети не переживут, если вы разведётесь. Компания начала расходится уже глубокой ночью. Гаврошу и Софи было далеко ехать, и Козетта предложила им остаться у неё на ночь. Грантер вышел под руку с Монпарнасом, и, наслаждаясь тем, как тот положил голову ему на плечо, почти не думал о том, какими странными взглядами обменивались молодые люди весь вечер. Холодный ветер обдувал им лица, Луна жёлтым широким блином глядела с неба; жёлтые же фонари вдоль улицы золотили листья вдоль дороги. Грантер вдохнул свежий воздух. Было очень просто и хорошо.