Враги Друзей

— Наши жизни — ничто рядом с величием Республики, — Эпонина, стоявшая несколько в стороне от трибуны, подняла глаза на Анжольраса. Он был светел: от волос до кончиков ботинок он был подобен пламенному мечу, который держал в руках херувим, выгнавший из райского сада Адама и Еву. И не удивительно, что все взгляды были прикованы к нему ещё до того, как он заговорил, а теперь — тем более. Эпонина же, имевшая счастье наблюдать Люсьена чаще среднестатистического человека, всё же обвела взглядом толпу. Зацепилась за несколько знакомых лиц: то были полицейские в гражданском, разумная предосторожность — после первого покушения они все стали немного параноиками, и Эпонина считала, что это к лучшему. Всегда лучше перестраховаться. Она не разделяла оптимизма Анжольраса даже в первые дни, когда и правда казалось, что весь народ на их стороне. — Мы живём в эпоху, когда каждый имеет возможность приблизиться к тому, каким он был задуман при рождении, — продолжал меж тем Анжольрас, — у всех нас теперь есть доступ к образованию, к хорошей, полезной работе. Любой гражданин способен приносить пользу Республике и работать на общее благо. Отдавать все свои силы обществу — самое благородное занятие. И теперь, в век просвещения и всеобщего равенства, у каждого появилась святая обязанность, обязанность, к которой следует относится как к вырванному из лап монархии праву — служить народу, служить людям. Будь вы кассир или полицейский — вы можете и должны работать с полной самоотдачей. Мы требуем немногого: лишь стремитесь к лучшей версии себя, каждый день, работайте над собой — и законы в нашей стране призваны всего лишь помочь вам, какими бы жестокими вы не мыслили их себе. Франция уже достигла одного из наименьших показателей по миру по алкоголизму, количеству наркоманов, развитию проституции и эмиграции. И сегодняшняя выставка собрала в себе работы прошлого и будущего, чтобы вы могли сравнить буржуазно-монархическое искусство с тем, что создано новыми людьми, выкованными в горниле революции, чтобы вы в конечном итоге могли правильно ответить себе на вопрос: куда движется Франция? Что её ждет? Эпонина и так знала ответы. Франция движется к светлому будущему. Её ждёт лишь процветание и успех. Может быть меры, принимаемые Анжольрасом, были слишком жестки, но он знал, чего пытался добиться и был уверен в том, что однажды люди скажут ему спасибо, даже сейчас многие, по его мнению, были благодарны ему. Сама Эпонина ничего не думала. Она безумно устала за годы жизни в кабаке родителей от пьянства и разврата, и тот свет, что сейчас проникал даже в самые тёмные уголки Франции, казался ей безусловным благом. Анжольрас словно разгонял всех монстров, которых она боялась. И было вполне логично, что он пытался создать идеальных людей для новой идеальной страны. Тем более, что он, кажется, точно знал, что делал. Каждый новый закон словно обрушивался кувалдой на бетонную стену невежества и желания потакать своим низшим инстинктам. Может быть та идея с отниманием детей у матерей, чтобы воспитать всех в равных условиях, уже была чем-то за гранью, но в конце концов Анжольрас рассматривал это пока что только гипотетически. — Ты был великолепен, — шепнула Эпонина мужу, когда он отошёл от трибуны и взял её под руку. Их ослепили вспышки камер, и журналисты выстроились в очередь, чтобы задать свои вопросы правящей чете. Не было гомона или беспорядка, никто не пытался никого перекричать. Журналисты по очереди подходили к ним и чинно задавали несколько вопросов, а затем отходили в сторону, если хотели послушать. — Вы считаете, что принцип сменяемости власти для Франции пока не актуален? — Я с радостью уступлю своё кресло человеку, который будет готов делать для Франции всё то же, что и я, но пока такого человека не нашлось. — Вы предпочитаете живопись или какой-то другой вид искусства? — Признаться, меня волнует только то, что на искусство иногда уходят силы, которые иначе были бы потрачены на благо страны. Очень немногие действительно заслуживают право заниматься искусством. Журналист, который, казалось, сперва хотел задать только один вопрос, теперь подался вперёд, с любопытсвом вглядываясь в лицо Анжольраса. Эпонина нахмурилась и едва заметным движением подала знак охране подойти ближе. Такие люди вечно в конце концов наводили беспорядок. Журналист задал второй вопрос: — А как же Вольтер, Руссо? — Они заслуживали. Но кто творил одновременно с ними? Де Сад, Мопассан… Мы должны отсеивать зёрна от плевел. Это задача государства — сказать, кто может быть писателем или художником, а кто — нет. — А искра божия? Можно ли контролировать её? — продолжал излишне любопытный интервьюер. — Это устаревшее понятие для того чтобы обозначить тяжёлый труд творца, прикладываемый им, чтобы быть полезным своему народу, людям. Вам и мне, если хотите. Я заметил, что понятие «народ» очень плохо прикладывается человеком в частности к себе, — недовольным тоном закончил Анжольрас. Журналист кажется был удоволетворён полученным ответом и Эпонина было расслабилась, но тут вмешался его коллега — один из тех, кто уже задал свои вопросы и теперь стоял в стороне, надеясь ухватить кусочек информации из ответов на чьи-то ещё вопросы. — Вы считаете, что Мопассана нельзя считать писателем? — спросил он. Анжольрас обернулся в его сторону со своим самым холодным и презрительным взглядом. — Вы уже задали свои вопросы, месье, и теперь вам следует молчать. Но всё же я отвечу. Произведения Мопассана — порождение эпохи, относящийся к человеческой личности как к чему-то самодостаточному, прекрасному самому по себе. Мопассан описал характеры, появление которых уже невозможно в новой Франции, а значит, для нас он никак не может считаться писателем. Он неактуален. Сейчас нам нужны другие творцы. Ведь искусство в некоторой степени отражает мысли народа. Разве вы думаете о чём-то похожем на фантазии маркиза де Сада? Никто кроме него не мог сказать «маркиз» так, как будто произносит самое грязное ругательство на свете — мелькнуло в голове Эпонины. — А что ваша жена думает о том, что вам известно содержание романов де Сада? — выкрикнул другой журналист. Анжольрас кивнул полицейскому Эпонины и наглеца аккуратно вывели из зала. — Да ладно, я бы ответила, — тихо фыркнула Эпонина. Люсьен сжал её руку, должно быть, желая поддержать и сказать, что это не обязательно. Что ж, наверное ей действительно уже не обязательно было отвечать всем грубиянам и хамам. — Мадам Анжольрас, — она вздрогнула, когда один из журналистов обратился к ней, — вы любите своего мужа? — Да, — тихо ответила она, и громче продолжила: — я же терплю то, что он больше любит Республику и вас и всё ещё не подала на развод. Какие могут быть сомнения в моих чувствах? Она подумала, что Софи будет долго смеяться своим чудесным смехом, когда прочитает этот ответ в газете. Не важно. Лишь бы она при этом молчала. — Вы не думаете, что заставлять всех людей становится идеальными — есть насилие над личностью? — это был последний журналист в очереди, толпа, слушающая ответы, разбрелась по выставке. Эпонина посмотрела на Люсьена: её и саму иногда мучал этот вопрос. Анжольраса кажется не смучало ничего. Он был абсолютно уверен в ответе. — Нет. Ещё через полчаса нескончаемого потока вопросов журналисты начали расходится. Анжольрас улыбнулся Эпонине и подхватил её под руку. Он — блондин, она — брюнетка, он выше её на полголовы, он — из бывших верхов, а она — из низов общества. На всех фотографиях в сегодняшних новостях они будут смотреться идеальными половинками друг друга. Эпонина смотрела на Люсьена и с ужасом понимала, что видит его как будто на снимках: вот он бережно кладёт ей руку на талию (как будто понимает, что прекрасного есть в женской талии), вот с ласковой улыбкой шепчет ей на ухо что-то о художнике, написавшем эту картину (словно знает, почему именно люди обычно наклоняются к шеям своих возлюбленных), вот целует её (на фотографии будет казаться, что он знает, каким должно быть продолжение). Эпонина не считала себя идеалом девушки. Но сейчас, глядя на них с Люсьеном через объективы камер, она думала о том, что явно находится не на своём месте. Не в той семье, которая у неё должна была быть. И обида на Козетту — на милую, добрую Козетту, которая точно не желала ей зла, когда они расстались — поднималась глухой волной в груди. — Ты выглядишь слишком бледной, — шепнул ей муж. Эпонина резко выдохнула, как и всегда после замечания Анжольраса, и гордо выпрямилась, расправила плечи. Люсьен одобрительно кивнул. — Так лучше. И он повёл её к следующей экспозиции, гордо и спокойно подставляюсь под объективы фотокамер.