Человеческое им не чуждо

—… дорогая Юлия, это место – центр моей жизни, буквально венец моей деятельности! — Разумовский хитро, с лисьим прищуром голубых глаз, улыбается и, гордо встряхивая рыжей головой, толкает обеими руками широкую дверь. За ней – опенспейс: ни одна из опущенных голов не поднимается – все продолжают напряженно утыкаться в мониторы. Кто-то громко шипит в трубку телефона, стоя рядом с мерно жужжащей кофемашиной – она выглядит так, будто это самый навороченный и дорогой аппарат из всех существующих на рынке; две девушки в углу комнаты, сидя в больших мягких пуфиках, продолжают печатать в ноутбуках и переговариваться, иногда хихикая; собравшаяся рядом с одним из рабочих столов компания яростно спорит насчет чего-то. Рабочая жизнь кипит – кажется, все идет своим ходом. Разумовский, медленно проходящий мимо рядов и ведущий за собой Юлию Пчёлкину – журналистку и по совместительству главного редактора, пожалуй, главного оппозиционного СМИ страны, продолжает, — «Вместе» создавалась долго, кропотливо и с долей внутренней ярости – так обычно и бывает, если искренне презираешь все другие существующие социальные сети. Говорю открыто и не стесняясь: то, что я создал, лучшее, что сможет предложить рынок в ближайшие множество лет. Это не пессимизм, а искренняя правда. — Сергей, Ваша уверенность впечатляет, нет, даже вдохновляет, но одновременно сбивает столку. Что Вы можете еще предложить своим пользователям, чтобы с такой уверенностью говорить о лидирующей позиции на рынке российских социальных сетей, цитирую, «в ближайшие множество лет»? — в ее голосе слышна легкая ирония. — Может, у Вас тайные проекты, о которых нам только стоит догадываться? — Юлия, проходя между рядами работающих программистов, пытается не всматриваться с экраны компьютеров – самой неприятно что-либо делать, когда кто-то пытается подсматривать; Сергей, кажется, даже и не задумывается, что может отвлекать своими разговорами. — Точно подмечено! — он скрещивает руки, продолжая идти вглубь: его пиджак изумрудного цвета натягивается на плечах, плотно облегая их; на сгибах появляются складки. Он резко останавливается посреди опенспейса – все еще никто не обращает внимания: оператор, плетущийся сбоку от обоих, не успевает вовремя притормозить – заваливает горизонт; Юлия стоит рядом, сохраняя дистанцию между их телами. Разумовский раскидывает руки в стороны, продолжая, — все работающие здесь – не только, кстати, здесь, но и на других этажах – трудятся под моим наблюдением, ну и конечно, с моей помощью над следующим обновлением. Оно крупнее, масштабнее всего того, что мы делали раньше. Не говорю, что именно это, — Сергей игриво прикладывает палец к губам, а после переходит на шепот, — но это то, что обеспечит нам окончательную победу в гонке. Она наша уже сейчас, но знаете, более приятно побежать с триумфальным проектом, чем просто привлекать пользователей обычной человеческой смелостью – я имею в виду, что ключи шифрования все еще у нас, а не у особых людей. Ну вы понимаете, да?       Разумовский подмигивает и жестом подзывает Юлию и оператора – мол «идем дальше». Юлия оглядывается еще раз – кажется, все привыкли к театральной манере Разумовского. Он ведет их к следующей широкой двери, толкает ее – Юлия пытается не показывать восторга. Кабинет Разумовского впечатляет: первыми в поле зрения попадают античные статуи в стеклянных «колбах» - безголовые, безрукие дамы со стройными телами, спрятанными в подпоясанных платьях – далекое напоминание о Древней Греции и великих богинях; затем – грозно возвышающийся над рабочим столом барельеф с мужскими телами, запечатленными в акте борьбы. Этикеток с денежным эквивалентом так и не появляется – в моменты чистого восторга в голову мысль не лезет о таком. Юлия думает, что сюрпризы закончились, но Разумовский не останавливается, даже не заостряя внимания на статуях – все это совершенно привычные вещи в его жизни, – ведет вглубь кабинета. Журналистка широко улыбается – «Рождение Венеры», как же. Дубликат или оригинал – неважно; важно, что Разумовский, славящийся своим спонсорством крупных галерей Петербурга, видимо, делает это из искренней большой любви к искусству, не ради успокоения своего обогатившегося эго. — Но не является ли трудностью для развития сохранение ключей шифрования в ваших руках? Это же эквивалент опасности и потенциальной возможности закрытия соцсети свыше. — Спина Разумовского натянута как струна, рука покоится на боку – по-хозяйски. Юлия смотрит на него заинтересованно: слышала и раньше, что Сергей чрезвычайно мастерски привлекает к себе внимание – он будто бы купается в нем, будто творил и создавал, чтобы после почивать на лаврах. Юлия, готовясь к интервью, пересмотрела множество его интервью или выступлений на форумах: он всегда был открыт, повернут к миру; его желание быть услышанным и увиденным как будто рождает в нем бунташный, высокомерный дух – это не то липнущее грязью к коже высокомерие привычных Петербургу богачей, это высокомерие человека, уверенного в своей абсолютно правоте, знающего свой путь. — Понимаю, откуда такие вопросы. Нет, не является. Заезженная фраза «через тернии к звездам» полностью описывает процесс создания соцсети: идея зародилась, когда я еще был обычным, но все же – не будем скрывать правду – более выдающимся студентом, МГУ. Приходилось работать и днями, и ночами – это, на самом деле, мелочи по сравнению с тем, что ждало дальше. Спонсоры, документы, запуски, вечные переезды из офиса в офис – все сопутствующее началу чего-то великого – было трудным. Это трудно описать, но я, благо обладаю отличной памятью, помню, чего мне стоило мое детище. Отдать ключи шифрования — значит отказаться от «Вместе». Звучит драматично, но это правда. — Сергей широко улыбается, оглядываясь вокруг. Юлия улыбается в ответ – у него получается это излишне заразительно.       …Разумовский снова ведет Юлию за собой, но уже по коридорам родного детского дома: с момента его выпуска и начала новой, по-взрослому одинокой жизни это место кардинально преобразилось. Когда подъезжает к главному входу, осматривает новый фасад – теперь он регулярно ремонтируется и подкрашивается, – а в голове всплывают воспоминания о вздувшейся краске, от которой на стенах образовывались пупырки, и трещинах – казалось, что стены рано или поздно разойдутся и они, дети, – и так обездоленные и наказанные за что-то таинственное жизнью – останутся на улице. Помнит, как поздней осенью на двенадцатом году жизни прохудилась крыша, и детдом начало заливать – все тогда жутко перемерзли. Сергей больше не боится прохудившихся крыш, зато панический страх холода и возможности закоченеть до смерти сковывает каждую зиму. Когда проходится по коридорам, занимая немного свободного времени перед приездом Юлии и оператора, замечает в боковом крыле, среди пустого коридора хохочущих и гоняющих мелкий мячик двух мальчишек; сам вспоминает свое забитое состояние и непомерное, сейчас уже пугающее, чувство одиночества и брошенности: все люди связаны между собой нитями хоть каких-то отношений, а кто-то свыше эти Сергеевы нити, принадлежащие ему по праву, обрезал и спрятал – мол попытайся найти их. Хочется верить, что теперь дети в его родном детдоме чувствуют себя не так потеряно. — Вы же жертвуете часть личной прибыли на содержание детдома? Это так? — Не просто жертвую. Я – главный спонсор детдома «Радуга». Можно сказать, что занялся ремонтом собственного дома. — Они проходятся мимо стеклянных постаментов: в одном его дневник с красными пятерками в четыре ряда, пара раскрытых тетрадей с жирно обведенными двойками за контрольные по математике и золотая медаль, во втором – пару его фотографий с выпускного из детского дома – волосы взлохмачены, от взгляда веет растерянностью, рубашка совсем мятая и, как ему помнится, даже была испачкана в нескольких местах; под третьим стеклом – университетские фотографии с большим чеком – выигранная олимпиада или турнир – и выпускные из МГУ, где он был уже с уложенными длинными рыжими волосами, одетый в черную мантию. Парень с фотографий уже знал, что поймал птицу счастья – видно по взгляду. Юлия засматривается, пытаясь разглядеть: Разумовский слишком сильно изменился с момента выпуска – прошло всего около трех лет. Оператор подснимает фотографии в стекле. Сергею не нравилась эта идея с постаментами, в какой-то момент он пытался вразумить бывших воспитательниц и планировщиков – лучше бы устроили зону отдыха, детям не так интересно из какого большого кошелька приходят деньги. — На самом деле, это было принципиально важным для меня. Все-таки призыв к действию я получил именно здесь. — Да? И что же это было? — Сергей и Юлия бредут по коридору в сторону выхода, где разбит ухоженный садик и вымощена ровная дорога для прогулок. — Чувство одиночества и отсутствие перспектив. Ужас, одним словом. Помню, с какими чувствами я уходил отсюда: это и абсолютная беспомощность, и ощущение, что ты выкинут из общества, ощущение настигающей борьбы за место под солнцем. — Юлия вздохнула так, словно хотела что-то спросить, но Разумовский, учтиво улыбнувшись и кивнув в согласии с непрозвучавшим вопросом, слегка поклонился с сжатыми сзади руками, — понимаю, что Вы хотели спросить или сказать. Борьба ждет всех, это точно. Но намного приятнее бороться, когда есть хоть кто-то или что-то за спиной. У нас, детдомовцев, нет никого: мы предоставлены сами себе. Опять звучит пафосно, да что ж такое. — улыбается хитро, поджимая губы, — Сегодня особый день, видимо. — Нет-нет, Сергей, не пафосно, но правдиво. — Она посмеивается, легким жестом смахивая красную прядь с лица. Коротко осматривается: если не знать, что этот комплекс – детдом, то можно подумать, что это, как минимум, одна из тех современных школ для детей-вундеркиндов, которые стали востребованными на волне критики обычных государственных. Здесь спокойно – ни тени детского отчаяния. — И вы решили облегчить задачу детям из вашего детдома? — Да. Я предложил пересмотреть концепцию детского дома и развить образовательный элемент, то есть сделать так, чтобы это место не было похоже на – уж извините – кладбище надежд, а на такую школу-пансионат. Дети продолжают ходить в школу, но обычного школьного образования, как это известно, слишком мало для достойного будущего. Почему бы не предложить им больше? На мой взгляд, у нас с командой получилось: каждый ребенок тут может посвятить себя тому, что ему действительно близко и что ему действительно нравится – ресурсы есть, они постоянно выделяются. — Разумовский зеркалит движение Юлии и смахивает прядь с лица, заправляет ее за ухо. Спина напряжена, а подбородок поднят – жутко гордый за свою деятельность. С виду детдом похож на главный офис «Вместе»: здание выглядит сверхсовременно – стеклянные вставки, пропускающие обилие света – напоминает Лахту с ее отблеском в августовском солнце, веющей от нее стройной силой – копия создателя; много открытых пространств, не стиснутых стенами, дополненных яркими акцентами – диванчиками-пуфиками – прямо как в опенспейсе офиса Разумовского, – полками с безделушками, лампами на тонких ножках, в темноте светящимися блеклым холодным светом. Любимое место Разумовского – библиотека: он вспоминал как много сил было направлено на воссоздание миниатюрной версии московских библиотек времен его студенчества тут, в детдоме. Библиотека его детства ассоциировалась с холодом и старостью – вся мебель скрипела, а из окон дул неимоверный сквозняк, что вместо знаний из скудной библиографии легко получал сильный сухой кашель и озноб; теперь там комфортно, а список хранящихся книг раздобрел усилиями его мозгового штурма.       …Пляж неподалеку от Лахты пустует несмотря на последние лучи жарящего солнца: осень в Петербурге всегда наступает быстро. Им с Юлией это только на руку: снимают последний эпизод для масштабного интервью – ее журналистская чуйка, развитая необычайно сильно, уже предвидит будущий успех. Сергей Разумовский часто светился в кадре телеканалов, выступал с речами на форумах и других мероприятиях, стал духом в соцсетях, но масштабного интервью еще не было – с маленькими экскурсиями по офису «Вместе» и детскому дому, приправленными его знаменитыми едкими, критически настроенными фразами и, как главное украшение, самим Сергеем, магнитом притягивающего к себе и заставляющего за счет своего специфического обаяния слушать себя. Проявлял всегда учтивость и манерную вежливость, слушал, смотря глубоко в глаза – не интимно, а в высшей степени заинтересованно, с лисьим прищуром, с поднятым уголком губ; использовал жесты, старясь обратить тем самым внимание на ладони – они двигались плавно, обладая аристократической красотой. Сергей знает о своей привлекательности – пользуется ей активно, окружая себя особой, выгодно выделяющей его аурой. — Итак? — Разумовский спрашивает, оглядываясь на Пчёлкину: та идет по правое плечо от него, несет в руках босоножки – пришлось снять обувь из-за песчинок, которые мелко кололи стопы; ее белая рубашка развевается от летнего ветра, приходящего с прибрежных волн. Сергей несет кеды в правой руке, поддев пальцами задник – их, как и брючину, облепил мокроватый песок. Он подставляет лицо закатным лучам – обоим показалось, что кадры в такое время должны получиться более красивыми.       Юлия улыбается: — Итак, Сергей! — она поворачивается спиной к встречному ветру и теперь идет «назад», смотря Разумовскому в лицо, — Вам двадцать пять, Вы не так давно – в исторических масштабах, конечно, – окончили университет, основали свою соцсеть, заработали огромное состояние, теперь занимаетесь благотворительностью и, уж извините за пафос, — она передразнивает, а Разумовский мягко улыбается, улавливая отсылку, — стоите на страже свободы слова в российском сегменте Интернета, а также в ряду оппозиционеров. Это то, что ассоциируется с Вами у человека, следящего за происходящим. Это все то, что делает Вас известным. Последнее слово для наших зрителей – Ваше кредо, что заставляет Вас двигаться дальше?       На тонких губах заговорщическая улыбка; он встряхивает головой. Уже собирается ответить, как на мгновение опущенный взгляд утыкается в острый камень позади Юлии – сделает еще один шаг назад и поездки на скорой не миновать. — Осторожно, Юлия! — он мягко толкает ее вбок, чтобы она обошла камень; когда глыба остается позади спины Сергея, он отпускает журналистку – та кивает в благодарности и уже не так резко шагает спиной на встречу ветру. Указывает жестом, мол «ну что Вы ответите? Мы все ждем!». Он уже не смотрит в ее темные глаза, вглядывается вдаль, пытаясь не щуриться от солнца – надеется, что бледная кожа не сгорит. — Все предельно просто: обладание чем-либо накладывает обязанности. Я обладаю, — он тут же начинает загибать пальцы на левой руке, — технологиями, — большой палец, — знаниями, — указательный, — и способностями применить это в деле, знанием того, как это можно применить для лучшей жизни. — окончательно загибает средний и потряхивает получившимся полусогнутым кулаком в подтверждении своих слов. — Моя обязанность – помочь остальным, встать на их защиту и облегчить жизнь. Я же говорил, что все действительно просто. — хлопает ресницами словно сказал самую очевидную вещь, которую и объяснять никогда не требовалось, но раз уж попросили… то, конечно, он снизойдет, чтобы указать на очевидное. Юлия понимает и снисходительно, не менее ярко, чем до этого, улыбается, начинает благодарить его за интервью для финальных кадров. К его театральности за несколько дней работы, как ни странно, она привыкла – на самом деле, не вызывает это отрицательного отклика, просто приковывает.       Уже идя обратно к парковке перед Лахтой, Разумовский, оглядываясь и следом замечая, что оператор плетется где-то сзади – отсматривает материал, наверное, – переводит взгляд на Юлию: та задумалась – утомилась. — Я хотел бы выразить признательность за Вашу деятельность. Я про «Все еще». — Он закладывает руки за спину, обхватывая левой ладонью правое запястье. Юлия сияет, а он понимает ее – оба горят своими детищами, оба видят в этом смысл жизни, каждая похвала разжигает гордость внутри. — Правда, нашей команде часто приходят запросы на удаление ваших расследований и видео. Это как-то волнительно. Ни про чью блокировку нам еще так усердно не намекали, как на блокировку «Все еще». — Ах да! Слышала об этом. — Юлия активно кивает: в их среде на потенциальные блокировки делают ставки. Она приостанавливается, пытаясь стряхнуть со ступней мокрый песок – Сергей опускает голову, мельком опуская взгляд на ее ноги. Тому тоже не приятно, единственное, что хочется – под холодный душ, смыть с себя всю городскую и пляжную грязь. Продолжают медленно брести. Оператор не спешит их догонять – видимо, понял их желание переговорить лично. — Верю, что нас не заблокируют во «Вместе»: Вы не кажетесь человеком, который решится пойти на поводу у коррупционера. — Вы про Бехтиева? — Разумовский с интересом приподнимает бровь: из-за странных засечек на бровях любое их движение придает его лицу вопросительное выражение.       Юлия кивает. — Иронично, но это были его запросы. — Юлия усмехается – «элементарно, Ватсон!», а Разумовский мгновенно исправляется, — хотя, думается, легко догадаться: после вашего расследования о поджоге домов старого фонда – да, тут без сомнений. — Его внутренне передергивает: не хочет, чтобы внутренние переживания отражались на лице – пытается сохранить безмятежность и увлеченность разговором. Переключает внимание на лучи, пробивающиеся сквозь тонкие стволы деревьев позади красной макушки Юлии, и чувствует, как напряжение на лице рассеивается. — Конечно! Такому человеку, как Бехтиев, не очень-то приятно терять миллионы, заработанные на лжи и манипуляциях человеческими жизнями. — Тон осуждения в ее словах радует Разумовского – этот человек никогда не был ему приятен. Всегда складывалось ощущение, что все проверки его деятельности проводили слепые котята; то, что есть в ней нечто незаконное, угадывалось всеми, кто хоть мельком просматривал новости или перебрасывался парочкой слов с ним лично. — Порой, когда я вспоминаю все сделанные расследования, начинает казаться, что хуже уже не будет – ну как минимум человек не сможет упасть еще ниже. Никогда не говори «никогда», иначе бросишь вызов судьбе. — Вы не боитесь? Если нужна помощь – абсолютно любая, то… — Они поднимаются по деревянной тропинке, направляясь прямиком к низкому кранчику для ног: его ступням это не поможет, а вот Юлии – вполне. — Нет, Сергей, не боюсь – я прошла кучу курсов по самообороне с начала своей карьеры, а в кармане всегда перцовка наготове. — Юлия благодарно кивает, легонько стукая его по плечу как хорошего друга. После с улыбкой добавляет, — в конце концов, мой муж – опасный полицейский, Вы сто процентов о нем слышали. — Она легко хихикает. — Гром? — усмехается, — да, слышал, конечно. — Разумовский предлагает свою ладонь для опоры, пока Юлия, принимая и вкладывая в нее свою, с кольцом, мелко переливающимся на безымянном пальце, наклоняется, чтобы сполоснуть ступни – кидает босоножки неподалеку от крана. Разумовский крепко держит ее, не давая упасть. Их нагоняет оператор, почувствовавший окончание личной беседы; Разумовского внутренне одолевают тяжелые ощущения, какое-то смутное предчувствие катастрофы – хочется выкинуть все из головы и позволить себе спокойно работать над обновлением, спокойно жить и спокойно наблюдать за жизнью из панорамного окна, из которого виден блеск и низость Петербурга. Что-то мешает: Юлия – ходячий позитив, звезда журналистики, разговор с ней поднял общий настрой, но ее легкая догадка о фигуре «цензора» - Альберта Бехтиева – настораживает, рождая тревожный рой внутри.       Недавнее расследование «Все еще» рассеяло его спокойствие: помнит накатившее тяжелое чувство – то ли омерзение, то ли очередной виток разочарования – помнит, с каким трудом он садился за работу в тот день. Смотрел на свое уставшее отражение в зеркале, говорил ему, глядя прямо в потухшие голубые глаза – «ты драматизируешь» – тут же кивал, как бы соглашаясь, но легче не становилось. Разумовский заподозрил что-то неладное, когда практически в центре Петербурга начало гореть здание старого фонда: оно, как и все остальные, ветхое, уже с осыпающимися стенами, прожившее и видевшее не одну трагедию русского народа – его бы пощадить и отреставрировать, отыскать его историю, возродить из исторического забытия. Всего, чего здание было удостоено, – пожар, сжегший его дотла: теперь там просто куча осязаемой истории – трагичный конец. Юлия, талантливая ищейка, напала на след и вышла на Бехтиева. Начиналось, кажется, безобидно: дом признали аварийным, а значит – необходимым для сноса. Людей, живущих там, такое не впечатлило: наши предки тут жили, мы тут живем, наши потомки тоже будут жить – аварийность здания свалилась неожиданным, мистическим известием. Дальше – нежелание съезжать, борьба с местной администрацией, наконец – экспертиза, подтверждающая, что с домом все в порядке – возможно, он увидит лучшие времена, о которых современники только грезят. Как венец – поджог дома, разросшийся до небывалой величины, перекинувшейся на соседние дома – из окон Лахты выглядело как зарево, горящий шар. На утро Разумовский обнаружил: были погибшие, не успевшие выбежать из дома, просто спавшие после трудного дня и не проснувшиеся, не услышавшие тревоги. Это разбило его. Смерть – это всегда страшно. Видевшему смерть родителей своими глазами, избежавшему ее в столько раннем возрасте – еще страшнее: навсегда остается липкое чувство ее присутствия, будто она стоит за спиной, крепко прижимаясь и шепча в ухо о скором часе.       Юлия и ее команда выяснили, что все это – дело рук Бехтиева, который в погоне за территорией для казино не побрезговал вымарать руки о человеческую кровь и вычеркнуть наследие города. Акции падали, новости гремели, запросы на блокировку главного оппозиционного СМИ росли в геометрической прогрессии: Разумовский с каким-то больным энтузиазмом проверял их количество каждое утро, пытаясь угадать, насколько изменилось число. Паутина сплетен плелась еще активнее – закроют ли «Все еще»? Никто точно не может угадать, кто именно стоит за фигурой Бехтиева. Разумовскому оставалось только вздыхать, пытаясь предугадать, что же будет дальше – политическая гонка набирает обороты, а вместе с ней – и тревожные мысли Сергея.       Вскоре они догоняют его: в конце августа общественность взрывается – люди в столицах митингуют из-за недопуска оппозиционного кандидата до выборов. Душой Разумовский на площадях – и на Дворцовой, и на Пушкинской; физически – в стеклянной башне, в окружении безмолвных статуй, среди которых мысли становятся громче обычного. Он должен что-то сделать: выходить вместе с людьми – не вариант, хотя ожидаемый поступок от него. Когда прилетают письма счастья – требования от служб об удалении контента – то в голове мелькает: вот он – мелочный, но способ помочь. Мастерски игнорирует письма-предупреждения – раньше так делал и сделает сейчас. В открытом доступе остаются местоположения начала митингов, время, карты и призывы – Разумовский со спокойствием следит за ситуацией: позволить этому контенту распространяться и попадаться на глаза как можно большему количеству людей – лучшее решение. Сотрудники поддерживают его: это распаляет его уверенность.       Через несколько дней, когда последствия коллапса начинают медленно сходить на «нет», Разумовскому приходит очередное письмо счастья: кажется, что за ним скрывается все то же требование об удалении «нежелательного контента» - для кого как, Сергей усмехается. Открывает письмо – требование предоставить ключи шифрования. Он тяжело сглатывает и машинально хватается за подлокотники кресла, пытаясь не потерять связь с реальностью: это не страх, это обух по голове, напоминающий о прошлом случае. В прошлый раз, когда соцсеть только-только выстрельнула и стала популярной, службы тоже одарили его вниманием: худо-бедно из ситуации удалось выбраться. Тогда весь офис ликовал и чуть ли не праздновал. «Вместе» стала детищем Разумовского, спасением и тихим берегом для сотрудников: никому не хотелось отдавать дорогое сердцу в черствые руки государственной машины. Пусть внутри все пустеет, пусть пальцы холодеют, а во рту – металлический привкус, но отдать значит отказаться.       От него нет ответа: он успокаивается, продолжая дальше работать в привычном темпе над обновлением, продолжая дальше переговариваться с сотрудниками – с ними ему действительно повезло как ни одному руководителю, – продолжая дальше без страха ходить по улице, отдыхать в своей любимой квартире в центре Петербурга – тоже в старом фонде, – позволяя себе не оглядываться по сторонам и сжиматься от шорохов. Впервые напрягается, когда, сидя в кабинете при плотно закрытых дверях, до его ушей доносится режущий женский крик: грешно предполагает, что крик слышал весь офис. Мельком проносится уже затертое воспоминание – как его мать кричала перед смертью.       Только он собирается встать с кресла, чтобы узнать о происходящем в опенспейсе, как широкая дверь выбивается с ноги: в его кабинет заходит кто-то ему точно незнакомый. Стоит лысый мужчина среднего роста, широко улыбающийся – от его улыбки веет садистским удовольствием, что заставляет Разумовского скривиться от отторжения. Двое человек, стоящих позади, захлопывают дверь и плотно прижимаются к ней своими телами – Сергей не сразу понимает, что в их руках – оружие, явно не игрушечное. Поднимается на ноги – секундное волнение испаряется, словно оно и затуманило сознание; выглядит грозно, лицо исказила злость: на лбу залегла складка напряжения, брови сошлись на переносице, а голубые глаза потемнели. Сжав ладони в кулаки, он резко выпаливает: — Кто вы, черт возьми, такие?       Мужчина не перестает улыбаться – блеск его зубов слепит; только подходит еще ближе и, крепко хватая за лацканы свободно висящего на теле Разумовского пиджака, толкает его на пол. Тот приземляется, чудом не стукаясь головой, на правую часть тела – его прошибает резкая боль, но он не собирается этого показывать самозванцам. Правый локоть мгновенно начинает ныть. Чувствует себя униженным, но смотрит все также враждебно настроено, не собираясь сменять гнев на страх, еще хуже – на раболепие. Догадывается, что это, видимо, по поводу ключей шифрования. — Сергей Викторович, не притворяйтесь, что не ждали нас. В последние месяцы Вы сделали все возможное, что мы заглянули к Вам в гости. — Мужчина оглядывает кабинет. — Миленько.       Разумовский, пренебрежительно морщась от наигранной сладости – в тайне надеется, что он не звучит также, когда разговаривает в театральной манере, – придвигается, помогая себе ногами, к боку рабочего стола, опираясь на него спиной. — Для начала – представьтесь. Раз Вы из органов, то должны соблюдать правила. — Евгений Стрелков. — Остается стоять столбом, глядя на Разумовского сверху вниз: с позиции сидящего на полу мужчина выглядит пугающе, как будто ему доставляет удовольствие полный контроль над ситуацией. — Я вот свое требование выполнил, а Вы – нет. Законы-то для всех, Сергей Викторович. — Какие требования? — рыжая бровь ползет вверх, а с губ не сходит пренебрежительный изгиб. —Удаление «нежелательного контента»? — Вот видите: Вы и так прекрасно обо всем знаете. — глаза Стрелкова непонятного цвета – Сергей не различает, – сужаются, будто он чувствует, что скоро получит ответ на волнующий его вопрос. — Когда нам ожидать этого? Точную дату.       Разумовский закусывает губу и прикладывает к ней указательный палец, разыгрывая легкую задумчивость, а после, легко, почти флиртующе, почесывая за ухом и хлопая ресницами, выдает на выдохе: — Думаю, что никогда. — снова закусывает губу.       Стрелков угрожающе опускается над ним, хватая за растянутый ворот футболки, выглядывающий из-под пиджака, и притягивает его к своему лицу: сладостной манеры не осталось, только остервенение – таким людям, как он, всегда сложно смириться с отказом, об этом Разумовский был наслышан. — Никогда? — несмотря на чужое дыхание, ощущаемое прямо на лбу, и крепкий кулак перед острым носом, невинно мотает головой из стороны в сторону. — Прям нет? — Разумовский хлопает глазками - нет: хочет как можно глубже спрятать леденящее чувство от приближающейся опасности. Можно и потерпеть, притвориться, что ему нечего терять – а терять есть что: репутацию, свои лелеянные, взращенные через боль и принятые с любовью принципы, а главное – соцсеть и то, что она дает людям. — Видимо, Вы не совсем осознаете, в каком положении находитесь. Ни на что не намекаю, но если Вы еще раз выкинете что-то противозаконное, то, уж поверьте, не составит труда с Вами расправиться. — Все, что я делаю, законно. Что делаете Вы – нет. — Выплевывает, смотря из-под нахмуренных рыжих бровей. — Вы так наивны, Сергей Викторович. Даем Вам еще одну попытку на подумать. — Стрелков отталкивает его, отпуская ворот футболки. Тот все-таки стукается головой о бок стола.       Разумовский цедит сквозь зубы, тяжело дыша: — Убирайтесь отсюда.       Стрелков приторно улыбается и, махнув рукой двум подпирающим дверь, выходит. В опенспейсе творится переполох – видно даже из его лежачего положения. Дверь захлопывается – он выдыхает, трет ладонями лицо. Медленно встает, разминает тело – все еще ноет от соприкосновения с полом.       Прочесывает волосы пятерней, выходит в опенспейс: все взгляды устремляются на его фигуру – обеспокоенные, встревоженные и совершенно дикие. Никто не отошел от шока, никто не думал, что к ним заявятся без приглашения. Знали же, что приглашение также проигнорируют. Идет в центр зала, замечает сотрудницу – дизайнершу Алену, которую окружили другие коллеги, что-то тихо и быстро шепчущие. — Все хорошо, дорогие. — Четко проговаривает, будто пытаясь самого себя убедить, — все хорошо. — Виляет между рабочих мест: кто-то уткнулся в телефон и что-то быстро строчил, кто-то судорожно опустошал кулер с водой, кто-то стучал пальцами по кофемашине, требуя от нее немедленно дозы кофеина, а кто-то просто, уткнувшись в плечо другому коллеге, стоял и смотрел в окно, явно пытаясь уложить произошедшее в голове. Разумовского состояние сотрудников начинало окончательно добивать. — Думаю, сегодня мы можем разойтись по домам пораньше.       Люди расступаются перед Разумовским и подпускают того к закрывающей лицо ладонями Алене: он хорошо помнит, что она часто расстраивается, впадает в апатию – множество вещей выводит ее из равновесия. Они даже как-то обговаривали это – в целях укрепления коллектива полезно. Она отнимает ладони и поднимает испуганный взгляд на неопасно возвышающегося над ней Сергея: он замечает, что щеки покрылись красными пятнами, нос вместе с контуром губ покраснел. Глаза все еще болезненно блестят. Он, как-то забывая о личном пространстве, невесомо поглаживает ее по плечу в попытках окончательно успокоить. Все остальные смотрят растерянно – не знают, что им делать дальше. Разумовский пока сам не придумал, но уклоняться от намеченного курса не собирается. Противоположные, сложные чувства снова смешиваются: и растерзанная гордость – к нему в офис посмели прийти и начать угрожать расправой над его жизнью, посмели испугать сотрудников и унизить его, – и липкий, пока что утихших под пеленой негодования, страх – его действительно могут лишить жизни. Что из всего важнее – не понимает. Отступать нельзя.       Стоит ему сесть за компьютер в кабинете, как пальцы начинают бегать по клавиатуре – он вынужден обратиться за помощью стороннего лица. Не хочется, но это необходимо. Вскапывает связи, о которых он и думать забыл – казалось, что никогда не пригодится. Ему срочно нужен телохранитель – не просто мальчишка, такой, как он сам, только-только вошедший в этот мир, а кто-то, кого опыт уже много чему научил. Путь насилия Разумовский не одобряет – это низко, – но в этот момент кажется, что иного выбора у него нет.       Ему подсовывают послужной список и фотографию некоего О.Д. Волкова. Открывает его и тяжело сглатывает: количество пройденных горячих точек – и вторая чеченская, и Афганистан, и Сирия, и наемническая деятельность – красноречиво раскрывает тяжелый, кажущийся мертвым, взгляд темных глаз. Разумовского передергивает: мужчина на черно-белой фотографии выглядит пугающе. Решает: такой, как Волков, ему и нужен.