Человеческое им не чуждо

      Разумовский улыбается глазами – в этой студии он большего себе позволить не может: вести себя приветливо с журналистом, которого на дух не переносит, – это выше его сил. Поправляет пиджак – сегодня изумрудно-зеленый, – перекладывает ногу на ногу – пытается настроиться перед очередным, уже сбился со счета за последние два месяца, интервью. Что за вопросы – очевидно: про работу майского обновления, про «Вместе», про будущий потенциально запрещенный контент и – куда ж без этого – сплетни о личной жизни самого Сергея Разумовского. Понимает, почему все жадно ухватились за новость: кольца на его пальце никогда не было видно, да и все, кроме его общественных взглядов, особо не мелькало – Разумовский и стремился к изоляции личного от цепких лап журналистов. Он – технократ, не светский выскочка, строящий свой образ на интригах и сплетнях: пусть о нем узнают через его достижения, а не через кричащие заголовки.       Медиа, которому согласился дать интервью, никогда не нравилось Разумовскому: просто не хочется упускать возможность посветить собой. Сам себе признается, что получает не меньшее удовольствие от интервью у тех медиа, которые не разделяют его точку зрения, и которые, очевидным образом, получают свои деньги из чьего-то тяжелого кошелька: испытывает нечто сродни подросткового восторга от наблюдения за скрипящими зубами и скривившимися лицами журналистов – не будь пресловутой профессиональной этики, набросились бы на него. Оно и видно по лицу Красинского – красному то ли от жара софитов – регулировать их тут, видимо, никто не умеет, – то ли от выливающегося за края несогласия с Сергеем. Тот спокоен: в своей правоте не сомневается. Спокойствия ему придает и Олег, стоящий за кадром, сливающийся своим черным костюмом с тенью: если бы Сергей не знал, где именно он находится, то, уверен, почувствовал его присутствие. — Не могу не спросить об этом – все-таки один из популярных заголовков за последние два месяца. — Разумовский внимательно смотрит на Красинского: тот улыбается уголком губ – выглядит по-отвратительному злобно. Не составляет труда понять, о чем именно вопрос: Сергей надеялся, что шарашка – окрестил ее так уже давно – не опустится до новостей из постели, ан нет – не стоило. — Судя по всему, на уровне недавнего суда и последовавшего за ним массового митинга по делу…       Сергею хочется скривиться от нелепости – перебивает его, не желая дослушивать: — Вы хотите сказать, что заголовок из желтой прессы стоит на одном уровне популярности с действительно важным и резонансным делом? — приподнимает бровь, смотря на самодовольное лицо Красинского напротив – это зря он – искренне удивленным взглядом. — Это буквально приговор нашему суду – самому гуманному, как мы знаем. Я бы относился к таким вещам крайне аккуратно.       Красинский пускается в снисходительные объяснения: — Реакция говорит за себя: желтый заголовок, как Вы выразились, не менее популярен, чем, опять же, как Вы выразились, приговор государственному суду. Вопрос в другом: можно ли говорить о желтушности, если имеются прямые доказательства? — Смазанная фотография служит единственным существующим доказательством. — Разумовский усмехается: внутри же все переворачивается от воспоминаний о том, как Олег начал задыхаться из-за переживаний. Благодарен себе за выдержку и умение держать лицо: сам не на шутку взволновался – внутри всполохнуло желание наказать того, кто это сделал. Олега хочется спрятать от всего мира: он потаенное, личное, что и так пострадало от жестокости мира; у него не получилось: остается только забирать его из цепких лап заголовков. — Может, что-то еще? — Да. Например, невероятный карьерный рост Олега Давидовича Волкова в Вашей компании. — Разумовский все также улыбается глазами. В голове так и крутится желание задеть Красинского побольнее за чушь, которую он высказал - за непроявленную солидарность в том числе: Сергей же знает – как и многие другие люди – об ориентации Красинского, а тот не может не понимать, что это значит в их стране. Хотя кого он просит о понимании - человека, который сам себя и своего партнера загоняет в клетку, предпочитая лояльность свободе. Разумовский не хочет такой судьбы им с Олегом: он хочет его любить открыто. Почему-то вспоминает, как извинялся перед Олегом за то, что дал повод подумать о повышении через постель – это не так. Сергей лишь успокоил себя: Олег так подумал, потому что не осознает своих талантов и возможностей в полной мере. Журналист от лица крупного, пусть и помойного, медиа выдвигает такую теорию с полной серьезностью. Сергей с полуулыбкой вздыхает, откидывая ладонью прядь волос – теперь собирает их в хвост – и не отрывая настойчивого взгляда от Красинского, – тот явно ждет ответа, – выдает: — В отличие от других небезызвестных компаний, — Разумовский, как бы намекая, показывает рукой на центр пустой студии– кроме их двух стульев и логотипа на фоне ничего нет, — я никогда не одобрял местничества. Более того, это и так известный факт, что решение о назначении на такие серьезные должности всегда происходит коллективно. Я не обладаю никакими специальными полномочиями: мой голос весит ровно столько же, сколько и голоса других. — Красинский медленно, будто не ожидая такого выпада, кивает, пытается понять, чем ответить, но Разумовский не останавливается – его раззадорили. Он ухмыляется, сверкая зубами и с особым ехидством, вкрадчиво начинает, — впрочем, не Вам, Иван, что-либо говорить о желтушности заголовков. Помнится мне – а на такие вещи у меня память невероятная, – Вы около двух лет назад выпустили слабое расследование якобы о том, что не я создатель и основатель «Вместе»: будто за мной стоит целая команда бизнесменов, иностранных инвесторов, спонсирующих эту треклятую, как часто выражаются на вашем портале, чуждую нашему менталитету свободу, а также программистов, которые остались в тени из-за моего светлого лика. Ничего из этого не было правдой. В том расследовании просто педалировалась теория третьей руки, ну Вы, знаете, уважаемый, про эту злосчастную третью руку – нашу знаменитую и неповторимую, которая возникает аки невидимая рука рынка в те моменты, которые наиболее кому-то неудобны. Это говорит само за себя.       Разумовский мельком переводит взгляд на Олега: тот затаенно улыбается – Сергей-то понимает, что он сдерживает смех. Самому не до смеха: осознает, насколько странно выглядел его перевод стрелок на Красинского; он прав, не сомневается в этом – давно хотел высказать ему все в лицо, но и думать, насколько он это был верным решением в настоящий момент – в подсвечиваемой зелеными огоньками студии, с жгущими глаза софитами, от которых по телу неприятно в три ручья стекает – уже не может: сил попросту нет.       Сергей чувствует: Олег понимает его усталость – это простое нежелание что-либо доказывать. Стоит журналистам окружить их жужжащим роем, когда Олег ведет Сергея к машине после очередного ненавистного ему мероприятия, как отовсюду словно эхо звучат вопросы: «Что между вами?», «Сергей Викторович, Ваш телохранитель…», «Вы все-таки вместе?». Сергей не опускает голову, также гордо следует за Олегом, наступая ему на пятки, – торопит его – но ничего не отвечает. Олегу волнение Разумовского словно передается, поэтому он прикрывает его спиной – только рыжая макушка видна – и безэмоционально осаживает: — Сергей Викторович отказывается давать комментарии.       Разумовский сам, не дожидаясь галантности Олега, садится на заднее сиденье: Олег мягко ему объяснил, что из-за всей этой нелепой ситуации не может позволить Сергею ездить на переднем сидении; специально затонировал задние стекла, чтобы уж точно Разумовский был в безопасности. Олег садится за руль и резко дает по газам, неаккуратно съезжая на дорогу со стоянки – раздражен не меньше Сергея от такого настойчивого внимания. Разумовский внимание к личной жизни попросту не переваривает: за первые годы своей деятельности – а его карьера быстро скакнула – начитался всякой отсебятины и о его детстве, и о нем самом, и о его предполагаемых пассиях; откуда все это – представить сложно. Сложно и привыкнуть, но ему удалось, как и абстрагироваться и сосредоточиться на карьере. Скандал как-то некстати напомнил ему, с чего все начиналось: страх от резко нахлынувшей популярности – он только вчера был студентом, пусть на фотографиях и выглядел самодовольно, – страх провала и тотальное непонимание границ своих неожиданно открывшихся возможностей. Тогда терять было не особо что: кроме красной корочки диплома, хрустящей сотки в кармане джинсов и ранней стадии переговоров ничего не было. Теперь – есть: влияние – а от него отказываться ох как не хотелось, – технологии и Олег. Не готов жертвовать ничем и никем. У Олега были другие дилеммы – они же из разного теста слеплены, – но шок и раздражение от происходящего ощущаются одинаково: чесоткой на коже, почти осязаемым клокочущим нечто внутри и резким желанием прокричаться.       Олег, притормаживая на светофоре, произносит, смотря в зеркало заднего вида: — Извини за резкий старт. — Смотрит внимательно: присматривается к состоянию Сергея. — Ничего, Олеж. Просто хочу домой. — С недавних пор их с Олегом общий. Он только притирается, а Сергей просто дает ему как можно больше пространства для этого. О большем Олег просить не может.       Не разговаривают: Олег едет уже знакомой дорогой домой, Сергей – как обычно – в конце дня просматривает новостную ленту. Проводит пальцем по экрану – читает заголовки о новых задержаниях, взмах пальца – кадры с дубиночным насилием, еще один – нарезки с быстро сменяющимися кадрами избиения граждан. Начинает мутить: блокирует телефон и убирает в карман пиджака, стараясь запихнуть его поглубже, отворачивается к окну – здания медленно сменяют друг друга, люди никуда не торопятся, огоньки гирлянд мигают в предновогодней суете. Уже ноябрь: город начинает готовиться к новому году. Сергей прикрывает глаза и пытается глубоко дышать – хочется оказаться в другом месте, может, теле, чтобы перестать бродить в путанных мыслях. Тошно от того, что страшно – страшно смотреть, страшно понимать и страшно жить. Кажется, что боль снова разливается в боку, и он лежит щекой – саднит и щиплет – на полу своего кабинета; проводит пальцами по губам – осторожно, не хочет, чтобы Олег что-то заметил – и как будто кровь осталась на них, въелась, что водой не смоешь. Трет пальцы друг о друга – хочется избавить от зыбкого ощущения, трет ладонями лицо, надавливая на глаза - хочется стереть тот день из памяти напрочь, чтобы не оседало темным пятном. Чуть что случается, и разум, понимая всю болезненность воспоминания для Сергея, возвращается неведомыми путями обратно – к холодному полу, вкусу крови во рту и ощущения беспомощности: кто-то чужой руководит телом, а он ничего сделать не может, только осознавать свою смертность. Если к нему – с его-то охранной системой в офисе – зашли как к себе домой, то что с будет с остальными – жутко представлять. Олег громко вздыхает: Сергей зыркает в зеркало заднего вида и замечает, как тот быстро переводит взгляд на дорогу. Заметил все-таки.       Разумовский заходит домой и останавливается на ковре в прихожей, расстегивая пальто и аккуратно стягивая его, – слышит, как Олег захлопывает входную дверь за ними. Тихо – тяжелое Олегово дыхание. Становится спокойно. Сергей расслабляет плечи и тяжело вздыхает: сейчас бы просто лечь спать и забыть последние месяцы после их возвращения из Италии как страшный сон. Тянется к вешалке, но чувствует, как рука Олега – еще холодная, потому что наотрез отказывается надевать перчатки, мол, не мерзнет – перехватывает его руку, забирая вешалку и пальто; губы Олега мельком касаются его шеи – Разумовский плечами передергивает от того, что щекотно. Сергей ничего не говорит – у него просто не осталось сил – и идет босиком до спальни, на ходу начиная стягивать пиджак. Слышит, что Олег тяжелой поступью идет за ним.       Сергей кидает пиджак на постель, начинает расстегивать рубашку, ощущаемой на теле наждачкой – с грустью замечает, что одежду для выходов начал выбирать спустя рукава; Олег помогает ему, словно улавливает желание Сергея побыстрее снять ее: расстегивает блестящие пуговки – кажутся под Олеговыми пальцами мелкими бусинками, – после поддевает ремень. Разумовский перехватывает его руки и расстегивает пряжку сам, не смотря на Олега – не хочет замечать его потерянного взгляда. Тот стоит и смотрит – не спешит переодеваться в домашнее; наблюдает за Сергеем: как он садится на край кровати, вытягивая ноги, как опускает голову, и несколько прядок – кажутся тусклыми в полутемной спальне – выпадают из хвоста, свободно затянутого простой черной резинкой, как цепляется ладонями за одеяло и судорожно дышит. Олег не знает, чем ему помочь: чувствует, что Сергей отдаляется из-за всего произошедшего, словно чернила с заголовков своей грязью запачкали их частное; позволяет касаться себя, но остается напряженным, как будто даже в их доме за ними пристально следят; остается с Олегом, но будто бы стесняется показывать свои чувства, словно его как бабочку поймали в яркий сачок, об который бьется-бьется, а выбраться не может – не ощущает полноты своей свободы. Теперь ему приходится контролировать себя больше обычного, а рамки ему были всегда чужды. Олег чувствует, что его Сережу гнетет потерянное ощущение безопасности, но самого съедает вина – он не уследил, он не досмотрел, и теперь из-за него мучается близкий человек.       Олег слышит жалобный шепот: — Я не буду из-за них плакать. — Сергей хмурится и поджимает губы. Уже более настойчиво произносит, — не буду.       Олег касается его плеча, ласково потирая – хочется хоть немного его приободрить, – и, сжав губы, выходит из спальни, а Сергей все также продолжает сидеть в задумчивости.       В такой же задумчивости – брови нахмурены, и лицо напряжено – идет за Олегом, когда тот выводит его через задний выход ресторана – на входе уже поджидают журналисты. Стараются держаться подальше друг от друга, чтобы не привлекать лишнего внимания, но в узком коридоре, ведущем к выходу, Сергей цепляется за локоть Олега, оплетая его своими руками, прижимаясь своим телом к боку Олега. Тот стискивает локоть, но стоит толкнуть тяжелую дверь – Разумовский ничего кроме кирпичной стены впереди не видит, – как Олег останавливает его, кладя ладонь на живот – касается мягкой ткани зимнего пальто. Только выглянув через плечо, приподнявшись на носочки и задев смуглую щеку пропахшим одеколоном мехом, замечает – журналист с камерой. Щелчок и вспышка.       Он – молодой парень на вид – хочет броситься бежать: Олег, вмиг сбросивший с себя руки Разумовского, оказался быстрее – схватывает его за шкирку не по погоде легкой куртки. Сергей не решается выходить, стоит у двери и безмолвно наблюдает: замечает округлившиеся от страха глаза – Олег умеет быть пугающим, Разумовский сам себя в начале их знакомства вспоминает; парень дергается, пытаясь вырваться из Олеговой хватки, но его кулак крепко сжимает одежду – пока Олег сам не решит отпустить его, парень останется тут. Притягивает его к себе за шиворот, смотрит на все также испуганного сверху вниз и строго говорит: — Камеру. — Протягивает вторую руку, как бы предлагает решить конфликт мирно и быстро. Парень мотает головой – Разумовский видит, что на лице все также маска страха, но парень пытается храбриться, – вырывается, дергая плечами и пытаясь наступить на ботинок Олега, чтобы отдавить его ногу. Тот словно не в этой реальности: на лице ничего не отображается, только смотрит темными глазами, не реагируя на брыкания.       Парень, крепче сжимая камеру и заводя руку за спину – думает, что так укроет ее от Олега, – выплевывает ему в лицо: — Я засужу тебя, если поднимешь на меня руку! — Олег не ослабляет хватки – и так не трогает его, только его одежду – и продолжает смотреть из-под нахмуренных бровей. Сергей делает шаг вперед: у них и вправду могут быть еще большие проблемы – и вправду подадут в суд, и не отмоются оба. Зовет его тихо по имени, но Олег только головой мотает – понимает, к чему Сергей клонит.       Олег обхватывает пальцами – хватается цепко – за челюсть парнишки: тот давится и слышится хрип; Разумовский делает еще один шаг, но все также ничего не видит в полутьме подворотни, но подозревает, что Олег зажал кадык. Второй рукой он резко выхватывает камеру – парнишка слишком сосредоточен на том, чтобы глотнуть воздуха – и со всего размаху кидает ее в кирпичную стену: пластмассовый корпус разлетается на части, сыплются осколки объектива; Разумовский отшатывается, задерживая дыхание. — Свободен. — Сергей только сосредоточенно смотрит на стремительно удаляющуюся фигуру, стараясь не смотреть на Олега – отчего-то подрагивает, хотя хорошо укутался; когда остаются одни, вместе растворяющимися черными тенями – фонарей в подворотне ресторана нет – Олег поворачивается к нему, будто отмирает, — ты как?       Разумовский, кивая, сглатывает. Олег его рукой подзывает – той самой, которой придушивал парнишку, – но Сергей обратно под бок к нему не спешит. Бредет к машине, чувствуя, как Олег идет за ним. Тот открывает перед ним заднюю дверь: Разумовский забирается на сиденье, а Олег – перед тем как захлопнуть дверь – проводит холодной ладонью по укусанной петербургским морозом щеке. Сергей виду не подает, смотрит на Олега – взгляд у него мягкий, будто пытающийся успокоить ненаглядного – потемневшими от холода голубыми глазами, а сам мысленно дергается от него – впервые руки Олега ощущаются грубыми и неотесанными, а шрамы на ладони словно царапают щеку.       Чувствует себя отвратительно: то ли от очередной попытки пронырливых журналистов ухватиться за хоть что-либо в его личной жизни, то ли от такого опасного, не знающего границ Олега, который все еще не чурается силы. Сергей точно знает – Олег, Олежа, его не обидит. Но этот же Олег многое сотворил за двадцать лет военной карьеры: в памяти мертвым грузом висят воспоминания о послужном списке – спецназ, пройденные горячие точки, наемническая деятельность. Глупо надеяться – а упертая натура Разумовского все еще очень хочет, – что Олег не убивал, не преступал черту дозволенного, что только и занимался миротворческой деятельностью: Разумовский не верит в миротворчество с крепко зажатым автоматом в руках – пулями мир не построить, пулями мир не сотворить. Руки Олега по локоть в крови, и вряд ли он сможет отмыть их, что бы он ни делал. Глупо надеяться, что сможет, но тут Сергей вместо надежды выбирает веру, потому что любит: помнит руки Олега, которые чутко касаются его плеч и поглаживают шею по утрам, пусть Разумовский вяло отзывается на его касания в последнее время; которые нежно перебирают отросшие до лопаток рыжие волосы, иногда позволяя себе закрутить прядку на палец и, не сдержавшись, пощекотать под носом острыми кончиками – Олегу нравится смотреть, как Сергей шутливо хмурится; которые прекрасно готовят или перебирают с излишней, как кажется Разумовскому, осторожностью книги для маленькой личной библиотеки – хотелось дать Олегу свой уголок в квартире; которые, учась со всей прилежностью и стараниями, выражают Олегову любовь к Сергею. Но уверенность ощущений не меняет: никогда не видел Олега таким, и теперь улавливает липкий страх внутри.       Спустя неделю Олег уходит, не говоря Разумовскому куда именно: уже вечер, рабочий день давно закончился, какие дела у Олега в такое время – большой вопрос. Сергей не спрашивает и не интересуется специально; через несколько часов начинает волноваться: сначала бродит по пустой квартире, нарочито шлепая босыми ногами и играясь с пояском шелкового цветастого халата – свет везде выключен, видны только очертания мебели, слышны только его бесцельные шаги, одному совсем неуютно, – потом думает выпить ночного чаю, но особого желания нет – это их с Олегом маленькая традиция, а без Олега – совсем не то; ложится на диван, путаясь в пушистом пледе – Олег притащил откуда-то. Разумовский заметил в нем умилительное стремление обживаться и пристраивать как можно больше своих вещей: Сергей только радуется – значит, что Олегу нравится.       Крутится на диване в попытке если не уснуть, то хотя бы подремать: каждый раз поворачиваясь к широкому окну, утыкается взглядом в чернильное зимнее небо, теплого желтого отблеска фонарей нет. Думает задвинуть пышные шторы, но встать невмоготу – чувствует, как веки наливаются тяжестью, а сознание затуманивается легкой дымкой, сковывающей движение. Вроде тут – лежит на диване в гостиной; вроде нет – макушкой касается взбитой теплой подушки – пахнет чем-то тяжелым, – а под пальцами знакомая на ощупь простынь – мягкая, уже пропахнувшая их телами. Олег, нависая над расслабленно, в ожидании, лежащим Сергеем, касается его подрагивающего живота; тот перехватывает смуглую ладонь, прижимая ее сильнее и ведя ниже к паху – показывает Олегу, где хочется ощутить его прикосновение больше всего. Ноги разъезжаются – Сергей полностью отпускает себя, отдаваясь в умные руки Олега, притягательного в своем рвении доставить ему удовольствие. Сам стесняется ответного желания Разумовского: угадывается, что никак не может привыкнуть, что он желанен и любим.       Олег тыкается губами ему в грудь – зацеловывает, хаотично прикусывая кожу, отчего Сергей прогибается сильнее; сам пальцами ноги проводит по боку Олега – намекает, чтобы тот переходил к более активным действиям. Тот перехватывает лодыжку, потирая ее и поднимаясь наверх, к бедру, больно сжимая его – Разумовский шипит от непривычки; губы продолжают касаться груди, переходят на шею. Олег кусает ее с доселе невиданным напором – непривычно, Олег всегда аккуратен. Разумовский судорожно сглатывает, пытаясь поймать волну возбуждения: не переносит грубости. Шершавые руки блуждают по талии, поднимаясь вверх, к плечам; Олег оглаживает, а Сергей, затаившись, – улавливает только волнение внизу живота, а не возбуждение, – просто ждет: не понимает, что задумал Олег, тот его об экспериментах предупреждает. Что-то не так: Олег смотрит на него темными-темными глазами, хищно – обычно у него мягкий, восхищенный взгляд. Когда его шею начинают массировать, Сергей ногтями впивается в простыни от напряжения, после касается Олегова локтя, жестом показывания – убери, пожалуйста, руки. Тот скалится: Разумовский, распластанный под телом Олега, ощущает себя загнанным в клетку – он же его не переборет, что случись.       Пальцы сжимаются на шее, перекрывая кислород. Сергей цепляется за его локти, с мольбой смотря на Олега в немой просьбе отпустить. Тот лишь давит сильнее, обхватывая шею плотным кольцом. Разумовский пытается вжаться в постель – как будто это облегчит его боль; кашляет, как будто это ослабит железную хватку Олега; хватается за ладони, сжимающие шею, пытаясь разжать пальцы, как будто Олег его так просто отпустит. Давит стопами в колени Олега, пытаясь его отпихнуть; хрипит что-то неразборчиво, но Олег улавливает по движению губ – «отпусти». Когда Сергей разговаривает, его губы красиво произносят слова, после – по этим губам проходится кончик языка, отчего они слегка блестят; под давлением рук Олега они изгибаются в хрипящую букву «О»: Сергей страшно разивает рот, думая, что сможет ухватить хоть немного воздуха – бестолку, он словно разучился. Перед глазами все блекнет, все, что ощущается – давящие на кадык руки, и холод, пробегающий по нагому телу. Делает последнее усилие: пихает Олега в больное правое плечо – знает же, что это его слабость.       Подскакивает как ужаленный, когда слышит, как поворачивается ключ в проеме входной двери. Махом сбрасывает с себя плед, оставляя его лежать на полу, и летит в коридор – удостовериться, что это точно Олег. Тот стоит, прислонившись к дверному косяку спиной, тяжело дышит – Сергей даже в полутьме прихожей видит, как вздымается его грудь. Щелкает по выключателю и отшатывается: на лице ссадины, на губе – красный отпечаток, руки потерты, а сам выглядит – по уставшему лицу заметно – изнеможденным. Сергей, не раздумывая, подходит к нему и, обхватывая щеки ладонями, осматривает его лицо, наклоняя то влево, то вправо. Смотрит недовольно, а сам боится: то ли потому, что бьет осознание, что Олег кого-то ударил, а может и убил – у Разумовского почему-то нет сомнения, что он мог бы, – то ли потому, что на Олега напали – он пострадал, и это видно.       Сергей расстегивает его дубленку, проводя ладонью по мокрому мягкому воротнику, стягивает ее – Олег не мешает, только помогает ему; приказным тоном говорит ему: — Иди в ванную и садись на бортик. — Олег только кивает, сбрасывая ботинки на коврик, чтобы подтаивающий на них снег не запачкал пол, и, проходя мимо – старается не сталкиваться с Сергеем, – легко сжимает его плечо, как бы пытаясь убедить его – все нормально.       Сергей, глубоко дыша, сжимает его дубленку в руках, все никак отпустить не может – от нее пахнет одеколоном, который он подарил ему после поездки в Италию. Вешает на крючок, пытается успокоиться: как бы не расплакаться перед Олегом – все это глупо, совсем глупо – плакать от волнения, от страха из-за дурацкого сна, ощущаемого слишком реальным, как будто и не игра сознания вовсе; шея отдает фантомной болью – потирает ее. Проходит мимо зеркала по пути в ванную: никаких красных следов нет – никто его на самом деле и не душил, всего лишь кошмар. Олег же никогда не сделает ему больно.       Сергей теребит поясок халата – все равно волнуется – и мнется на пороге, а Олег, снявший футболку и кинувший ее на раковину, уже сидит на бортике ванной, горбясь, рассматривая свои руки. Сергею хочется дотронуться его шрамов – приласкать их, но держит руки при себе – нужно выяснить, что произошло.       Достает куски ваты и перекись из закрома зеркального шкафчика – давно ими не пользовался; все также молча, ощущая пристальный взгляд Олега, смачивает вату и, вставая между раздвинутых коленей Олега, мягко протирает его лицо, с особой осторожностью стирая подтеки и проходясь по ссадинам. С досадой вспоминает, что дома нет никакой заживляющей мази – никогда бы и не подумал, что понадобится. Старается не замечать взгляд Олега: смотрит на сосредоточенное лицо Разумовского преданным, побитым собачьим взглядом – понимает, что Сергей недоволен. — Сереж, уже поздно, ложись. Я сам все сделаю. — Олег пытается забрать вату из его пальцев; второй рукой мягко потирает его бок, завернутый в цветастый халат – подгоняет к двери. Сергей только опускает на него строгий взгляд: — Нет, не лягу, пока ты не объяснишь. — Олег вздыхает, продолжая гладить его бок. Сергей, меняя окрасившуюся в красный ватку на новую, касается ею губы – Олег сжимает губы, стараясь не хмурится – не хочет показывать, что жжется. — Ушел, ничего не сказал. Я жду и переживаю, что с тобой может что-то случиться. — Ты бы не одобрил, но я должен был. — Хмурит все-таки темные брови, обхватывает второй рукой талию Сергея, притягивая его к себе ближе. — Просто расскажи мне. Я же не кусаюсь.       Олег ухмыляется: — Ну не знаю, Сереж, кусаешься ты хорошо. — Тихо шипит, потому что губа все-таки щипет.       Сергей цокает, стараясь не улыбаться – протирает его щеку напоследок. — В общем… — Олег подлезает ладонью под пояс халата, цепляясь за него. Разумовский молчаливо ждет. — я… собрал информацию, — Сергей хмурится – не нравятся ему эти Олеговы паузы в речи, — они же из одного медиа. Те, которые пытаются разузнать что-либо.       Разумовский кивает: сам давно заметил. —… И я решил поговорить с ними. Поехал к офису… — Надеюсь, ты не караулил их.       Олег коротко мотает головой: — Нет, Сереж. Просто поговорить. Как видишь, разговора не вышло. Лицо, видимо, для этого не подходит. — Сергей мысленно закатывает глаза: нетерпим к Олеговому самобичеванию; подобное срывается с его губ обыденно, словно придуманная им его же никчемность – правда. Сергей не согласен: высказывал раньше – Олег только отворачивался и продолжал заниматься своими делами дальше.       Берет Олегово лицо в ладони, наклоняет, чтобы при белом свете лампочки над зеркалом лучше рассмотреть: если Олег получил по лицу, то что тогда стало с теми журналистами или охранниками, Разумовский боится представить. Тяжело вздыхает и кладет осторожно, словно опасаясь, руки ему на плечи; чувствует, как руки Олега на его талии сжимаются – резко напрягается. — Олеж, я ценю, что ты делаешь, но можно без рукоприкладства? Пожалуйста? — Конечно. — Сергей видит: Олег погрустнел – хотел как лучше, а вышло криво-косо. Бодается в Сережину грудь: веснушчатая рука гладит темные волосы, боязно перебирая прядки.       Сергей уходит в спальню, оставляя Олега в душе; поворачивается к нему спиной, когда тот приходит и ложится – матрас прогибается, слышится шебуршание одеяла, а от Олега пахнет Сергеевым гелем. Тяжело дышит, натягивая одеяло по самый подбородок: вспоминает сон – простынь и подушки те же, Олегово тело печкой отдает жар, – да и разговор с ним тоже взволновал – просто хочет, чтобы все закончилось, чтобы все от него наконец-то отстали. Собственное бессилие тоже выводит из равновесия: со своими наполеоновскими планами, взращенными в молодости, прокладывающими дорожку и по сей день, совсем забыл, что он не контролирует мир – он не создатель всего живого на земле, просто единичка, выполняющая вверенную ему задачу. За всем блистающим притворством совсем забылся и не смог защитить, кто дорог. Вина ест, а как заглушить ее – не понимает. — Сереж, повернись ко мне, пожалуйста.       Разумовский поворачивается, стараясь не путаться в одеяле; опускает взгляд на Олегову грудь - тот лежит на левом боку, подперев рукой голову и, Сергей уверен, смотрит на него с беспокойством, которое было бы легко прочитать даже в темноте спальни. — Что такое? — Олег замечает, что Сергей не смотрит на него, но за подбородок приподнимать его лицо не хочет – понимает, что его Сережа все еще переживает из-за того, что он не посоветовался с ним. — Я понимаю, что ты, может, обиделся на меня из-за… всего этого. И я извиняюсь: правда стоило… — Я не обижен, Олег. — Смотрит на него – и вправду – обеспокоенно. — И не извиняйся, пожалуйста. — Поджимает губы: Олег чувствует, что что-то еще сказать хочет – слова подбирает. — Тебе не за что извиняться, потому что ты делаешь, что в твоих силах, чтобы поскорее пройти через этот кошмар. Чтобы от нас наконец-то отстали и дали нам спокойной жизни, хотя уже достаточно убедительно дали понять, что тут, — Олег понимает: тут – это необъятная, — счастья и свободы мы не получим. Ты делаешь, а я… ничего. Вообще ничего не предпринимаю. Потому что мне все еще страшно. — Сергей сжимает сильнее край одеяла, подкладывая его себе под щеку, снова утыкаясь взглядом куда-то в сторону.       Олег ложится на спину и ладонью по своей груди постукивает, жестом показывая, следом говоря: — Иди сюда.       Сергей подползает к Олеговой груди и ложится макушкой на нее, рукой оплетает его тело; Олег же приобнимает его за плечи, прижимая к себе и перебирая отросшие волосы, почесывая макушку, а второй рукой мягко поглаживая его запястье. Шепчет ему – словно в их квартире разговор могут услышать посторонние уши: — Мне тоже страшно, Сереж. Но мы пройдем все. Вместе, да? — чувствует, как Разумовский улыбается и ерзает головой, кивая, — Не ставь точку на себе раньше времени. Да и вообще не думай ни о ком и ни о чем: это другие, а это ты.       Сергей коротко вздыхает и целует Олега в шрам – в благодарность. Притирается в попытке уснуть – желательно без дурных снов. Только шепчет Олегу – почему-то кажется, что сейчас подходящий момент: — Я люблю тебя. — снова притирается щекой к груди, чуть ползет наверх, чтобы головой у Олега на плече лежать. Чувствует поцелуй в лоб, затем прикосновение губ на горбинке носа. В полудреме все кажется таким простым и очевидным: Олег вот так безмолвно признается ему в любви – прижимая его к себе во сне, натягивая одеяло повыше, а ногой перекидывая свою часть на стопы Сергея, потому что знает о его мерзлячести, а в окна как на зло поддувает.       Вспоминает о ней, когда едут в машине: Олег, держа руль одной рукой, включает обогреватель – так, на всякий случай. Разумовский на соседнем сидении потирает руки от легкого волнения, Олег же не понимает: это же встреча с Юлией – более деловая и серьезная, но все же с Юлией, с которой Сергей заметно сблизился после майского инцидента. Паркуется чуть криво – все равно отъедет по рабочим делам, да и оставаться в центре города в полдень буднего дня – обреченная затея. Прежде чем выйти и открыть для Сергея дверь, сжимает его ладонь, лежащую на коленке, спрашивая: — Потом расскажешь?       Разумовский как-то смущенно отводит взгляд, кивая: — Конечно расскажу. — В тоне слышится безусловность, мол, как Олег мог вообще подумать, что Сергей не расскажет ему о столь важном? Не сомневается, что Юлия приготовила особую тему для разговора. Олег кивает и выходит из машины; открывая дверь, нарочито официально говоря: — Сергей Викторович, дайте знать, когда Вас забрать. — Кивает и отходит, оставляя Сергея одного. Тот смотрит ему вслед, провожая машину взглядом до поворота и поправляя воротник пальто – Олег подарил недавно, теперь оно самое любимое. Странно так получилось: бесцельно просматривал каталог и просто тыкнул, мол, вот это – с цветастой отделкой и мехом – нравится, думая, что Олегу как-то не очень интересно. Запомнил, оказывается.       Юлия забронировала самый дальний столик: Разумовский, идя по коридору вглубь, уже замечает ярко-красную макушку – та склонилась над телефоном. Он аккуратно вешает пальто на близ стоящую напольную вешалку, подходит к столику. Юлия поднимает голову, смотрит на него с искренней радостью, – а он, стягивая перчатки, протягивает ей руку для пожатия: — Юлия, безумно рад тебя видеть. — Улыбается искренне на ее искренность: его вдохновляет ее яркость и жизнерадостность – что бы ни случалось, ей неведомым для Сергея образом удавалось сохранить бодрость духа и не впасть в уныние. Даже в самые трудные времена для ее редакции – во всех интервью для телеканалов, для онлайн газет, даже в личных разговорах с ней – настаивала на своем твердом убеждении – все закончится хорошо, белые и черные линии всегда меняются – это парадигма. Ему хотелось бы уметь также.       Когда официант приносит кофе и тост – Сергей совсем не скромно думает, что Олеговы завтраки лучше всех ресторанных вместе взятых, – Юлия прямо говорит: — У меня есть предложение. — Он кивает, мол, «слушаю»; отрезает кусочек тоста – яйцо растекается по тарелке. — Да, ты говорила по телефону. Что именно? — Сергей думал несколько дней до встречи, что же все-таки это может быть – даже представить не может. — Если коротко, то «Все еще» решили запустить проект для привлечения внимания к историческому наследию. Мы давно, на самом деле, об этом думали – после всего того, что наворотил Бехтиев, это просто необходимо. Да и кто, если не наша редакция? Благодаря вам с Олегом Давидовичем все встало на свои места. — В каком смысле? — Сергей слегка хмурится, отпивая кофе из чашки. — Были люди, которые не приняли всерьез наше расследование о том, что газ в редакции – это его причуда. Ну знаешь, как будто мы взяли и решили начать травить сами себя. Инцидент с тобой показал, что наше расследование правдиво. — Усмехается, крутя обручальное кольцо на пальце. — В любом случае, план проекта есть и активно доделывается, и было бы здорово, если бы ты на него взглянул. Нам нужна денежная поддержка. Идейная, кажется, будет сама собой, так? — Любая будет. — Соглашается, не раздумывая: тема наследия все еще больная. — Только позволь уточнить: почему я? Есть фонды – один даже невероятно известный, – которые не меньше моего заинтересованы в деятельности против сноса фонда в центре. Они – бóльшие специалисты, чем я: я-то просто любитель. — Они тоже согласны на работу с нами. — Юлия отпивает из чашки, аккуратно ставя ее на блюдечко. Наклоняется ближе к жующему Сергею: тот останавливается, внимательно смотрит в ее глаза – они не такие темные, как у Олега. — Откровенно говоря – а мы можем с тобой откровенно говорить, – мне не очень нравится ситуация, которая сложилась вокруг твоей персоны. Думаю, было бы хорошо перевести внимание на что-то другое – твой кошелек и твоя радикально принципиальная позиция могут хорошо сработаться. — Добродушно улыбается, мол, нет ничего страшного в том, чтобы использовать сложившуюся репутацию не только ради общественного блага. Заправляет красную прядь за ухо, подкладывая ладонь под щеку: смотрит на продолжившего жевать Разумовского – тот уткнулся взглядом в тарелку, обдумывая сказанное. — И вообще, это морально тяжело: я-то тебя понимаю. Игорь сам постоянно жалуется из-за излишнего внимания к его скромной персоне, но оно и понятно. Он просто довольно закрытый человек, да еще и полицейский. Правда, мне самой не очень нравится писать про погромы в центре, которые он постоянно устраивает – ужас какой-то. — Она недовольно вздыхает, проводя ладонью по лбу.       Разумовский тяжело сглатывает, поднимает хмурый взгляд на Юлию: та хлопает ресницами и дергает плечами, мол, «что?». Чувствует, как холодеют руки – все еще теплая чашка не помогает согреться. Юлия так уверенно говорит про Игоря – то, что она все равно гордится им несмотря на различающиеся взгляды и откровенно противоборствующие профессии, это он давно понял; но ее уверенность в голосе – это понимание того, что их с Олегом отношения – правда, что бы они ни пытались доказать общественности. Словно она переносит преодолеваемые ею сложности на Сергея: а он уверен, что прилипчивое внимание Игорю не нравится, также как и Олегу – привыкли жить самой обычной жизнью, быть в ряду вместо со всеми остальными, но быть с такими как Сергей и Юлия – это осознанный выбор со всей вытекающей ответственностью. — Что? Сергей Викторович, не смотрите на меня так. — Смотрит хитро, крутя чашку вокруг своей оси. Разумовский, не отрывая от нее взгляда, переставляет пустую тарелку на край стола – для официанта. — Мне можно доверять больше, чем кому-либо. Так что с проектом?       Сергей соглашается – иначе быть не может. Достает телефон, набирая короткую СМС Олегу – «мы почти закончили».       Отчего-то уверен в проекте: дело то ли в известном перфекционизме Юлии и профессионализме «Все еще», то ли из-за внутренней веры в затею – если он может посодействовать разрушению губительных инициатив мэра и других богачей, дающим на лапу, то это уже победа. Проект почти готов: стратегия есть, договоры в процессе подписания, площадки и план их реставрации – тоже. О сотрудничестве «Вместе» и «Все еще» объявляет сам: инициативу принимают тепло, но без восторга – еще непонятно, чего ожидать, но само стремление поощряется искренней заинтересованностью. Сергею дышится чуть легче – возможно, все получится: с такой-то командой должно.       Олег пропадает из поля зрения: на работе его не видно, хотя использованный с утра пропуск показывает, что он в здании; видятся они только утром – во время завтрака и сборов – и вечером – во время ужина и отдыха. И то, Олег постоянно занят чем-то в телефоне: Сергей как-то не беспокоится – значит, есть чем. Впервые за долгое время чувствует спокойствие: возможно, все скоро пройдет, возможно, его наконец-то перестанет преследовать ощущение будто за его спиной кто-то стоит и пристально наблюдает, возможно, чувство беспомощности уйдет вместе с ним. Сам понимает, что в его ситуации не свершившаяся смерть от рук спецслужб лучше, чем однополая связь – дикость, но, Сергей с болью признает, с этим придется мириться.       Как бы Сергей не хотел отвлекать Олега от работы – мало ли, чем он там занимался, должность все-таки серьезная, под стать самому Олегу, – в один день пришлось его вызвать к себе в кабинет. Раздается стук: навевает воспоминание о их первом, не случившемся поцелуе. — Да? Вызывали? — слышит голос Олега. — Да, проходи. — Разумовский коротко оборачивается на вошедшего Олега, направляющегося к кушетке. Теперь ее некому переставлять: Сергей с каким-то странным трепетом помнит, что Олег всегда передвигал ее к окну и смотрел на вид города. Разумовский, наоборот, как-то больше любил, когда кушетка стоит перед Венерой: когда хотелось расслабиться или подумать, всегда садился и рассматривал картину. Олег садится рядом, касаясь своим плечом плеча Сергея. Не поворачивается к нему, ждет, что ему скажут. — Мне Юлия написала. — По поводу проекта? — Да. Передала спасибо за ребят из службы безопасности. — Сергей кусает губы – будто бы не очень хочет говорить, но должен. — Видимо, адресатом ошиблась.       Олег хмыкает: — Да, наверное.       Сергей поворачивает к нему полубоком, смотрит на его профиль – не рассерженно, с простым любопытством. — Почему сразу не сказал, что это была твоя идея? — Олег косится на него – тот почти не дышит, опять переживает из-за чего, о чем Олег не знает, – и спокойно отвечает: — Мне показалось, что в нашей ситуации не особо важно, чья это была идея – моя или Юлии. Важен сам проект и пресс-конференция. — Поворачивает голову и смотрит на Разумовского – тот вцепился руками в край кушетки, откинувшись чуть назад, смотрит на Олега, покусывая губы. Олег только большим пальцем до них дотрагивается, мол, «не надо так делать».       Олег прав – Сергей сам себе кивает, ничего не говоря. И вправду неважно: Олег же ведь заручился поддержкой талантливой журналистки – когда только успел? – использует ресурсы и пытается направить их в правильное русло, чтобы ни он сам, ни Сергей больше не пострадали. Вроде и радостно: его Олег такой талантливый, быстро соображающий и придумывающий наиболее эффективное решение проблем, что Сергея гордость берет, что разглядел такое дарование, и, конечно, дал Олегу возможность для развития – гораздо большего, чем он бы получил, будучи простым телохранителем. Но и тоскливо: сам-то он кроме денег и своего лица, уже равняющимся определенным общественным взглядам, ничего не вложил – все еще не сомневается в своей гениальности, просто в самый важный момент не смог ее проявить. — Тогда я подпишу все, что ты мне дашь на подпись, и выделю столько средств на организацию, сколько потребуется. Только скажи. — Смотрит голубыми глазами виновато, будто неловко стало за то, что вообще Олега заставил отчитываться перед ним. Олегу доверяет: уже много раз дал понять, что он заслуживает этого. Тот кивает, приобнимая его за плечи и прижимая к себе. Разумовский утыкается лбом ему в плечо, притираясь о черную ткань костюма.       Когда Сергей собирается на пресс-конференцию – знает, что потом действо должно перерасти в обычный банкет, – Олег крутится где-то рядом, стараясь лишний раз не мешать: его сборы крайне просты – отгладить черный костюм и белую рубашку, привести лицо в порядок, и он готов. Сергею – как и всегда – нужно больше времени. Олег замечает его нервозность: слишком уж долго Разумовский рассматривает свое отражение в зеркале, висящем в спальне, пытается завязать шарф, но как-то не выходит – это уже Олег замечает, когда направляется проведать, как там дела у Сергея.       Встает сзади, разглядывая его: никогда не видел этот красный пиджак с широкими, стоящими, лацканами – даже салфетку в грудной карман положил. Сосредоточенно, не обращая внимания на Олега, повязывает шарф – узорчатый, с расшитыми золотом цветами, – но все не удается. — Давай помогу. — Перехватывает из его рук приятный на ощупь – мягкий, с жесткой вышивкой – шарф и обходит Сергея, загораживая вид в зеркало. Тот не смотрит на него, но Олег замечает слегка дрожащие руки: прикоснешься и обледенеешь. — Не хочешь поделиться своим состоянием? Ты сам не свой.       Сергей отворачивается, смотрит в коридор из-под сведенных бровей. — Почему ты вдруг спросил? — Говорить не хочется, хочется молчать и до победного ничего не рассказывать Олегу – ему, наверное, надоели дурацкие перепады настроения, что сил терпеть нет. Почему-то сам забывает, что порой бывает излишне драматичен. — Потому что обычно ты говоришь, но последнее время – нет. Не буду же я тебя заставлять: не солдат из отряда, чтобы выбивать из тебя все.       Олег мягко касается его шеи, перебрасывая через нее сложенный пополам шарф, после просовывая кончик в сгиб, завязывая в аккуратный узелок со вторым кончиком. Поправляет так, чтобы прикрыть кожу на груди, совсем белесую на контрасте с красным пиджаком и черной рубашкой. Смотрит на Сергея побитой собакой, вокруг глаз – морщинки-сеточки, во взгляде – немое сострадание. Тот понимает: Олег все еще считает себя виноватым невесть за что, за состояние Сергея в том числе. Разумовский, будь его воля, постоянно ходил бы вокруг него и мантрой повторял, что не может Олег – существо человеческое, существо со своими страстями и тяжелым прошлым – контролировать весь мир и брать ответственность за всех живых людей. — Просто волнуюсь: ничего серьезного, Олеж.       Олег – пусть Разумовский и увиливает от касаний в последнее время – не сдерживается и приглаживает кончик его брови, после прикасаясь к щеке: Сергей стеснительно – от непривычки – льнет к ладони. — Я буду рядом, но не буду слишком близко подходить. Все пройдет отлично.       Стоит только подняться на сцену, как Сергея отпускает – словно попал в естественную среду обитания. Это не сцена в Лахте – полукруглая, с множеством прожекторов, со стеклянными ограждениями; это простой, обширный зал с прямоугольным возвышением перед множеством сидений, восходящих вверх – но и этого достаточно, чтобы прийти в себя. Сцена всегда действует на его состояние странным образом – самоуверенность возрастает сама собой, щекоча эгоцентричность. — Мы помним пожар, который случился в прошлом году. — Стоит натянутый как струна, сложив руки на груди, оглядывая зал – забит битком, кто-то даже в дверных проемах. Медленно идет вдоль сцены, кидая взгляд на длинный стол, за которым сидят партнеры из спецпроекта по реставрации зданий и команда «Все еще». — Стоило только зданиям сгореть, как сразу началась масштабная стройка казино. К счастью, она не успела закончиться потому, что везде загребущие руки Альберта Бехтиева смогли остановить наручниками. Теперь там застрявшая во времени стройка, брошенная и никому не нужная, кроме хозяина. — Передергивает плечами от того, что звучит как типичный обличитель: ну да все равно – все это правда. — Этот случай показывает только одно: насколько хрупко положение истории в нашем – уж не будем стесняться размаха – государстве. История – пепел: легко сжигаемая, легко поддающаяся забвению и легко перестраиваемая под нужды сегодняшнего дня – эта легкость не вызывает недоумения. Я не согласен: история – камень, это свершившееся, что нельзя подвинуть или вычеркнуть. Оно напоминание для нас всех. — Останавливается посреди сцены и улыбается, видя заинтересованность на лицах. Раздаются аплодисменты: он легко кланяется и продолжает, — Мы – «Вместе», «Рестнадзор» и «Все еще» – решили объединиться и сделать проект реставрации зданий из так называемой книги – во «Вместе» вы могли видеть новость о ней, это действительно важное событие. Красная книга – это список зданий, находящихся под угрозой сноса во имя пустых стеклянных торговых центров, бизнес-помещений, новых отелей или очередных увеселительных мест. «Рестнадзор» долгие годы занимается тем, что собирает данные о возможных сносах и составляет Красную книгу, но это помогает только придать огласке. Наш проект расширит поле действия: это юридическая помощь, это спонсорство реставраций, это большая сводка истории, которой нас пытаются лишить. Думаем о важном прошлом, а не бездушии сегодняшнего дня.       Пресс-конференция начинается под бурные овации: пафосные речи – страсть Разумовского. Все идет как по маслу: журналисты задают вопросы, касающиеся исключительно проекта – интересно, чем им пригрозили, – им спокойно отвечают – встреча настолько равномерная, что Разумовский ничего особо не запоминает, в голове – сплошное белое пятно. Оно и к лучшему: будет меньше прокручивать в голове и думать, что и как он делал. После здоровается и переговаривается с важными гостями в дружелюбном – с каплей язвинки – тоне; на долго его не хватает – поднимается на балкон и потягивает шампанское, схваченное с подноса. Рассматривает собравшихся людей: сверху кажется, что они – разбившиеся на небольшие группки по интересам и возможностям – составляют причудливый узор.       Невольно задумывается – уже меньше, чем за прошедший месяц, – насколько он правильно поступает: всегда казалось, что прикрывать личные интересы благородством во имя общественного – низко и неправильно. Личное – дом, хобби, Олег – и внешнее – «Вместе», компания, его социальные взгляды – не должны пересекаться: похоже, что слишком идеальный расклад для безумного мира. Всему когда-то приходит конец: видимо, с ним должно было что-то произойти – что-то, что заставило бы его отступить хоть от какой-то части своих взглядов. Наверное, нет ничего в этом плохого: может, он поможет городу – болеет за него всем сердцем, привязан к нему телом – и покажет положительный пример, а вместе с этим – погребет скандал, связанный с его ориентацией. Пора бы уже снять розовые очки и смотреть на мир трезво – с пониманием, что он настоящий – не Сергей Разумовский с билбордов, сияющий на сцене и дающий язвительные комментарии по поводу происходящего в стране – и счастливый – с Олегом вместе – тут не нужен. Тут нет ему места: понимал еще в юности, но как-то не хотелось окончательно признаваться. Юношеские надежды сказывались: верилось, что если он принесет пользу, попытается сделать мир хоть чуточку лучше, то ему многое простят. На деле же – нет: это как стучаться в запертую дверь – не откроют, можно, прекратить стараться, а Сергей продолжает стучаться, потому что по-другому не может.       Внимательно всматривается в толпу снизу: видит Олега – тот, как и говорил, не подходит, ходит тенью как год назад. Сергей лишь тоскливо вздыхает от осознания быстротечности времени. Наблюдает за ним, любуясь: с его неприметной внешностью Олегу все равно удается выделяться; может, это просто влюбленный взгляд Разумовского его постоянно находит. Разговаривает с Юлией: та с внимательностью слушает Олега, чему-то скромно улыбаясь, а затем протягивает ему руку для пожатия. Олег в легком поклоне – Разумовский узнает свой жест – целует ее руку и чему-то кивает. Разумовский не может сдержать улыбки: этот мужчина – невероятный.       Сергей понимает – он должен извиниться перед Олегом: мысленно столько ему приписал, что схоже с предательством. Узнай Олег обо всем, какие страхи и мысли одолевали Сергея последние полтора месяца, он бы долго корил себя, хотя его вины в этом нет – это уже тараканы Разумовского. Это как минимум; как максимум – извиниться за то, что в их гнездо – сердце щемит от того, что может называть их дом так – влезли: его нужно вить, но было не до этого.       Все становится спокойнее: заголовки пестрят статьями и репортажами о прошедшей пресс-конференции – анонс и вправду был неожиданным: внимание удалось сместить на что-то более стоящее. Чувствуется, что и Сергея, и Олега медленно отпускает, но что-то все равно не так. Разумовскому нужно сделать первый шаг, и он делает. Приходит в маленькую библиотеку Олега – тот с момента своего переезда начал обустраивать ее, да и Сергей настаивал, чтобы у него было свое место, где бы он мог спрятаться и отдохнуть от всего. Книжки медленно прибавлялись: какие-то переехали вместе с Олегом из старой квартиры – иногда в них встречались то ли отцовские, то ли материны, то ли сделанные его детской рукой карандашные пометки; какие-то он прикупил в новом экземпляре, и они приятно хрустели и пахли; какие-то Разумовский подарил ему – просто так, без всякой особой причины. Олегу приятно, а Сергею – вдвойне: не может не нарадоваться, что Олег все больше стремится к жизни в сегодняшнем дне.       Олег сидит в кресле. С подлокотника свисает плед, позади теплым желтым светом горит торшер, на столике рядом – кружка и пару карандашей: у Олега странная любовь оставлять пометки на страницах. Сергей стоит на пороге и мнется – неудобно, что его отвлекает. Выглядит как дите малое, хранящее секрет, но горящее жутким желанием его рассказать. — Что такое, Сереж? — Олег поднимает взгляд на него: видит, что намечается что-то серьезное, и, вкладывая какой-то кусочек бумаги – всегда закладывает что под руку попадется, – захлопывает книгу, откладывая ее на книжную полку. Олег хлопает по своим коленям, мол, «садись». Сергей как-то нерешительно подходит к Олегу и забирается сверху, садясь не всем весом – боится, что сделает ему больно. Не смотрит в рассматривающие его глаза – Олег прожигает его своим беспокойством. Руки Олега держат его за бедра – чтобы точно не убежал. — Я бы хотел… извиниться. — Сергей видит, что Олег хочет возразить, и касается ладонью его груди, — нет, не перебивай. Мне есть за что. Правда. И за то, что отдалился от тебя и ничего не объяснил, и за то, что не давал себя касаться и ничего не объяснял, и за все то, что я понапридумывал о тебе за это время. — Олег медленно кивает, понимая, о чем именно Сергей думал. — Но это вообще не ты. Ты – Олег, ты же совсем другой, и ты бы вообще никогда… — слова даются на последнем издыхании: глубоко вздыхает, чтобы не чувствовать першения в горле и ощущения, будто в носу много маленьких пузырьков, которые жутко колются, — и… не знаю. Мне кажется, я повел себя как предатель: пусть это были мысли, но мысли же ведь тоже считаются, да? И все это так глупо: вообще все, и мое свинское поведение по отношению к тебе в особенности. Ты же мог это не терпеть и… просто уйти с концами. — Не сдерживается и шмыгает носом: мысль о том, что Олег возьмет и вдруг исчезнет, бьет по больному. Пусть они вместе совсем ничего, меньше года, но все равно отчего-то страшно, что Олег может оставить его одного. Шмыгает еще раз, а Олег, обхватывая его за талию, тянет на себя, прижимаясь телом и медленно укачивая – Сергей грудью чувствует, как Олегова вздымается. Дышит в висок, водя носом по рыжим прядям. — Никуда я не собирался от тебя, ты чего. Единственный, кто тут навыдумывал себе, – это ты. — Гладит ладонью по пояснице, пока Разумовский прижимает его голову к груди, обнимая за плечи. — Правда? — раздается где-то у Олега над ухом. — Правда. — Разумовский отрывается от него, смотря в Олеговы темные погрустневшие глаза блестящими голубыми – потемнели от подступивших слез. — Олег, ну ты такой…такой, — шмыг, — прости меня.       Уже не сдерживается и начинает плакать: Олег, ничего не говоря, вытирает слезы с его лица, размазывая по щекам, поглаживая их в попытке успокоить. Первый раз Сергей перед ним плачет – поводов, как казалось Олегу, никогда не было. А оно вот как: его Сережа копил все в себе – только-только вырвалось. Все еще держа за покрасневшие щеки – на них выступили круглые пятнышки, – Олег наклоняет его лицо ближе к своему и целует в мокрые соленые губы: Разумовский истерично отвечает ему, то коротко прижимаясь, то коротко отрываясь, судорожно хватая воздух в секундных перерывах – будто задыхается. Сергея мелко трясет, а Олег спокойными поглаживаниями как бы говорит – все хорошо, я тут, никуда не ухожу.       Сергей снова прижимает Олегову голову к груди: перебирает его волосы, особо нежно прикасаясь к седине. Икая, произносит: — А еще меня обижает, что ты себя недооцениваешь. — Я? — Олег глухо удивляется, не отрываясь от Сергеевой груди, только притирается лбом. —Тебе кажется. — Олег, нет. Ты не великий конспиратор, я же все вижу. Я слышу, как ты говоришь о себе, — он снова икает. Говорит тише, чуть булькая голосом, — как ты отзываешься. Тебе, видимо, кажется, что рано или поздно я уйду, потому что найду кого-то моложе или без такого богатого прошлого. Но нет: мне никто не нужен. Ты вместе со своим багажом и со всем тем, что ты несешь с собой – вот это нужно. Ты и представить не можешь, какой на самом деле. Но я-то вижу.       Олег отстраняется, выпутываясь из рук Разумовского: тот кладет их на плечи, чуть массируя. Глаза чуть опухшие от слез, а губы горят красным – искусал, все-таки. Но это все так неважно: не верится, что его Сережа вот так прочитал его. Ему и не трудно было: понять, что Олег сомневается в себе и постоянно задается вопросами об их отношениях – это для Разумовского как дважды два посчитать. Олег ничего не успевает сказать – задумался и засмотрелся на Сергея. Тот выпаливает, зажмурившись, словно резко вспомнив что-то: — Eще до нас с тобой, когда я только-только начал мириться с тем, что влюбился в тебя, — Олег приподнимает бровь в непонимании, мол, «мириться»? Разумовский громко вздыхает, — Олеж, ну это же такой до простоты пошлый сюжет про начальника и его телохранителя. — Олег давится смешком: видимо, он упустил слишком много времени, что даже и не подумал об этом. Сергей продолжает гладить его плечи, не смотря в глаза – взгляд блуждает по груди, будто стесняясь внезапного признания. — Я пытался примерять на нас разные сюжеты: мол ты обычный работящий человек с семьей или просто мой друг, который пригласил меня в гости, чтобы угостить ужином. Но это все совсем не то: там нет тебя, вот этого. — Он указывает пальцем на грудь Олега, слегка тыкая; ойкает, поднимая обеспокоенный взгляд, — не больно, нет? — Олег мотает головой – «нет» – и просто завороженно слушает шепотом говорящего Разумовского, — вот этого Олега там нет, понимаешь?       Олег кивает, беря его ладони в свои и целуя коротко. Отвечает виновато: — Понимаю. Просто не думал, что тебя это так задевает. — Задевает, потому что я люблю тебя. Мне все, из чего ты сделан, нравится, будь то багаж воспоминаний, армейские байки и все то болезненное, что ты тащишь с собой. — Сергей как-то неожиданно переходит на игривый шепот, — ну еще мне нравится твоя седина и шрамы. Это все ты. Другой мне никто не нужен, Олеж. Пойми ты и перестань корить и накручивать себя.       Олег поджимает губы, медленно кивая Сергею: тот смотрит на него с нескрываемым обожанием – высказал все, что лежало камнем на сердце, и дышится теперь свободнее. — Я верю тебе, Сереж. И я хочу постараться, чтобы вот это вот все перестало нам мешать. — Олег гладит его бок, то поднимаясь ладонью к ребрам, то спускаясь вниз к бедру. Чувствует, как Сергей льнет телом. — Видимо, это новый пункт в моем разговоре с психотерапевтом? — добродушно ухмыляется. — Тебе решать.       Вместо ответа Олег обнимает его, целуя в плечо, и снова слабо укачивает Сергея, обхватившего его за плечи и перебирающего пальцами короткие темные волосы. Разумовский чувствует теплое дыхание на своей шее – аж мурашки бегут – и слышит тихий голос Олега: — Я тоже люблю тебя. И я правда постараюсь.       Сергей целует его в седой висок – безмолвно благодарит: верит ему, потому что иначе быть не может.