Человеческое им не чуждо

      Олег тихо захлопывает дверь и кладет ключи на прихожку: в квартире слишком тихо, да и его никто не встречает – Сергей обычно сразу летит ему на шею. Держа набитые продуктами шуршащие пакеты, скидывает обувь и, прогуливаясь босиком, осматривается: на кухне пусто – оставляет пакеты на стойке, – в гостиной тоже. Открывает дверь в спальню: Сергей лежит, обняв себя руками и поджав ноги. Олег облегченно выдыхает: никуда он не подевался и не спрятался, просто спит. Идет к окну – старается ступать бесшумно – и открывает его – в комнате слишком душно, после – садится на край кровати. Заправляет за ухо упавшую на лицо рыжую прядку, невесомо – как бы не разбудить – касается веснушчатой щеки. Уже хочет пойти готовить обещанный субботний обед, как рука Сергея обхватывает его запястье, тянет на себя, прижимает Олегову руку в своей щеке – не хочет, чтобы тот уходил. Пытается удобно улечься, но нить сна уже потеряна. Сонливо улыбается Олегу. — А поехали в Италию? — тихо спрашивает, что Олег сначала разобрать не может. Когда понимает, смеется: — С чего такое неожиданное предложение? — обводит пальцем его горбинку носа. — Снилось что-то приятное? — Нет, просто… — обхватывает ладонь, смотрит на нее: чуть загоревшие руки Олега красиво смотрятся с бледными Разумовского – тот всеми силами избегает летнее, непривычно жгучее, прилипчивое солнце Петербурга. — …еле встал сегодня с кровати. Думаю, если не отдохну хотя бы две недели, то сойду с ума. Я же хотел взять отпуск еще в мае, после презентации, ну ты сам знаешь.       Олег кивает: знает. Май и июнь выдались слишком тяжелыми для компании: сначала разгребали навалившиеся дела погрома офиса – следили за работой обновления – благо, оно действительно пришлось по нраву пользователям, – проверяли систему безопасности, пытались понять, кто именно в компании позволили случиться покушению. С этим быстро разобрались: начальник отдела безопасности сознался, стоило на него надавить, а его место занял Олег – этакая благодарность Разумовского за спасение. Сергей доверяет ему себя, значит и дела компании тоже: знает, что Олег исполнительный и серьезный, что тот никогда не подведет его – это важнее всего.       Олег же до конца не понимает, чем заслужил такое доверие от Разумовского – он просто честно выполняет свою работу. В тайне же надеется, что их стремительно развивающиеся отношения тут ни при чем: Олег каждый раз становился хмурнее тучи, когда Сергей начинал расспрашивать о работе; Разумовский, догадавшись о причинах, расхохотался до слез прямо за ужином: надо же было подумать, что получил должность через постель. Олег его веселья не разделил, наоборот, – самому себе сложно признаться – хотел услышать опровержение своего смятения. Сергей тогда, забрав вилку из его руки и отложив в сторону, мягко обхватил его пальцы, стиснув их, и неожиданно серьезно извинился: слишком поздно догадался, что Олег мог себе напридумывать всякого из-за особого статуса отношений. — Да и вообще… Италия – моя мечта, а если еще и с тобой… — вторая рука Сергея тянется к чужому колену, пальцы выше по бедру поднимаются; Разумовский невинно хлопает глазами, — соглашайся, Олеж, ну! — Хорошо. — потеплевшим взглядом смотрит на него: Сергей улыбается, радуясь своей маленькой победе. Олег обеспокоенно спрашивает, — что будем делать с моей работой? Меня так легко отпустят на две недели? — хмыкает, вторя игривому тону.       Сергей наигранно недовольно цокает: — Так уж и быть: я подпишу твое заявление. — сонливости и след простыл: уже сидит на разворошенной постели, растрепанный, улыбается широко, держась за руку Олега. Сам он может часами доказывать Сергею, что ему все легко дается, что к работе быстро привык, поэтому усталости особо не чувствует: как бы ни так. Просто не хочет грузить его своими проблемами: отдых был нужен и ему. Пусть и тревожно от мыслей о предстоящей поездке: слишком много воспоминаний о военных командировках – раньше только по работе куда-либо выезжал и никогда для себя, а теперь вот оно как – для отдыха с любимым человеком, за которым слишком скучает в последнее время. Из-за загруженности сложно часто видеться: только на обеде коротко общаются, перебрасываются сообщениями, болтают по видеосвязи – Олег с успехом осваивает непривычные технологии, – иногда Олег довозит Сергея до дома и, может быть, остается на ночь.       В один из таких вечеров Сергей просто предлагает Олегу переехать к нему: квартиру он вроде как обустроил, места много, есть где разгуляться и разойтись по углам, чтобы побыть в одиночестве – одни плюсы; главный – будут чаще проводить время вместе. Тогда Олег согласился подумать; посмотрел на Разумовского – у того на лице легкая задумчивость, которую Олег пальцами разгладить попытался. Сложно объяснить, что он не отказывается, а, наоборот, согласен: просто нужно какое-то время, чтобы собраться с мыслями – он покинет свой дом, пусть и хорошие воспоминания о нем покрыты военной пылью. Олег все еще пытается преодолевать себя – крепкие стены, которые выстраивались долгие годы для безопасности от остального мира; благо, есть ради кого. — Спасибо, дорогой. — Олег улыбается, пытаясь мягко выпутаться из рук Сергея, но тот крепко держит его. — Куда ты? — Обещал же приготовить обед. Продукты уже купил.       Вздыхает, тянет Олега на себя: — Можешь заказать доставку и не тратить силы. Я, конечно, люблю твою еду, но больше тебя и вот тут, — хлопает рукой по свободной части кровати. — Полежи со мной, Олеж. — не может устоять перед «Олеж», но еще больше – перед просящим Разумовским – слишком уж мастерски он это делает.       Отпуск в Италии спланировали таким же макаром: Олег – непривычно для самого себя – отдал все в руки загоревшегося идеей Разумовского – ему-то в целом все равно, куда ехать; главное, чтобы рядом был Сергей, а вокруг – спокойствие, без всякой спешки и надоедливых звонков по работе. Удивляется, когда Разумовский останавливает его, слегка оттаскивая за локоть из толпы – Олег все равно продолжает крепко держать ручку огромного чемодана – и достает резной ключ, как оказывается, от их квартиры. Это практически центр Венеции – Фондамента Орсеоло: в нескольких шагах Собор Святого Марка и Дворец Дожей, чуть подальше – Гранд-канал; вокруг нет ничего примечательного, за что цеплялся бы глаз, но жизнь – пусть и в течение нескольких дней, до поездки во Флоренцию – в историческом центре будоражила, пусть Олег и не был восприимчив к искусству. Вкусу Сергея он безусловно доверяет. Поворачивается к нему: тот с восхищением осматривает квартиру, будто поверить не может, что и в правду смог вырваться из петербургского зноя и дел компании; Сергей, делая маленький шажок к Олегу, прижимает к нему, обхватывая шею, забираясь пальцами под ворот желтого поло, и целует в уголок губ, притираясь подбородком к темной бороде – выплескивает переизбыток чувств: как будто это Олег все придумывал и организовал, а не Сергей. Олег, придерживая Разумовского за поясницу, понимает - он и сам уже рад: в целом неважно, что там вокруг, важно, что у них в запасе две недели – не в России, не на светских мероприятиях, не в офисе, где приходилось зажиматься по углам и выкраивать хоть немного времени друг для друга. Видимо, их ожидает какая-то эдемская жизнь в этот короткий срок.       На следующий день катаются по Гранд-каналу: печет, и прохлада, тянущаяся от воды – капли попадают на кожу, – не спасает от жары; от скорости лодки обдувает ветер – ставшие еще длиннее волосы Разумовского развеваются, лохматясь на макушке, переливаются, – и пахнет солью. Соприкасаются коленями и переплетают пальцы; Олег, выглядывая из-за спины Сергея, замечает его взгляд, бегающий по проплывающим мимо зданиям и людям, иногда машущим из окон – словно пытается все-все запомнить, – восторженный, но почему-то кажущийся ошалелым. Олег наклоняется к его уху – из-за мотора лодки и брызгающих волн ничего не слышно: — Что-то не так?       Не поворачиваясь, только наклоняя голову – теперь на плече Олега лежит, – отвечает: — Немного глубины боюсь. — выдыхает в ухо, а Олег ежится.       Кладет ладонь на левое плечо Сергея, массируя его и придвигаясь к телу ближе, и пытается сосредоточить его внимание на чем-нибудь другом: — Смотри туда, — мягко освобождается от рук Разумовского, обхватывающих запястья, и указывает на здание слева от их лодки – только из-под моста выплыли, и тень стремительно исчезала. Олег же понятия не имеет, что это такое, но придется выкручиваться: искусство же территория Сергея, — не знаю, что это, но присмотрись к резным окнам во весь этаж.       Сергей посмеивается: — Олеж, это музей. — Это хорошо, что музей. — деловито, с видом профессионального экскурсовода, кивает, и показывает ладонью куда-то вперед, на купол – они уже возвращались обратно к причалу, вдали виднеется выход в море, — тут я знаю: это Санта-Мария. Посмотри, какая у нее потрясающая арка. — замечает, как Сергей широко улыбается и пытается сдержать смех. Олег улыбается, глядя на него, и лукаво спрашивает, — что такое? Больше не боишься глубины? — Боюсь. — невесомо касается его щеки, — просто ты очаровательно отвлекаешь меня. Олег отпускает его плечо, спускаясь ладонью вниз по руке, к пальцам. С сожалением произносит в ухо: — Извини, я не знаю всего того, что знаешь ты. — Олег вспоминает, что Сергей как-то устраивал ему маленький экскурс в итальянское искусство – уже заранее готовился, видимо, – но Олег, кается сердечно, все прослушал. Смотреть на Разумовского хотелось больше, чем слушать: волосы взъерошены, голубые глаза сверкают, и он, подобрав ноги под себя, натянут как струна, еще живее жестикулирует - загляденье. — Не извиняйся. — он тепло улыбается: рыжие волосы все также лежат на Олеговом плече – Сергей, Олег заметил, питает какую-то явную слабость к его плечам. — Спасибо, дорогой Олег Давидович. — не сдерживаясь, смеется.       Вечером, разморенные морской прогулкой, отдыхают на диване – после обеда так и не дошли до спальни. Сергей растянулся, закинув ноги на колени расслабленно сидящего Олега: тот дремлет, но все равно продолжает массировать тонкие лодыжки, потирая кожу вверх-вниз, почесывая неглубокие и старые шрамы, обводя косточку полукругом – Разумовский окончательно расслабляется от удовольствия. Руки у Олега шершавые, горячие – несмотря на то, что окна открыты нараспашку, и в комнате приятная прохлада, – умные, всегда знают, где нужно прикоснуться и как правильно дотронуться. Вдруг Олег неприятно, на грани боли сдавливает лодыжки: Сергей аж подскакивает и шипит, тянется к Олегову локтю: — Что случилось? — тот распахивает глаза: в них уже нет привычного после приступов страха и неверия – он проснулся и снова жив; глубоко вздыхает – хочет окончательно осознать реальность, ласково поглаживает ноги Сергея – как бы извиняется за дискомфорт, потирает глаза ладонью. Разумовский просто ждет. — Задремал ненадолго. — Что-то не то приснилось? — аккуратно уточняет: не любит расспрашивать Олега о военном прошлом; если Олег сочтет нужным рассказать, то он обязательно расскажет – Сергей в этом точно уверен. Ворошить прошлое, когда Олег вот-вот будет готов его отпустить, – только находить причины, чтобы в нем поселиться.       Олег кивает. — Давно мне Шура не снился. — Сергей обхватывает его локоть, продолжает вглядываться в профиль Олега: как бы показать пытается, что он рядом и слушает его внимательно. — По молодости был его наставником – это совсем давно было. Неплохой малый был, только вот как его на войну занесло – непонятно. Отговаривать я его не стал: раз сделал такой выбор, то, наверное, есть причина. Не мне пытаться кого-то исправлять, не лучше же. — Сергей лишь хмурится: не любит, когда Олег самобичеванием занимается. — Только вот нужно было попытаться. Спустя несколько месяцев – если не меньше или не больше – подорвался на гранате прямо на моих глазах. Когда умирают те, с кем не так часто общаешься, то дается легче как-то. Но Шура был моим подопечным, пусть и пробыл он с нами недолго. На войне время вообще подгоняет, потому что смерть в затылок дышит. Тяжело. — Олег сам себе кивает, в чем-то, что так и не сказал, соглашаясь.       Разумовский спускает ноги с коленей Олега и прижимается телом к его боку, кладет голову на плечо: тот приобнимает его, неосознанно клюет губами в макушку. Не смотрит на Сергея, словно застрял в воспоминаниях, кинопленкой бегущих перед глазами. Никто слов найти не может: соболезновать – мертвых не жалеют, соболезнуют живым, но не всем живым оно нужно – Олегу точно; он жалости к себе не переваривает – чувствует в этом снисхождение как к более слабому. Категоричен излишне – Сергей мирится с этим. — Мне жаль. — тихо произносит: промолчать не может. — Мне тоже. — звучит сверху: Сергей прижимается теснее. Олег больше ничего из себя выдавить не может: чувствует себя виноватым. Истории про военное прошлое, про приступы, про странные сновидения с близкими товарищами не для ушей Разумовского – его от этой грязи отгородить хочется. Это все для психотерапевта – лучшего в Петербурге, которого нашел Сергей, как и обещал. Олег долго припирался – он и сам может заплатить за сеансы; Разумовский просто отворачивался от спора и продолжал делать так, как считает нужным – Олег мирится с этим, потому что не может врать себе – сеансы помогают, ему становится легче. После сна голова уже не такая чугунная, а иногда даже бывает, что ничего и не снится – закрыл глаза, черный экран на пять секунд, открыл снова. В погоду ноют шрамы, но боль такого рода перетерпеть можно, а вот смерть, снящуюся из раза в раз – нет. Рано или поздно можно и не понять, что это всего лишь сон. Олегу бы хотелось, чтобы Сергей не беспокоился из-за этого, потому что рано или поздно – у него наконец-то надежда появилась – все мучающее его наконец-то уйдет.       Через несколько дней уезжают из Венеции – теперь путь во Флоренцию. В момент, когда Сергей уже устает следить за каждым изгибом дороги, а Олег привыкает к машине – уже прикипел к той, которую Разумовский отдал ему в личное пользование, – широкая магистраль делится на два рукава: голос навигатора говорит Олегу свернуть направо – ближе к полям, стогам сена и уходящим вглубь узким дорогам, видимо, к мелким жилым пунктам. Окна открыты – Сергей попросил, – промелькивают какие-то деревеньки с рыжими крышами и темными кирпичами, меж тонких деревьев покровителем вырастает церковь с католическим крестом, извиваются ухоженные дорожки, вокруг – тишина и ни души. Разумовский лицо встречному ветру подставляет, носом тянется вперед, руками цепляется за раму окна и дышит с улыбкой; Олег мельком бросает взгляд на него – от вождения отвлекаться нельзя, пусть машин нет да и сами дороги ровные, без всяких ям, вести одно удовольствие – и сам улыбается; не сдерживается и кладет руку ему на внутреннюю часть бедра – обхватывает и потирает, продолжая смотреть вперед. Сергей отворачивается от окна, обхватывает руку Олега, целует костяшки, внимательно смотря в его лицо, пытаясь считать реакцию; Олег внутри обмякает от бережного отношения – его руки такого точно не заслуживают, но Сергей считает иначе. Резко вздыхает – в тишине салона, даже с открытыми окнами, звучит громко, – когда Разумовский по очереди кусает подушечки его пальцев.       — Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивый? — Олег его лицо не видит, но готов поспорить, что сейчас Сергей смотрит на него с кокетливым прищуром и сдержанной улыбкой; ощущает его дыхание на своей руке. А сам Олег флиртовать не умеет – как-то привык, что всегда либо в лоб говорит, либо действиями показывает свое отношение; Сергей, кажется, умеет все: его хлопающие ресницы, заигрывающие фразы или вот это его настроение, когда крутится-вертится вокруг Олега, то прижимаясь, то кусаясь, то забираясь на колени – тот ведется да и не сопротивляется. Вопрос Разумовского ставит его в тупик: бегает взглядом по горизонту и припомнить не может – такое только один раз было. — Да. Ты говорил. — Просто отвечает, но не добавляет, что он тогда внутренне смутился: не заслуживает, да и что там Сергей разглядел – загадка. — Скажу еще раз: ты красивый. — снова прикусывает указательный палец Олега. Придвигается ближе к подлокотнику, локтем левой руки опирается, подпирает ладонью щеку: любовно рассматривает профиль Олега. — Жаль, что ты не можешь увидеть этого полностью.       Олег не отвечает: продолжая следить за дорогой – никаких маленьких итальянских деревень нет, они остались позади, теперь и слева, и справа только бескрайние зеленые поля, – притягивает пальцами бледную ладонь Разумовского и целует костяшки – в благодарность. Потом уже Сергей чувствует – от зацелованной Олегом ладони пахнет кофе; Олег брал им, когда на заправку заезжали, потому что не успели позавтракать.       Заселяются в центре Флоренции: средства Разумовского позволяют им отказаться от отелей и жить в отдельной квартире. После собираются на поздний завтрак: Олег только из душа вышел, обмотав вокруг бедер полотенце, вторым сушит мокрые волосы, после обтирая грудь. Сергей стоит у зеркала уже почти собранный: волосы взъерошены после фена, еще не застегнутая рубашка висит на нем, сам он сосредоточенно всматривается в зеркало, пока аккуратно размазывает солнцезащитный крем по лицу. Олег закидывает полотенце на сушку в ванной и возвращается к Сергею, вставая позади его спины и забирая из его рук тюбик с кремом. — Сними, пожалуйста.       Разумовский, обмазывая оставшимся на пальцах кремом щеку Олега – тот морщит нос, – легко скидывает рубашку, цепляя ее за напольную вешалку у входа; Олег выдавливает крем на руку, распределяя по ладоням. После мягкими касаниями к плечам и лопаткам размазывает его – круговыми движениями, чуть надавливая в плечах, плавно массируя. Мельком смотрит на Сергея: глаза блестят, щеки слегка краснеют – в комнате не так душно, у Олега за все их путешествие обнаружилась мания открывать окна во всех помещениях. Напоследок проходится по темным пятнам на груди, переходящим в грязновато-желтый цвет: кадык Сергея дергается – сглатывает. — Все. — тыкается губами в загривок, потом – в рыжую макушку и идет одеваться. Разумовский шлепает за ним: берет с комода широкополую шляпу, аккуратно надевая ее. Олег неосознанно улыбается, пока одевается – краем глаза наблюдает за ним: Сергей везде успеет покрасоваться – и то правильно: в Петербурге такую негде носить. В прихожей крутятся: Сергей рядом с зеркалом ждет, пока Олег окончательно соберется, а тот завязывает шнурки; Разумовский успевает чмокнуть Олега в нос – в благодарность за намазанную спину: он правда не хочет обгореть, даже закрытой одежде не сильно доверяет.       За завтраком как-то воровато оглядывается – осматривает полупустую площадь тоскливым взглядом, засматривается на людей: на пожилого мужчину, читающего газету за соседним столиком – шелестит приятно – и потягивающего кофе из чашечки, на не спеша прогуливающуюся – а это теплое итальянское утро – женщину, громко смеющуюся в телефон; на соседней стороне улицы – она довольно узкая – что-то яро обсуждает компания молодых людей – они жестикулируют, иногда перебивают, также пьют кофе. Сергей потеряно выглядит – Олег это замечает, осторожно спрашивает: — Что такое? — поднимается, переставляя плетенный стул ближе к Сергею, и вновь садится аккуратно, чтобы стол не задеть. Следит за взглядом Разумовского: тот как будто из транса выходит и затаенно говорит: — Здесь так тихо, — облокачивается на правую ручку стула, чтобы своим плечом Олегового касаться, — никто никуда не спешит. Посмотри на часы, — подбородком указывает на умные часы Олега – тот носит с того момента, когда Сергей ему их преподнес. Касается экранчика – час дня. Сергей смотрит на него недоуменно, — ты не перевел время назад? — Нет. Высчитываю по старинке. — Олег отпивает из чашечки, к еде даже не прикоснулся. — Сейчас одиннадцать. Ну? — подбадривает. — Никто никуда не спешит. Все спокойно завтракают и общаются. Ну, знаешь, как будто их жизнями не руководят большие компании.       Олег посмеивается, едва заметно придвигая тарелку с завтраком ближе к Разумовскому. — Говоришь как человек, жизнью которого управляет большая компания. — наблюдает, как Сергей, улыбаясь, откусывает круассан: крошки сыплются на шорты, он их легким движением смахивает. Олег сам чувствует, насколько тут спокойно – необычно. Думал, что спокойная жизнь – это спальный район Петербурга с обставленной старой мебелью квартиркой, Четверочка, тихие ужины на одного и ежедневная рутинная работа. Тут по-другому – даже не знает, радоваться или расстраиваться, что его стандарты жизни так занижены: и люди чаще улыбаются, и жизнь у них кипит даже ночью – предпочитают открытость скорлупе, – а утром никуда без ежедневных ритуалов, а работа подождет – не убежит же. Может, просто он сам по себе такой – быстро привыкающий и сливающийся с окружающей его средой. — Ты никогда не хотел переехать заграницу? Сюда?       Сергей мельком косится на него от неожиданности и, облокачиваясь на спинку стула, задумывается: — Нет, думаю. Даже несмотря на то, что меня пару месяцев назад убить пытались. — закусывает губу в задумчивости. — Я бы не смог, наверное. В России… у меня все: и компания, детство – пусть и не самое приятное, но это все равно воспоминания. Привязанности, которые делают человека тем, кем он является. Сам же говорил, что они делают нас живыми. — Олег вскидывает пушистые брови в недоумении, мол «я такое когда-то говорил?». Разумовский кивает, — не кокетничай, я помню. Ну…я там должен быть, в России. — Улыбается уголком губ, ловит сосредоточенный взгляд Олега – тот внимательно слушает. — Там ты. — Словно поймав безумную догадку, поворачивается к Олегу всем телом, держится за подлокотник и, не веря, всматривается в лицо Олега – тот не понимает. Сергей хитро уточняет, — ты же точно остаешься в России? Мало ли, — хмыкает, — вдохновился, останешься тут, а мне придется вслед за тобой.       Смущается, смотря на Сергея, и не может сдержать улыбки: это такое ненавязчивое, но важное признание от него – с серьезностью относится к их связи, приоткрывает свое стремление быть с Олегом. Непривычно, странно и волнующе – пусть и высказано в игривой – привычной для Сергея – форме. За все годы его жизни никто не был готов остаться с ним: были связи в армии, были связи на гражданке – рано или поздно они обрывались, а люди уходили. Все и так понимали: остаться значит сделать всем хуже; вечно ждать Олега никто не был готов, он в любой момент мог умереть и не вернуться обратно, а ходить под петербургским солнцем и ждать – лишь время тратить. А вот Сергей сам хочет за ним следовать – от волнения внутри что-то теплом разливается. В какой момент Олега чуждая сентиментальность съела – он уже сам не помнит: точно после появления Разумовского, яркого до раздражения – это сначала, потом до ослепления и восхищения – мягкого и отдающего свою любовь так, словно всю жизнь копил – некому отдавать было, – чтобы Олега обогреть. Сам же не спрашивал о его бывших партнерах: не особо интересно; главное – сейчас они есть друг у друга. — Точно остаюсь в России: ты же возвращаешься. — Сергей неуклюже мажет щеку джемом с булочки; Олег стирает его пальцем с щеки и отворачивается, потирая шею. — Спасибо. — звучит смущенно.       После завтрака катаются на велосипедах по окрестностям Флоренции: Сергей едет впереди, Олег следует за ним – ему кажется, что рыжие волосы горят в лучах дикого солнца; за их время в Италии никогда не было так жарко. Вскоре выезжают за город: мощенные улочки и желто-коричневые стены остаются позади. Едут вдоль реки. Олег останавливается на минуту – Сергея не предупреждает, – оборачивается: воздушный купол Санта-Марии блестит и накрывает город, словно защищает, Олег смотрит завороженно. Начинает крутить педали быстрее, чтобы Сергея нагнать – тот уже уехал дальше, к мосту, ведущему к зеленым дорожкам. Педаль вниз – педаль вверх: слышит в загородной тишине, как цепь крутится. Едет сбоку от Сергея – вокруг теперь одни поля и деревья, обрамляющие дорогу. Чувствует, как ноги начинают ныть, а в груди воздуха как будто не хватает – замедляется: совсем забыл каково это – кататься на велосипеде и свободу от такого простого действия чувствовать. Голубые глаза смотрят с прищуром – Олег замечает, как его грудь вздымается, сам устал, видимо. — Давай передохнем? — Сергей замедляется и равняется с Олегом; тот притормаживает – Сергей за ним.       Кидают велосипеды на траву и ложатся рядом, телами друг к другу прижимаясь. Солнце слепит глаза: Разумовский жмурится, тянется всем телом, что рубашка – совсем тонкая, просвечивает бледную грудь – задирается, пупок показывается. Олег рядом лежит, просто греется и не шевелится – слепит, в пустыне на службе привык: яркий свет обычно напоминает о несбывшейся смерти – тревожно было, смотрел на него в последний раз и с живым прощался; сейчас сам подставляется, позволяя теплу кожу припекать, не волнуется – не верится, что поймал свое спокойствие. Раньше о потере чего-то важного не задумывался – такого в его жизни и не было; сейчас есть – теперь терять страшно: боится, что может наступить момент, когда придется попрощаться с приобретенным, впервые по-настоящему важным, вернуться к давящим стенам – коробке пустых воспоминаний – и жить сурком. Страшно, что неведомая сила может отобрать у него того, к кому привязался сердцем – Разумовский его мир с ног на голову перевернул, теперь каждый день показывает, что можно по-другому, что Олег этого «другого» достоин. Вот и старость уже не метафорическая – не только серебрящаяся на волосах и в бороде – подкрадывается: после стольких лет мимолетно прикипел к Сергею – в голове позволяет себе переходить на такое интимное «Сережа»: неровное, сбивчивое и шипящее приятно на конце; оказалось, что это просто. Странно на него влияет: Сергей потихоньку, медленно, никуда не торопясь, вытягивает из него человеческое – жесты, странной легкостью лежащие на языке слова, какое-то пока еще неродное, непривычное желание касаться-ощущать-чувствовать – думал, что искоренилось, но нет – вот оно.       Приподнимается на локте и смотрит на Сергея: глаза прикрыты, чуть улыбается – хитро, но довольно – подставляясь веснушчатым лицом; тут он не замазывает веснушки, пытается искоренить свое стеснение: Олег столько раз успел сказать о своем восхищении этими мелкими рыжими звездочками – и в правду считает их украшением лица, но Сергей лишь отнекивался – они выглядят как грязь; Олег вздыхал, но продолжал напоминать ему об этом раз за разом. Склоняется и целует его в уголок губ – от него еще пахнет утренним кофе, – заправляя прядь волос за ухо; Разумовский обхватывает его за шею, забираясь пальцами под футболку и водя ладонями по лопаткам. Олег поднимается губами по щеке, чмокает веснушки, придерживает рукой острый подбородок. Отвлекается на секунду – пальцы Сергея щекочут бороду, оглаживая челюсть.       Момент, и Разумовский седлает его бедра, прижимая загоревшие руки к траве: Олег захлебывается во вздохе – кончики рыжих волос щекочут его шею, нимбом белое яркое свечение, грудь груди касается – Олег чувствует, как глубоко Сергей дышит; замечает, как голубые глаза игривостью светятся – порой забывает, что Разумовский меняет настроение по щелчку пальцев. Олеговых губ не касается, только дышит в них, обдавая теплым кофейным дыханием – Олег ждет, что он сделает дальше, сейчас все в руках Сергея. Тот бедрами елозит и за подбородок кусает, хитро улыбаясь, – Олег сглатывает, ловит своими губами его, утягивая в поцелуй. Руки Сергея на плечи ложатся, Олег же своими под рубашку лезет, оглаживает бока, после спускаясь вниз и сжимая бедра – дорвался наконец-то. С губ Разумовского слетает стон: поддается телом вперед – шею под любимые губы подставляет, – прикусывает мочку уха, щекочет дыханием – знает, что Олегу нравится. Тот, нежа, царапает тонкую шею бородой, широкой ладонью поясницу оглаживает, – Сергей выгибает сильнее, шепча его имя скороговоркой. — Посмотри на меня, Сереж. — Олег шепчет, целует за раскрасневшимся ухом. Разумовский, проворно откидывая волосы на спину, приподнимается, вцепившись в крепкие плечи, и смотрит потемневшими глазами на размякшего Олега: тот разглядывает его лицо, останавливаясь взглядом на раскрасневшихся губах. — М? — хмыкает, будто ничего особенного не происходит. Все еще упираясь ладонью в Олегово левое плечо, пальцами водит по его груди: вниз, до самого пупка, после – нежно оглаживает рваные контуры шрамов – с особым трепетом к ним относится, старается губами их касаться, когда выпадает любая возможность. Пытается сказать что-то: Олег понимает, только не знает, как выразить безмерную благодарность Сергею. — Мы в поле, дорогой: не лучшее место. — Тянется рукой к веснушчатой щеке – Разумовский сразу льнет к ней, прикрывая глаза. Видимо, не согласен с Олегом: елозит бедрами влево-вправо и тепло посмеивается, когда слышит хриплый стон снизу. — Ладно, Олег Давидович, слушаюсь Вас. — Театрально низко склоняет голову, как бы принимая приказ, после, бесстыдно хихикая, быстро касается губами Олеговых. Улыбается, словно светясь изнутри, – счастливый и залюбленный. — Куда мы должны сходить? — Олег водит большим пальцем по щеке: оглаживает горбинку носа и складочку на лбу – Сергей в задумчивости вспоминает планы на Флоренцию, – после приглаживает кончик брови. — В Уффици! — улыбается уголками губ: радуется, что Олег помнит о планах, хотя Олегу и напоминать не нужно – все, что связано с Сергеем, бережно хранит. — Нам даже экскурсовод не нужен: я сам тебе все расскажу. — Олег кивает, соглашаясь: он и не сомневался, что Сергей – его Сережа – захочет сам посвятить в свой мир. Разумовский челку ему ерошит, пропускает темные волосы меж пальцам, невесомо касаясь шрама на лбу, тут же приглаживая их.       У Олега странное предчувствие: пытается игнорировать его, чтобы не портить впечатление от Сергеевой галереи. Тот жмется к его боку, держа за локоть: водит по залам, рассказывает шепотом – все слова только Олегу, больше никому, – а тому приходится голову слегка наклонять, чтобы все успеть ухватить; Олег искренне пытается понять, поймать то восхищение, которое Разумовский в слова вкладывает, но, смотря и усердно вглядываясь в полотна, может оценить только написанные сюжеты, но не понимает, хорошо или плохо; тогда пытается прислушаться к ощущениям – нравится или нет. У Олега с этим просто: он-то такое создать не может, поэтому и восхищается всем, что превосходит его умения. Разумовским тоже восхищается: вылез из детдомовской темноты, создал сложную – на Олегов взгляд, идеальную – систему, сколотил компанию, научился чувствовать глубоко, отстаивать себя – Олегу кажется, что он так не умеет, а вот Сергей – да. Он вообще какой-то не такой на фоне своего Сережи: смотрит в зеркало, думает о жизни и лишь жмурится, пытаясь притвориться, что его самого не существует. Сергей, как будто читая мысли Олега, обхватывает его ладонь своею холодной – в залах прохладно. — Если тебе не интересно, то мы можем… — Мне интересно: главное, ты рассказывай – я без тебя не разберусь. — замечает, как веснушчатое лицо розовеет. Олег-то на полном серьезе говорит, не для красного словца. Сергей обхватывает щеку Олега, приближая его лицо к себе – тот склоняется чуть ниже – и мягко, в благодарность за признание, целует. Олег отвечает, перемещая руку на талию; отстраняется и подталкивает Сергея к следующему залу. Разумовский улыбается ему через плечо, а Олег чуть расслабляется: не привык на виду у всех показывать чувства – это же его личное, это же Сережа. Воспоминания о России тоже непрошено давят: просто опасно, для репутации Сергея – точно, о себе Олег как-то не переживает. Но пока они тут, могут позволить не думать ни о чем, кроме друг друга.       Так и поступают: дни в Риме незаметно пролетают – так и случается, когда виднеется горизонт отпуска, – а планы Разумовского мельчают – чаще вытаскивает Олега на пешие прогулки; решают провести последний день перед вылетом в постели: Сергей позволяет дать себе слабину, а Олег и не против. Через распахнутые окна доносится шум римских улиц – кто-то громко ругается на итальянском, кто-то заливисто смеется, иногда слышна и русская речь; вкусно пахнет кофе и сладкой выпечкой – точно не с их кухни, запах приготовленного Олегом завтрака уже успел выветриться: видимо, доносится из кафе – оно прямо под их квартирой. Из-за тонкого тюля выглядывает полуденное солнце: Разумовский спиной к нему отвернулся, прижавшись голым телом к Олегу, обнимая его руками и ногами; тот прижат и двинуться не может – Сергей тихо сопит, выдыхая в грудь Олегу. Ему только и остается, как оглаживать его веснушчатые плечи: рука лениво сползает на талию и бедра. Самому бы подремать: стоит только глаза прикрыть, как мыслями и планами он уже в Петербурге; думает, что нужно отоспаться прямо сейчас, пока возможность есть, потому что через несколько дней его ждет работа – сложная и ответственная, но по какой-то причине ему понравившаяся. Спотыкается о мысль: они снова будут редко видеться и перебиваться короткими встречами – после проведенного отпуска этого кажется ничтожно мало.       Вспоминает о предложении переехать: нужно соглашаться. Как только Сергей проснется, Олег скажет ему – больше оттягивать нет смысла, две недели сблизили их. Пытается заснуть, прикрывает глаза: прибивается к вопросу, а как обустроить их быт – звучит непривычно да и думать о таком так странно – он будет жить с кем-то, кто и в правду хочет этого. Вплетает пальцы в отросшие рыжие волосы, целует в макушку. Другой рукой тянется к тумбочке, берет телефон: совсем давно ничего не проверял, а жизнь с Сергеем научила его интересоваться происходящим вокруг – вдруг там про него что-нибудь напишут. Заходит в новостной портал «Вместе»; бросается в глаза заголовок «Флорентийские каникулы Сергея Разумовского» – Олег тыкает, хотя и так знает все. Пролистывает текст, мельком пробегает по отдельным словам, не заостряя внимания на своем имени – публика вроде привыкла к мрачному телохранителю, успевшего занять крупную должность в компании. Резко останавливает пальцем статью на фотографии в конце страницы: чуть смазанная, но фигуры на ней отлично различимы – их с Сергеем подловили целующимися перед картинами в Уффици. На секунду теряется, задерживая дыхание: потерянность испаряется под вскипающей волны злости на самого себя – вот она его хваленная бдительность в действии.       Начинает задыхаться – откидывает телефон сбоку от Разумовского, на свободную часть кровати. Судорожно дышит: пытается самого себя обмануть и почувствовать, как воздух нос царапает, как он опускается к легким. Грудь только быстро вздымается – вздыхает-выдыхает, а воздуха все равно как будто не хватает. Рукой цепляется за простынь, чтобы связь с реальностью не терять. Шипит – только сильнее злится. Разумовский вскакивает: поджимает ноги под себя, садясь ягодицами на пятки, и хватает Олега за свободную руку – прижимает к своей груди, медленно вздымающейся, давая уловить спокойное биение сердца. Шепчет быстро, мол «я тут». Олега это успокаивает – Сергей уже понял давно и взял на вооружение. Олег задыхается от шока: все это его вина – он не недоглядел, не уследил, хотя прежде всего должен отвечать за безопасность Сергея. Чувствует, как теплые губы Разумовского касаются его руки, точечно спускаются к запястьям, зацеловывая их – пытается отвлечь от тревожных мыслей, чтобы успокоить его. Олег поднимает на него взгляд – виноватый, полный сожаления. Смотрит как побитая дворняга, что Сергей пугается – ослабляет хватку. Все еще держит Олега за руку, второй аккуратно берет незаблокированный телефон. Смотрит пристально на фотографию: лицо никак не меняется.       Сергей блокирует телефон, откидывая его на прежнее место – куда-то назад на кровать. Водит носом по костяшкам Олега – тот внимательно наблюдает. Взывает недоумение реакция Разумовского – тот невесомо прикасается губами к ладони, после прикладывая ее к горячим щекам – удивительно, что несмотря на сильный сквозняк ему все равно жарко. Глубоко смотрит в темные глаза Олега: тот замечает, насколько Сергей спокоен и собран, будто не винит ни себя, ни его за случившееся, словно уже знает, что делать. Олег не понимает, только ладонью щеку обхватывает – отпускать не хочет, только показать, что хочет быть с ним, чтобы ни произошло. — Олеж, — зовет мягко, хотя и так сосредоточены друг на друге. Придвигается ближе, держась крепко за Олега; второй рукой водит по его груди, любовно очерчивая шрамы. Олег накрывает его руку своей, когда ловит жалостливый взгляд голубых глаз – испугался из-за короткого приступа. — Не волнуйся, пожалуйста. Мы решим, все решим, только не переживай больше так, хорошо?