Власть совершить чудо

      Роуз понимала переживания своего мужа, но и одновременно была благодарна Конунгу Кайло за предложенное решение, он не мог постоянно беречь их берега. Дети подрастали, а оставаться для всех чужаками, хоть и со своей небольшой армией, означало обрекать их на отчуждение и вражду со стороны местных жителей, с которыми пора было слиться, насколько это было возможно, несмотря на их вздорность. Её Рыжебородый Конунг, мог это сделать раньше, взяв одну из дочерей местных вождей, но ради неё и детей он так не поступил, но следующее поколение обязательно должно было породниться с местными жителями, и в этом им помогла любовь их дочери и сына вождя Миде, чьи владения соседствовали с Дифлином.       Раньше, до того как викинги высадились на Иберии, быть вождём Миде, означало быть верховным правителем этой земли, но теперь на Миде претендовали более крупные соседи Лагин, Муму, Коннахт и даже внутри своего туата не было согласия. Мелкие вожди, опасаясь за безопасность своих владений и семьи, стремились присягнуть более мощному соседу, добиваясь их покровительства и защиты, немалое влияние на это положение влияли сменяющие друг-друга набеги Норманнов и Данов, расположивших свои Лонгпорты поблизости с Тарой, являющейся сердцем Иберии, священным местом где избирали верховного короля и находилась резиденция.       Для Рыжебородого, претендовать на владение и трон Миде, означало настроить против Норманнов Дифлинна всех иберийцев, сколько ожесточенно они не грызлись между собой, они забыли бы распри, чтобы объединиться против чужака присвоившего звание верховного короля, то же самое случилось бы если бы он посадил на трон своего сына, женив на одной из принцесс, в обход местных наследников по мужской линии. Так что помолвка их дочери и наследника Миде обещала выгоду обоим сторонам, и не задевала гипертрофированную гордость наследников древних королей, хотя усилению Миде за счёт поддержки Дифлинна правителей Лагина, Муму, Коннахта тоже однозначно не нравилось. Пока Дифлинн опекал Длинноносый с многочисленным флотом, на мнение вздорных правителей можно было не обращать внимания, но теперь они балансировали на грани войны, угрожающей изгнанием или полным их уничтожением.       Со сжимающимся сердцем, она отпускала сына с Конунгом Кайло. Супруг успокаивал её, что приблизительно в таком возрасте они с побратимом начали выходить в набеги с отцами и более влиятельными ярлами, и что только так можно стать истинным воином, но её сердце, от рождения не принадлежавшее касте воинов-завоевателей, ныло от беспокойства. Роуз понимала, что их сын от имени отца должен вступить во владение фьюльком и Конунг Кайло ему в этом поможет, но из жизни при дворе Короля Уэссекса она знала, как страшны интриги, а Мерителе бездетная вдова отца Конунга Хакса, по его же словам, была ещё та стерва. Она отправилась бы с сыном, но на этой кипящей страстями земле у нее оставалась дочь на выданье, двое малолетних детей и её супруг, хоть и не показывающий этого, но сильно нуждающийся в её утешении и поддержке. Ей только и оставалось положиться на волю проведения.       Переплыв все моря, и оказавшись практически на краю земли, она спокойно относилась к верованиям других народов, и сейчас, она должна была поддержать своего супруга, в решении принять веру народа, которым они шатко балансируя старались править. Решение, о котором настоял Кайло, ставило побратимов на противоположные стороны поля боя, закрывая пути отступления на родину. Но их сын Хаксон, ушедший с Кайло оставался верен богам пантеона Одина, чтобы иметь возможность принять наследство деда.       Роуз понимала боль мужа, который уже давно, благодаря восприимчивой любознательности, присущей морским путешественникам знал предания, заветы и законы веры берега к которому пристал, и, предложение Кайло словно бы ставило его на один уровень с орудием проведения христианского бога Иудой. Утешало лишь то, что до предложенного Кайло, движимого длинной рукой Уэссекса, было ещё далеко, и за это время могло произойти что угодно, и они должны были быть готовы ко всему, укрепив свои позиции.       Она не сетовала на судьбу, жалея что не может быть крестьянкой, живущей простой жизнью, она видела как ломаются судьбы людей под пятой интриганов и завоевателей, без различия король ты или простец. Распустив для своего мужчины волосы, она посмотрела на себя в полированную пластину зеркала. Результат её не очень порадовал, после пяти родов, последние из которых не были удачными, её цветущий вид несколько подувял, она замечала теперь это буйство жизни в чертах своей дочери. Роуз радовалась красоте дочери, соединившей в себе отцовские кудри и её восточную гибкость, девочка была умной и пытливой, но также и расстраивало то, что в ней не было смирения. Магда многие вещи воспринимала очень остро и иногда ей не необходимо было долго объяснять, что некоторые явления нужно принимать как данность. Материнским сердцем она чувствовала, что через эту непримиримость их милое дитя может обрести множество неприятностей.       Рыжебородый и Роуз из многих, казавшимися безвыходными, положений выходили именно благодаря своему терпению. Где бы она сейчас была, если бы при дворе Ксизора, несмотря на его покровительство, начала бы бунтовать против правил, которые вменил ей покровитель?       Роуз вздрогнула, почувствовав руки на своей талии, и вынырнула из созерцаний, где видела не своё лицо, а отражения мыслей и воспоминаний, и, развернувшись, обняла мужа.       – Ты прекрасна, как в первый день нашей встречи, мой Цветок на колючем кустарнике.       Его слова лились как бальзам на душу, но не удержавшись, в желании слышать комплименты дальше, она подначила его:       – Такая же растрёпанная, оборванная и грязная?       Он приложил палец к её губам, и поднеся губы к её уху шёпотом, лаская её своим дыханием, едва слышно произнес:       – Прекрасная, как небесная вспышка озарившая моё сознание, душу и сердце.       Его дыхание наполнило её слух словно бриз морскую раковину, унося подальше от сиюминутных забот и страхов, в шёпот звёзд, отражающихся солёной глади океана. Его кожа была пропитана солнцем и морской солью, которую она слизывала как олень нашедший на берегу солонец, и не могла оторваться, испытывая потребность, словно его не было не не три дня а целую вечность. Она продолжала лизать ощущая, как распирает створки её нижней раковины входящий в дом гость, Роуз сдавливала его, словно объятиями после долгой разлуки, а потом немного расслаблялась приглашая продвинуться дальше, затем снова захватывала вынуждая остановиться и словно дразня начала сползать слегка расслабив кольцо мускулатуры. Он вопросительно изогнул свои хорошо очерченные беличьи-пушистые брови, и распознав её желание поиграть, отодвинулся назад, оставив внутри неё лишь краешек головки, заставив её, волнообразно подобрав живот, в предвкушении закусить губу. Он дразнил её, показывая свою власть, но и она знала, что владеет им, и с удивлением вздохнув и выдохнув с грудным: "ах", заставившим её пышные груди устремиться выше, соскользнула с его ствола, который освободившись приподнялся выше к животу, показывая готовность продолжать игру дальше. Опрокинув мужа на постель, она завладела им, подчиняя своей женской власти. Перестало существовать прошлое и будущее, в этом мгновении были только они, слившиеся воедино. Она кончила первой, он чутко остановился, вопросительно глядя на нее, она стараясь снова обрести связь со своим телом, преодолевая пульсацию плоти, снова призвала его продолжать, и услышала его шёпот:       – Ты уверена?       Накрыв его губы своими, она увлекла его продолжать, она устала осторожничать, бояться, просить его кончить в другие места, между ними пульсировала жизнь, и она благословляла мужа доставить её по адресу, ведь только так можно победить смерть. Роуз чувствовала вновь просыпающееся желание, он перевернул её подмяв под себя, и в этот раз все у них случилось одновременно, превратив их в растёкшийся, слившийся из их морей, соленый океан.       Шум, послышавшийся из-за дверей, запредельным злом ворвался в их, увлечённые собственной гармонией, уши. Характер звуков исключал, вероятность того, что это их домочадцы просто что-то уронили. Роуз, ещё только успела накинуть через голову домашнее платье, а её Конунг одетый с мечом уже замер, приоткрыв дверь, оценивая ситуацию. Было не время, но она всё равно восхитились, в который раз, что её мужчина истинный воин.       Рыжебородый жестом показал ей молчать и запереться в покоях, а сам выскользнул за порог. Звуки боя внизу, сначала усилившиеся, и громкие переругивания быстро затихли, и вскоре муж крикнул ей, что она может выйти из спальни.       Схватив котомку со снадобьями, которую всегда держала под рукой, она выбежала на галерею, численный счёт убитых на которой распределялся в пропорции пять чужих три своих. Роуз привыкла видеть жертвы войны, поразило её не они, а их с Рыжебородым дочь, стоящая с копьём, над поверженным, но ещё живым врагом. Волосы Магды торчали в разные стороны непокорными тёмными медными пружинами, глаза метали гневные молнии, словно она была Валькирией. Глядя на неё Роуз поняла, что спокойствия этим землям никогда не видать.       – Сын злосчастного Ярла Алхара осевший в Уотерфорде, хотел похитить нашу дочь, – гневно отдуваясь, объяснил ей причину происходящего Рыжебородый.