На пятом этаже

Холодный свет и тихое жужжание ламп над головой. По тихим коридорам тенями бродили сотрудники. Появлялись из ниоткуда, выходя из комнат с одинаковыми белыми дверьми, и пропадали, находя нужную. В рабочее время сознание как будто отключается, превращаясь в непонятное серое марево. Подобные места отличаются гнетущей атмосферой. Особенно ночью, когда проходя мимо палат не услышишь ни звука детских голосов. Навевает пугающие мысли. За пределами палат же было тихо не только ночью. Призрачное безмолвие почти никогда не покидало эти стены. Иногда Гайдарову казалось, что он — единственный очнувшийся от коллективного сна. Межзвёздный исследователь, покинувший криокамеру за пару веков до окончания путешествия. Лёгкая головная боль. Казалось, веки вот-вот сомкнутся. Почти ледяная вода обжигает кожу слабым покалыванием. Пальцы трут глаза, надеясь ослабить тягу ко сну. Тяжёлый выдох, упор ладонями в края раковины. Разглядеть в зеркале собственное лицо почти не представлялось возможным из-за темноты. Освещение в туалете давно пора бы починить. Всё-таки он ещё не привык к ночным дежурствам. Несмотря на все попытки Гайдарова вернуться к бодрому состоянию, картинка перед глазами снова плывет. В зеркале что-то мелькнуло: на единственно заметной стене на секунду появилась бледная тень. Обернулся, но там не было ничего, кроме дверей туалетных кабинок, видных лишь благодаря тусклому свету из коридора. Просто показалось из-за темноты, с кем не бывает. Недосып опять играет с ним. Помнится, в юности было наоборот: парню казалось, что не спать ночью — привилегия «крутых взрослых». К сожалению, осознание реальности пришло во время подготовки к первой сессии. Тихий вздох, он снова жмурится, как будто пытаясь прогнать галлюцинации. — Ничего, ничего… Завтра выходной, завтра высплюсь… Тихое бормотание, привычное самоубеждение. Кажется, больничное молчание научило разговаривать с самим собой: наверное, чтобы не забыть, как звучит человеческая речь. — Вот и правильно. Это сказал не он. Холодный тон голоса. Холодный, как свет люминесцентных ламп. Гайдаров дёрнулся, резко обернувшись на звук. — Выглядишь нездорово. Я рад, что ты наконец-то решил позаботиться о себе. Глаза все ещё не привыкли к темноте, но Сергею не нужен был свет, чтобы видеть человека перед ним. Сквозь тугой полумрак чувствовалась спокойная улыбка на чужом лице. Гайдаров рефлекторно отшатнулся. Сегодня он явно не был готов к общению с кем-либо. Особенно с… Причиной, по которой волнующие мысли часто занимали голову ночами. Силуэт перед собой он узнал бы из тысяч. — Алексей Романович? Я… Не заметил, как Вы вошли. И снова он растерял все слова. И снова поддался, скованный болотным взглядом. Он не видел, да и не нужно. Призрачные цепи обвили тело, как змеи, лишили возможности двигаться. Почему-то казалось, что Бондарев видел его прекрасно. Как и всегда. Как будто он видит все, что происходит здесь. Как будто весь пятый этаж — его глаза. Мутные зелёные омуты. И Гайдаров тонет, не в силах сопротивляться. — Ох, разве? Извини, мне стоило сказать что-то. Перемещается бесшумно, появляется за твоей спиной, когда ты этого не ждешь. Двигается изящно, почти нечеловечески. Но Гайдарова это уже давно не пугает. Завораживает — более подходящее слово. — Все в порядке, не извиняйтесь, пожалуйста. Давящее молчание. Вдоль позвоночника скользнул холодок. И вот ему снова кажется, что кто-то изучает его, пробираясь глубже в узлы беспорядочных мыслей. Кап, кап... Звук, с которым из головы ассистента хирурга вытекает содержимое. Медленно и постепенно. Лишь бы мыслей никто не видел. Ну или же просто капающий кран, как единственное, что заполняло тишину. — Я собирался на балкон, составишь компанию? Свежий воздух тебе не помешает. Гайдаров не смог дать устного ответа — лишь кивнул. Наверное, на лице Бондарева сейчас улыбка. Спокойная и вежливая, как и всегда. Впрочем, Гайдаров бы не увидел ее и при свете. Медленно отдаляющиеся шаги, немой ступор. Он определенно все видел. И видел, и понимал, и слышал все, что проносились в голове подчинённого. Ведь от Призрака Пятого Этажа ничего не утаишь. Остаётся только следовать за ним, а Гайдаров и не против. Кажется, он делал это с их самого первого дня. "...Живые организмы, что не утратили зрения из-за жизненных условий, тянутся к свету. То есть выходит, что сама природа заложила в нас желание искать свет даже в непроглядной тьме..." Эта фраза Бондарева почему-то надолго засела в голове. И вспомнил он ее именно сейчас. Но когда тот говорил нечто подобное? Ах, да... Гайдаров часто становился случайным свидетелем их общения. Хирург вел длинные, плавные монологи, менял темы незаметно и непринужденно. А девочка с интересом слушала, распахнув белые ресницы. Может, не все понимала, может, иногда спрашивала значения некоторых слов. Но любила слушать так, как дочь слушает истории на ночь от отца. Почему-то от этих мыслей больничный холод отступил. Шаги эхом раздавались в тишине коридора. Краткий скрип двери, ночная прохлада. До восхода солнца ещё где-то час. До окончания ночного дежурства примерно столько же. Рука по привычке потянулась в карман за сигаретами, но Гайдаров вовремя поймал себя на этом. Свежий осенний ветер. Едва заметные в тусклом свете ламп клубы пара у черной маски. Попытка отвести взгляд от чужого силуэта. Провал. -- Ты не будешь против, если я задам личный вопрос? Даже не задумавшись, Сергей соглашается. Просто потому, что никогда и ничего от него не скрывал. Хотя иногда ему казалось, что скрывать все равно нет смысла: он ведь знает все. Спрашивает, просто в очередной раз проявляя холодную вежливость. -- У тебя ведь нет проблем со сном? Знаешь иногда я начинаю волноваться... Он знает все и про всех. Лишь бы не знал причины, почему Гайдаров плохо спит. Интересно, начинает волноваться - за ассистента или за его работоспособность? -- Честно говоря - в последнее время бессонница. Но не беспокойтесь, я уверен, что сегодня все будет отлично. Кажется, такого ответа было достаточно. -- Можно и я кое-что спрошу? -- Сорвалось с языка раньше, чем Гайдаров успел его прикусить. Слегка изумлённый взгляд из-под растрепавшихся седых прядей. -- Ох, да, конечно. "Я в любом случае не отвечу честно," - договаривает про себя Гайдаров за хирурга. -- Тогда.. Как идут дела с удочерением? Глухой стук сердца в ушах. Давящее сожаление, сжигающий изнутри стыд. Попытался узнать что-то о нем? Немедленная казнь. Прилюдная, желательно. Чтобы никто больше не осмеливался. -- Ох, -- Во взгляде хирурга прочиталось нескрываемое удивление, -- Откуда ты знаешь? -- Я.. Случайно подслушал Ваш разговор по телефону. Мне очень жаль. С трудом проталкивая слова сквозь горло, Сергей нервно сжал холодные перила. Всего пять этажей вниз. Сигануть с балкона и больше не чувствовать стыда. -- Надо же, я.. Не думал, что это будет тебе интересно. Что ж, некоторые трудности, конечно, были, но... Остановка сердца, клиническая смерть. По крайней мере, по ощущениям. Гайдаров не слышал того, что он говорил дальше. Одно единственное слово выдернуло из состояния, близкого к коме. С хрустом пробило череп, врезалось в мозг. "Полина" Ох, ну конечно. Гайдаров должен был догадаться. Они вели себя, как отец и дочь. Потому что станут ими через каких-то пару месяцев. Почему от этой мысли все внутри сжалось? — Ох, боже… Ты плохо себя чувствуешь? Едва слышимое волнение в вечно пустом голосе. Или Гайдарову просто показалось? Сложно сказать. И всё-таки, он человек. Пять лет работы с Бондаревым, вечное немое восхищение, непоколебимое уважение. И что-то ещё, что Гайдаров не мог описать. После всего - все ещё человек. Со своими переживаниями и чувствами, так умело скрывающимися под холодной сдержанностью. Сегодня Гайдаров вернётся домой на выходной. Едва только прикоснется к простыни, как провалится в сон. Очнётся ближе к вечеру. Смутно припоминая то, что происходило в пять утра на балконе НИИ, посмеётся: конечно, такого не могло быть. Просто сознание играло с ним и, очевидно, выиграло. Ведь Призраку Пятого Этажа чуждо то невесомое и абстрактное, что люди называют любовью. А сейчас Сергей лишь надеется, что не забудет. И при этом не может ничего сказать. Не до конца соображает, зачем хирург стягивает с одной из рук черную перчатку. Пока не чувствует лёгкое прикосновение к собственной коже. Простое действие, чтобы проверить температуру. После которого Гайдаров больше не чувствует тягу ко сну. Как и чего бы то ни было ещё. Кажется, умер. Он часто думал о том, что скрывается под непроницаемой броней. Точнее, ему нравилось представлять, что там действительно что-то есть. Вдруг где-то за пределами больничного холода орган в груди оттаивает? Но Гайдаров снова и снова возвращался к одному. Труп. Оболочка человека, в которой скрывается нечто неподдающееся описанию простым языком. "Интересно, а Бондарев-оригинальный специально уступил этому место?" Но чужая рука была теплой. Сердце исправно качало кровь. Сквозь маску проходил горячий воздух, становясь бледными клубами пара. Трупы ведь не могут дышать, да? Значит, все-таки живой. Хирург аккуратно берет его за подбородок, чуть наклоняет к себе, рассматривая степень красного на щеках Гайдарова. -- Ты заболел? Болотный взгляд пронзил насквозь. В первый раз Гайдаров открыто смотрит в ответ. Отвратительное невежество и неуважение. Непозволительная близость. Кто есть Гайдаров, чтобы так вести себя с ним? Коллега, ассистент, тот, кто никогда не видел в хирурге жестокого монстра. Только и всего.