Сад жасмина

Кровь. Она тёплой, противно вязкой струёй стекает с предплечья к запястью. Ещё один рывок значит ещё один глубокий порез, из которого моментально потекла красная жидкость. Больше он не может занести руку над венами. Силы покидают его, и он оседает на пол. Голова тяжелеет и начинает кружиться. Из груди вырывается душераздирающий крик. Хлопнувшая о стену дверь стало последним, что он помнит…

***

Писк приборов и измеритель давления на пальце. Тело будто налито свинцом. Он с трудом открывает глаза и сразу закрывает их от резко ударившего по зрению холодного освещения. Левая рука горит огнём, и чувствуется что-то шероховатое на ней. Он огляделся вокруг, но не увидел ничего кроме зеленоватых стен и странных медицинских приспособлений. В стеклянную дверь кто-то зашёл и тут же вышел. Где он? Явно не там, куда собирался попасть. Он в больнице, и очевидно, что именно в реанимации. — Он очнулся, — слышится сквозь стекло. Похоже, его кто-то ждал, и медсестра сообщила этому кому-то, что к нему можно зайти. Только вот он сам никого не хочет видеть. — Только не тревожьте его, может быть, он не стабильный. Дверь тихо открылась и также тихо закрылась. Он услышал шаги, но решил не обращать на посетителя никакого внимания, даже не удосужив его взглядом. — Чуя… — названый распахнул глаза то ли в ужасе, то ли в удивлении, — прости… Нет, нет, нет, нет, нет… этот голос он узнает из тысячи, из миллиона. Голос, обладатель которого принёс столько боли. И душевной, и физической. — Нет. Уйди отсюда, — как бы сложно не было это говорить, и не только от пересохшего горла, Чуя не хотел видеть абсолютно никого. В том числе и Дазая. Голову аккуратно подняли, а к губам поднесли стакан с водой. Накахара слишком сильно хотел пить, чтобы отказываться от такого предложения. — Чу… — Уйди. — Чуя. — Я не хочу тебя слушать. — Накахара Чуя. — твёрдо, но с просящими нотками ещё раз позвал Дазай. — Ты не пон… — он наконец поднял голову и посмотрел на Осаму, повышая голос. Но остановился. Кожа шатена была мертвенно-бледной, некогда мягкие волосы спутанные и сальные, под глазами большие синяки, — что с тобой? — рыжий отвернулся, чтобы откашляться и незаметным движением спрятал под подушку белые лепестки жасмина. — Ничего страшного. Что тобой? Вот это действительно важный вопрос. Мори в понедельник сказал, что ты в больнице, но не объяснил почему. — И ты, как благородный принц, побежал ко мне? Что-то не верится. — Раз не верится, придётся поверить, но именно так я и сделал. Чуя с жалостью посмотрел на Осаму. Всё-таки этот парень слишком странный. То он прогоняет, то приходит к нему в больницу и сидит тут вместо матери или Акутагавы. — Где Аку или мама? Почему моим первым посетителем стал именно ты? — Они ушли. Мать сразу после того, как пришли мы с Рюноске, попросив позвонить, когда проснёшься. А твой друг ушёл в понедельник вечером. — А сегодня… — уставился Чуя на Дазая в немом вопросе. — Среда. — То есть ты не уходил? — в ответ он получил кивок головой. — Ясно. Можешь позвонить Аку и уходить. За тебя наверно волнуются. — Нет. Я уверен, мои даже не заметили моего отсутствия. — Но… ладно, меня это не волнует, — Чуя врал. Нагло и безбожно врал. Его это очень волновало. Не могут нормальные родители не заметить отсутствия ребёнка на протяжении трёх дней. — Просто свали отсюда. — Нет. Я хотел с тобой поговорить. — И о чём же? — Чуя скептически поднял одну бровь и посмотрел на Дазая. — Я хотел объясниться и попросить прощения. — Ты его просил и не получил ещё в начале. Нам не о чем говорить. Проваливай. Но Осаму остался сидеть на неудобном медицинском стуле без спинки напротив кровати, лишь придвинувшись ближе. Он внимательно смотрел на Чую без слов прося разрешения продолжить. — Ладно, я тебя выслушаю, но ничего не обещаю, — закатил глаза парень. — Хорошо. Всё не так уж и долго. Утром того дня ко мне подошёл один парень и сказал одну вещь. Точнее назвал меня кое-как… — Дазай замялся, — не важно как… я взбесился, но всё же решил узнать откуда он про это знает. Он ответил, что от тебя. Как-то так. — И ты решил меня ударить только потому, что кто-то как-то тебя назвал? И что же я такое якобы сказал? Нет. Так не пойдёт. По сути я ничего не знаю. Может он тебя котиком назвал, потому что я рассказал, что ты мило чихаешь? Что он тебе сказал? — То есть ты никому ничего не говорил? — Ну, разве что Рю рассказал о том, что ты мило чихаешь. — Осаму коротко, измучено улыбнулся, — и всё же… что? — Это связано с моим прошлым, да и настоящим. Ты знаешь, я избегаю этих тем. — Если ты действительно хочешь, чтобы я тебя простил, ты должен рассказать. И мне надо будет ещё подумать. — Он… — шатен замолчал. Ему явно тяжело было говорить. Чуя собрался было остановить его и уже позвать медсестру, чтобы она вывела раздражающего посетителя, но Дазай продолжил, — назвал меня суицидником. Теперь Чуе пришлось останавливать уже себя. Наружу рвалось множество вопросов. От того, почему его так взбесило глупое, шутливое прозвище, до того, почему его так назвали. Безосновательно людей суицидниками не называют. — И… — Накахара не знал, ответит ли он и стоит ли вообще задавать такой вопрос, — почему он тебя так назвал? — Ты знаешь, что у меня под бинтами? Да даже если не знаешь, то наверняка догадываешься. — Шрамы, — еле слышно прошептал Чуя. — Да, но ты не знаешь от чего и насколько их много. — Ск… — Чуя замолчал, сглатывая, уверенный, что Дазай поймёт его с полуслова. Вместо ответа Осаму встал со стула, снял больничный халат и, положив его на стул, стал медленно, будто до конца ещё не решился, расстёгивать рубашку. По мере того как белая хлопковая ткань открывала тело, кожа, так и не появлялась. Были сплошные бинты, бинты и бинты. Юноша полностью снял вещь и оставил её вместе с халатом. И правда, не было ни одного обнаженного участка, всё закрывала белая марля. Чуя прикрыл рот ладонями в ужасе. Дазай же стоял с опущенной головой и сгорбленными плечами. — Некрасиво, не так ли? — он ухмыльнулся. — А под ними?.. — Не здесь. Ты первый человек, которому я могу открыться. Поэтому я готов снять перед тобой всё это, но не здесь. Когда тебя выпишут, приходи ко мне, и я всё тебе расскажу. А теперь тебе нужно отдохнуть и, наверно, поговорить с врачами. Я позвоню Акутагаве. Пока Дазай всё это говорил, он надевал рубашку. А Чуя смотрел на его лицо. Только сейчас он заметил, что после этих трёх дней он не особо изменился. Шатен всегда ходил осунувшимся с бледной кожей и синяками под глазами. Только сейчас он понял, что Осаму улыбался лишь тогда, когда Чуя смотрел на него. Но когда Накахара смотрел на него без ответного контакта, он всегда был не то что грустным, будто убитым изнутри. — Увидимся в школе, Чиби-Чу. — Дазай улыбнулся и вышел из палаты. Тут же туда забежала медсестра и стала его спрашивать о самочувствии. Рыжий односложно отвечал, думая только о Дазае. Неужели этот человек мог что-то с собой делать? Он выглядел таким высокомерным и явно не страдал самокопанием и заниженной самооценкой. Неужели это была просто защитная реакция и маска? Чуя сделает всё, чтобы поскорее выписаться и узнать всё у своего любимого человека.