Сад жасмина

Ходили врачи, осматривали его и никто не мог пропустить мимо цветы растущие из кожи. Каждый считал своим долгом спросить об этом. Чуя спокойно отвечал, удивляя врачей, которые только читали о ханахаки в книжках будучи детьми, ещё больше. Спустя пару часов, когда все от него отстали, он хотел было уже прилечь и поспать, но пришла мама. — И что ты сделал? Зачем? Ты же понимаешь, что теперь проблемы будут и у тебя, и у меня? — она общалась с сыном, как обычно, с высока и презрительно. — Мне всё равно, — наедине с матерью Чуя был, как всегда, холоден, — упекут в психушку и ладно. Тебе же легче будет. — Ну нет. Ты пропустишь школу, и учителя с этим будут выносить мозг именно мне, а не тебе. Надеюсь, тебя скоро выпишут. Я поговорю об этом с врачами, чтобы тебя здесь не задерживали и выписали как только стабилизируют твоё физическое здоровье. Она встала и, бросив последний брезгливый взгляд на сына, молча вышла. Чуя устало откинулся на подушку и потёр пальцами виски. Как же он устал от этого всего. Он мог бы попытаться умереть прямо в больнице, но, во-первых, он больше не хочет чувствовать те ощущения, которые испытал после обильной потери крови, а, во-вторых, в палате реанимации, тем более в палате горе-суицидника, никто не оставит никаких препаратов или острых предметов. А если... — Чуя! — поток его мыслей прервало радостное восклицание друга. Он ворвался к пациенту и бросился к его койке, обнимая. Накахара шикнул. Акутагава потревожил капельницу с растворённым в физрастворе железом. — Прости. Как ты здесь оказался? Мори толком ничего не… — взгляд Рюноске упал на перебинтованное предплечье левой руки. — Ты?… — Да, — рыжий не стал ничего пояснять. Аку поймёт его и без слов. — А как же я? Или Дазай? Мама в конце концов? — для Акутагавы отношения в их маленькой семье были идеальными. Чуя предпочитал ничего ему не рассказывать об их выживании, по-другому и не скажешь, вместе. — Ты бы справился, ты сильный. Дазай… он… я не знаю — А ты в курсе, что он места себе не находил? Он ушёл в понедельник после третьего урока, на котором Огай собственно и рассказал, что ты в больнице. Я пришёл сюда после всех уроков и встретил его тут вместе с твоей мамой. Она покинула больницу сразу, когда я пришёл. Я же ушёл вечером, когда врачи сказали, что ты не очнёшься сегодня точно. Дазай пробормотал, что побудет ещё немного и тоже пойдёт, но ни вчера, ни сегодня в школе его не было. Ты бы видел его красные глаза и бледную кожу. Неужели он плакал? — всё это парень проговорил на одном дыхании, жестом предлагая Чуе попить. — Он приходил. Мы с ним поговорили. — отрывисто проговорил Накахара. — И я кое-что понял. — Что? — Я не могу тебе рассказать. Уверен, он не одобрит. Могу лишь дать тебе наводку. Ты замечал, что на физкультуру Дазай переодевается в туалете и носит футболки с длинным рукавом? Подумай над этим. — Ладно, — недоверчиво протянул Рю, — но что всё-таки случилось с тобой? Почему ты решился на такое? - он не отступал. — Это не столь важно. — Как это неважно?! — вскрикнул Акутагава в негодовании. — Мой друг пытается покончить с собой и это неважно?! - продолжает он, но уже тише. — Понимаешь… нет, ты не понимаешь и поймёшь. У тебя нет ханахаки. Тогда мне всё казалось безвыходным, но сейчас, когда Дазай объяснился, мне уже не так плохо. Мне всё ещё очень больно и я задыхаюсь от кашля, кожа и мышцы болят в тех местах, откуда растут цветы. Но всё же… всё не так уж и плохо. — У тебя растут цветы из кожи… — как в трансе повторил Аку. — Это ужасно. Надеюсь у вас всё будет хорошо с Осаму. Кстати, я принёс тебе апельсины. — Спасибо, — натянуто улыбнулся Чуя. Он был рад видеть друга, но всё же он уже устал. — Оставлю их в тумбочке. Я вижу, что ты устал, поэтому пойду. Пока, — Рюноске напоследок обнял Накахару, поправил ему подушку и ушёл, тихо закрыв за собой дверь.

***

Прошло пять дней. Чуя уже хорошо себя чувствовал. И что самое удивительное, к нему не заходил ни психиатр, ни психолог. Похоже мама договорилась даже на счёт этого. Историю замнут. И это даже хорошо. Чуя не хочет чтобы его называли суицидником. Это действительно обидное прозвище, открыто насмехающееся над проблемами человека. Его выписали, и он уже дома, готовит уроки на завтра. Завтра, завтра, завтра он уже увидится с Дазаем. Он обещал пригласить его домой и всё рассказать в первый же день. Акеми ходила по дому молча, ни бросив на сына ни одного взгляда после того, как выпустила из машины перед домом. Пора спать. Он переодевается в пижаму, схожую по цвету с его волосами, разбирается кровать и ложится под холодное одеяло. Он отворачивается к стенке и закрывает глаза. Здесь, в темноте его сознания, одиноко и страшно. Но тут он чувствует будто его обнимают, прижимая к тёплому телу. Чуя понимает, что это лишь фантазия, пытающаяся защитить его ментальное здоровье, поэтому решает не поворачиваться, а просто раствориться в уюте, представляя Дазая. Его будит голос матери, оповещающий, что если он проваляется ещё десять минут, то опоздает на первый урок. Он быстро собирается и, даже не позавтракав, выходит из дома. Он медленным шагом бредёт по той самой злополучной дорожке, на которой нашёл цветок жасмина. Чуя заходит в класс. Он не успевает сбросить тяжёлый портфель с плеч, как слышит, словно сквозь вату, радостный возглас. — Чуя! — Осаму несётся к парню, чуть не сшибая на своём пути других учеников, стулья и парты. — Чуя… Шатен обнимает его, крепко прижимая к себе, и утыкается носом в рыжую макушку. Все взгляды направлены на двух юношей. Один из них неловко обнимает второго. А тот в свою очередь, сильно стискивает его и, кажется, немного трясётся. Чуе удаётся немного отстраниться, и он смотрит в коньячные глаза. Из них текут слёзы. Кристальные капельки ползут вниз, собираясь на подбородке. Накахара поднимает руки и обхватывает ладонями впалые скулы, вытирая мокрые дорожки большими пальцами. Дазай мотает головой и глупо улыбается, прижимает к себе Чую последний раз, наклоняется и тихо, почти беззвучно, шепчет прости.

***

Они с Дазаем идут к нему домой. Осаму сконфуженно молчит. Что-то явно не так. Чуя не знает, где тот живёт, поэтому сильно удивляется, когда они приходят в старый район с домами, у которых облупилась краска со стен. Они заходят в обшарпанный подъезд, в котором жутко воняет, поднимаются на третий этаж к железной двери, и Дазай открывает её ключом, который немного заел в ржавом замке. — Я дома! — крикнул Дазай, заходя в квартиру. За ним зашёл Чуя, неловко поздоровавшись. И встал в ступоре. Перед его глазами возвышались стены с каким-то разводами на обоях, стеллажи с толстым слоем пыли, по коридору были разбросаны грязные рваные ботинки, а на обувнице висели потрёпанные пуховики. — Явился! — донёсся из кухни пьяный женский голос. — Ещё и привёл кого-то. — женщина икнула, замахиваясь бутылкой в сторону Чуи, но её рука была остановлена Дазаем. Он вырвал пустой сосуд для саке и бросил его к остальным, валявшемся на полу. — Замолчи. Не твоё дело, — брезгливо сказал он и обратился к Накахаре, — не обращай внимания, раздевайся. Осаму подождал Чую и провёл в свою комнату под расфокусированным, злым взглядом. Он закрыл дверь на замок и сбросил портфель в углу. Комната Дазая была очень чистая и аккуратная. Кровать с пушистым, коричневым пледом, белый стол возле окна и деревянный шкаф. Места было откровенно мало, но шатену, похоже, хватало. Он сел на диван и согнулся в неестественной позе, зажимая глаза руками. Чуя сел рядом и нерешительно приобнял парня. — Как же всё это надоело… ладно, — оживился он, будто резко надевая на себя весёлую маску, — ты не за этим здесь, чтобы слушать мои жалобы. Дазай выпутался из объятий и встал перед Накахарой, сглатывая, но всё равно улыбаясь. Он быстро начал снимать рубашку, даже не дав Чуе сказать и слова. Бинты он уже видел, и они не повергли его в такой шок. Дазай судорожно то ли вздохнул, то ли всхлипнул. — Если не хочешь, не надо, — сказал Чуя, вставая и собираясь уходить. — Нет. Ты — единственный, кому я позволяю коснуться моей прогнившей души. Я не хочу ничего от тебя скрывать. Он взял ножницы и разрезал узелок на шее. Показались участки белой кожи, которые не видели свет… — Я ношу их уже четвёртый год, — будто прочитав мысли Чуи ответил Дазай на незаданный вслух вопрос. …которые не видели свет уже четыре года. Осаму полностью размотал шею и опустил руки, собираясь с силами для дальнейшего обнажения тела и души. Чуя увидел глубокую странгуляционную борозду. И ему уже не хотелось смотреть дальше. Он боялся того, что может там увидеть. Руки. На них множественные выпуклые шрамы от вскрытия вен. Среди них были видны и свежие порезы, которые, похоже, не должны были повлечь за собой смертельного исхода. Дальше грудь и живот. И тоже усыпанные шрамами и свежими порезами. На плечах ожоги. Все они выглядели просто жутко и приносили боль. Не физическую, она, скорее всего, уже прошла, моральную. Чуя встал и тоже снял рубашку. На его руке были отчётливо видны розовые зашитые полосы. Он поморщился, когда ткань коснулась цветов. Накахара подошёл к шатену и молча обнял его. Осаму поднял руки и прижал к себе цветущее тело. Он наклонился и положил подбородок на плечо друга и погладил его по заживающему предплечью. — Понимаешь, когда я узнал, что ты пытался покончить с собой… — он судорожно вздохнул и ненадолго замолчал, — у меня перед глазами пронеслись все те… — он всхлипнул, а голос сорвался на надрывный шёпот, — ощущения, которые я чувствовал тогда. — Сколько? — Чуя поднял голубые глаза и посмотрел в мокрые Осаму. Дазай отвернулся зажмуриваясь. — Шестнадцать… — ещё тише сказал он. Рыжий прикрыл рот рукой. Этому человеку действительно плохо, раз он так отчаянно пытается умереть. А ведь так и не скажешь, что он живёт в таких условиях и способен на подобное. Всегда весёлый, хоть и холодный, молодой человек в опрятном костюме и вовремя сделанным домашним заданием. — У тебя цветы, — констатировал Дазай, поднимая другую руку на уровень глаз. — Да, — коротко ответил Чуя. — Ханахаки? — Да, — они бы так и перебрасывались короткими репликами, если бы не повисло молчание. —Кто? — спустя пару минут спросил Дазай в нерешительности. Чуя прижался к нему ещё сильнее и ничего не ответил. — Чу, я не буду тебя осуждать… — Ты, — выдохнул он беззвучно в шрамированную грудь почти неслышно. Но Дазай услышал. Он поднял лицо рыжего и посмотрел в глубокие глаза, в которых можно утонуть. И он утонул. Не помня себя, он приблизился к губам напротив и мягко прижался, будто спрашивая разрешения. Чуя был не против. Это касание нельзя назвать поцелуем, но им этого хватило, чтобы осознать, что теперь у них есть они.