Сад жасмина

Это было сложно. Чуя не знал, что ему делать, и что он должен чувствовать. Вроде бы Дазай захотел его поцеловать, а это уже больше чем дружба. Но он и не сказал, что любит его. Значит не отношения. Сейчас у Накахары есть только надежда на какое-то развитие их передружбы и недоотношений. Странно. Чертовски странно. Хотя парню уже почти восемнадцать, у него не было нормальной любви. Или даже такой непонятной и больной, в прямом смысле слова, как эта. Но никогда не поздно начать и всегда можно закончить. Но рыжий был не уверен, что получится закончить в этот раз, учитывая цветы. Хотя пока он не хочет даже думать об этом. Даже если Дазай ему откажет прямо и предложит только дружбу, медленно и мучительно умирая, он будет наслаждаться его обществом, общением и проведёнными секундами вместе. Новый день, очередной поход в школу и непринуждённые разговоры с Осаму. Чуя пытался скрыть эту дурацкую влюблённость во взгляде, но у него получилось слишком плохо. Дазай это явно замечал, но лишь снисходительно улыбался. После уроков обычные прогулки, зажимания у деревьев и холодных стен тёмных переулков, бесконечные поцелуи в губы, лёгкие касания к шее, плечам и груди. Ничего не менялось уже на протяжении двух месяцев и даже стало привычным. Как Чуя и думал, это уже не дружба, но ещё и не отношения. Они не назначали свиданий, не говорили слова любви. Но зато были романтичные поцелуи под дождём, прямо как в сопливых американских сериалах, были страстные поцелуи в мрачных подворотнях, где они срывали друг с друга одежду, и Дазай оставлял на груди Накахары багровые засосы, были посиделки до ночи, когда они до дрожи нежно трогали друг друга или делали массаж. Но это всё было днём. В полночь же каждый ложился в свою кровать и каждый долго не мог уснуть. Они думали. Думали друг о друге. Дазай с улыбкой вспоминал розовые щёчки и смущение рыжего от долгих, целомудренных поцелуев, от его пальцев на животе, проходящих в опасной близости от пояса штанов, от каждого засоса на плечах или груди. У Чуи всё было по-другому. Он ворочался, а из глаз текли горячие слёзы. Но он не плакал, не издавал ни звука, хотя хотелось выть и рвать на себе волосы. Вместо этого он туже закутывался в одеяло и сворачивался клубочком у стены. Ему было плохо и больно. Жасмин царапал ветками грудную клетку изнутри, стискивая и крепче обвиваясь вокруг сердца. Но было лучше, чем раньше. У него была надежда. В мыслях всплывали тёплые объятия, тихий шёпот хрипловатого голоса, щекотка на щеках от растрёпанных волос. Не было ничего лучше этих возносящий на вершину чувств ощущений и хуже этого мучительного ожидания. Они не решались говорить об этом. Можно сказать, что эта тема была негласно запретной в их разговорах. Они очень умело её обходили уже скорее по привычке. Осаму было тяжело сказать Чуе о настоящей природе такого отношения, потому что боялся за него. Чуя же жаждал, но его интуиция и внутренний голос в унисон вопили, что пока лучше оставить всё как есть и даже не пытаться. Для обоих это было мучительно. Но в каждый боялся за другого в какой-то степени, и это скорее была предосторожность. Чуя говорил матери, что они друзья. И за это время сам настолько привык ко лжи, что стал убеждать в этом и себя. Они просто друзья. Друзья с привилегиями. Ничего более. Кричащее об обратном сердце, он привык затыкать. Сдавливающую лёгкие боль он привык игнорировать. Удушающий кашель и кровавые лепестки, рвущиеся наружу он привык пресекать. Всё прояснилось за один вечер.

***

— Дазай, — сонно позвал Чуя. Они остались на ночёвку у Дазая. Йоидоре ушла пить во двор к своим собутыльникам, всё-таки уже конец весны и дома достаточно душно. — Ну Дазай, — толкнул задремавшего парня ногой. — Мммм? — промычал Осаму и перевернулся в уютных объятиях спиной к Накахаре. — Просыпайся. — Чуя, три ночи. Что ты хочешь, — заплетающимся языком еле-еле проговорил он. — Как ты вообще можешь не спать после трёх бутылок вина? — Я медленно пьянею. — Алкоголик, — беззлобно прошипел Дазай. — Опытный сомелье, — сказал Чуя, переворачивая шатена на спину. Он уселся верхом на бёдра друга и немного поёрзал, устраиваясь поудобнее. — Кто я тебе? — томно прошептал рыжий в губы другого и поцеловал, не дожидаясь ответа, боясь его. Он целовал шею, отодвигая бинты, нежное место за ушной раковиной, спускаясь ниже к плечам. Накахара вопросительно посмотрел на Дазая. Он просто кивнул и Чуя потянул за бантик бинтов, медленно распутывая их. Он видел эту бледную кожу всего второй раз в жизни. Осаму не снимал повязки после того раза, стесняясь, но сейчас он был пьян и готов на всё, что рыжий мог ему дать. Чуя снимал марлю медленно и осторожно, будто кожа под ней это слиток холодного серебра, который ни в коем случае нельзя поцарапать. Он снова увидел эти ужасающие шрамы на плечах и груди, глубокую, багровую полоску на шее. И просто не смог удержаться. Он хотел одарить всё это тело, всю душу, всего человека такой нежностью, от которой сам может просто расплавиться, если не отдаст её. Он целовал каждый шрам, каждый шов и каждый свежий порез с неистовой любовью, пытаясь доказать, что Дазай прекрасен, что даже все его недостатки это лишь показатель того, через что он прошёл, того, во что превратила его жестокая жизнь. Целомудренно выводя узоры губами на животе и слизывая запёкшуюся кровь, он пристально смотрел на Осаму. Из его глаз текли слёзы. Слёзы счастья и обиды, восхищения и отвращения. Он гладил рыжие волосы, запутывая в них пальцы, немного дёргая, когда руки начинали трястись. Чуя не смог выдержать этого побитого взгляда и подполз выше, сцеловывая солёные дорожки с впалых щёк. Он вплёл пальцы в густые волосы, поглаживая подушечками кожу головы и притянул в приторный поцелуй. Долгий как вечность, сладкий как чистый сахар и мучительный как раскалённый металл к коже. — Я люблю тебя, Осаму, — выдохнул он в самые губы и запечатал свои слова мягким прикосновением. — Ты даже не представляешь, как я хочу сказать, что люблю тебя, но не могу… — прошептал шатен, отворачивая голову. — Но… почему? — поворачивая его обратно, держа за бледные щёки и смотря прямо в глаза. Теперь не пустые, но полные боли и немого отчаяния. — Все, кого я любил, уходили, — будто в неверии качает головой Дазай и зажмуривается до точек под веками. — Я не уйду. Обещаю, — соединяя их лбы проговорил Чуя. — Это не зависит от тебя. Я не могу просто так отдать тебя. Совершить фатальную ошибку. Ты слишком дорог мне. Я больше, чем люблю тебя. Я привязан к тебе невидимыми, но прочными нитями жизни. Я болею тобой всем сердцем, — слова резанули не только слух, но и душу острым лезвием призрачного ножа. — Но… — Нет, Чуя. Ты друг. Друг с привилегиями, — Дазай сам подтянул своего рыжика к себе и поцеловал его, извиняясь. Извиняясь за всё. За боль, за обиды, за недопонимание, за надежду, которые сам оставлял за собой. — Просто знай, что я люблю тебя, — в поцелуй пробубнил Накахара и лёг на плечо друга, устраиваясь поудобнее и оплетая его ногами и руками, будто подтверждая слова, что он не уйдёт. Они заснули в обнимку. Каждый думал о своём, но при этом их мысли сходились на одном и том же. Как жить дальше?