Сад жасмина

Дазай рассказал, Чуя выслушал. Больше им ничего не было надо. Лишь шаг на сближение. Но этот шаг положил хорошую основу к построению прочного моста через бездну между ними. Что делать, если перед сном каждый из вас плачет в подушку, скрывая эмоции друг от друга? Если вы не можете просто поговорить? Что это может означать, и долго ли продлятся такие отношения, где никто не говорить и никто не понимает? Ответ один единственный - нет. Это нет било по мозгам, оставляя после себя неприятный, мешающий звон, который расходился по телу, как после судорог, растекающихся по мышцам сковывающим жаром. Это нет морозило, промораживало и вымораживало словно ледяной зимой во время стужи. Это нет было самым страшным в их отношениях. Оно не поднималось в беседах и никак не обсуждалось. Было просто больно от этого. Но пока они не говорили о нём, оно и не трогало их. Всё было легче и проще, когда они делали вид, что смогут любить друг друга без слов вечно. Теперь они могли поговорить более спокойно, не боясь осуждения. Они чувствовали огромную силу, притягивающую их всё ближе и ближе, но при этом она не давала соединиться во едино окончательно и бесповоротно. Эта сила мучила, измывалась над ними, не давая того, чего они так желают. Слиться в одно целое и больше не отпускать от себя. Конечно, они оба понимали, что эти недоотношения не навсегда. Они закончатся, и даже, скорее всего, не по их воле, а потому что просто так надо. Именно поэтому сейчас они просто лежали в обнимку на маленькой для них двоих кровати Дазая и глупо улыбались, медленно и лениво целуясь. — Дазай, — хрипло позвал Чуя. — Ммммм? — промычал тот, затягивая в новый, уже более требовательный поцелуй. — Ты знал, я люблю тебя? — почти слитно, тихо, и вжимая чужие губы в свои, проговорил он. — Мгм, — неопределённо протянул Осаму, мазнув губами по мочке уха, — а ты знал, что я тоже люблю тебя? — горячим шёпотом он опалил ушную раковину. Чуя замер, распахивая глаза в неверии и отнимая от себя нависшего Дазая. — Что ты сказал? — чуть ли не со слезами на глазах прошептал Чуя. — Я, — поцелуй в нос. — Тебя, — поцелуй в каждое подрагивающее веко. — Люблю, — и долгий, головокружительный поцелуй в губы, от которого бросило в жар, а тепло ударило в голову не хуже сигаретного дыма или вина. Накахара смотрел на него с неподдельным восторгом, поджимая губы в тонкую полоску улыбки. С уголка глаза всё-таки сорвалась одинокая слезинка, прочертившая себе путь через щёку к подбородку, обжигая, отрезвляя и возвращая в реальность. — Ты любишь меня? Ты. Любишь. Меня. — Чуя то ли утверждал, то ли спрашивал. Эту интонацию не понял ни Осаму, ни сам Чуя. Он с радостным воскликом бросился в объятия, не веря своим ушам, Дазаю и самому себе. Он сказал это. Дазай произнёс эти три простых, но таких важных слова. И… Чуя действительно был рад этому. Они были одни, и они были влюблены. Больше им ничего не было нужно. Любить друг друга. Жить друг для друга. Навсегда. Здесь и сейчас. Больше никого не было рядом, никто и не был нужен рядом. Они были вместе и этого было вполне достаточно для счастья. Для счастья, сжимающего груди, растекающегося обжигающим жаром по телу, не оставляющего места грусти и печали. Только истинная радость. Чуя перевернулся на спину, утягивая за собой Дазая, чтобы тот навис над ним. — Я люблю, люблю, люблю, люблю тебя… — Осаму замолчал и перевёл взгляд на припухшие, красные от поцелуев и такие желанные губы, впиваясь в них нежным, но всё же требовательным поцелуем, будто хотел смять их, присвоить себе и больше никогда не отпускать от своих дальше, чем на пару миллиметров, лишь чтобы глотнуть немного живительного воздуха. Чуя отвечает, не смея отказать, желая того же. Поцелуи становятся более страстными и несдержанными, горячими. Им плевать на всё. На бывшие разногласия и запреты, на недопонимание и недоверие. Сейчас есть они, их разгорячённые тела и спутанные мысли. Чуя поднимает руки и начинает медленно, пуговка за пуговкой расстёгивать рубашку Дазая, пока тот не поднимается и не усаживает рыжего перед собой, не лишая ласк ни на секунду. Он оглаживает плечи рыжего, смахивая с них огненные пряди назад и размазывая выступающие капельки пота на идеально гладкой коже. Когда ненужная ткань оказалась где-то на полу, они прильнули друг к другу телами, а Накахара распустил бантик марли, всё ещё опоясывающей тело возлюбленного. Из под неё показались шрамы, которых рыжий всё ещё боялся. Он всё ещё не мог смириться с той мыслью, что такой прекрасный и жизнерадостный с виду человек, как Дазай, носит на своей душе и коже столько увечий. Осаму не спрашивает разрешения, а просто опрокидывает его обратно на кровать, не потерявшую за это время тепло. Он знал, что сегодня ему позволят всё и даже больше. Голубые льдинки глаз ярко контрастируют с огнём волос. Чуя весь состоит из противоречий. Молчун в компании, но любит поговорить с близкими людьми. Может общаться обо всём, но при этом не делиться ничем. Любит физкультуру, но так же обожает посидеть и посмотреть какую-то сопливую мелодраму под сок и попкорн вместо прогулки на свежем воздухе. И Дазай знал это всё. Он знал каждую повадку и черту характера Накахары, которого он теперь смело мог назвать любимым. Он медленно спускается ниже к шее и ключицам, оставляя за собой мокрую дорожку из поцелуев, резко отдающую холодом на разгорячённой коже, пока Чуя судорожно хватается за его плечи и спину, нежно проводя подушечками пальцев. Пока Осаму спускался влажным языком к соскам, он думал, на сколько человек под ним идеален и непорочен, но он не собирается осквернять его, а лишь подарить истинное блаженство и научить искусству удовольствия. От ярких засосов хотелось кричать. То ли из-за покалывающей, лёгкой боли, расползающейся по телу, то ли от убивающего чувства принадлежности Дазаю, которое словно выводило на поле для расстрела, где было сплошное чувство неизбежности, но при этом лёгкой истомы волнения. Когда Осаму коснулся горячим, шершавым языком одного из сосков, Накахару выгнуло на кровати от блаженства, прошившего его разрядом тока. Он уже еле сдерживал постанывания, рвущиеся наружу из дрожащей груди. Дазай вылизывал светлые, ни разу не тронутые ореолы, пока Чуя пытался подтянуть его то ли выше, чтобы поцеловать, то ли ниже к пупку. И шатен слушается. Он сначала вытягивается, нависая на руках над Чуей и смазано целуя его в губы, потом спускается ниже, оттягивая тонким пальцем резинку пижамных штанов. Чуя задыхается в прикосновениях. Это всё было у них не один раз, но именно в этот раз он был в силах отвечать, давать что-то взамен и был точно уверен, что в этот раз они дойдут до конца. Он царапал его плечи, трогал голову и тянул за волосы, уже постанывая в открытую, не боясь своей открытости. Дазай тем временем продолжал, спуская пижаму ниже, открывая вид на налитый кровью член. Он покачивался над животом, касаясь пупка. — Такой красивый, — поднимаясь и шепча прямо в ухо, Дазай смачно поцеловал его, облизывая мочку. Чуя пытается закрыться, понимая, что ещё не готов, сжимает ноги. Но Осаму, мягко давит на коленки, заставляя открыться добровольно-принудительно. — Не смущайся, малыш. Ты… прекрасен. Накахаре не внушают уверенности эти слова. Именно сейчас он думает, что на самом деле ужасен и просто не может принять эти слова и действия. Только ему не оставляют времени на сомнения. Дазая дует на головку и берёт его член в рот, выбивая все мысли из головы, не оставляя места размышлениям и самобичеванию, а только тягучей карамели стонов и удовольствия. Дазай чувствует лёгкую пульсацию чужого члена во рту и неумело работает языком, вырывая новые несдержанные вскрики и полустоны. Благо лёгкие хлопковые штаны не так сильно давят на свой собственный половой орган, тоже требующий к себе должного внимания. Поэтому Дазай кладёт одну руку себе на пах и мычит, смыкая губы сильнее, посылая вибрацию по телу Накахары. Он сжимает ладошками простынь, сдерживаясь от того, чтобы грубо схватить голову Дазая и насадить, заставляя глотать глубже. Он выпускает член изо рта, мокро чмокнув головку напоследок, и облизывая по всей длине, пройдясь по поджавшимся яичкам, останавливаясь у сжатого колечка мышц. Осаму горячо дышит, раздвигая ягодицы и приближаясь к анусу. Чуя выбирается из сладкой истомы, в его голову резко приходит осознание того, что сейчас хочет сделать Дазай. — Подожди, подожди, подожди, — Чуя садится, поднимая Осаму на уровень губ и шепча прямо в них. — Что ты хочешь сделать? — рыжий знал, но отказывался в это верить. — Ты прекрасно знаешь, — и в подтверждение своих слов он пошло облизнул припухшие губы, — что я собираюсь облизать твоё маленькое, сжатое колечко мышц внизу, просунуть свой горячий язык внутрь и… — с каждым словом Чуя краснел только больше, а мысли беспорядочно роились в голове. — Заткнись… — тихо взмолился он и упал на подушки, закрывая лицо руками. — Так… мне продолжать? — Дазай знал, что Накахара только безмолвно кивнул, так и не убрав руки от лица, хотя и не видел этого, так как сразу после вопроса коснулся языком прохода. Он весь и полностью отдавался делу, не желая останавливаться на достигнутом и подарить возлюбленному истинное удовольствие. Осаму вылизывал его изнутри, пробираясь языком всё глубже и глубже, сильнее раздвигая стенки. А Чуя будто чувствовал каждую неровность языка, распалённый страстью. Лёгкий дискомфорт немедленно перекрывался воспалённым желанием каждого, словно оголённого, нерва. Из Чуи вырвался долгий, разочарованный стон после того, как Осаму отстранился. Он открыл шкаф, на одной из полок которого стоял крем для рук. Он спустился обратно к Чуе, на этот раз останавливаясь у губ и жадно целуя его. Открутив крышку и выдавив немного на пальцы, он протянул руку вниз, на ощупь находя ещё не до конца сжавшийся анус, проталкивая сразу два пальца. Накахара открыл рот в немом вскрике, когда спустя пару плавных движений пальцами, Дазай коснулся кончиками пальцев простаты. Он ловил каждый новый стон своей пассии ртом, будто пробуя его на вкус. И стон, и самого Чую. И Осаму явно нравилось, учитывая восхищённый и довольный взгляд, которым он одаривал его после каждой царапины на спине, проделанной Накахарой в порыве дикой страсти. Каждый толчок члена внутри отдавался в голове, показывал фейерверки перед глазами, такие же яркие, как и то, как он чувствовал всё телом. Движения медленные, тягучие и горячие, как расплавленный металл. Он словно растекается по коже от каждого прикосновения, не оставляя ни одного холодного места ни на теле, ни в мыслях. Яркий конец не заставил себя долго ждать. Дазай кончил, а за ним и Накахара, которому он надрачивал в такт фрикциям. Они услышали громкие, удовлетворённые стоны друг друга, а потом прикосновение потной коже к другому телу. Воздух наэлектризовался, дышать тяжело, но это кажется таким чертовски правильным, что по-другому быть не должно и не может. Они заснули так же в обнимку, не смея отлипать друг от друга, предвкушая что-то страшное и тяжёлое.