Когда дверь передо мной распахивается, я едва ли замечаю удивление на Гришином лице. Врезаюсь в него всем телом, губами, руками, бедрами. Обхватываю взъерошенную голову, чтобы не смел увернуться. Но он, конечно же, не уворачивается — обнимает меня своими ручищами, впивается в рот с такой силой, что мы стукаемся зубами. На вкус он соленый от крови, терпкий от выкуренной сигареты, пьянящий настолько, что у меня подкашиваются колени.
Вжимаясь в него так тесно, как только способна, я толкаю его вперед, давлю на плечи — и, конечно же, не могу сдвинуть ни на дюйм, он не поддается, захваченный поцелуем, еще не получивший от него всего, что хочет получить. Я мычу от нетерпения в его рот и повторяю попытку, почти бью его ладонями в грудь.
Поняв, чего я добиваюсь, Гриша опускается со мной на пол — так, чтобы я оказалась сверху, попутно расстегивая свои джинсы. Руки мои лихорадочно шарят по его горячему телу, находят застежку штанов, дергают ее со всей силы. Гриша смеется, помогает расстегнуть, и я почти умираю от предвкушения, увидев его член — он выпрыгивает мне навстречу, налитый, подрагивающий, с красивой крупной головкой. Схватив за волосы, Гриша снова притягивает меня к себе для поцелуя и чтобы помочь стянуть джинсы. Вслепую нахожу рукой член — Гриша рычит, когда я сжимаю пальцы — и насаживаюсь на него навстречу нетерпеливому толчку бедрами.
Удовольствие пронзает меня так остро, что я всхлипываю в унисон с Гришиным стоном. А потом выпрямляюсь, не обращая внимания на волосы, рассыпавшиеся по лицу, и, сосредоточенно закусив губу, начинаю двигаться на нем быстро и жадно. Тяжело дыша, Гриша держит меня за бедра — и смотрит не отрываясь своими вишнево-золотыми глазами. Ладони его больше мешают, я скидываю их, чтобы меня ничто не сдерживало — тогда он запускает обе пятерни себе в волосы, прикрывая длинные пушистые ресницы. Отчего-то именно эти ресницы становятся моей последней каплей… они, а еще губы — его красивой линии губы, чуть покрасневшие после наших поцелуев. Я кончаю с громким криком и падаю ему на грудь, не успевая выставить перед собой руки — и он снова смеется, гладя меня по голове.
— Размялась? — шепчет насмешливо и горячо на ухо. — Готова к основной части?
И, не дожидаясь ответа, не дожидаясь, пока я испытаю сполна первый разделенный с ним оргазм, скидывает меня на пол, ставит на четвереньки. Проникновение не такое острое, как самое первое, я словно бы немного онемела внутри, но теперь мне хорошо по-другому, от того, как Гриша, упираясь руками в пол по обе стороны от меня, надавливает грудью мне на спину, почти ложится сверху — и уже двигается во мне сам.
Он силен, нечеловечески силен, я чувствую это в каждом новом толчке — резком, но не грубом. Он не дает себе разгона, сдерживается, щадя меня, и я откидываю назад голову, постанывая:
— Еще… пожалуйста… еще!
— Не надо, — хрипит Гриша надо мной. — Порву ведь… и так… кайф…
Но все же начинает толкаться глубже, длиннее — еще не в полную силу, однако мне хватает и этого. Новая вспышка телесного счастья — быстрая, яркая, и я взвизгиваю от неожиданности, когда она колет меня.
— Прав я был, — ласково выдыхает Гриша, — изголодалась, хорошая.
Обхватив меня одной рукой, он доводит себя до финала парой точных ударов и кончает с протяжным рычащим стоном. Падает на пол сам и утягивает меня за собой.
— Сейчас… — говорит, хватая ртом воздух, — дай минуту… перекурю.
Минуту — и продолжить? От обещания я сглатываю, прижимаясь к нему плотнее, целую в шею. Он тянется за сигаретами.
За стеной кто-то отчетливо топает по комнате.
Вскидываю голову.
Это ведь… коммуна оборотней. С их великолепным слухом. Меня слышал весь район.
— Не обращай внимания, — Гриша выпускает облако сигаретного дыма, — здесь стены из картона, но в доме почти никого. Ночь же, редко кто из волков сидит дома ночью. Да и привыкшие они всякое слышать.
От смущения я тоже закуриваю, хоть совсем и не хочется.
— Что, от тебя… часто всякое слышат?
Я-то в курсе, что оборотни не склонны к моногамии. Спят все со всеми, при этом внутри коммуны семьи практически никогда не заводят — думаю, это связано опять-таки с неспособностью женщин забеременеть.
Гриша щурится:
— Уже ревнуешь?
И тут же со смехом заверяет:
— Да я понял, что если с тобой — то больше ни с кем. Ты хоть и ощущаешься как самка, но понятия совсем другие.
— Как самка?
— Ну, не совсем, — держа сигарету губами, он привстает на локте и оглядывает меня вдоль тела. Я подавляю желание натянуть футболку на свой голый зад. — Есть просто бабы, хоть магглянки, хоть магички — не важно, они… как бы пресные по запаху. Не заводят. Их трахают, только если любят или хотят детей. Есть самки оборотней, они хорошо пахнут, каждая по-своему. А ты что-то другое — самка, но фертильная, способная принять семя, вырастить в себе плод. Это, знаешь, как для голодного обещание сытного горячего обеда. Сложно устоять.
— Ты это можешь по запаху определить?
— Ага. Я-то созданием потомства не озабочен, ты не думай. Мог бы — сделал так, что даже вероятности такой не осталось. Из оборотней чаще всего получаются херовые папаши. Но как вкусно ты пахнешь, я оценить могу.
Это заставляет меня задуматься. Если остается хоть малейшая вероятность, что я ошибаюсь насчет своей способности забеременеть лишь от потомков Радбранда, то по возвращении домой следует принять определенные меры.
— Не грузись, — щелчком отправив бычок в пепельницу, Гриша отбирает у меня сигарету и докуривает ее одним вдохом. После чего приподнимается и стягивает с себя футболку, позволяя впервые увидеть свое полностью обнаженное тело. Без культуристского рельефа, но крепкое, крупное — такого типа, что при чрезмерном потреблении пива к определенному возрасту расплывается, хотя оборотню это, само собой, не грозит. В них всегда больше мускулов, чем жира, даже если сутками будут лежать на диване. Волосатый, конечно — однако не чрезмерно, не больше, чем обычный мужик. В целом все гораздо лучше, чем можно было подумать до… кхм, близкого знакомства.
— Насмотрелась? — ухмыляется Гриша. — Моя очередь.
Подтащив меня за ноги под себя, он избавляется и от моей футболки. Замирает, вглядываясь жадно — крылья хищного носа раздуваются, глаза сверкают. Осторожно обхватывает рукой мою грудь, сжимая, и низко выговаривает:
— Так и представлял себе, с тех пор как тебя увидел. Вижу: блондинка, глаза синющие, точно море… У меня такой еще не было. Решил: на лобке, наверное, тоже золотистая, и соски светленькие, розовые... сладкие, будто ягоды. Я был заранее готов, что меня заведет твой запах… но не к тому, какая ты. Зубы свело, как подумал, что не судьба попробовать. Кривилась на меня, словно на кучу мусора. А гляди ж ты, как все вышло.
Он припадает к моей груди, посасывая сперва один, потом второй сосок. Я охаю, когда на коже сжимаются зубы — и, пожалуй, впервые в жизни благодарю мироздание за то, что могу испытать это без страха. Чего бояться, я ведь уже оборотень, меня уже не заразить… Да, страха нет. Я не боюсь Гришу, не боюсь, что он сделает мне больно. Как и обещал, он избавил меня от этого тошнотворного чувства. Увидеть его во всей волчьей красе я до сих пор не испытываю желания, однако и без того ощущение облегчения… безмерно.
Я снова всхлипываю — от облегчения этого, от удовольствия. От того, что впервые за много лет делаю то, что хочу. Люблю столь желанного мне мужчину, не боясь его природы.
— Ну что ты, — Гриша гладит меня по лицу. — Не реви.
Поднявшись, он берет меня на руки и относит на кровать — скрипучую, продавленную. Ложится сверху практически полным весом, лишая на миг дыхания.
— Погнали дальше?
* * *
Рассвет я встречаю, задремав на Гришиной груди. На него можно лечь полностью, и даже не захочется укрываться — такой он теплый, почти горячий. Проснувшись окончательно, первым делом замечаю рассыпавшиеся поверх его плеч волосы. Отросли буквально за ночь… хотя после отрезанной и приросшей обратно головы такому удивляться уже, наверное, глупо. Новые волосы выглядят чистыми и мягкими, я не могу удержаться от того, чтобы их потрогать.
— Целительный перепихон, — сонно бормочет Гриша, заметив мой интерес. — От него все быстрее восстанавливается.
— Хорошо, когда лекарство всегда под рукой, — говорю. — Дешево и сердито.
— Точно.
Подначки в моих словах он либо правда не замечает, либо просто игнорирует. Вроде и согласился вчера, что я должна быть его единственной партнершей, а все равно неприятно. У меня никогда еще не было мужчины, так легко относящегося к сексу, у всех находились какие-то заморочки. Может, оно и к лучшему. Ведь это просто секс, так? Реализованное обоюдное влечение. Потерлись гениталиями какое-то время — и разбежались.
Я встаю, не давая Грише удержать меня.
— Мне пора. Дочь и так уже забыла, как я выгляжу.
— Ну иди. Увидимся же еще?
Молчу, одеваясь.
— И че это значит? — Гриша садится на постели. — Тебе же понравилось.
— Очень, — говорю я искренне. Он улыбается вызывающе — и немного неуверенно.
— Тогда что?
Не хочу ныть, но, наверное, лучше сразу расставить все точки над «i».
— Я… наверное, я немного боюсь. Ты сам сказал, что у меня другие понятия, не такие, как ты привык.
— А еще я сказал, что все с этим нормально, — почти сердито перебивает он. — Ни с кем, кроме тебя, я спать не буду. Не думаешь же ты, что я животное, которому лишь бы хуй присунуть, не разбирая...
— Нет! Конечно, нет. Не в этом дело, — я устало тру ладонью лицо. Все-таки для связности мыслей мне нужно побольше спать. — Я верю тебе в этом вопросе. Но будет же еще много других, а мне слишком… слишком тяжело даются потрясения. С одной стороны, я не могу спать с тобой, не пуская в свою жизнь, с другой — боюсь это делать. Видишь… многовато загонов для «самки».
Гриша хмурится все сильнее, глубокие складки прорезают его лоб.
— Просто скажи, что хочешь вернуться в свой чистенький красивый мирок и больше не мараться в волчьей грязи.
Ну вот. Уже дошли до разбора отношений. А ведь провели вместе всего одну ночь.
— Ты несправедлив, — говорю я просто. — Гриша, ты нравишься мне так сильно, как никто и никогда не нравился. Как привлекательный мужчина, как хороший, добрый человек. Но у меня не складываются любовные отношения даже с простыми и понятными людьми, с парнями, которых я тысячу лет знаю.
— Так может, тебе и не нужны простые и понятные. Ты сама-то какая, а? — Гриша осекается. — Но знаешь, уговаривать тебя не буду. Дверь вон там. Разберись сначала, чего хочешь, потом уже вламывайся ко мне, чтобы на хер запрыгнуть.
Грубо, но слова его меня не обижают. Я выхожу из коммуны, горько понимая: задела его, сильно задела — теперь Гриша считает, что я стыжусь отношений с ним.
И поделом мне. Вчерашнее решение было принято явно не головой. И было бы слишком романтично считать, что я сделала это сердцем, как сказала Ханна. Будем честны, вчера балом правило то, что пониже.
* * *
Жизнь быстро возвращается в обычное русло. Заканчивается лето, мы провожаем Скорпиуса в первую поездку до Хогвартса. Айви страдает и пишет ему письма каждый день. Драко обещал, что возьмет ее с собой, когда в следующий раз отправится в школу в качестве члена попечительского совета, и они со Скорпиусом смогут увидеться.
У меня начинаются занятия с младшими аврорами. Когда на одном из уроков кто-то спрашивает, как маггловские агенты боролись с оборотнями, я на миг задыхаюсь — и все это замечают. Класс переглядывается, но, судя по сочувственным физиономиям, списывает это на посттравматический синдром. Задавшему вопрос даже дает подзатыльник сидящий позади сокурсник. Никто не знает, что воспоминания о нападении больше не причиняют боли, перед глазами не встают чудовищные картины прошлого. Меня действительно хорошо излечили от этого страха.
— Никак, — отвечаю я наконец. — Оборотни всегда были слишком быстрыми для маггловского оружия. Среди агентов часто случались жертвы.
Чем больше проходит времени, тем яснее мне становится: это было не просто короткое любовное приключение. Я постоянно думаю о Грише. Не о том, каким он был ненасытным любовником, какое у него было лицо, когда он кончал, как смотрел на меня, когда гладил все мое тело… Хотя кого я обманываю — об этом тоже. И все же не только. Мне нравилась его шальная, но неизменно добрая улыбка, его искренность, его открытость.
«Все будет. По-своему, так, как лучше именно для тебя».
Только как я узнаю, что для меня лучше? Когда-то я уже думала, будто чудовище может исправиться, будто я смогу приручить его — и крупно ошиблась. Я сбежала из Корнуолла, в который раз собирая сердце из осколков. Когда-нибудь оно ведь не выдержит.
Порой на меня накатывает злоба. На себя, на жизнь такую беспощадную. В отдельные моменты я остро желаю, чтобы ликантропии не существовало, чтобы Гриша был обычным человеком — но потом понимаю, насколько это глупо. Он такой, какой есть, и нельзя сказать, как повлиял волк на характер человека. Может, он бы тоже желал, чтобы я не была прожженной, разочаровавшейся в любви теткой — но вот она я, попалась ему на пути так же, как и он мне.
