Фенрир

      Солнечным сентябрьским днем я сбегаю из Министерства в обеденное время, чтобы забрать Айви из «Дырявого котла». Просто хочу побыть с ней, поесть мороженого в Косой Аллее. Собеседник, правда, из нее сейчас не очень — только и разговоров, что о Скорпиусе. Пока дочка сама не отправится в Хогвартс, покоя ей не будет… Но потом Скорпи закончит учебу, а она останется еще на четыре года — и опять начнется вселенская печаль.       На обратном пути я держу ее за руку, пока она пересказывает мне его последнее письмо. Солнце приятно греет, жары нет. Можно вдохнуть полной грудью и снова признать, что жизнь продолжается, что она хороша, несмотря ни на какие горести. Пока у меня есть Айви, я выдержу любые потрясения. Просто обязана выдержать.       Но когда это я бездумно радовалась жизни дольше пяти минут?       Гриша вываливается из какой-то лавки прямо перед нами, буквально в двадцати футах. В неизменной косухе, с неизменной ухмылкой. Вслед ему доносятся сердитые старческие проклятья.       — Остынь, папаша! — рявкает он со смехом. — Ухожу я!       А потом Гриша замечает меня. Мы стоим, как вкопанные, глядя друг на друга. По его глазам, его позе, по роже небритой я понимаю, что он слегка нетрезв. Айви опасливо поглядывает на шумную сцену, вцепившись в мою руку.       Владелец лавки выскакивает следом, в его руке волшебная палочка. Мне кажется, что он вот-вот выстрелит Грише в спину, пока тот на меня пялится — и, отпустив Айви, я делаю вперед несколько быстрых шагов:       — Что вы…       Гриша кривится, зыркая на продавца, возвращает ко мне насмешливый взгляд:       — Чего уставились?       Смотрит на Айви — и корчит ей страшную рожу. Развернувшись, быстро уходит прочь.       — И вот таких мракобесов делают гражданами Магической Великобритании, — сердито ворчит владелец лавки. — Можете себе представить — только лишь за одно владение клочком земли!       Сокрушенно качая головой, он уходит к себе.       — Мама, кто такие мракобесы? — спрашивает Айви.       — Такие, как вот тот большой дядька, — говорю я машинально. — Не испугалась?       — Не-а! Он смешной был!       Я нервно хмыкаю. Смешной, да уж. «Под градусом» ведь — сразу заметно было. Обхохочешься, какой смешной.       Вернув Айви в «Котел» под присмотр Ханны, я выхожу на маггловскую улицу. Надо… надо побыть одной, прийти в себя, нельзя сразу возвращаться в Министерство. Только не в таком состоянии. Ноги дрожат, курить хочется просто дико.       Я застываю за мгновение до того, как крепкие руки обхватывают меня сзади, затаскивая в подворотню между домами. Не отбрыкиваюсь только потому, что за это мгновение понимаю, кто меня схватил. Чувствую каким-то звериным чутьем.       Гриша отпускает меня и приваливается к стене дома — глаза его смеются.       Он лишь сделал вид, что сердится и не хочет со мной разговаривать, — понимаю я.       — Почему ты…       — С тобой дочка была, — отвечает он, протягивая руку и неловко гладя мое лицо. — Да и не нужно, чтобы все вокруг знали. К черту их. Ты выглядела так, будто хочешь этого старого хрыча пинком под зад отправить обратно в его лавку. Никто бы… не понял такого.       Я не выдерживаю. Бросаюсь к нему, целуя, куда придется, в небритое лицо, зарываюсь в волосы, в грудь, пропахшие сигаретами и немного — алкоголем.       — Гриша… Гриша...       Он обнимает меня крепко.       — Долго же ты думала. Не выхватил бы тебя с улицы — небось, и не пришла бы?       — Но ты ждал?       — Ждал. Заждался, аж яйца ломит.       — А руки тебе на что?       — Договоришься…       Схватившись за пояс моих штанов, он пытается их расстегнуть, но я останавливаю его:       — Ты что творишь! Не здесь же! И мне на занятия пора!       — Подождут, — скалится он, падая передо мной на колени. Штаны мои за секунду оказываются стянуты вниз вместе с трусами. Гриша утыкается лицом мне в пах, заставляя задохнуться. Я сжимаю в две горсти его волосы, запрокидываю голову, распахнутыми до боли глазами глядя в голубое небо, очерченное по краям крышами домов. Сюда же выходят несколько окон… Остатков разума хватает, чтобы выхватить палочку и наложить вокруг нас нужное заклинание…       Содрав окончательно мои штаны, а заодно расстегнув и свои, Гриша подхватывает меня под бедра. Прижимает к кирпичной стене, больно царапающей обнаженную кожу, и резко входит. Это самая настоящая случка — грязная и быстрая, я кричу, не сдерживаясь, и он тоже себя сдерживает лишь самую малость. Мне слышен звук, с каким он вонзается в меня, такой сочный, хлюпающий, непристойный — я готова умереть в этот момент от счастья. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, слишком хорошо!       — Я люблю тебя, — всхлипываю, кончив. — Люблю… люблю…       От тоже кончает, с громким стоном, разносящимся по подворотне, почти страдальческим — словно ему больно. И еще долго не опускает меня на землю, прячет лицо у моей шеи, пока мы восстанавливаем дыхание.       А опустив, бережно помогает мне одеться, засунуть непослушные ноги в штанины.       — Вот теперь — можешь идти.       — Встретимся завтра? — спрашиваю быстро.       Гриша улыбается:       — Обязательно.       Только заходя в Министерство, я начинаю чувствовать что-то ниже пояса: между ног все ноет, задницу саднит. Знали бы мои ученики, чем их преподаватель занималась в перерыве между уроками. Знали бы Ричардс, Уивинг, Корски, глядящие на меня с уважением и вниманием, что оборотень, которого они когда-то избили, пять минут назад зажимал меня в подворотне. Понимания бы у них это не вызвало.       Я вдруг осознаю: если правда всплывет на поверхность, я все потеряю. Точно потеряю работу, потому что ею нельзя заниматься без уважения учеников. Рядом останутся лишь самые верные друзья.       А ведь мы это когда-то уже проходили. Я уже была против всех, опираясь спиной на скалу по имени Люциус Малфой. Можно было рассчитывать на его влияние, связи, деньги. В этот раз не останется ничего.       В этот раз, если я доверюсь, если решу открыть все карты — выживать придется собственными силами. Потянув за собой свою дочь...       А еще я, кажется, что-то там сболтнула о любви.       Вот черт.

* * *

      Лежа в постели, я исследую пальцами отметины на Гришиной груди — и не могу не спросить:       — Как у тебя появились эти шрамы? Все же заживает бесследно.       — А когда я, по-твоему, стал оборотнем? Мы же не рождаемся такими, нас обращают. Меня обратили в двенадцать — уже считался взрослым, мужчиной.       — То есть, шрамы ты получил до двенадцати?       Гриша пожимает плечами, будто не понимая, почему мне это интересно. Наметанным глазом я вижу, что раны его были не самыми страшными — можно сказать, легкие царапины в сравнении с тем, что ему пришлось пережить недавно. Но для ребенка — а двенадцать лет это детский возраст, что бы он ни говорил — все равно пугающе пережить такое. В основном это следы когтей, оставшиеся после издевательств отца. Я уже знаю, что у детей оборотней есть врожденный легкий иммунитет к ликантропии — выяснила это, когда изучала, как наследственность может повлиять на здоровье Айви в будущем. Иными словами, если бы отец Гриши целенаправленно не желал обратить его, тот бы вполне мог остаться человеком даже после легких ранений когтями. Отец и не желал — за него это сделал Фенрир.       — Там, где я рос, трудно было без волка, — объясняет Гриша. — Без него ты самый слабый, ты мясо. Я сам хотел этого, сам попросил брата, а мать была против. Она тоже оставалась человеком. В итоге не выдержала, уехала в Берлин к родне. Это уже после первой войны магов случилось, Фенрир в подполье ушел, она и ускользнула. А я следом, когда пятнадцать стукнуло.       Я вспоминаю себя в те годы. Совсем еще девочка, первый курс Хогвартса, косички, платьица, любимый пушистый кролик. Абсолютный ноль в вопросах выживания. В том же возрасте Гриша своими глазами увидел, как брат убивает их отца. Когда я жизнерадостным беззаботным ребенком первый раз в жизни ехала в Хогвартс-экспрессе, он садился на паром в Дувре, чтобы надолго покинуть родные края, сбежав от жестокости, царящей в ту пору среди оборотней.       Потом был Берлин, но недолго — в Германии с проживанием ликантропов в черте города все намного строже. Резервация под Гамбургом оказалась куда лучшим местом, чем деревня, в которой Гриша родился, но и там жизнь была не сахар. Как и в большей части Европы там, например, у оборотней отсутствует право собственности на недвижимость и землю — человека в любой момент могут согнать с насиженного места, на усмотрение властей переселить в другой дом. Все коммуны, по сути, принадлежат государству. Борьба оборотней за более справедливое отношение не дала результатов.       Зная о том, что в Англии у отца была земля, Гриша начал стремиться обратно на родину. Для этого нужно было накопить денег, получить разрешение — с его образом жизни времени ушло прилично.       Но все-таки он своего добился. Доказал родство и право на землю в Уилшире, вернул гражданство. Несмотря на раздолбайскую наружность и поведение, Гриша оказался достаточно упорным типом.       От размышлений меня отвлекает его голос:       — А что насчет твоих шрамов? На шее и плече — понятно... От ножа на животе — в принципе, тоже, всякое бывает. Но вот это… — он проводит по темному пятну на моем бедре, паутине черных прожилок под кожей, которые складываются в рисунок, отпечаток чужих длинных пальцев. — Это ведь от темного заклятия. Я не спец в таком — ты же можешь его убрать?       — Могу, — соглашаюсь я. — Но это напоминание о вещах, которые я часто склонна забывать. О людях и их поступках, которые никак нельзя простить. Забуду — и снова вляпаюсь, понимаешь? А так я регулярно вижу это уродство, ощущаю его под одеждой — и помню.       Гриша хмурится — чувствует интуитивно, что речь о ком-то конкретном.       — Мне оторвать ему хер?       — Не выйдет. Он сидит там, откуда его не достать, даже если пойдет штурмом весь Аврорат. О нем уже давно ничего не слышно — и пускай.       Я не рассказываю Грише, что натворил Снейп — незачем злить его еще больше. Пусть все подробности останутся между мной и хозяином Корнуолла.       К счастью, отходит Гриша так же быстро, как заводится.       — Ничего не уродство, — говорит, поглаживая мое бедро. — Симпатичные у тебя ножки.       — Твои тоже ничего.       Он хохочет, забрасывая на меня волосатую свою ножищу, наваливается весь сверху, шутливо рыча, прикусывая мне шею и грудь. Я смеюсь, отбрыкиваясь — а сама вдруг думаю: сейчас же полнолуние. Вот совершенно неожиданная, неуместная мысль. И глаза у Гриши сверкают золотым лишь от желания, а не от зова волчьей крови…       Однако он все чувствует — поднимает голову, разглядывая внимательно мое лицо.       — Все в порядке, — заверяю его. — Честно!       Вроде бы снова припадает к груди — но осторожнее, без резких движений.       Я беру ладонями его лицо.       — Встань.       — Нахрена?       — Встань, говорю.       Что-то буркнув, он поднимается с постели, встает передо мной. Я тоже сажусь — и хозяйство его оказывается у меня перед самым лицом.       — Мне уже нравится! — заявляет Гриша, скалясь.       Но я предельно серьезна.       — Покажи мне все.       Он приподнимает брови.       — Ты понял меня. Я хочу, чтобы ты обратился. Только… отойди, пожалуйста, на пару шагов назад.       — Нет уж, — возмущается он. — Ты психанешь, и мне больше не обломится. Руку обратить — это одно, но все остальное… Детка, это не для тебя.       Мне неожиданно приятно вот это «детка». От него звучит как-то по-особенному ласково. Но отступиться оно меня не заставит.       — Руку ты обращал, когда мы стали просто приятелями. Сейчас несколько другой уровень, не находишь? Я доверяю тебе — и ты, пожалуйста, доверься. Все будет хорошо.       — Как целку уламываешь, — нервно хмыкает Гриша. Но отходит от меня на три шага и, сделав глубокий вдох, выполняет мою просьбу.       Снова по коже ползут мурашки — это не страх и не паника, просто предупреждение о сильном магическом поле совсем рядом со мной.       Изменившись, Гриша в одно мгновение заполняет собой половину комнаты. Он падает вперед, на четвереньки; задние лапы оборотня не приспособлены для прямой ходьбы. Передние же очень похожи на человеческие руки: есть пальцы, способные хватать и удерживать предметы, правда, если эти предметы сначала не окажутся нанизаны на острейшие когти. Шерсть длинная, бурая, жесткая на вид. Морда… ее я предпочитаю разглядывать в последнюю очередь.       Морда похожа на ту, что я несколько лет видела в своих кошмарах. Один в один. Гриша намеренно не стал менять ее до конца? С полу-волчьего лица на меня смотрят его вишневые глаза — и, в конечном счете, только это имеет значение. Я вытягиваю вперед руки, чтобы он подошел. Оборотень приближается нарочито медленно, ему хватает шага и наклона головы. Не сдержавшись, я все-таки вздрагиваю, когда он тычется носом мне в ладонь. Тут же ловлю, не давая отстраниться.       Большим пальцем провожу по волчьим губам, нащупываю между ними клыки, каждый размером с мой палец. Такие же зубы рвали меня на части… Гриша вздыхает, обдавая меня горячим воздухом. Я наклоняюсь вперед, чтобы обнять волчью огромную башку, жесткая шерсть касается моей груди — и покрытой шрамами шеи.       Не знаю, сколько мы сидим вот так, но потом Гриша кладет голову мне на колени и начинает снова меняться. Обратный процесс занимает больше времени, и очевидно, что он более болезненный. Человек-волк содрогается всем телом несколько раз, прежде чем у моих ног снова появляется прекрасный, во всех смыслах очень горячий мужчина.       — Почему ты не сказал, что это так больно? — я глажу его по влажным волосам. — Не хочу, чтобы ты когда-либо испытывал боль.       Гриша поднимает голову; взгляд его замутнен.       — Ты отдыхай, — говорю, заглядывая ему в глаза. — А потом тебе обломится. Очень-очень хорошо обломится. Уж поверь.       Он улыбается так ярко и счастливо, что я смеюсь.       Вдруг мы оба резко поворачиваемся к окну, из которого доносятся голоса. Ведь мы у меня дома, в Бате, и я рассчитывала, что сегодня нас никто не потревожит… однако похоже, что-то случилось, и Ханна привела Айви гораздо раньше условленного времени.       Гриша тянется к одежде.       — Камин у тебя только внизу?       Мы перешли сюда по каминной сети из Лондона — теперь, получив гражданство, Гриша может покидать черту города. А в данный момент он, похоже, думает, как бы незаметно уйти.       — Одевайся спокойно, — говорю. Сама тоже быстро натягиваю домашние футболку и штаны. — Побудь пока тут.       Я спускаюсь вниз, чтобы выяснить, в чем дело. Айви куксится в гостиной.       — Лаванда, извини, — Ханна так явно чувствует себя виноватой, что мне становится неловко. Она ведь всегда помогает мне без всяких вопросов, и я отнюдь не считаю это само собой разумеющимся. У нас взаимовыручка — я тоже порой сижу с их детьми, — но все-таки Ханна делает для меня намного больше, чем я для нее.       — Что стряслось-то?       — Получила письмо от Скорпиуса — и расстроилась. Не сказала, из-за чего, просто попросилась домой.       Переводя на простой язык: закатила истерику.       Я сажусь рядом с дочерью, обнимаю ее.       — Милая, что написал Скорпиус?       Поначалу она не признается, а потом выдает:       — Хочу, чтобы он уехал из Хогвартса! Там у него новые друзья! Друзья-девочки!       Мы с Ханной синхронно вздыхаем и переглядываемся, лишь каким-то чудом не засмеявшись.       — Во-первых, уехать из Хогвартса нельзя, там дают знания, необходимые каждому волшебнику. А во-вторых — что плохого в новых друзьях, даже девочках? У него и дома много друзей-девочек, ты же не обижалась на него за это? А он не обижался, что у тебя есть друзья-мальчики.       — Но здесь мы дружили все вместе! — на глазах Айви появляются слезы. — А там про меня никто даже не знает, не знает, что я его самый любимый друг! А когда я поеду в Хогвартс…       — … тоже встретишь много новых друзей, своих собственных, — заканчиваю я, поглаживая ее по спине.       — Мне не нужен никто! Только Скорпиус!       Ну и что мне делать с приступом детской ревности? Айви слишком уж собственнически относится к Скорпиусу, даже не знаю, что заставит ее успокоиться. Одна надежда — на ее поступление, на новых людей и новые знакомства.       — Ханна, извини, что тебе пришлось уйти из «Котла», — говорю. — Мы с Айви… побеседуем на эту тему. Спасибо, что нашла время привести ее.       — Все в порядке, — заверяет Ханна. Она, видно, еще хочет предложить Айви вернуться, но я качаю головой: сама разберусь. В конце концов, я ее мать.       Ханна уходит, а я продолжаю обнимать Айви, пока она не успокаивается хотя бы немного. Не самый лучший момент, чтобы представлять ребенку маминого бойфренда, однако Гриша остался ждать наверху, и я не хочу устраивать тут сценки из дурацких комедийных шоу, когда незадачливый любовник пытается незаметно покинуть дом и прячется за любым, даже самым неподходящим предметом.       — Айви, — начинаю я, — хочу тебя познакомить кое с кем. Ты не против?       Дочка пожимает плечами. Я продолжаю:       — Понимаешь… мне этот человек очень нравится.       — Как Ллойд?       Та-ак, начало хоть и логичное, удачным его не назовешь.       — Нет, не как Ллойд. Так не бывает, чтобы два разных человека нравились одинаково. Ллойд мой друг, но такой друг, с которым достаточно видеться лишь изредка, понимаешь?       — Как мы с Заком Ноттом, — кивает Айви. Закария старше ее на три года и изображает из себя очень серьезного молодого человека — ведь не абы кто, а сын самого Министра Магии.       — Только мы с Заком Ноттом никогда не встречались, — добавляет Айви. — Он всегда был мне просто другом. А вы с Ллойдом встречались, потом стали просто друзьями. Почему так бывает?       Если бы я только знала, почему.       — Люди меняются, иногда на протяжении всей жизни. И лучше узнают друг друга. То, что вначале могло казаться хорошим качеством — потом таким не кажется. И наоборот: ты давно знаешь человека, и вдруг открываешь его с новой стороны, и любишь еще больше. Это сложно… даже для взрослых.       — А тот, кто тебе нравится — ты давно его знаешь?       — Нет, не очень давно. Но я уверена, в нем много такого, что со временем раскроется с еще лучшей стороны.       Айви смотрит на меня очень внимательно, а потом выдает:       — Мама, ты влюбилась!       И по голосу ее не совсем понятно, довольна ли она этим фактом. Удивлена — уж точно.       Я смеюсь от неожиданности. А еще от понимания того, что Гриша там, наверху, слышит наш разговор от и до.       — Да. Наверное, влюбилась.       — Я думала, ты любишь только папу, — грустно говорит Айви. И улыбка застывает у меня на лице, а сердце готово расколоться на тысячу осколков. Разумеется, она слышала про Люциуса только хорошее, и от меня, и от Драко, поэтому сделала определённые выводы.       Даже если начать объяснять, в таком возрасте она просто не поймет, кем был для меня ее отец.       — Как я и сказала тебе раньше, — стараюсь, чтобы голос не дрожал, — нельзя относиться одинаково к двум разным людям. Даже если проявления чувств схожи, или схожи их названия — они все равно будут разными. Больше всего я благодарна твоему папе за то, что он подарил мне тебя. А тому человеку, который сейчас рядом со мной, — за то, что он принимает меня такой, какой я стала сегодня, и не ждет, что я стану другой, хуже или лучше.       — Как Скорпиус, — выдает Айви. Не нравится мне эта аналогия… но в голосе дочки чувствуется больше тепла и открытости — и я решаю отложить разбор темы на другое время.       — Тот, с кем я хочу тебя познакомить, сейчас сидит наверху и, бьюсь об заклад, сильно волнуется. Можно я его уже позову сюда?       — Да! — Айви решительно выпрямляется на диване.       Я повышаю голос, хоть в этом и нет необходимости:       — Гриша! Спустись, пожалуйста, вниз!       Спустя несколько секунд он появляется на лестнице — серьезный такой, хоть бы улыбнулся!       — Айви, это Гриша, — я ободряюще целую дочь в золотистую макушку. — Гриша, это моя девочка.       — Привет, — говорит Гриша, заходя в гостиную. Руки засунул в карманы, ссутулился немного — да он смущен!       — Привет, — говорит Айви. — Ты оборотень?       В гостиной повисает тишина. Не готова судить о выражении своего лица, но у Гриши оно совершенно обалдевшее.       — Ну, типа того, — признается он наконец.       — Класс, — заявляет Айви. — Как в «Красавице и Чудовище».       Вечер аналогий продолжается — эта хотя бы не самая плохая.       — Как… как ты узнала? — спрашиваю.       Айви смотрит на меня укоризненно.       — Мы же встречали Гришу на Косой Аллее — думаешь, я забыла? А потом в «Дырявом Котле» говорили, что большой дядька-мракобес — это оборотень.       Гриша сжимает губы — я так понимаю, чтобы не заржать.       — Да ты смышленая, — говорит, садясь напротив нас. — Не боишься меня?       — Не боюсь. Мама же не боится, а ее оборотень кусал.       Ага, кусал — но что эти двое родственники, Айви узнает точно не сегодня.       — Ты любишь мультики? — спрашивает она. Гриша отвечает честно:       — Нет, не люблю. Они дурацкие.       — Ты просто не те смотрел, — заявляет она безапелляционно. — Я покажу, какие нравятся мне.       С этими словами она убегает наверх, за дисками.       Малость ошалевший от такого напора Гриша выдыхает:       — Ого.       — Да уж. Ты ей понравился. Серьезно. Она со всеми так, кто ей нравится.       — И что, пытки мультиками теперь не избежать?       — Можно, конечно… обидно, наверное, что обломилось не то, чего хотелось, а просмотр мультфильмов в компании семилетки.       Помолчав, Гриша подсаживается ближе и приобнимает меня — вполне невинно, на случай, если Айви вернется прямо сейчас.       — А знаешь, пусть будут мультики. Может, я и правда смотрел какие-то не те.       — Новые впечатления?       — Точно, — скалится он. — Хорошие впечатления.       Так оно и выходит.