Фенрир

      Вот теперь-то я в полной мере ощущаю, что почувствовал Драко, увидев Айви рядом с диким кровожадным зверем.       Бесконечный, всеобъемлющий ужас. Что малейшее твое неосторожное движение спровоцирует тварь напасть, покалечить, убить дорогого, бесценного твоего человека — такого хрупкого, беззащитного.       Айви улыбается Галахаду — личико раскраснелось на морозе, волосы выбились из-под пестрой вязаной шапки с завязками. Если бы не снежный вихрь, она бы уже разглядела мой страх, или если бы оборотень не был так очарователен. А он умеет очаровывать, уж я-то помню. Голубоглазый ангел с копной золотисто-каштановых волос — невозможно поверить, как быстро это создание способно обернуться ночным кошмаром.       Так же, как некогда Драко, я осторожно протягиваю вперед руку.       — Айви. Подойди ко мне.       Дочка переводит на меня удивленный взгляд. Я сглатываю.       — Милая... пожалуйста.       Айви подбегает ко мне, испуганно заглядывает в глаза. Только обняв ее, я позволяю себе судорожно выдохнуть.       — Че тут происходит? — раздается за спиной Гришин встревоженный голос.       Взяв в ладони лицо Айви, я прилагаю все усилия, чтобы мой собственный голос не дрожал:       — Вернись пока в дом. Мы позовем тебя, когда… будем готовы.       Помедлив, Айви убегает. Я не оборачиваюсь, чтобы проводить ее взглядом — все мое внимание сосредоточено на стоящем поодаль звере. А тот смотрит на меня в ответ, и лицо его непроницаемо.       Позади слышатся медленные Гришины шаги по скрипучему снегу. Галахад переводит взгляд на него мне за спину — и вдруг падает на одно колено, опустив вниз голову.       — Прости, Лаванда, я не хотел напугать тебя. Мне не следовало говорить с твоей малышкой до того, как мы бы поговорили с тобой.       — Вы че, знакомы? — Гриша останавливается рядом, берет мою ладонь.       — Ага, — говорю. — Типа того. Этот придурок едва меня не убил.       — Нет! — Галахад вскидывает голову. — Ты была добра ко мне. Я бы никогда не отплатил тебе таким злом!       — То есть, раздавленное горло — это была твоя благодарность за доброту? — уточняю я. Гришины пальцы на моей ладони сжимаются чуть сильнее, и в завывающем вокруг нас ветре мне внезапно слышится угрожающий рык.       — Раздавленное… горло? — тихо переспрашивает он.       Галахад снова роняет голову, кудри его развеваются на ветру, пряча лицо.       — Мне следовало предупредить тебя, мой Фенрир, как только я узнал, кто твоя женщина.       Гриша бережно отпускает мою руку.       — Следовало, — соглашается он.       В одно движение он оказывается рядом с Галахадом, хватает его сзади за шею, рывок вниз — и впечатывает лицом в снег.       — Ты знаешь, когда тебе лгут, — быстро говорит Галахад, даже не пытаясь бороться. — И это правда: мне жаль, что Лаванда пострадала, но по-другому было нельзя! Тот человек должен был умереть! Я рассказывал тебе про него! От него воняло смертью таких, как мы с тобой!       Если бы Галахад имел в виду Мордекая, я бы поспорила с ним. Но говорит он о совершенно другом человеке, хоть и сам об этом не знает. Я верю, что Неизвестный мог причинить боль одаренным оборотням и лично Галахаду — тем более, что сам говорил мне об этом той ночью, после нападения.       «Его изучат специалисты моего отдела. Мы не можем упустить такой экземпляр».       Вот, кем для Неизвестного и всего Отдела Тайн был Галахад и мог бы стать Гриша. Экземпляром.       Я считала, что Мордекай не причастен к смерти друзей Галахада, что он лишь присутствовал при задержании… но так ли это было на самом деле? Оборотни действительно чуют правду на каком-то базовом, глубинном уровне.       — Ты облажался, Гал, — говорит Гриша, сильнее сжимая пальцы на тонкой шее. — Крупно облажался. Никакая месть не стоит боли невинного человека. Ее боли.       — Знаю! — хрипит тот. — И мне жаль! Учуяв на Лаванде запах своего злейшего врага, я так разозлился, что почти готов был ее убить! Но затем понял, что в ней еще одна жизнь… и это остановило меня. Я не убиваю беременных женщин! Мы заговорили, и ее слова убедили меня окончательно: она не имела отношения к тому, что творил тот ублюдок. А потом я увидел его вживую, почуял его смрад… и снова потерял себя. Ты знаешь, мой Фенрир, каково это — желать чьей-то смерти так сильно, что желание твое застилает разум. Я причинил Лаванде боль, и с тех пор сожалел, что эта боль досталась не тому, кто ее заслуживал — но ни одной секунды я не хотел ее смерти!       — Постой-ка, — говорю. — Как ты мог понять, что я беременна?       — По запаху, — низким от напряжения голосом отвечает вместо него Гриша. — Не каждый волк сможет распознать... И с зачатия должно пройти несколько недель, прежде чем запах женщины меняется.       Я прикрываю глаза. Столько времени мучилась, раздумывая, кто же отец Айви, пока она не подросла — а какой-то злобный волчонок мог развеять все мои сомнения, рассказав о сроке на момент нашего такого «приятного» знакомства.       — Поэтому я не удержался и, увидев твою дочку, заговорил с ней, — продолжает Галахад задушенным голосом. — Это она остановила меня когда-то, не дала убить по-настоящему хорошего человека. Спроси Гришу, Лаванда! Спроси, говорю ли я правду!       Вздыхаю.       — Гриша, отпусти, пока шею ему не свернул. Пусть… катится отсюда.       Кинув на меня быстрый, сверкающий золотом взгляд из-под сведенных бровей, Сивый выполняет просьбу. Галахад встает не сразу — со стороны, может, это было не так заметно, но придавили его качественно. Простой волшебник давно валялся бы в отключке, а маггловская шея просто-напросто переломилась, как спичка.       Пошатываясь, Галахад наконец поднимается на ноги.       — Зачем пришел? — рычит Гриша. — По делу хоть?       — Разумеется, — тот ощупывает горло, не смея взглянуть на меня. — Но теперь понимаю, что можно было и подождать до утра. Еще раз прошу прощения, Лаванда… и тебя прошу простить за беспокойство, Фенрир. Твой гнев оправдан. Не следовало являться сюда и портить вам праздник.       — Завтра поговорим, — бурчит Гриша.       В последний раз склонив голову, Галахад убирается прочь, растворяется в темноте.       Гриша оглядывает меня:       — Ты в порядке?       Я пожимаю плечами.       Час уже совсем поздний. Мы молча возвращаемся в дом; Айви уснула на диване, Гриша берет ее на руки, чтобы перенести в Бат.       Уложив дочку, я прихожу в нашу спальню. Гриша уже ждет меня в полумраке на постели, заложив руки за голову и рассматривая потолок.       — Ты могла рассказать мне, — говорит тихо.       — Да как-то к слову не приходилось, — я ложусь рядом. — Не казалось таким важным. Думала почему-то, что Галахад под замком — или в Отделе Тайн, или у своих родителей-садистов.       — Он и там и там побывал, всякого натерпелся, — Гриша хмурится. — Особо не жаловался, но того, что рассказал, хватило. Поэтому он теперь хочет помочь мне все изменить. Чтобы никто больше не оказался на его месте, не стал бесправным куском мяса.       Я осторожно прижимаюсь к нему, глажу по лицу.       — Так вы и правда… друзья?       — Да не то чтобы друзья. Скорее партнёры. Гал — он в Британии единственный высокородный оборотень. Предки-то померли, вроде бы даже без его участия, он и встал во главе семьи. А семейка там непростая, деньжищ дохрена, влияния. Он и сам не лыком шит, в Министерство особо не лезет, зато среди городских оборотней — авторитет. Здорово мне помог на первых порах. Городские — они сложнее деревенских, меньше традициям следуют, без его поддержки мне бы круто пришлось.       — Ты ему теперь чем-то обязан?       — Нет. Он правда верит в это все — что мы, оборотни то есть, когда-нибудь за людей считаться будем. Уважает титул Фенрира. Может, и сам им станет в свое время.       Я напрягаюсь.       — То есть?       Гриша смотрит на меня внимательно, медлит, прежде чем ответить:       — Мы с Галахадом одинаковые — ну ты в курсе. Способны меняться по своему желанию, не привязаны к Луне. Фенриром может стать только наследник этой крови, а таких в Британии кроме нас больше нет. Да и в Германии лишь одного знаю… тот еще отморозок. Если у меня не будет сына, которого я обращу волком — а его не будет — то передать власть смогу только Галу. Сделаю так, когда все сбудется, как я задумал. А то все эти титулы, политика — совсем не по мне.       — И как это работает? Просто возьмешь и откажешься быть Фенриром?       — Ну да, — Гриша пожимает плечами. — Там ритуал особый нужен, с символическим кровопролитием — да не трусь ты, ничего страшного!       Прижимаюсь к нему плотнее. Легко говорить: ничего страшного.       — Ты настолько доверяешь Галахаду? Он точно не подведёт?       — Не должен. Он действительно никогда не врал мне, ни разу. Я ж пойму, если лукавить начнёт. По молодости он и правда не с той компанией связался, дурного от них нахватал. Ну так и я пай-мальчиком никогда не был, делов натворил в свое время — будь здоров.       «Ты знаешь, мой Фенрир, каково это — желать чьей-то смерти так сильно, что желание твое застилает разум».       Отчего-то я не могу заставить себя спросить у Гриши, кого имел в виду Галахад. Мне даже не кажется странным, что тот знает о прошлом Сивого больше меня. С возрастом любопытства у меня весомо поубавилось. Гриша пообещал ничего не утаивать, и если это будет иметь значение — расскажет сам.       Я просто считаю нужным сказать:       — Ты чувствуешь, когда тебе говорят правду — это здорово… Но я тоже думала, что уж злодея-то распознать точно смогу. Гал не выглядел злодеем, он… он мне в тот раз и не соврал, получается. Был симпатичным, совершенно искренним говнюком. Искренним, когда пил кофе у меня на кухне, рассказывал о своих погибших друзьях — и таким же искренним, когда сдавил мне горло так, что я не могла дышать. Гриша, он может не врать тебе, и все равно воткнуть нож в спину. Прошу тебя, будь с ним осторожен. Не подставляйся, пока… пока не будешь уверен в нем на все сто. Ты знаешь, я доверяю твоим суждениям о людях — но только не в его случае.       — Моя заботливая детка, — хмыкнув, Гриша приваливается ко мне, начинает раздевать неторопливо. Его теплые губы способны стереть любую тревогу, и я наслаждаюсь каждым их прикосновением к своей шее, груди… вот только он останавливается, и с таким же смешком спрашивает:       — Расскажешь, как умудрилась трахнуть самого опасного ублюдка из всего британского Аврората ровно перед тем, как встретила Гала?       — Не сейчас, — выдыхаю я.       — Чего это? — Гриша возвращается к моей обнаженной груди, скользит губами вниз, по солнечному сплетению, по животу, слегка царапая щетиной. — Хочу послушать, интересно же мне.       Интересно ему… а я все никак не привыкну, что Грише можно рассказать абсолютно все — осуждать количество моих партнеров, кем они были, или то, что я с ними испытывала, он точно не станет. Прислушавшись к себе, понимаю: я готова поделиться с ним, ничего не оставляя в тайне. Как бы это ни было странно… особенно в такой момент, когда Гриша разводит мои ноги, медленно опуская между ними лицо.       — Мордекай был моим наставником, — шепчу я. — И до того вечера мы… соблюдали дистанцию.       Всхлипываю, когда Гришин язык проходится по особо чувствительной точке.       — Я не знала, кем он… кем он был на самом деле. Просто чувствовала… чувствовала… Гриша!       — А? Я слушаю, слушаю… Чувствовала?       — Его силу. Надежность. Красоту. Такую, знаешь… как грозовое облако на весь горизонт, как лесной пожар. Монументальную, ужасающую красоту. Я только потом это осознала… а в то время просто нырнула во все с головой. Гри-иша-а!       — Не страшно было… с таким? — бормочет он, на миг отстраняясь от моей разгоряченной, сырой, пульсирующей плоти и затем припадая к ней вновь.       — Не страшно. То есть…       — А?       — Гриша! — я не выдерживаю, вскрикиваю глухо, зажав себе рот. А он все не останавливается, мучает меня, перекидывая с одного пика наслаждения в другой, снова и снова.       — Обожаю, как ты реагируешь, — низко выговаривает Гриша, и вибрация его голоса проходит через все мое тело, заставляя вздрогнуть опять. — Каждый раз, будто у тебя это впервые.       Я пытаюсь отдышаться.       — С тобой… и правда было впервые. До сих пор не привыкну, что может быть… так.       Гриша приподнимается, и я вижу, как вытянулась у него физиономия.       — В смысле, ни один не…       Улыбаюсь.       Обескураженно тряхнув головой, он фыркает:       — Неудачники!       И, приближаясь к моему лицу для поцелуя, негромко смеется в ночной тишине, а я смеюсь вместе с ним. От счастья — душевного и телесного. От того, как притупился еще один мой самый чудовищный кошмар, а заодно парочка тревог поменьше. Снова рядом с Гришей забываются страх, неуверенность, обида — становятся мелкими, незначительными. Он любит меня так, как не любил прежде никто, во всех смыслах… и наша первая рождественская ночь вместе не могла быть лучше.