Первая любовь

День шестой Совсем уж вечером родаки помирились. И даже, кажется, передумали разводиться. Жирный в полной прострации лежал у себя в комнате. Впрочем, прострация не мешала то и дело ощупывать набитую рожу и гадать – появятся ли на ней синяки. «Это же не всерьез, – убеждал себя он. – Все эти терки про армию. Наступит утро, и жизнь вернется в свою унылую колею. И ноутбук мне новый купят, круче прежнего, и без родительского надзора». Жирный уже почти заснул, но вдруг родители стали ебаться. – А-ахххх! – стонала матушка – Ррррр! – наяривал батя. – Ахххх! – Ррррр! – Аххххх!!! Аххххх!!!! Ооооооо!!! – Ррррррр!!! Рррррррр!!! Ха-ха! Эти звуки злили Саню, втаптывали в канаву отчаяния. Лишь ближе к рассвету он забылся тревожным сном. *** – Александр! Надо поговорить! – Батя остановил жирного, когда тот утром плюхал из сортира, не открывая глаз, чтобы не растерять сон. А было уже утро, и родаки собирались на работу. – Отвали, я спать хочу. – Не хами мне, маленький говнюк. Я все еще очень зол на тебя. Батя схватил жирного за резинку от трусов и поволок в кухню, где пила кофе матушка. – Выслушай, что мы хотим тебе сказать, а потом спи, – рычал батя. – Если получится. – Ну, и что вы мне хотите сказать? – Саня демонстративно зевнул. – Сядь, – сказала матушка. Саня сел. – У тебя будет братик или сестричка, – сказала матушка. – Примерно через полгода. Эти предки решили завести еще и спиногрыза. Все для того, чтобы сделать Санину жизнь невыносимой. – Ну, я типа рад, – дипломатично ответил жирный. – Только… Вы разве не старые? – Не старые, – сказала матушка. – Под наблюдением медиков и с соблюдением всех их предписаний, родить можно хоть в сорок пять. А мне пока сорок два. – Ну, ладно, – буркнул жирный. – Надо – значит, рожайте. Мне-то чо. – Хорошо, – сказал батя. – Но это еще не все новости. Вот тебе новость номер два. Мы не разводимся. – Поздравляю, – тоскливо буркнул Саня, подумав, какие эти предки все-таки нудные. Кому какое дело, разводятся они или сходятся. Тоже мне развал-схождение. – И третья новость, – объявил батя. – Кое-кто от нас скоро съезжает. Жирный заозирался. Кому съезжать-то? – Матушка, что ли? – Не тупи, Александр! Съезжаешь от нас – ты. – Это как так? – Саня ощутил, как сон куда-то упорхнул. Голова теперь была ясна и свежа. – Я же здесь прописан. Это моя ква… – Неправда, – отрезал батя. – Прописан ты в Крекшино. Вот в той квартире, которую мы сдаем. Квартирантов мы оттуда выселим, а тебя, соответственно, туда и поселим. Ты – большой, совершеннолетний. Хватит сидеть на шее у родителей. – Дожили, – сказал жирный. – Вы меня начинаете попрекать куском хлеба. – Нет, Саня. Попрекать куском – это немножко другое. Кушай на здоровье, не об этом речь. Чтобы ты знал. Вчера у меня было важное совещание, с поставщиками из Евросоюза. Понимания между нами не было никакого. Вообще не было уверенности, что мы поймем друг друга и сделка состоится. Но шансы оставались. И моя задача была – сделку эту вытянуть. Вопрос на каких-то двенадцать миллионов уе! Я три месяца готовился к этому совещанию. Я знал все аргументы – наши, их. Я подготовил контрдоводы, предусмотрел все. Но не предусмотрел только одного, стихийного фактора – долбоебизма. Сначала мне сообщают, что какая-то тупая пизда из пиар-дирекции… – Сережа! – сказала матушка. – Не надо при ребенке. – Это не ребенок. Что какая-то ебанашка написала в фейсбуке какую-то хуйню про кровавых ватников. И у компании – проблемы! От нас вот-вот начнут отворачиваться партнеры. Сделка с ЕС – на соплях! На тоненьких! Я полдня общаюсь с прессой, извиняюсь за тупую пизду, увольняю ее. Я в душевном раздрае! А это очень противопоказано при заключении крупных сделок. Но я иду на совещание, я его провожу. И тут мне звонят из ебаного блядского борделя по делу, блять, не терпящему никаких отлагательств! А что это за дело? Оказывается, мой сынок там нахулиганил. Насрал под дверью. Соседи орут, полиция составляет протокол. Остается пять минут до того, как тебя объявят в розыск, блять! И это действительно – дело, не терпящее отлагательств. Приедь я на пять минут позже, о тебе, жирный гаденыш, писал бы весь Интернет, как о Маре Багдасарян. Я спустил это на тормозах. Я! Успокоил все, связался с риэлтором, перевез блядей, успокоил соседей. Да, это стоило мне денег. – Я верну, – буркнул жирный, прекрасно, впрочем, зная, что никогда ничего не вернет. – Но ты обосрал не только блядюжник. Фиг бы с ним! Со всеми бывает по молодости. Ты обосрал мне сделку, на двенадцать миллионов уе, блять! Их ты – тоже вернешь? Я спасал тебя, сынок. Я тебя, нахуй, спас. И нанес ущерб своему делу. Но тебя вытащил. Поэтому я считаю, что весь свой отцовский долг перед тобой я выполнил. Ты уже совершеннолетний. Уезжай от нас. Второй твоей выходки мы не переживем. Тем более, отправляешься не на пустое место. У тебя будет двухкомнатная квартира. Живи там, как хочешь. Води, кого хочешь. Я ничего не хочу о тебе знать. Мне будет достаточно, если ты три раза в год позвонишь нам по телефону: на новый год и на день рождения, мой и мамин. Я дам тебе денег, на первое время. Это хорошие деньги. При желании их хватит надолго. А дальше – живи сам. – А институт? – тоскливо спросил жирный. – Чему ты там учишься? Экономике? Бедная экономика! Избавь ее всевышний от таких экономистов! Не надо тебе учиться. – Я не пойду в армию! – капризно заявил жирный. – Этот вопрос решай сам. Денег, которые я тебе оставлю, хватит на то, чтобы откупиться. Вот и вперед. – Но я никого в военкомате не знаю! – Я, что ли, знаю? – взревел отец. – Заодно научишься и проблемы решать. Поверь мне, это мельчайший пустяк по сравнению с тем, с чем имею дело я. – Действительно, Саша, в твоей жизни надо что-то менять, – сказала мама. – Этой ночью я много думала… «Ебалась ты, а не думала!» – мысленно огрызнулся жирный. – …И я поняла, что ситуация никак не изменится. И через десять лет ты будешь жить с нами. И через двадцать. И ты будешь такой же. Только, может быть, станешь еще толще. И через тридцать, когда мы будем уже глубокими стариками. Я поняла, что ты должен жить отдельно. Ты уже большой. И если ситуацию не изменить прямо сейчас, ты навсегда останешься уродом. В общем, это для твоего же блага, на самом деле. К тому же я не хочу, чтобы ты влиял на будущего ребенка. На братика или сестренку. Не хочу, чтобы этот ребенок даже одним воздухом с тобой дышал. Я искренне желаю, чтобы у тебя все было хорошо. Но держись от нашего дома подальше. – Вы предали меня! – Нет, Саша, – сказала мама. – Мы тебя вырастили и выкормили. И мы отпускаем тебя в большой мир. И не с пустыми руками. Твои ровесники о таком только мечтают. – Я не просил покупать мне проститутку! – визжал жирный. – Это была ошибка, – согласился отец. – Может быть, и то, что я сейчас делаю – тоже ошибка. Но я намерен ее сделать. Потому что если тебя не макнуть сейчас в гущу жизни, ты останешься долбоебом до пенсии! – Это необходимо, – согласилась мать. – Если ты останешься, ты погубишь не только свою, но и наши жизни. – Было поколение моих дедов, – рычал отец. – Они выиграли величайшую из войн, победили, втоптали в грязь непобедимую гадину. Завоевали пол-Европы. Потом было поколение моих отцов, которое проебало почти все из того, что можно было проебать. Потом пришли мы. О, у нас был конфликт с предыдущим поколением, нам не хотелось быть на него похожим, мы все делали наоборот. И хорошо, что делали. Нам удалось вернуть хоть немножко из того, что они проебали. – Ага, Крым наш, как же, как же! – Не тебе иронизировать надо мной, бесформенное говно со спермой вместо мозга! – заревел отец. – Сережа! – крикнула матушка. – Но то, что идет за нами – это пиздец и ужас! За нами идут – вот такие как ты. Которые даже проститутке вставить не могут, а зачем-то срут ей под дверь! Вы-то уж точно все проебете, даже не поебавшись! *** Весь день и весь вечер жирный Саня щупал свое лицо, рассматривал его в зеркале. Под глазом ощутимо так набряк синяк. Щека над зубами с правой стороны тоже свербила. Да уж, приложился батя от души. В памяти словно пролистывался альбом с фотографиями. Вот день рождения, вот новогодняя елка, вот Деда Мороза не бывает. Жирный был любимым сыночком, которому дарили подарки, за которого переживали. Когда же случилось такое, что он стал вызывать у родителей брезгливость? Разве можно так ненавидеть своего родного сына? Это, наверное, виноват тот эмбрион, который сейчас зреет у матушки внутри. Эмбрион забрал себе всю любовь. Как в мультике «Босс-молокосос». Только в жизни это ни разу не смешно. Жирный пытался вообразить себе хорошие стороны одинокой жизни. Он сможет водить к себе телок. Каких? Каких-нибудь. Друзья, наверное, появятся. Но, с другой стороны, надо будет жрать себе готовить. А у матушки еда вкусная. А тут, получается, полуфабрикаты да пельмени. А стирать! А убирать! Хотя батя денег даст. Наверное, много. Миллион, наверное. От армии сколько откупиться стоит? Ну, тыщ триста, вряд ли больше. И еще семьсот, получается, останется. Нет, жить можно, чо. И работу какую-нибудь жирный себе найдет. А если вдруг нет? Ведь батя его на порог больше не пустит. Хотя врет он все. Это он сейчас злой. А к тому времени, как жирный проебет все деньги, он и подобреет, и разбогатеет обратно. Что, сына родного за порог выгонит? Да щас! «Все нормально!» – понял жирный. Он просто весело потусуется без родаков, на своей хате. И телки к нему будут собираться, никуда не денутся. Телок, особенно приезжих, квартира в Москве, пусть даже и в Крекшино, очень привлекает. Глист рассказывал. Нет оснований не верить. Глист часто мечтал: «А была бы у меня своя хата!» Но у него ни фига ее не будет, а у жирного – вот она, уже считай в кармане. Наступил вечер. Пришли с работы родаки. Матушка разогрела борщ, позвала жирного жрать. Батя грозно зыркал на Саню. Ни фига не подобрел. Даже, казалось, злее стал. Пожрав, Саня увильнул от мытья посуды, и пошлепал к себе в комнату. С ума сойти! Уже скоро эта комната, привычная, как собственная шкура, перестанет принадлежать ему. Ее очистят от всех следов Саниного в ней пребывания. Поселят в ней эмбриона. А Саня будет оставаться вдалеке – изгнанником, проклятым сыном! – Ненавижу! – зашептал жирный, выдавливая из себя едкие слезинки. – Все Путин гнусный виноват! Ненавижу вас всех! Чтоб вы провалились! Надо будет напоследок как-нибудь навредить. Насрать в углу. Яйцо тухлое из шприца под обои впрыснуть. Чтобы вонища стояла. Чтобы даже годы спустя было ясно – чужая комната. Жирный здесь жил! В разгар составления зловещих планов блямкнул смартфон. Жирный оцепенел. Кто бы это мог быть? На контактовский мессенджер пришло сообщение. И жирный реально боялся его открывать. Кто может ему писать? Глист? Но неделя истекает завтра! Еще рано. Или вдруг это Аделаида Кулешова? – О нет! – простонал жирный. – Только не ты! «Блямк!» – снова раздалось из смартфона. Проклиная себя за безволие, жирный нажал на иконку. Будь что будет! Это была Зоя Смирнова. Вторая из телок, которая ему написала позавчера. А про нее-то жирный и забыл за всеми страстями, которые разыгрались в его жизни! «Привет! Как дела? – писала она, эта телка номер два, про которую жирный умудрился совершенно забыть. – Мы гуляем завтра, ты помнишь?» «Да!» – написал жирный. Отправил сообщение, но тут же понял, что проебал возможность поздороваться. Впрочем, телка №2 совершенно не обиделась. Даже прислала какое-то бабское облачко сердечек-смайликов. Жирный просиял. Телка №2 – эта самая Зоя – не могла быть проституткой, как Аделаида. Хотя бы потому, что батя заказывал одну. Он просто не мог заказать двоих. А это значило – что? То, что Зоя Смирнова – нормальная, простая чувиха, которая хочет, без всякой задней мысли, потусовать с жирным. Может быть, даже полюбит его. «Не опаздывай! – написала Зоя. – В два часа у Пушкина. Хорошее настроение с собой возьми!» «Ага!» – написал жирный. «До завтра!» Упс! Отписавшись жирному, абонент Зоя тут же оказался не в сети. Засыпал жирный умиротворенно, улыбался. Все, на самом деле, не так плохо, а очень даже хорошо. Жизнь, действительно, как качели. Сегодня ты в говне, а завтра, глядишь, и на вершине.