Ханджи

      Новый Либерио, Маре. 863 год.       Ривай всегда поражался, насколько неустойчивым может быть чувство восприятия времени. В детстве день без крошки во рту мог растягиваться в жестокую вечность, в то время как тот же день проносился по щелчку пальцев, когда он спасался бегством от разинутых пастей оголодавших титанов.       Ночь, в которую он зачем-то поинтересовался, насколько она продвинулась в своих исследованиях безобразных тварей, впоследствии стала длиннейшей в его жизни. Ночь, в которую она зашивала его раны и предлагала пожить в лесу, промелькнула, словно её промотали на ускоренной съёмке.       Время после войны, по сравнению со временем, проведённым на Парадисе, растягивалось в десятилетия, как бесконечный воскресный день. Последние девять месяцев, правда, пронеслись так быстро, что это до сих пор не укладывалось у него в голове.       И вот сейчас блестящий трамвай тащился неуклюжей гусеницей настолько медленно, что обещал доставить его до больницы в то же время, как если бы он решил проделать путь до места назначения на своих костылях.       Он смотрел в окно на людей, спешащих куда-то по улицам Нового Либерио. Рабочая смена для большинства уже закончилась. Дети, вылетая из зданий школ, толпились у повозок со сладостями. Трамвай остановился подобрать пассажиров. Снова. Ц, развалина неповоротливая, прошипел он себе под нос.       Скоро осень. Он чувствовал её пока не видимое присутствие в тёплом ласковом ветре. Именно в такие дни – когда на улице так особенно чудесно – ему было тяжелее всего вспоминать прошлое.       Как всё вокруг могло настолько кипеть жизнью, когда меньше десяти лет назад это всё было утоплено в океане крови?       Будучи Аккерманом, он оказался вне досягаемости выкрутасов Эрена. Тот не мог стереть ему память, и это было первопричиной, почему он не объяснил всё Риваю, как объяснил остальным. Прошло от силы два дня после его смерти, когда в военный лагерь, разбитый у Крепости Славы, к только начавшему оправляться от страшных ран капитану пришёл Армин и поведал, что же случилось на самом деле. Парень от и до пересказал разговор с Эреном, который тот потом стёр из их воспоминаний.       Его сердце разрывало на части. Знала ли Ханджи, что гул прекратился потому, что это было частью плана паршивца, а не потому, что они посвятили сердца? Было ли это причиной, по которой взгляд, который она подарила ему перед тем, как навсегда исчезнуть из его жизни, был слишком полон боли?       В тот день после рассказа Армина повисла длинная холодная тишина. После которой он, бесцветно пялясь в никуда, задал безэмоциональный вопрос:       – И почему же вы не переубедили его не делать этого?       Армин вздохнул.       – Капитан, я…       – В тот день, – он сжал зубы, – я выбрал тебя вместо Эрвина из-за твоих ебучих мозгов. Предполагалось, что их хватит для того, чтобы «спасти человечество». Так Армин, почему. ты. не остановил его?       – Капитан…       – И потом Ханджи… – его голос дрогнул. – Ханджи выбрала тебя командором, потому что что-то увидела в тебе. Увидела уникальную надежду, возможность остановить резню, которую она не могла принять…       – Капитан, – голос Армина опустился до шёпота.       – …и теперь ты заявился ко мне и пытаешься убедить простить ублюдка, который стёр с лица земли половину жизней, включая её? Может, мне ещё и спасибо сказать за это?       Армин уже не пытался перебить его. Его плечи опустились, и он сдавленно всхлипнул.       Он был слишком жесток. Ривай знал, что, возможно, он был слишком жесток. Пацан потерял своего лучшего друга и провалил миссию по спасению мира. Но прямо сейчас у него не было никакого желания слушать его и его объяснения. Голоса погибших товарищей были громче. Они кричали от боли. Они плакали. Получается, всё это было напрасно?       – Уходи. Просто…       Может, нам лучше пожить здесь.       – Блядь.       Он закрыл глаза.       Армин молча вышел и не разговаривал с ним напрямую почти три года.       За всё это время он знал, что тот приходил навестить его. Даже когда того перевели в Каритас, а оттуда обратно в больницу Нового Либерио, а раны самого Армина, наконец, закончили заживать – слишком долго без способности титанов к регенерации, – Армин продолжал спрашивать врачей о его состоянии. Он слышал, как тот разговаривал с медсёстрами, после чего те заходили в палату и заливались краской, имея возможность перекинуться парой слов с сильнейшим воином человечества. Точнее, тех двадцати процентов, что от него осталось.       Когда они встречаются в следующий раз, Армин делится новостью: они возвращаются на Парадис в качестве послов для мирных переговоров. Попытаются убедить людей – братьев по крови, – что всё можно уладить мирным способом, а не развязывать очередную войну. Что был другой способ. Другой способ.       Это было то, ради чего она умерла.       И сейчас они пытаются найти другой способ? Они и правда дали ей умереть зазря? Чтобы всё просто началось сначала?       Но на этот раз он решил промолчать. Не было ни сил, ни желания задавать вопросы вслух. Поэтому он просто отказался от приглашения Армина присоединиться к ним. У него больше не было дома или человека, к которому можно было вернуться. А могилы, он вполне уверен, не заметят его отсутствия. Бюрократия и политические переговоры также не были его сильной стороной. Поэтому он просто пожелал им удачи.       – Командор, – Ривай окликнул Армина, когда тот уже был одной ногой за дверью. – Я ухожу в отставку.       Несколько секунд они смотрели друг на друга. Крылья свободы навсегда сложились за спиной. Армин не мог позволить себе отдать ему честь, и Ривай тоже не собирался этого делать. У него больше не было сердца, чтобы чему-то его посвятить.       Звук колокольчика вырвал его из воспоминаний и вернул к реальности.       – Центральная больница! – объявил кондуктор, как только двери трамвая разъехались в разные стороны.       Наконец-то.       – Моя остановка, – подал ему знак Ривай.       Кое-как, не без помощи парня и своих костылей, он таки сошёл с долбаной машины на землю. Постоял несколько секунд, восстанавливая дыхание, и двинулся в сторону главного входа городской больницы.       Здесь же он восстанавливался после ранений, правда, сейчас здание было намного-намного больше.       С тех пор как Овис переименовали в Новый Либерио и окрестили новой столицей Маре, город рос как на дрожжах, как в отношении населения, которое выжило и теперь стремилось двигаться вперёд, так и в отношении зданий, парков и техники.       Его дом находился в двух кварталах от госпиталя. Квартира располагалась на первом этаже красивого здания. Честно говоря, ему сошла бы и какая-нибудь хибара, но Оньянкопон настоял на своём предложении. К тому же, в здание в полуторах кварталах отсюда въехали Фалько с Габи несколько лет назад. И наконец, всего в одном квартале располагалась «У Джулии» – лучшая чайная в городе.       Едва он переступил порог больницы, воспоминания снова нахлынули на него. Армин был не единственным, кто приходил сюда навещать его. На следующий день после того, как его перевели из Каритаса в больницу, к нему впервые пришли дети. Прошмыгнули, как только узнали, что он здесь. Они оба жили в Новом Либерио со своими семьями уже около года и были счастливы снова увидеться с ворчуном, который помог им всем выжить. В их глазах он был героем, чья роль была не сравнима с фальшивкой, что представляли из себя союзные силы.       Ривай, на самом деле, не был настроен на посетителей. Его продолжало засасывать в водоворот депрессии, хотя война уже закончилась. Но водоворот, казалось, не заметил этого. По крайней мере, Габи так точно. Она трындела о погоде, о новой кондитерской в городе, она рассказывала о письмах, что писала Кае, и о военных хитростях, с помощью которых они с Фалько раньше пробирались в его квартиру. Последний сидел тихо – возможно потому, что чувствовал дискомфорт Ривая, – но всё равно улыбался и изредка добавлял к рассказам Габи какие-то детали. К его удивлению, несмотря на общее раздражение, Ривай немного расстроился, когда дети ушли.       Удивление стало ещё сильнее, когда на следующий день дети пришли снова, на этот раз с маленькой упаковкой чая – для него. Возможно, он помутился рассудком или же просто возраст начинал брать своё. Может, потому что чай, что они притащили, оказался превосходным. Или, может, потому, что спокойный Фалько и задорно смеявшаяся Габи напоминали ему Фарлана и Изабель. Ривай так и не понял, почему, но внезапно осознал, что глубоко проникся к этой парочке.       С тех пор прошли годы. Большую их часть он провёл в инвалидном кресле. Для детей время также пролетело, он видел, как они росли, просиживая штаны в его гостиной, слушая какой-нибудь новый джазовый альбом на пластинке и попивая чай и заедая его сладостями. Время текло, и он наблюдал, как Габи шла к алтарю. Время продолжало течь, пока как-то вечером не зазвонил телефон и в трубку не проорал готовый хлопнуться в обморок Фалько: начались роды.       – Фалько, – поприветствовал Ривай парня, вкладывая все силы в то, чтобы успокоить дыхание: родильному отделению, конечно же, нужно было располагаться на втором этаже. Хоть он и мог снова ходить, сегодня он прошёл достаточно, чтобы считать это долбаным марафоном. Фалько, как только его увидел, бросился помогать ему сесть в стоящее в проходе кресло.       – Вы не представляете, как я рад вас видеть.       – Да почему же, представляю. Выглядишь так, будто у тебя запор. Не припомню у тебя такого выражения лица с тех пор, как… – Ривай осёкся. Он не хотел вспоминать об этом сейчас. Его лицо. Ужас, отпечатавшийся на нём клеймом от осознания, что ему придётся навсегда оставить обратившуюся в чистого титана Габи, – …с давних пор, в общем.       Фалько встал с соседнего кресла и начал нарезать круги по коридору.       – Она там уже довольно давно. И медсёстры ни разу не вышли и не сказали, что да как.       – Тебе не нужно беспокоиться. Габи сильная. Она справится, – в этот момент из-за одной из дверей раздался вскрик, который ни с чем нельзя было спутать. У него скрутило живот. Но вид побледневшего, как мел, Фалько убедил его, что тут достаточно и одного человека, который был готов обделаться от страха.       – Она справится, – повторил он, пока Фалько промаршировал к окну. – Даже не вздумай сигать в окно, – он видел, как того затрясло, и не был уверен, от смеха над его неудачной шуткой или от страха. Тело протестовало, но Ривай всё же встал и подошёл к молодому человеку.       – Так вы уже придумали имя?       Фалько даже слегка подпрыгнул от его голоса. У него явно сдавали нервы.       – Да… Если будет мальчик, то Кольт, в честь брата.       Ривай коротко кивнул, смотря куда-то вдаль из окна городской больницы. Скоро стемнеет.       – А если девочка?       Фалько промолчал пару секунд перед тем, как повернуться к нему. И посмотреть на него так. Его обдало теплом лёгкого осеннего ветра. Он уже было открыл рот, чтобы ответить, как их прервал громкий женский голос.       – Фалько Грайс?       – Да, это я, – он нетерпеливо переминался с ноги на ногу.       – Идите посмотрите на свою дочку.