Ханджи

      – А ты знал, что «Зоэ» означает «жизнь»?       Ривай даже немного опешил. Снаружи старого замка свирепствовал дождь, так что он не слышал её шагов перед тем, как она вошла в комнату. Их отряды пережидали здесь ночь: в такой ливень видимость сильно снижалась, и продолжать экспедицию было крайне рискованно. Наученный горьким опытом, он прекрасно знал об этом.       – Ты о чём говоришь вообще, четырёхглазая?       У неё в руках была книга, очередная из тех, что она откопала в замке. Всего какой-то час назад он спас её от сотни таких книг, которые грозились свалиться с верхней полки на её бестолковую голову.       – Я тут книгу нашла. Ну… то, что от неё осталось. Тут длинный список имён и их значений. К сожалению, не хватает целой половины, поэтому я не смогла узнать, что значит «Ханджи», – расстроенно ответила она.       – Ц. Не думаю, что угадать так уж сложно, – сказал он, усаживаясь на изношенный стул и скрещивая руки на груди.       – И как думаешь, что оно значит?       Ривай помедлил секунду и ответил:       – Заноза в заднице.       Задорный смех Ханджи громом разнёсся по коридорам замка. Она развернулась и, прямо перед тем, как выйти из комнаты, остановилась: её взгляд зацепился за какую-то строчку в книге.       – Быть не может! Тут есть и про значение «Ривай»!       Он нахмурился.       – И что же оно значит? – осторожно спросил он, силясь скрыть любопытство в голосе.       Ханджи обернулась, и нездоровый блеск в глазах подсказывал ему, что лучше бы он не спрашивал.       – «Коротышка».        Она снова громко рассмеялась, и её смех потом эхом раздавался в воспоминаниях.       Бывали дни, когда он разрешал себе часами фантазировать о том, какой могла бы быть их жизнь, останься она с ним. В ночи бессонницы они бы слушали музыку, и она помогала бы им заглушить чувство вины. А в те, в которые их не преследовали кошмары, и они забывали о смерти и о море бессмысленно пролитой крови, возможно бы, даже танцевали. Или она танцевала. И он представлял, в какой конкретно предмет мебели она бы врезалась или как фарфоровый чайный сервиз разбился бы о её драматично взмахнувшую руку. Он представлял её лицо, это ты-не-поверишь-что-я-придумала лицо, прямо перед тем, как выкатить его кресло в центр комнаты, взять за руку и закружить вместе с ней в танце. Она бы увеличила громкость пластинки, а соседи возненавидели бы её за это. Они бы называли её «чеканашкой за соседней дверью». Чеканашка и ворчун. Сумасшедшая парочка одноглазых. Но он бы посмеялся. В конечном итоге он бы сдался и посмеялся. И стал бы немного помогать ей кружить кресло, вертя колесо рукой. И его кресло было самым лучшим сраным инвалидным креслом в этом сраном мире – или в том, что от него осталось, – потому что оно было бы сделано по её чертежам. И она готовила бы самые вкусные завтраки для паршивцев. Она всегда вкусно готовила, даже из тех немногих ингредиентов, что разрешалось брать с собой в экспедицию. А они бы слушали её истории. И он бы тоже слушал. Все истории, и размышления, и идеи, часами, если потребуется.       Он бы открыл свою чайную. И она бы стала намного популярнее «У Джулии». Чай был бы лучшего качества, это было бы самое опрятное и чистое заведение в городе, и он бы назвал её «У Кушель». А она продолжила бы свои исследования и, возможно, даже стала профессором в новом Университете Маре. Она же была гением. После лекций она бы приходила в чайную, где непременно устраивала бы погром и проливала чай – и на свои книги, и на его пол.       Он превратил гостиную в библиотеку, которую каждый год пополнял книгами. Для неё. Книгами по всем возможным профилям: по астрономии, инженерии, психологии, географии. И биологии, конечно же. Огромные энциклопедии с красочными иллюстрациями самых невероятных видов растений и животных, видов, которые они бы никогда не встретили на своём родном острове, потому что водились они только в далёких и странных землях. Видов, которые они никогда не встречали и больше никогда не встретят, потому что под ногами колоссов оказались погребены не только люди: гул уничтожил тысячи экосистем и их уникальных жителей.       Была бы ты здесь по-настоящему счастлива, Ханджи? Смогло бы хоть что-то из этого разрушенного мира вернуть блеск глазам той маленькой, горящей жаждой знаний девочки?       Звук чуть ли не ультразвукового плача прервал его мысли. Дверь в палату Габи распахнулась и выпустила ошеломлённого Фалько в коридор. Он нашёл глазами глаза Ривая и рассмеялся.       – Она просто… невероятная.       Фалько выглядел так, будто слетал до звёзд и обратно. Его смех только усиливался, и Ривай облегчённо выдохнул, даже не заметив, что задержал дыхание. Он начал медленно шагать к новоиспечённому папаше и, как только оказался напротив, крепко обнял его.       – Я же говорил, что всё будет в порядке.       Габи выглядела… дерьмово. Как будто ей в одиночку пришлось держать оборону в самой ожесточённой из всех битв. Он подошёл к ней так быстро, насколько позволяли его больные ноги, и ласково провёл по волосам. Молодая женщина улыбнулась ему усталыми глазами.       – Хотите посмотреть на неё?       Ривай на секунду замер, но всё же протянул руки, чтобы взять крошечного человечка, лежащего на руках у матери.       – Привет, – прошептал он.       Маленькая девочка больше не плакала. Её глаза были закрыты, хоть она и не спала. Он осторожно подошёл к стулу у окна, недалеко от кровати, где лежала её мать, и с облегчением сел. Габи закрыла глаза, чтобы отдохнуть. Фалько сидел рядом и ласково гладил её щёку.       Глядя на такое хрупкое существо у себя на руках, Ривай задумался, а в какой же мир она пришла.       Неужели не было другого выхода? Иногда он утешал себя, что, если бы проклятие Имир продолжилось, Габи бы была навсегда утеряна, а Фалько, доживи он до этих дней, оставались бы считанные годы.       Бывали дни, когда он был даже согласен на план Зика. На эвтаназию. Но тогда, если бы план сработал, ребёнка на его руках бы не существовало, так что сейчас эта идея только ввергала его в ещё больший ужас.       Могли бы у него с Ханджи быть дети? Он вытолкал мысль из головы, едва она замаячила на периферии сознания.       Но правда, неужели не было другого выхода? Может, они бы подчистую эвакуировали остров, секретно рассеялись бы по миру, прямо как в их первый визит в Либерио – в старый Либерио. Он даже представил, как Ханджи бы оставила послание на стене для нерадивой вражеской армии: «Извините, но никого нет дома». Он посмеялся своей горькой шутке. Неужели не было другого выхода? Всегда есть другой выход, как-то сказала она ему, перед тем как оставить в лесу с Магатом и Пик и отправиться в город за Микасой, Жаном и остальными и попытаться остановить всю эту мясорубку. Может, если бы они остались в лесу…       Глубоко в сердце Ривай не был уверен, что когда-нибудь сможет до конца простить Эрена. Почему он ни разу не открыл своего долбаного рта? Почему не попросил помочь вместо того, чтобы стирать всем память, будто подросток, страдающий приступами юношеского максимализма? Они бы нашли выход.       Он просто не мог простить ему плана пожертвовать всем ради своей свободы и доброго здравия Микасы, Армина и остальных, когда в «остальных» он забыл включить Ханджи. Когда вырезал почти всё человечество, хотя именно ему его товарищи посвятили свои сердца. И с какой целью? Мирные соглашения, которых достигли Армин с ребятами, едва ли можно было считать прочным каркасом для спокойствия. Парадис развивал военную мощь, и некоторые его фракции начинали проявлять интерес к оставшимся ресурсам Маре и близлежащих стран. Которые, в свою очередь, начали требовать от королевы Хистории репараций за причинённые разрушения. Новый конфликт был лишь вопросом времени.       Он прижал малышку чуть ближе к себе.       Это мы наделяем их жизни смыслом, как-то сказал ему Эрвин про их товарищей. Он вздохнул. Малышка открыла глаза и теперь смотрела на него. На секунду он испугался, что она снова разревётся, потому что шрамы на его лице были едва ли приятным зрелищем. Но она молчала. И Ривай решил, что отныне всё, что случилось, больше не важно. Девочке в его руках никогда не придётся посвящать чему-то своё сердце. Её сердце будет принадлежать только ей самой, и Ривай позаботится о том, чтобы оно билось тепло и прекрасно, без страха перед войной, нищетой или будущим. И её глаза будут исследовать мир, а разум будет стремиться его понять. И чем дальше она будет идти, тем громче будет звучать её смех.       Солнце, наконец, начало закатываться за горизонт. Лучи горизонтально ложились на поверхность, затапливая помещение красивым золотым светом. Теперь больница не выглядела такой безликой, а город снаружи, казалось, купался в огне начинающих приобретать красный осенний цвет листьев.       И как думаешь, что оно значит? – снова спросил её голос.       Конечно же, «Зоэ» означало «жизнь». А «Ханджи»… У него всегда было плохо с ассоциациями, но, если бы ему сказали назвать золотой свет, тёплый ветер, раннюю осень и текущее чувство в груди одним словом, он назвал бы всё это её именем.       Внутри снова разлилась тоска, и ребёнок на его руках заворочался. Её маленькая пухлая ручка обхватила его оставшиеся три пальца правой руки, большие карие глаза взирали на него с любопытством, с тем же самым, что он видел когда-то, много-много лет назад. Взглядом кого-то, кто хочет обнять жизнь.       – Так, как её зовут? – тихо спросил он Фалько.       – Ханджи.       Он почувствовал, как жизнь обнимает его.