СЛОЖНАЯ СУДЬБА ОСМАНСКОГО ШЕХЗАДЕ.

Провинция Амасия. Румейса пришла в покои к Михримах Султан в тот самый момент, когда та уже, вернувшись с внутри дворцового балкона и, вновь царственно восседая на парчовой тахте, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей вести себя с дерзкой рабыней по имени Румейса, но понимала одно, что хорошего к себе отношения ей не видать от неё, из-за чего сдержано вздохнула, обращаясь к, молчаливо стоявшей немного в стороне, верной служанке: --Ну, эта венецианка у меня ещё узнает, что такое ад, а то ижь зарвалась как! Всего-то два года прошло с того момента как благополучно родила моего племянника, а уже возомнила о себе не весть что! Да и…—Луноликая не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, случайно заметила присутствие ненавистной венецианки, почтительно ей поклонившейся в знак приветствия и замершей в смиренном ожидании внимания Султанши Династии, благодаря чему, мгновенно замолчала и настороженно принялась посматривать на не званную визитёршу. --Добрый день, госпожа!—поприветствовала Султаншу солнца и луны Баш Хасеки Румейса Султан, доброжелательно улыбаясь, что, возмущённая до крайности, Михримах Султан не оценила, наоборот, она, просто вся кипела от негодования, которое обрушила на визитёршу, подобно горной снежной лавине: --Тебя, хотя бы научили в гареме тому, что прежде, чем войти в покои кого-то из представителей Султанской Династии, необходимо постучать в дверь и попросить позволения для того, чтобы войти вовнутрь! Это вогнало Баш Хасеки в состояние лёгкого ступора, благодаря чему, её хорошенькое лицо запылало пунцом, а сама она ошеломлённо уставилась на влиятельную собеседницу, чувствуя то, как к горлу подступил ком, а ясные глаза заблестели от, выступивших и готовых в любую минуту, скатиться по румяным бархатистым щекам тонкими прозрачными ручьями, горьких слёз. --Госпожа, за что вы так со мной несправедливо?!—чуть не плача и обиженно надув соблазнительные пухлые губы, попыталась выяснить у Династийки Баш Хасеки, чем заставила её, презрительно фыркнуть: --У неё ещё стыда хватает на то, чтобы спрашивать?! Да, кто ты такая для того, чтобы нападать на наложниц, Хатун?! Откуда в тебе взялось столько спеси! Венецианская кровь взыграла?! Так я мигом угомоню тебя, даже не посмотрев на то, что ты стала Баш Хасеки! Ты по-прежнему являешься рабыней, поэтому не завирайся! Знай своё место, иначе у тебя мгновенно заберут твоего Шехзаде и отдадут на воспитание няне, а ты отправишься в море, зашитая в мешок и с удавкой на шее!—что мгновенно отрезвило Баш Хасеки, заставив её, всю побледнеть от невыносимого страха за свою никчёмную жизнь, из-за чего притихла и, окончательно сникнув, потупилась, не зная, что и сказать. Зато это знала Михримах Султан всё тем же небрежным тоном: --Пошла вон отсюда! Румейса всё поняла и, не желая, дальше злить госпожу, почтительно откланялась и незамедлительно ушла прочь из покоев Султанши солнца и луны, провожаемая её одобрительным взглядом и благодарственным вздохом, во время чего мысли Михримах перенесли её к братьям, которые, возможно уже находились в покоях Шехзаде Мустафы. Чутьё не подвело Луноликую, ведь оба её брата-Шехзаде, действительно находились в покоях Шехзаде Мустафы, душевно беседуя друг с другом и не обращая никакого внимания на то, что за окном великолепного дворца Солнце начало плавно клониться к закату, озаряя всё вокруг яркими золотыми лучами, окрашивая всё вокруг в яркий медный оттенок, смешавшийся с исходящим от, горящего в камине, пламени, охватывающим просторную комнату приятным теплом. --Селим, я, конечно, хорошо понимаю о том, как тебе сейчас больно, ведь я сам лет пять тому назад потерял свою самую первую наложницу, умершую от осложнений после неудачного аборта, к которому её принудили по приказу покойной нашей бабушки Валиде Хавсы Султан, ведь рядом с той наложницей я впервые познал любовь, но и ты пойми, как бы тяжело и невыносимо больно нам бы ни было от потери возлюбленной, нам необходимо смириться и отпустить, а самим жить дальше!—печально вздыхая, душевно заговорил с братом Шехзаде Мустафа, подбирая для вразумительной беседы осторожные и, как ему казалось, более деликатные слова для того, чтобы ещё больше ни усугубить невыносимую печаль среднего брата, который, услыхав его, печально вздохнул и поддержал: --Так ведь меня больше всего ранило предательство моей Нурбану, которую я любил трепетно и нежно, уважая её за, рождённого мне ею, единственного сына и дочь! Как она могла так жестоко поступить с моими чувствами к ней?! Откуда в ней столько коварства взялось?! Конечно, я хорошо понимаю то, что сознание того, что уделение мною внимания другим наложницам из гарема её очень сильно ранит, так как такой честолюбивой девушке, как Нурбану, хочется быть у меня единственной. Только зачем же прибегать к такому святотатству, как убийство беременной девушки?! На ясных светлых глазах юноши, вновь заблестели горькие слёзы, смешанные с праведным гневом, рвущимся из глубин его истерзанной души, что поддержалось взаимным не менее печальным вздохом Шехзаде Мустафы, мысленно признавшимся себе в том, что, если он сейчас что-либо не предпримет, то его Баш Хасеки Румейса из-за непреодолимой ревности, может легко погубить несчастную Эфсун, которую парень полюбил искренне, не зная того, полюбила ли его сама Эфсун, хотя и, хорошо чувствовал то, что наложница испытывает к нему душевную привязанность с теплом, но вот любовь ли это, сказать, пока ещё рано, ведь они знакомы ещё только чуть больше суток, а за это время полюбить человека ещё слишком рано, хотя можно лишь душевно привязаться, либо люто возненавидеть, из-за чего, вновь измождённо вздохнул и участливо спросил: --И что ты собираешься сделать с Нурбану, Селим? Ты, же не оставишь убийство возлюбленной безнаказанным? Шехзаде Селим печально вздохнул: --Даже не знаю, Мустафа, ведь моя Баш Хасеки Нурбану, всё-таки является матерью моего наследника, то есть Шехзаде Мурада с Гевгерхан Султан, а они ещё очень маленькие для того, чтобы лишаться матери, какой бы плохой, либо хорошей она ни была!—и, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, принялся смотреть на завораживающий танец пламени в гранитном камине, которое отразилось в печальных светлых глазах светловолосого юноши, в мужественной груди которого учащённо колотилось, истерзанное невыносимым душевным страданием, сердце, что побудило старшего Шехзаде понимающе тяжело вздохнуть: --Понимаю, Селим! Пусть она остаётся с вашими детьми! Ты всё правильно сделал, что не отправил её на казнь!—и легонько похлопать брата по мускулистому плечу. А между тем, что же касается дражайшей фаворитки Шехзаде Мустафы, она, уже переодетая в шёлковое яркое сиреневое платье, вальяжно сидела на тюфяке в окружении других наложниц и Федан-калфы, глубоко погружённая в мрачные мысли о дневного, крайне неприятном разговоре с Баш Хасеки Румейсой Султан, что не давало ей никакого покоя и привело к тому, что из её соблазнительной груди вырвался вздох огромного измождения, не укрывшийся от внимания, сидящей напротив неё, Федан-калфы, которая доброжелательно ей улыбнулась и душевно заговорила: --Если тебе не даёт никакого покоя дневной разговор с Баш Хасеки, то не обращай на неё никакого внимания, Эфсун. Забудь. Румейса Султан сказала все эти гадости с угрозами сгоряча и из ревности от понимания о том, что наш Шехзаде больше не принадлежит лишь ей одной. У него появилась ты, а значит ей ничего другого не остаётся кроме, как смириться и постепенно успокоиться.—смутно надеясь на то, что подопечная прислушается к её мудрому совету и перестанет бояться госпожей, которые попытаются при первой возможности её очень больно ужалить. Эфсун, конечно, поняла калфу и даже призадумалась над мудростью её слов, что её постепенно успокоило, но не давало покоя то, что Баш Хасеки Шехзаде Селима путём коварных интриг извела его любимицу в могилу, а ведь Нурбану, как и Румейса—очень ревнива, не говоря уже о том, что агрессивная собственница, да и к тому же, тоже знатная венецианка, а значит, ни попытается ли Баш Хасеки Румейса Султан предпринять отчаянную попытку для того, чтобы физически устранить соперницу, то есть её, Эфсун, как очень опасную соперницу. А, вдруг, девушка к тому времени уже будет носить под сердцем ребёнка от Шехзаде Мустафы, как та несчастная Михришах Хатун—любимица Шехзале Селима. Всё может быть. Жизнь непредсказуема. --Я попытаюсь следовать вашим мудрым советам, Федан-калфа!—вновь печально вздыхая, поддержала наставницу Эфсун Хатун, вызвав у неё одобрительный кивок темноволосой головы и доброжелательную улыбку. --Вот и правильно, девочка! Стань отважной воительницей за своё счастье и отбрось всю сентиментальность, иначе погибнешь, ведь здесь в гареме, иначе никак не выжить!—заключила старшая калфа и, выдержав небольшую паузу, продолжила вести беззаботную беседу с другими подопечными, тем-самым предоставляя Эфсун Хатун самой себе, благодаря чему, та, вновь погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, чем воспользовалась, бесшумно вошедшая в общую комнату гарема, ункяр-калфа Гюльшах, к своему глубокому негодованию, заметившая то, что новая фаворитка Шехзаде Мустафы, хотя уже и приготовилась к хальвету, но ещё не спешит отправиться на него, решительно подошла к наложницам, которые мгновенно спохватившись, повставали со своих лежаков и выстроились в почтительном поклоне, и недовольно обратилась к гёзде Шехзаде Мустафы: --Эфсун Хатун, почему ты до сих пор ещё находишься здесь в ташлыке?! Немедленно отправляйся в покои к Шехзаде Мустафе!—вызвав в юной наложнице огромное негодование, с которым она незамедлительно уставилась на Федан-калфу и, потрясённо пожав изящными плечами, изумлённо спросила: --А, разве, Шехзаде ни проводит время в общении с сестрой и братом? В чём старшая калфа оказалась с ней полностью согласна, выступив подопечной в защиту: --Гюльшах-калфа, Эфсун Хатун права. Вдруг, Шехзаде ужинает с братом и с сестрой в своих покоях и за увлекательной душевной беседой с ними, совершенно забыл про хальвет. Зачем девушке идти туда, где её совсем никто не ждёт? Пусть лучше находится здесь с нами. Только главная гаремная калфа считала иначе, о чём мгновенно объявила во всеуслышание: --Шехзаде Мустафа уже освободился и с нетерпением ждёт свою любимицу, то есть тебя, Эфсун Хатун!—что заставило юную девушку мгновенно с плавной грациозностью выйти из общего строя и, не говоря больше ни единого слова, пожелав всем доброй ночи, приблизиться к главной калфе и вместе с ней отправиться по, залитому лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, мраморному дворцовому коридору в направлении к покоям Шехзаде Мустафы. Ункяр-калфа Гюльшах не обманула юную девушку, ведь юный Шехзаде Мустафа действительно уже находился в своих просторных покоях совершенно один, переодетый в шёлковую светлую, практически белую с золотистым оттенком, пижаму свободного покроя и, сидя за рабочим столом на пуфике и сконцентрировано что-то писал пером по бумажному листу, ни на что не обращая никакого внимания, но так продлилось не долго, лишь до тех пор, пока крайне бесшумно ни открылась и тут же закрылась широкая арочная дверь, обдав погружённого в глубокую мрачную задумчивость, парня приятным прохладным дуновением, что мгновенно отвлекло его от увлекательного занятия, заставив прервать его и незамедлительно уставиться в сторону двери, из-за чего трепетное сердце в мужественной груди учащённо забилось, а лицо расплылось в доброжелательной улыбке, при этом пылая румянцем. --Эфсун моя!—восторженно выдохнул он, заметив, мягко вошедшую и приблизившуюся к нему, фаворитку, которая встала в почтительном поклоне, ощущая себя крайне неловко, что выглядело на столько очаровательно, перед чем Шехзаде не смог устоять и, плавно встав с пуфика, вышел из низкого рабочего стола, напоминающего собой ученическую парту с наклоном и, медленно подойдя к юной девушке, крайне бережно взял её за руку, заворожённо всматриваясь в её бездонные карие глаза, добровольно утопая в их ласковой бездне, из-за чего застенчивый румянец передался теперь и ей, из-за чего она скромно отвела их и чуть слышно отозвалась взаимным вздохом: --Шехзаде! Между юной парой воцарилось небольшое молчание, во время которого юноша с девушкой медленно подошли к широкому ложу и, плавно сев на его парчовое покрывало, принялись задумчиво всматриваться в глаза друг другу, ощущая то, как их обоих переполняет приятным теплом с трепетной душевностью, плавно переходящим в искреннюю нежность. --Понимаю, что ты, наверное, с горьким разочарованием уже начала думать о том, что я отменю нашу встречу из-за приезда моих дражайших брата с сестрой, но это не так. Я никогда о тебе не перестану думать.—заверил юную избранницу молодой человек, ласково гладя её по румяным бархатистым щекам, что вызвало в ней вздох огромного измождения, сравнимый лишь с самым настоящим горьким стоном, заставившим Мустафу встревожено напрячься и немедленно потребовать: --Расскажи мне о том, кто посмел обидеть тебя, моя Эфсун, раз на тебе лица нет от невыносимой печали! Это Румейса Султан?—и, выдержав небольшую паузу, измождённо ответил сам на своё вопрос.—Ну, конечно, же! Кому ещё! Я утром непременно вразумительно поговорю с ней! Эфсун мгновенно опомнилась и, с опаской глядя на парня, с невыносимым отчаянием взмолилась: --Шехзаде, прошу вас, не надо! Баш Хасеки Румейсу Султан можно понять. Она любит вас и ревнует, поэтому и злится. Мустафа, вновь не смог удержаться от нового вздоха огромного восхищения, с которым он плавно дотянулся до чувственных алых губ фаворитки и с неистовым пылом принялся целовать их, отрешившись от всего внешнего мира, даже от горячо любимого брата, который, наверное уже крепко спал в своих покоях, измождённый после утомительной дальней дороги, которую он преодолел из Коньи в Амасью. Вот только Эфсун Хатун с Шехзаде Мустафой ошиблись по поводу Шехзаде Селима, который вовсе даже и не собирался спать. Наоборот, он, просто лежал в постели и отдыхал после всплеска безумной страсти, которой самозабвенно предавался с, присланной к нему Махидевран Султан, очаровательной наложницей с русыми густыми длинными волосами и с серыми глазами по имени Джемиле, инстинктивно прижавшейся к его мускулистой мужественной обнажённой груди, тяжело и учащённо дыша, разгорячённая и счастливая, что продлилось ровно до тех пор, пока, постепенно отдышавшийся и собравшийся с мыслями, Шехзаде Селим пламенно ни поцеловал Джемиле в чувственные губы и со словами: --Пойду распоряжусь о том, чтобы нам принесли освежающего шербета!—решительно выбрался из постели, на ходу обматывая вокруг стройного атлетического мускулистого нагого тела шёлковую золотистую простыню и хорошо ощущая на себе заворожённый пристальный взгляд наложницы, уже сидящей облокотившись стройной спиной о мягкую подушку и надёжно укрывшейся тёплым одеялом, не обращая никакого внимания на, пылающие румянцем смущения, бархатистые щёки. --Поступайте так, как считаете нужным, Шехзаде!—мечтательно выдохнула юная девушка в тот самый момент, когда юноша уже вернулся в покои и, мягко приблизившись к ней и, сев рядом, решительно заключил её в крепкие объятия и впился в губы неистовым поцелуем, которому, казалось, так и не наступит конца и края. Его сильные руки с изящными тонкими пальцами легонько сминали упругие полушария девичьей груди с, затвердевшими от приятного томления, розовыми сосками, напоминающими собой спелые ягоды брусники, которые парень то осторожно покусывал ровными крепкими белоснежными зубами, то облизывал бархатистым влажным языком, то посасывал чувственными мягкими губами, заставляя наложницу тихонько постанывать и ёрзать от сладостного перевозбуждения, неумолимо кружащего ей голову, из-за чего девушка инстинктивно мяла ему мускулистые плечи, давая ему понять о том, что она не в силах больше выносить эту сладостную пытку. Селим услышал наложницу и, уложив её поудобнее на постели, быстро пробежался тёплыми мягкими губами по плоскому животу, с ловкостью накинул себе на шею её стройные, как у газели, ноги и, решительно нырнув языком ей во влажную тёмную пещеру, принялся с неистовым пылом вылизывать её, заставляя девушку, извиваться на прохладной шёлковой простыне, словно уж на раскалённой сковороде, жадно глотая ртом воздух, что сравнивалось с, выброшенной из прохладной реки на раскалённый песок, рыбой, приведя это к тому, что она уже готова была в любую минуту лишится чувств от, переполнявших её, бурных ощущений. --Пожалуйста пощадите меня, Шехзаде! Я больше не выдержу этой сладостной пытки!—чуть не плача, взмолилась юная девушка, что юноша прекрасно понял и, не желая её больше терзать, спустил её ноги и, опоясав ими себя, решительно вонзил своё могучее затвердевшее копьё в её разгорячённые ножны и принялся стремительно двигаться в ней, что продлилось ровно до тех пор, пока, не издав громкий победный крик, излился в неё горячим, практически раскалённым, семенем и, обмякнув, не говоря уже о том, что учащённо дыша, рухнул вновь на мягкую подушку и забылся крепким восстанавливающим сном, крепко прижимая девушку к мускулистой груди и заботливо обнимая её стройный гибкий стан сильными руками, совершенно забыв обо всём на свете и проспав так до самого утра. Но, а, когда юная Джемиле Хатун в смиренном ожидании возвращения из дворцового хаммама Шехзаде Селима, который отправился туда для того, чтобы привести себя в благопристойный вид и вместе с, новоприобретённой фавориткой, благодаря неистовым головокружительным ласкам которой, совершенно позабыл про все душевные печали, решила самолично накрыть для них обоих низкий круглый стол аппетитно пахнувшими яствами, аккуратно разложенными дворцовым поваром по фарфоровым блюдам и проверенные дегустаторами, что принесли слуги-евнухи и рабыни, предварительно сама приведя себя в достойный вид и облачившись в простенькое светлое розовато-голубоватое шёлковое платье с шифоном, погрузившись в глубокую задумчивость о том, что с ней будет в дальнейшем, а именно после того, как Шехзаде Селим вместе с Михримах Султан вернутся в провинцию Конья, из-за чего даже не заметила того, как, в эту самую минуту, крайне бесшумно отворились деревянные створки арочной двери, и к себе в покои важной уверенной походкой вернулся, облачённый в парчу и шелка, Шехзаде Селим, с интересом посматривающий на юную девушку, оставшуюся в его покоях, совершенно одна, так как рабы с рабынями уже несколько минут как ушли, вернувшись в гарем и на кухню. Девушка за эти несколько часов действительно сумела помочь ему забыть обо всём на свете, за что юноша был ей искренне благодарен, не говоря уже о том, что начал испытывать к ней душевное тепло с нежностью и с пониманием того, что именно он, отныне ответственен за её будущее, какое, как он успел понять будет не безоблачным, а наоборот, не определённым. Возможно, её выдадут замуж за какого-нибудь ремесленника против воли, который, скорее всего, продолжит к ней относиться, как к рабыне бесправной, от понимания о чём, в хрупкой душе юноши закипел такой праведный гнев, который он даже не знал того, на кого его пустить, из-за чего, хотя это и далось ему крайне нелегко, но сумел постепенно унять. --Не беспокойся ни о чём, Хатун! Ты, отныне являешься моей наложницей, а значит, я заберу тебя с собой в Конью.—наконец, нарушив их, чрезмерно затянувшееся мрачное молчание, решительно произнёс юный Шехзаде, заставив Джемиле, чуть слышно вздохнуть с облегчением, хотя она себя никогда не тешила надеждами, благодаря чему, плавно и медленно подняв на парня светлые глаза, выражающие нескрываемое сомнение, спросила: --Ну как же, Шехзаде, ведь я принадлежу к гарему Шехзаде Мустафы, а значит, даже мечтать не смею о том, чтобы перейти к вам в гарем? Да и, как к этому отнесётся Ваша Баш Хасеки Нурбану Султан, учитывая то, что она очень ревнива? Не говоря уже про...—наложница не договорила из-за того, что Шехзаде Селим мягко подошёл к ней и с решительными словами: --Пожалуйста, больше ни слова, Хатун!—самозабвенно завладел её мягкими чувственными губами и поцеловал с неистовой страстью, перед чем девушка не смогла устоять и, поддавшись пламенным чувствам, растворилась без остатка в его мужественных крепких объятиях, что продлилось ровно до тех пор, пока они нехотя ни отстранились друг от друга, продолжая с огромной нежностью смотреть друг на друга. --Это похоже на сон, Шехзаде! Неужели я ещё сплю? Если это так, то, пожалуйста не будите меня, а позвольте и дальше находиться в нём!—так и не выходя из мира нежных романтических грёз, проворковала Джемиле Хатун, что прозвучало на столько искренне и очаровательно, что юноша не смог сдержать в себе взаимной, не менее нежной улыбки, с которой он ласково погладил фаворитку по румяным бархатистым щекам, добровольно утопая в её светлых глазах, сам не понимая того, почему его, истерзанная невыносимыми страданиями, душа непреодолимо рвётся окружить девушку искренней надёжной защитой от всех зримых и незримых врагов, из-за чего в очередной раз понимающе вздохнул и заключил: --Ну, тогда я позволяю тебе и дальше находиться в романтическом сне, Джемиле! За что юная девушка оказалась на столько переполнена благодарственными чувствами, что не нашла ничего лучше кроме, как пламенно поцеловать парня в мягкие чувственные губы, перед чем он не смог устоять и, вновь обхватив её стройный стан сильными руками, ответил взаимным, тоже очень жарким поцелуем. За чем парочку и застала Михримах Султан, бесшумно войдя в покои к среднему брату для того, чтобы проведать его, но, увидев, что тот, к её огромной радости полностью оправился от горечи утраты, расплылась в восторженной улыбке и, привлекая к себе внимание среднего брата, доброжелательно произнесла: --Приятно видеть то, что тебе стало значительно лучше, братец! Ты снова улыбаешься и ведёшь себя беззаботно. Только сейчас парочка поняла, что они в покоях находятся не одни, нехотя прервали пламенный поцелуй и, пылая смущением, отстранились друг от друга и почтительно ей поклонились, вернее это сделала Джемиле Хатун, а Шехзаде Селим, просто приветственно кивнул светлой головой, добродушно выдохнув лишь одно: --И тебе доброго дня, сестрица! Михримах, продолжая, доброжелательно улыбаться, чуть слышно распорядилась, обращаясь к наложнице: --Оставь меня с моим братом наедине, Хатун! Позже придёшь ко мне для беседы! Девушка всё поняла и, почтительно, вновь откланявшись, ушла из покоев, оставляя Венценосных брата с сестрой одних и провожаемая их благодарственным взглядом. Но, а, когда за её изящной стройной спиной беззвучно закрылись створки широкой двери, брат с сестрой немного выждали и продолжили вести душевную беседу друг с другом, носящую вразумительно-поучительный характер. Вернее, его продолжила Султанша солнца и луны, смутно надеющаяся на взаимопонимание среднего брата, взявшего в сильные руки кувшин с прохладной ключевой водой и, налив его в небольшой медный кубок, поставил кувшин обратно на круглый стол. --Ну и зачем ты даёшь девушке пищу для несбыточных мечтаний, Селим?! Ты, же прекрасно знаешь о том, что наложница не сможет войти в твой гарем по той лишь простой причине, что она принадлежит к гарему Шехзаде Мустафы, которую тебе отправили лишь до того дня, пока мы ни отправимся обратно в Конью. Вы с ней даже детей иметь общих не можете. Это запрещено.—вразумительно произнесла Михримах Султан, нарушив их общее мрачное молчание, заставив брата иронично хмыкнуть и решительно произнести: --А я сегодня поговорю с нашим братом и уговорю его о позволении мне забрать Хатун в мой гарем, Михримах. Уверен, что он мне не откажет в данной просьбе. Между братом с сестрой, вновь воцарилось мрачное молчание, во время которого Михримах Султан измождённо вздохнула, мысленно признаваясь самой себе в том, что Джемиле Хатун, хотя и, как ей хотелось в то верить и надеяться, исцелила Шехзаде Селима от его душевной утраты, но тем-самым, обрекла себя на звание новой жертвы коварной Нурбану, ведь, как Султанша солнца и луны успела понять, Хатун являлась далеко не воительницей, а очень нежной, хрупкой и изящной юной девушкой, созданной для любви и семьи, но не для гаремной беспощадной борьбы за выживание, из-за чего, вновь тяжело вздохнула: --Хорошо, брат! Поступай так, как тебе велит твоё трепетное сердце!—мысленно признавшись себе в том, что ей ничего другого не остаётся кроме, как взять Джемиле Хатун под свою защиту с покровительством, за что юноша был сестре искренне благодарен за понимание вместе с желанием защищать его новоиспечённую любимицу от коварных нападок Баш Хасеки Нурбану Султан, которая ни перед чем не остановится, пока ни попытается извести несчастную Джемиле в могилу. --Спасибо за понимание, Михримах!—вновь измождённо вздыхая, благодарственно произнёс юноша, не выходя из глубокой мрачной задумчивости о дальнейшей судьбе фаворитки, не оставляющей его ни на минуту, даже сейчас он беспрестанно думал о юной Джемиле Хатун, которая, возможно уже вошла в общую комнату гарема и взялась за повседневную рутинную работу, либо пришла в покои к Махидевран Султан для того, чтобы перед ней отчитаться за прошедшую ночь и получить от госпожи новые рекомендации, из-за чего, снова и снова тяжело вздыхал. Но, а, что же касается самой Джемиле Хатун, то она уже действительно дошла до гарема, где из общей комнаты к ней на встречу с царственной важностью вышла, одетая в шикарное парчовое платье нежного розовато-персикового оттенка, Махидевран Султан, вероятно направляющаяся: либо в покои к Шехзаде Мустафе, либо на прогулку в сад, в чём её сопровождали верные рабыни, на присутствие рядом которых мудрая Султанша не обращала никакого внимания, словно их и не было вовсе, что собственно так и было на самом деле и продлилось до тех пор, пока Султанша ни приблизилась к юной Джемиле Хатун, почтительно ей поклонившейся и доброжелательно улыбаясь, произнёсшей: --Доброго вам дня, госпожа!—что напоминало тихий вздох, не укрывшийся от внимания Султанши, одарившей юную девушку взаимной приветливой улыбкой, которой она незамедлительно одарила наложницу, но, вспомнив о прошлой ночи, Махидевран Султан участливо спросила: --Прошлую ночь ты должна была провести в постели Шехзаде Селима, ублажая его любовными утехами. Всё ли получилось? Помогла ли ты ему забыться? Надеюсь, он оказался тобой доволен? Джемиле инстинктивно залилась румянцем смущения, но, постепенно собравшись с мыслями, хотя это и далось ей крайне не просто, ведь рассказывать госпоже о столь деликатном деле, девушке было не просто, не говоря уже о том, что она оказалась скованна, а её хорошенькое личико запылало от смущения, но, не смотря на это, она всё-таки нашла в себе силы для того, чтобы мечтательно вздохнуть и, ничего не скрывая, ответить: --Всё прошло хорошо, госпожа. Шехзаде оказался мною очень доволен. Мы провели сказочную ночь. Махидевран Султан пришёлся по душе откровенный отчёт юной подопечной, в связи с чем, она одобрительно кивнула головой с, подобранными к верху шикарными тёмными густыми волосами, украшенными бриллиантовой короной, от которых ниспадала полупрозрачная нежно-розовая вуаль, и душевно заключила: --Очень хорошо, Хатун! Вот и продолжай ходить к Шехзаде Селиму каждую ночь, предварительно принимая противозачаточное зелье, так как тебе нельзя иметь детей от твоего Шехзаде, так как ты состоишь не в его гареме, а в гареме моего дражайшего сына Шехзаде Мустафы. Конечно, юная наложница всё знала и понимала, да и что она могла возразить? Ничего. Ведь отправляться на фалаку, а затем в темницу на голодный паёк, Джемиле совершенно не хотелось, благодаря чему, она печально вздохнула: --Как вам будет угодно, Султанша! Я вас не подведу!—что прозвучало отрешённо и практически безжизненно, а всё из-за того, что юная девушка восприняла вразумительные слова Махидевран Султан за, очень болезненную, но отрезвляющую пощёчину, жестоко вырвавшую её из мира романтических грёз в жестокую реальность, благодаря чему, наложница, вновь почтительно откланялась и, получив молчаливое одобрение от Султанши, ушла, провожаемая её задумчивым мрачным взглядом, во время чего Махидевран Султан погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, что же такое происходит с подопечной и почему она выглядит такой печальной, не говоря уже о том, что отрешённой. Уж ни влюбилась ли наложница в их дражайшего гостя Шехзаде Селима за одну лишь, проведённую с ним, ночь головокружительной страсти, а, если даже и так, то бедняжка питает себя напрасными мечтами, которые, непременно разобьют ей сердце, а всё из-за того, что парочке никогда не быть вместе, приведя это к тому, что мудрая Султанша, вновь измождённо вздохнула, уже искренне жалея о том, что замыслила всю эту безумную затею с утешением и помощью в скорейшем душевном исцелении несчастного Шехзаде Селима. Мрачные мысли унесли Султаншу на столько далеко отсюда, что она даже не заметила того, как покинула дворец и, выйдя в сад, пошла по розовой аллее, не обращая никакого внимания на хмурое небо, которое заволокло тучами, из коевых, казалось, вот-вот польёт дождь, лишь усиливающий мрачность её настроения. А между тем в роскошных покоях юные возлюбленные Шехзаде Мустафа и его дражайшая фаворитка Эфсун Хатун уже больше не спали, а, приведя себя в благопристойный вид, сидели на парчовом покрывале широкого ложа и, не обращая никакого внимания на яркие солнечные лучи, заботливо согревающие их приятным теплом, а всё из-за того, что они вели между собой душевный разговор о взаимоотношениях друг друга, а вернее о том, как вывести из категории «дружба» в «любовные». --Мне, конечно, приятно видеть в тебе душевного друга, с которым я могу открыто говорить обо всём том, что мучает душу, Эфсун. Только ты совсем меня не любишь, а жаль.--печально вздыхая, констатировал юноша, заворожённо всматриваясь в бездонные омуты карих глаз дражайшей юной наложницы, из-за чего она печально вздохнула в ответ и мудро рассудила, смутно надеясь на его взаимопонимание: --Любовь не приходит по требованию. Ей необходимо время, Шехзаде. Между ними воцарилось длительное очень мрачное молчание, во время которого юная девушка думала о том, что Шехзаде слишком торопится с требованиями о том, чтобы она полюбила его, хотя он ей был очень даже симпатичен, не говоря уже о том, что рядом с ним она чувствует себя легко и раскрепощённо. Только этого парню было мало, но он не торопил наложницу, уверенный в том, что возможно девушка пережила в жизни любовную драму вместе с предательством, поэтому и не спешит отдать ему своё разбитое сердце, из-за чего вновь тяжело вздохнул и заключил: --Я хорошо понимаю то, что, возможно ты пережила недавно любовное предательство, поэтому и боишься мне открыться, не говоря уже о том, что довериться! Ну ничего. я умею ждать. Рано или поздно, ты постепенно оттаешь и доверишься мне на столько, что сама не заметишь того, как полюбишь.--пока ни заметил того, как юная девушка внезапно погрустнела и, вновь измождённо вздохнув, поделилась: --Да, Шехзаде, Вы действительно правы. В моей жизни была любовь--это парень из моего города, с которым мне так и не позволили быть вместе, а всё из-за того, что убили во время моего похищения. Он пытался меня вырвать из рук пиратов, но те застрелили его прямо на моих глазах, что ввело меня в глубокую апатию с отрешённостью. Между парой воцарилось новое, не менее мрачное молчание, чем ранее, благодаря чему, Шехзаде Мустафа понял, что его подозрение оказалось верным, ведь иначе Эфсун бы ни погрустнела, а её глаза ни заблестели бы от горьких слёз, готовых в любую минуту, скатиться по бархатистым румяным щекам тонкими ручьями, из-за чего понимающе тяжело вздохнул и ласково погладил девушку по щеке, вызвав в ней лёгкий приятный трепет, с которым она печально вздохнула, нервно теребя золотую цепочку пояса тонкими пальцами, что ни укрылось от внимания Шехзаде Мустафы, самозабвенно склонившегося к мягким чувственным губам фаворитки и, осторожно завладев ими, принялся целовать их с неистовым пылом, перед чем девушка не устояла и ответила ему с взаимной головокружительной страстью. Но, а, когда пара, наконец-то рассталась друг с другом после того, как завершила, принесённый слугами, весьма аппетитный завтрак, и Эфсун Хатун, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, шла по дворцовому, залитому золотыми яркими солнечными лучами, мраморному коридору, направляясь обратно в гарем. Она, конечно, хорошо понимала душевные страдания Шехзаде Мустафы из-за того, что она никак не может ответить ему на его светлые чувства, а всё из-за того, что боялась оказаться, вновь разочарованной в любви, либо пережить её утрату, как это с ней уже случилось однажды в день нападения пиратов-османов, выкравших её и многих других девушек из родных домов, навечно разлучив с родными и горячо любимыми людьми, от жутких воспоминаний о чём, из соблазнительной упругой груди юной наложницы вырвался печальный вздох: --Ах, Шехзаде, ну почему вы такой нетерпеливый! Дайте мне время.—ни укрывшийся от внимания, вышедшей к ней на встречу, Джемиле, серо-голубые глаза которой светились огромным счастьем, что мгновенно вывело юную хорватку из глубокого мрака задумчивости, заставив, внутренне всю насторожиться. --Ах, Эфсун! Кажется, я тоже влюбилась, как и ты. шехзаде Селим такой милый нежный и заботливый!—мечтательно вздыхая, произнесла Джемиле, когда обе девушки поравнялись друг с другом, что вызвало в юной хорватке понимающий вздох, с которым она вразумительно предостерегла светловолосую собеседницу: --Я, конечно, не хочу тебя разочаровывать, Джемиле, но даже, если Шехзаде Селим заберёт тебя в свой гарем, то сможешь ли ты выстоять в беспощадной кровопролитной борьбе с его коварной Баш Хасеки Нурбану Султан, ведь, как известно, она безжалостно уничтожает всех несчастных наложниц, которым посчастливится вызвать в нём хоть немного душевного тепла? Нет. Для этого ты слишком нежная и мягкая. Поэтому, пощади чувства Шехзаде Селима, ведь он итак достаточно настрадался. Не хватало ему ещё и тебя похоронить. Между девушками воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Джемиле, хотя и полностью согласилась с мудрым высказыванием собеседницы, но не захотела так просто сдаваться, а наоборот, решила с отчаянной отвагой побороться с жестокой Баш Хасеки Нурбану Султан и стать для Шехзаде Селима единственной заботливой возлюбленной и душевным другом. Только как это сделать? Девушка не знала, из-за чего решила незамедлительно пойти в роскошные покои к Валиде Махидевран Султан и попросить у неё помощи в наставлениях. --Если венецианка Нурбану хочет кровопролитной борьбы за Шехзаде Селима, я ей её устрою! Из нас двоих останется только одна. Другой же предстоит уйти в небытие. Этой другой буду вовсе не я!—воинственно произнесла Джемиле Хатун, что пришлось очень сильно по душе Эфсун Хатун, решившей помочь собеседнице в душевном разговоре с Валиде Махидевран Султан, куда девушки и отправились незамедлительно, смутно надеясь на то, чтобы застать госпожу в её роскошных покоях. Чутьё не подвело девушек, ведь их дражайшая Валиде Махидевран Султан, действительно уже находилась в своих покоях и, царственно восседая на тахте, была погружена в глубокую мрачную задумчивость о дальнейшей судьбе Джемиле Хатун, прекрасно зная о том, что юный Шехзаде Селим ни за что на свете не оставит её здесь в гареме старшего брата, а всё из-за того, что для этого юноша слишком ответственный и никогда не бросает женщин, с которыми разделил ложе и возможно зачал ребёнка, чем и вызывал к себе уважение со стороны близких родственников. Только вот примет ли девушку Баш Хасеки Шехзаде Селима, либо примется безбожно травить, Махидевран Султан не знала, из-за чего измождённо вздохнула, чем привлекла к себе внимание, уже находящихся возле неё и стоявших в почтительном поклоне, Джемиле с Эфсун Хатун, потрясённо переглянувшихся между собой и единогласно осведомившихся: --Валиде, с Вами всё хорошо?—что прозвучало с искренним оттенком невыносимой встревоженности, не укрывшейся от внимания мудрой Султанши, которая мгновенно опомнилась и, постепенно собравшись с мыслями, доброжелательно им улыбнулась и заверила: --Не беспокойтесь, девушки! Со мной всё в порядке.—и, выдержав короткую паузу, вновь тяжело вздохнула и участливо осведомилась, проявляя к наложницам непосредственное внимание.—Что-то случилось? Девушки вновь переглянулись между собой и, придя к общему мнению, высказались, вернее это сделала сама Джемиле, хорошо ощущая моральную поддержку хорватской подруги: --Госпожа, как Вы, наверное, догадываетесь, Шехзаде Селим, скорее всего заберёт меня в свой гарем, так вот, могу ли я попросить Вас научить меня тому, как выжить в кровопролитной беспощадной борьбе с его коварной Баш Хасеки Нурбану Султан так, чтобы в небытие ушла она, а не я. Между ними воцарилось длительное очень мрачное молчание, во время которого мудрая Махидевран Султан погрузилась в глубокую задумчивость о том, как помочь очаровательной юной подопечной выжить в гареме её венценосного возлюбленного, да так, чтобы править его сердцем с душой долгие годы, а по возможности и всю жизнь, из-за чего тяжело вздохнула: --Здесь необходимо всё тщательно продумать, но единственное, что я могу тебе посоветовать в данную минуту—быть предельно бдительной ко всему и всем, что тебя окружает, особенно к тому, что надеваешь на себя, на чём спишь и что ешь и пьёшь, так как в этом во всём может быть подлит яд, либо насыпано стекло, да и прислугу выбирай сама, отталкиваясь на собственную интуицию, но самое главное—никогда никому не доверяй. Внимательно выслушав мудрые наставления Султанши, Джемиле мгновенно переглянулась с Эфсун Хатун, которая всё это время стояла, не произнося ни единого слова, а всё из-за того, что полностью разделяла мнение с Валиде Махидевран Султан, считая, что, если хочешь выжить и подняться высоко в гареме любимого Шехзаде, нельзя доверять никому, из-за чего тяжело вздохнула.