СЛОЖНАЯ СУДЬБА ОСМАНСКОГО ШЕХЗАДЕ.

Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, юный Шехзаде Селим решил не откладывать чрезвычайно серьёзный разговор со старшим братом о судьбе одной из наложниц его гарема, благодаря чему, прогуливаясь вместе с ним по дворцовому саду, благо погода стояла очень тёплой, а небо было ясным и безоблачным, не говоря уже о том, что дул лёгкий еле заметный ветерок, на который молодые люди не обращали никакого внимания, проходя по небольшой брусчатой тропинке, занятые душевной беседой. --Брат, я не хочу показаться тебе дерзким и настойчивым, но, отныне судьба Джемиле Хатун находится в моих руках, и я совсем не хочу того, чтобы она страдала после моего отъезда, поэтому мне бы искренне хотелось просить тебя, позволить мне забрать её ко мне в гарем.—смутно надеясь на взаимопонимание старшего брата, попросил его Шехзаде Селим, чем ввёл собеседника в состояние лёгкой ошеломлённости, во время которой Шехзаде Мустафа оказался приятно потрясён, ведь его средний брат в очередной раз показал себя благородным человеком, из-за чего он понимающе тяжело вздохнул, но, не выходя из глубокой мрачной задумчивости, в которой находился до сих пор, с взаимной душевностью произнёс: --Мне хорошо понятны твои чувства, Селим! Скажу даже больше—это очень благородно с твоей стороны. Конечно, не мне чинить тебе препятствия в твоём стремлении сделать Джемиле Хатун счастливой, ведь, как я понимаю, дальнейшая её судьба тебе далеко не безразлична. Вот только её натура слишком хрупка и ранима, что она может легко повторить печальную судьбу твоей, ныне покойной икбаль Михришах Хатун. Сможешь ли ты её защитить от нападок своей Баш Хасеки? Между братьями воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого они погрузились в глубокую задумчивость. Конечно, Мустафа уже готов отпустить Джемиле Хатун к брату в гарем, хотя и переживал за её жизнь с благополучием и безопасностью, что было хорошо понятно Шехзаде Селимом, который уже собрался было заверить брата в том, что он приложит все возможные усилия для обеспечения новоиспечённой фаворитке спокойной и безопасной жизни в своём гареме, как, в эту самую минуту к ним мягко подошла их сестра Михримах Султан, сопровождаемая преданной служанкой по имени Джансель Хатун, светловолосой красавицей с голубыми глазами, ведущей себя, крайне скромно и незаметно, что нельзя было сказать о самой Султанше солнца и луны, которая сияя доброжелательной улыбкой, восторженно произнесла: --Вот вы где! Ну, наконец-то я вас встретила! Шехзаде Мустафа с Шехзаде Селимом ошеломлённо переглянулись между собой и, с негодованием пожав мускулистыми мужественными плечами, поспешили узнать у дражайшей сестры то, для чего они ей, вдруг, ни с того и ни с сего понадобились, вернее это сделал старший Шехзаде, доброжелательно ей улыбаясь: --Что-то случилось, Михримах? Зачем мы с Селимом тебе понадобились? Султанша солнца и луны понимающе вздохнула и плавно влилась в их душевный разговор о жизни Джемиле Хатун в гареме Шехзаде Селима, безопасность с благополучием которой зависели от неё—Михримах, ведь именно она управляла его гаремом в провинции Конья. Вот только, вскоре, Михримах Султан изрядно надоело общество братьев, которые уже активно заговорили о том, а ни отправиться ли им сегодня на охоту для того, чтобы отдохнуть от повседневной рутины, что пришлось очень сильно по душе Шехзаде Селиму, но не их общей сестре, которая, любезно распрощавшись с братьями, ушла обратно во дворец, успев, встретиться и даже душевно побеседовать с, прогуливающимися по саду, Махидевран Султан с Эфсун Хатун, сопровождаемыми верными служанками, которые проводили Султаншу солнца и луны доброжелательной улыбкой и, продолжив свой путь, наконец, встретились с обоими Шехзаде, почтительно поклонившимися Махидевран Султан. --Валиде!—радушно улыбаясь, хором провозгласили молодые люди, поочерёдно поцеловав ей руки в знак глубочайшего почтения с приветствием, что вызвало в мудрой Султанше взаимную, очень искреннюю доброжелательную улыбку, с которой она любезно обратилась к Шехзаде Селиму с просьбой: --Шехзаде, если Вас не затруднит, составьте мне, пожалуйста, компанию в нашей с Вами прогулке!—что натолкнуло светловолосого юношу на мысль о том, что госпожа желает с ним о чём-то поговорить наедине, в связи с чем попрощался со старшим братом и, договорившись с ним позже встретиться для того, чтобы им вместе отправиться на охоту, принял приглашение Махидевран Султан, отправившись вместе с ней дальше по кипарисовой аллее, тем-самым, оставляя старшего брата наедине с его дражайшей фавориткой, за что Шехзаде Мустафа вместе с Эфсун Хатун были искренне им за это благодарны, ведь теперь парочка могла свободно душевно пообщаться друг с другом, к чему они и перешли незамедлительно. --Значит, сегодня Вы вместе с Шехзаде Селимом отправляетесь на охоту, Шехзаде?! Очень хорошая затея.—с нескрываемым восторгом в карих глазах произнесла юная девушка, доброжелательно ему улыбаясь, чем вызвала у молодого человека взаимную, очень искреннюю улыбку, с которой он ласково погладил сердечную избранницу по румяным щекам и, с трепетной нежностью вздохнув, спросил с нескрываемой надеждой в глазах: --Надеюсь, что всё это время, пока я буду отсутствовать, ты будешь беспрестанно думать обо мне и скучать, Эфсун? Девушка, конечно, всем сердцем с душой хотела с неистовым жаром прокричать ему: «Да, Шехзаде! Обязательно я буду очень сильно по Вам тосковать!» Только трезвый разум беспрестанно твердил ей о сдержанности чувств в отношении к противоположному полу, который может её безжалостно предать и разбить сердце, открывшееся ему для любви, благодаря чему с невыносимым душевным измождением вздохнула: --Шехзаде, поверьте! Мне сейчас всем сердцем с душой хочется прокричать Вам «да», но разум хладнокровно твердит мне: «Осторожно! Не открывай сердце! Не смей влюбляться! Тебя, непременно жестоко предадут! Твоё сердце обязательно разобьётся!» И, что же мне тогда делать?! Я, просто нахожусь на разрыве. Да и, очень мне хочется быть счастливой и любимой. Между парой воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Мустафа был искренне благодарен избраннице за душевную откровенность, мысленно признаваясь себе в том, что ему всё больше и сильнее становится дорога милая Эфсун, из-за чего он с доброжелательной улыбкой ласково погладил её по бархатистым румяным щекам и душевно заключил на выдохе: --Ах, милая моя Эфсун, знала бы ты о том, как сильно я тебя люблю!—чем ввёл дражайшую фаворитку в ещё большее смущение с растерянностью. А между тем, между прогуливающимися по кипарисовой аллее, Шехзаде Селимом с Махидевран Султан состоялся очень душевный, не говоря уже о том, что откровенный разговор, во время которого они не обращали никакого внимания на, окутывающий их приятной лёгкой прохладой, ветер. Они шли по неширокой тропе неспеша. --Ну, если на счёт будущего Джемиле Хатун я могу не беспокоиться, так как за неё, отныне отвечаете именно вы, Шехзаде, то мне бы хотелось поговорить с Вами о Ваших взаимоотношениях с Вашей дражайшей Баш Хасеки Нурбану Султан. Как Вы с ней познакомились, разумеется, если это не секрет?—крайне доброжелательно улыбаясь светловолосому парню, осторожно поинтересовалась у него темноволосая Султанша, чем вызвала у него взаимную добрую улыбку, во время которой он понимающе вздохнул и, ничего не скрывая, не говоря уже о том, что легкомысленно отмахнулся: --Ничего необычного в нашем с Нурбану знакомстве нет, госпожа, ведь её ко мне в санджак Конья привезла моя достопочтенная Валиде Хюррем Султан, отправив её ко мне в покои в первый же день, проведя со мной предварительную, очень вразумительную беседу о том, что она воспримет мой отказ принять Нурбану у себя и провести с ней хальвет, как за неуважение к ней! В общем, можете даже посчитать так, что моя Валиде навязала мне венецианку, прекрасно зная о том, что мне больше по душе славянки. Только Нурбану была бы не Нурбану, если бы окольными путями и хитростью с остроумием ни завоевала бы меня. Между нами вспыхнула головокружительная страсть, благодаря которой я забыл о существовании гарема на целых три года, пока она ни сошла на «нет», сохранив взаимоуважение друг к другу. Теперь же я не испытываю к Нурбану ничего, кроме ледяного безразличия. Между собеседниками воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого они постепенно приближались ко дворцу, погружённые в глубокую задумчивость о том, что Хюррем Султан своим маниакальным рвением держать под контролем всех своих домочадцев, сама того не ведая, делает их несчастными, ведь иначе её дети Шехзаде Селим с Михримах Султан ни сбежали бы сюда, тайно, поставив в известность лишь одного Повелителя, хорошо понявшего детей, из-за чего, вновь тяжело вздохнула и с пониманием поддержала: --Хюррем интересуют лишь собственные коварные властолюбивые амбиции, а не счастье и чувства детей, а ещё называет себя «заботливой матерью».—чем вызвала новый невыносимо печальный вздох у юного собеседника, полностью разделяющего её мнение, благодаря чему, он выдержал небольшую паузу, но лишь для того, чтобы собраться с мыслями, которые, вновь перенесли его к Нурбану, на которую он, хотя и был глубоко обижен за убийство его возлюбленной, но сегодня, вернее сказать сейчас, он мысленно признался самому себе в том, что опять скучает по ней и тянется душой. --Нурбану меня, точно околдовала, иначе как объяснить то, что я очень сильно тоскую по ней!—совершенно не заметив того, как он выдохнул признание, небрежно отмахнулся юноша, чем ошеломил до глубины души мудрую спутницу, сделавшую для себя неутешительный вывод о том, что в привязанности Шехзаде Селима к глупенькой Джемиле Хатун нет ничего серьёзного. Она всего лишь временное утешение не больше, что и следовало ожидать, благодаря чему, из груди Махидевран Султан вырвался новый понимающий вздох, во время которого она заключила: --Может, так даже и лучше, что Вы душой стремитесь к Вашей дражайшей Хасеки, ведь, как бы Вы ни злились на неё, всё равно любите. Они не произнесли больше ни единого слова друг другу, из-за чего так и дошли, наконец, до дворца и, войдя во внутрь, молча разошлись каждый по своим покоям. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, измученная невыносимой разлукой с горячо любимым избранником, Баш Хасеки Шехзаде Селима Нурбану Султан, забыв про все обиды с гордостью, приехала во дворец Амасии и вот, теперь находилась в великолепных покоях возлюбленного, смиренно ожидая его возвращения с утренней прогулки по великолепному саду, благодаря чему, удобно устроившись на парчовой софе из сусального золота, с мрачной глубокой задумчивостью смотрела на широкую дверь, тяжёлые дубовые створки которой, наконец-то, бесшумно распахнулись, и к себе в покои вернулся Шехзаде Селим, оказавшись, приятно удивлённым неожиданным приездом своей Баш Хасеки, благодаря чему, хорошо ощутил то, как учащённо забилось в мужественной мускулистой груди Его разгорячённое сердце. --Нурбану!—ошеломлённо выдохнул юноша, заставив молоденькую Султаншу, мгновенно встрепенуться и, встав с софы, почтительно поклониться возлюбленному, залившись румянцем нескрываемого смущения, с которым она чуть слышно выдохнула: --Шехзаде!—застенчиво улыбнувшись мужу, который до сих пор никак не мог понять того, что его Баш Хасеки тут делает, чем та и воспользовалась, стремительно подойдя к возлюбленному и заключив в крепкие объятия, с неистовым жаром принялась целовать его ошалелое разрумяненное лицо, постепенно приближаясь к чувственным губам для того, чтобы воссоединиться с мужем долгом, очень пламенном поцелуе, что ей не позволил сделать Шехзаде Селим, решительно отстранившись от Баш Хасеки, но, продолжая пристально всматриваться в её изумрудные бездонные омуты, с хладнокровным равнодушием спросил: --Ты зачем сюда приехала, Нурбану? Хотя ответ был очевиден. Соскучилась, да и смутно понадеялась на примирение, а зря, ведь юноша, пусть и, тоже очень сильно истосковался по ней, но до сих пор не простил ей, свершённое вероловно и безжалостно, убийство беременной фаворитки, что ещё больше ошеломило Султаншу излучающую свет, который успел померкнуть за время невыносимой долгой разлуки с возлюбленным, смотрящим на неё так, словно она стала для него пустым местом, что её очень сильно огорчало. --Селим, ну неужели ты не понимаешь то, что все эти несколько месяцев не было ни одной минуты, чтобы я ни думала о тебе!—еле сдерживая горькие слёзы, с невыносимым отчаянием в тихом голосе попыталась выяснить у любимого мужчины Нурбану, из-за чего он презрительно хмыкнул и обличительно проговорил с оттенком невыносимой душевной боли, что отчётливо читалось в его выразительных светлых глазах: --А ты думала о нас с тобой в тот момент, когда убивала мою беременную Мейлишах, Нурбану?! Нет?! В твоих мыслях было лишь одно—как можно скорее избавиться от ненавистной соперницы, ничем тебе не угрожающей из-за добросердечия с ангелоподобностью! С её смертью умерла и наша с тобой любовь! Нурбану не знала, что и сказать возлюбленному, мысленно признаваясь себе в том, что его обвинения, абсолютно справедливы, ведь она действительно тогда находилась под влиянием пламенных чувств, уничтожающих всё и вся на своём пути, словно вулканическая лава, лишившая Султаншу здравого смысла, о чём и поспешила поделиться с возлюбленным, но он, не став слушать её оправданий, решительно развернулся и ушёл, провожаемый заплаканным отрешённым взглядом Баш Хасеки, вновь рухнувшую на, рядом стоявшую с ней, софу и дала волю горьким слезам. Но, а сразу после того, как оба Шехзаде отправились на охоту, постепенно успокоившаяся Баш Хасеки Шехзаде Селима Нурбану Султан пришла в великолепные покои к Достопочтенной Валиде Шехзаде Мустафы Махидевран Султан для того, чтобы засвидетельствовать ей своё искреннее почтение и застала её в приятном обществе Баш Хасеки Румейсы Султан, которые о чём-то душевно беседовали друг с другом о том, как им вести себя по отношению к ней. --Если пожелаете, я непременно подружусь с Нурбану Султан для того, чтобы ей не было скучно, гостя у нас до того дня, когда она вместе со своим дражайшим Шехзаде отправится обратно в Конью, Валиде.—доброжелательно улыбаясь свекрови, любезно предложила ей молодая венецианка, что пришлось Махидевран Султан очень сильно по душе, благодаря чему, она одарила невестку взаимной искренней доброжелательной улыбкой, во время чего одобрительно кивнула и заключила на выдохе: --Думаю, так действительно будет лучше и покажет тебя гостеприимной к соотечественнице! Именно, в эту самую минуту, к ним крайне бесшумно подошла сама виновница их душевного разговора Баш Хасеки Нурбану Султан, которая почтительно им поклонилась и, доброжелательно улыбаясь, проворковала: --Позвольте пожелать вам самого доброго вечера, госпожи!—не учтя одного, что от их внимательного взгляда не укрылось её, ещё сохраняющее заплаканность вместе с невыносимой душевной печалью, хорошенькое лицо, из-за чего они обеспокоенно переглянулись между собой и, понимающе вздохнув, участливо спросили, вернее это сделала Румейса Султан: --Тебе никак не удаётся помириться со своим дражайшим Шехзаде, Нурбану? Опять поругались? --Да, Султанша!—обречённо вздыхая, сама того не заметила как, призналась хозяйкам дворца молоденькая черноволосая Султанша, заставив их понимающе переглянуться между собой, благодаря чему, между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого каждая из них даже не заметила того, как за окнами постепенно солнце начало закатываться за линию горизонта, озаряя всё вокруг яркими золотисто-медными лучами, что продлилось до тех пор, пока Султанши, вновь ни продолжили вести между собой душевную доброжелательную беседу. --Ничего, Нурбану. Время лечит. Может, по возвращении с охоты, Шехзаде Селим, обо всём тщательно подумав и взвесив все «за» и «против» найдёт в себе силы для того, чтобы простить тебя, ведь невозможно двум возлюбленным длительное время находиться вдали друг от друга.—с нескрываемой надеждой в приятном тихом голосе душевно проговорила Румейса Султан, облачённая сегодня в великолепное платье оттенка морской зелени, которое было выполнено из атласа с парчовыми вставками, собственно, как и Валиде Махидевран Султан, одетая шикарное платье из красного атласа, обшитое золотым гипюром, при этом шикарные волосы обеих Султанш были распущены, но украшены бриллиантовой короной. --Дай то, Аллах! Вашими молитвами, госпожи!—измождённо вздыхая, поддержала Румейсу Султан Нурбану, уже смутно надеясь на то, что её семейное счастье с Шехзаде Селимом ещё возможно вернётся, хотя и очень сильно уже сомневалась в этом, благодаря чему, между ними опять воцарилось ещё более затяжное молчание, во время которого они погрузились в глубокую задумчивость. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, в общей гаремной комнате приезду Нурбану Султан была совсем не рада Джемиле Хатун, которая, сидя на тюфяке и одетая в простеньком шёлковом светло-бежевом платье, горько плакала, что ни укрылось от других наложниц, окруживших свою несчастную, но пламенно влюблённую в юного Шехзаде Селима, подругу и принявшихся успокаивать её доброжелательными легкомысленными шутками, которые совсем не действовали на Джемиле, сделавшей для себя неутешительный вывод о том, что, отныне ей придётся забыть о возлюбленном, так как Его Баш Хасеки ни за что не позволит им видеться из-за своей чрезмерной ревнивости и чувства собственницы, что ни укрылось от, вернувшейся от Эфсун Хатун, Нелюфер Хатун в сопровождении других рабынь, возбуждённо что-то между собой весело обсуждая, о чём свидетельствовал их беззаботный звонкий смех. --А я сколько раз тебе говорила о том, чтобы ты не смела влюбляться и мечтать о Шехзаде Селиме, сестра!—вразумительно проговорила Нелюфер, мягко подойдя к младшей сестре, склонившей русоволосую голову на, прижатые к соблазнительной упругой груди, колени, не обращая внимания на горькие слёзы, стекающий тонкими прозрачными ручьями по румяным бархатистым щекам. --Но, ведь, как можно не любить Шехзаде Селима, ведь он такой нежный, добрый, заботливый и красивый!—печально вздыхала несчастная юная Джемиле, словно не замечая никого вокруг, что заставило Нелюфер поддержать сестру понимающим вздохом, напоминающим тихий измождённый стон, рвущийся из глубины трепетной хрупкой души, а всё из-за того, что не находила подходящих слов для того, чтобы хоть как-то взбодрить Джамиле, окончательно павшую духом и окунувшуюся в невыносимое душевное отчаяние, продлившееся до тех пор, пока она, наконец, ни поняла, что слезами горю не поможешь, а за своё счастье необходимо бороться любыми способами. Это помогло девушке мгновенно успокоиться и, встав с тюфяка, отправиться в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан для того, чтобы просить её оставить Шехзаде Селима в покое и не чинить ей с ним препятствий для того, чтобы быть вместе, хотя и понимала одно, что за подобную дерзость стражники могут бросить её в темницу. Ну и поделом! Так, хоть невыносимые любовные страдания перестанут терзать душу юной Джемиле, что не на шутку встревожило Нелюфер Хатун, успевшую, вразумительно прокричать неразумной младшей сестре вслед: --Джемиле, даже не вздумай этого делать! Погибнешь! Вернись немедленно сюда!—но было уже слишком поздно. Джемиле Хатун убежала далеко. Её было никак не догнать. «Вот же неразумная влюблённая дурёха! Убьют же, либо высекут, а потом полумёртвую зашьют в мешок и бросят в море!»--с невыносимым отчаянием пронеслось в русоволосой голове Нелюфер Хатун, занявшей своё место в окружении других наложниц, с тревогой смотрящих в ту сторону, куда убежала Джемиле Хатун, искренне молясь о том, чтобы та вовремя образумилась и вернулась к ним, отказавшись свершать глупости. Только чуда не произошло, а её неразумная младшая сестра Джемиле Хатун встретилась с Баш Хасеки своего дражайшего возлюбленного в плохо освещаемом мраморном дворцовом коридоре в тот самый момент, когда та шла по направлению к своим роскошным покоям, сопровождаемая преданной калфой, о чём-то чуть слышно душевно беседуя с ней и выглядя очень хмурой, не говоря уже о том, что переполненной сомнениями о том, что её примирение с горячо любимым Шехзаде Селимом возможно. --Ох, Джанфеде, если бы я только знала, что, убив эту проклятущую беременную Хатун, я убью и нашу с Шехзаде любовь, тогда я нашла другой способ для избавления от этой Хатун!—измождённо вздыхая, делилась с преданной калфой молоденькая Баш Хасеки, не обращая никакого внимания на, проникающие сквозь окна яркие серебристые лунные лучи, придающие коридору лёгкую мистичность вместе с таинственностью, даже не подозревая о том, что Джафеда-калфа уже не знает каким святым возносить хвалебные мольбы о том, что они, наконец-то, образумили её дражайшую Султаншу, заставив ту, пожалеть о содеянном и приняться размышлять над тем, как не повторить былые ошибки. Успокаивало лишь одно, что Шехзаде Селим перестал посматривать на других рабынь из своего гарема, по крайней мере, так считали Джанфеде с Нурбану. --Нурбану Султан!—воинственно окликнула Баш Хасеки какая-то молоденькая наложница, заставив её, незамедлительно остановиться и, царственно обернувшись, заметить стоявшую перед ними в почтительном поклоне, хорошенькую наложницу с русыми шикарными длинными волосами и светлыми голубыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами. --Как ты смеешь обращаться к Баш Хасеки Нурбану Султан в столь непочтительном тоне, Хатун?! Немедленно извинись!—вразумительно шикнула на Джемиле Джанфеде-калфа.—Тебе, что жить надоело?! Так я… Калфа не договорила из-за того, что её достопочтенная госпожа подала ей повелительный знак о том, чтобы она незамедлительно замолчала и, терпеливо дождавшись момента, когда та покорилась, сдержано вздохнула и, проявляя всю свою, хотя и наигранную притворную доброжелательность, участливо спросила: --У тебя возникли какие-то очень важные проблемы, Хатун? Это позволило Джемиле постепенно собраться с мыслями и с той же отважностью, что и ранее воинственно ответить: --Да, Султанша! У меня появилась одна, очень серьёзная проблема—Вы! Пожалуйста, уйдите с моего пути к счастью рядом с Шехзаде Селимом! Не мешайте нам любить друг друга!—приведя это к тому, что воинственная венецианка ядовито рассмеялась и, приманив к себе двух, стоявших немного в стороне от них, стражников и, когда те подошли с почтительным поклоном, приказала им немедленно схватить дерзкую рабыню и бросить её в темницу. Те всё поняли и, не говоря больше ни единого слова, схватили, ничего не понимающую, Джемиле Хатун и увели её в темницу, где дав несколько десятков ударов плетьми, оставили в одной из камер, лежать на холодном каменном полу. А между тем, Баш Хасеки Нурбану Султан уже находилась в своих великолепных покоях и, царственно восседая на парчовом покрывале широкого, скрытого под парчовым и газовым балдахином, ложе кормила грудью Гевгерхан Султан, под бдительным присмотром рабынь, готовых в любой момент, прийти к ней на помощь с малышкой. Вот только Нурбану было абсолютно не до них. Её мысли занимала та дерзкая рабыня по имени Джемиле, посмевшая, перейти ей дорогу и потребовать отдать ей Шехзаде Селима. Ижь какая смелая оказалась! Хотя Селим тоже хорош. Когда успел связаться с этой негодницей? Ну ничего! Она ещё своё получит слихвой! Сейчас главное—дождаться возвращения возлюбленного и приложить все усилия для того, чтобы он даже и не вспомнил Джемиле, которая, как Нурбану хотелось думать, будет уже казнена и отправлена в море, из-за чего измождённо вздохнула и продолжила ворковать над дочерью. Именно, в эту самую минуту, к ней в покои крайне бесшумно вбежала перевозбуждённая и не на шутку встревоженная Джанфеде-калфа. --Выйдите все, немедленно!—приказала она рабыням, одной из которых молоденькая Баш Хасеки Нурбану Султан заботливо передала, уже безмятежно спавшую дочурку и, внимательно проследив за тем, как все рабыни вышли, немного выждала и незамедлительно спросила, обращаясь к преданной калфе, сохраняя при этом полное спокойствие с уверенностью: --Ну, как? Дерзкая девчонка, надеюсь казнена и отправлена на корм рыбам? Она пристально всматривалась в бездонные карие глаза верной калфы, ожидая положительного ответа, приведя к тому, что та измождённо вздохнула и чуть слышно ответила: --Да, Султанша! Стражники сделали всё очень быстро. Никто из гаремных служителей даже ничего не видел и не слышал. --Отлично!—восторженно выдохнула с огромным облегчением Баш Хасеки Нурбану Султан и, вновь радостно заулыбалась, что совсем не разделяла мудрая Джанфеде-калфа, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как послезавтра они обе станут объясняться перед Шехзаде Селимом, когда он спросит про свою новую фаворитку, а он обязательно спросит о своей дражайшей, ныне покойной Джемиле, из-за чего печально вздохнула: --Вот вы сейчас радуетесь и ликуете над тем, что снова одержали победу над очередной фавориткой нашего с Вами Шехзаде, Султанша, хотя лучше, хорошенько подумайте над тем, как станете объясняться послезавтра с ним о том, куда подевали его любимицу!—чем заставила госпожу презрительно фыркнуть и небрежно отмахнуться: --Вот ещё! Делать мне больше нечего кроме, как думать о всяких рабынях, Джанфеде! Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого они даже не подозревали о том, что весь их душевный разговор услышала Нулюфер Хатун, пришедшая в ужас и невыносимую скорбь по, трагически погибшей, горячо любимой младшей сестре, из-за чего, убитая горем и горько плача, пошла по тёмному коридору, ничего не видя из-за плотной пелены слёз, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, понимающая о том, что утром достопочтенная Махидевран Султан вместе с приближёнными, непременно хватятся и начнут искать неразумную Джемиле Хатун, Нурбану решила подстраховаться и отправилась в покои к золовке для того, чтобы заручиться её поддержки. Она пришла к Михримах Султан в тот самый момент, когда та ещё не спала, а, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о дражайших братьях, сидела на тахте и смотрела отрешённо куда-то вдаль дворцового сада, не обращая никакого внимания на лёгкое медное мерцание, горящих в золотых канделябрах свечей, окутывающих её, словно мягким шерстяным платком. Вот только, вскоре её одиночество оказалось дерзко нарушено внезапным визитом ненавистной невестки, которая, почему-то выглядела какой-то уж очень сильно заплаканной, что не на шутку встревожило Султаншу солнца и луны. --Нурбану, у тебя всё хорошо? Почему ты пришла ко мне заплаканной?—обеспокоенно спросила она у невестки, слегка привстав с парчовой тахты, где сидела всё это время, и расправив, внезапно образовавшиеся складки на юбке роскошного тёмного зелёного бархатного платья, что послужило сигналом для венецианки, заставив её, мгновенно кинуться к ногам старшей сестры своего дражайшего возлюбленного, залившись ещё более горькими слезами. --Госпожа, прошу вас не гневайтесь, но сейчас, едва не произошло страшное несчастье… Новая фаворитка Шехзаде Селима… Джемиле Хатун… Из ревности пробралась в мои покои и чуть не убила наших с ним малышей... К счастью Джанфеде-калфа вернулась из хаммама вовремя и помешала ей… Наложница оказалась схвачена и задушена…—прорыдала Баш Хасеки, чем ввела золовку в состояние глубокого шока, а всё из-за того, что не могла поверить в то, что сейчас слышит о кроткой милой и скромной добросердечной наложнице горячо любимого среднего брата. Неужели девчонка от понимания того, что у её трепетной любви с Шехзаде Селимом нет будущего совместного, помутилась рассудком и решила поквитаться с ни в чём неповинными малышами? --Госпожа, Султанша не лжёт. Девчонка действительно обезумела. Мне с агами еле удалось оторвать Джемиле от малышей. Она даже смеялась, как одержимая.—пламенно выпалила Джанфеда-калфа из желания подтвердить слова дражайшей госпожи, отчаянно рыдающей в ногах Султанши солнца и луны, чем заставила её измождённо вздохнуть: --Не печалься, Нурбану! Успокойся. Моим племянникам, ведь больше ничего не грозит. На счёт Шехзаде Селима не переживай. Я сама ему обо всём объясню. Ты же возвращайся к детям и занимайся ими. Успокоенная тем, что, находящаяся до сих пор в глубоком шоке от её умелой лжи, Михримах Султан Нурбану постепенно успокоилась и, встав с колен, благодаря преданной калфе, почтительно откланялась и ушла, провожаемая всё тем же ошалелым взглядом Султанши солнца и луны. А между тем, Нелюфер Хатун вернулась в общую гаремную комнату в тот самый момент, когда в ней находились дражайшая фаворитка Шехзаде Мустафы Эфсун Хатун, сидящая немного в стороне от всех девушек в приятном обществе ункяр-калфы Федан, с которой вела душевную беседу, едва уловимую слухом и выглядя при этом, погружёнными в глубокую мрачную задумчивость, о чём свидетельствовали их периодические тихие измождённые вздохи. --Ах, Федан-калфа, знали бы вы о том, как сильно я люблю Шехзаде Мустафу и хочу признаться ему в моих чувствах, но очень боюсь обжечься! Конечно, он говорит мне о своей искренней любви и обещает трепетно беречь мои чувства, но…—делилась с мудрой наставницей юная девушка, чем вызвала у неё понимающую доброжелательную улыбку вместе с тихим вздохом: --Мне хорошо понятны твои душевные опасения, Эфсун, только, ни разу, не попробовав испытать любовь, открывшись ей, невозможно понять, хорошо это, либо плохо, собственно, как учиться на ошибках, не свершив их. открой нашему Шехзаде свои душу с сердцем, тогда и увидишь результат. Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого юная Эфсун Хатун нервно принялась теребить шифон рукава своего простенького фиолетового парчового платья, что ни укрылось от внимания Федан-калфы, больше не произносящей ни единого слова, но время от времени тяжело вздыхая, чем и воспользовалась, потерянно подошедшая к ним и опустившаяся на мягкую подушку с бархатной тёмно-бардовой наволочкой с золотистой бахромой по краям, Нелюфер Хатун, потускневшие от невыносимого горя серые глаза которой были полны скорбных слёз, ручьями стекающими по бледным бархатистым щекам. --Нелюфер, что с тобой? Кто посмел обидеть тебя?—мгновенно опомнившись и обратив на верную служанку внимание, встревоженно осведомилась у неё юная Эфсун Хатун, доброе сердце которой учащённо забилось от, испытываемого ею, невыносимого беспокойства за дальнейшую судьбу рабыни, которая, вновь печально вздохнула и потерянно проплакала: --Моя сестра… Джемиле… Её убили по приказу Нурбану Султан… Она узнала о том, что моя несчастная сестра с Шехзаде Селимом… Вместе…—приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого юная фаворитка Шехзаде Мустафы переглянулась с ункяр-калфой, мысленно признаваясь себе в том, что бежать к Валиде Махидевран Султан и докладывать о, случившейся с несчастной юной девушкой, трагедии уже слишком поздно, ведь Валиде возможно уже крепко спит. Лучше дождаться утра, а за это время всё как следует продумать и решить то, как им лучше обо всём доложить Валиде, благодаря чему, единогласно скорбно вздохнули и принялись с искренней душевной заботой расспрашивать Нелюфер обо всём том, что девушка успела узнать, на что та откровенно им рассказывала обо всём том, что смогла узнать от стражников и из, подслушанного ею, разговора между Баш Хасеки с Джанфеде-калфой. Но, а, когда, наконец, наступило утро, яркие солнечные лучи которого озарили всё вокруг ослепительным блеском, юная фаворитка Шехзаде Мустафы Эфсун Хатун, облачённая в простенькое, но по своему красивое шёлковое светлое зелёное платье, обшитое золотистым гипюром, пришла в великолепные покои Махидевран Султан в тот самый момент, когда та наводила у себя последний лоск в привлекательном царственном облике, царственно восседая на парчовой тахте и о чём-то доброжелательно беседуя с Гюльшах-калфой, стоявшей немного в стороне от неё, любезно улыбаясь. --Надеюсь, в гареме за вчерашний день ничего экстраординарного не произошло, Гюльшах?—сохраняя прежнюю беззаботность, участливо поинтересовалась у собеседницы молодая темноволосая Султанша, пристально смотря на неё, благодаря чему, калфа понимающе вздохнула и собралась было уже заверить госпожу о том, что ей не о чем беспокоиться, и в гареме всё спокойно, как вместо неё это сделала Эфсун Хатун, бесшумно подойдя к ним и почтительно поклонившись в знак приветствия: --Вы, уж великодушно простите меня за то, что вынуждена вмешаться в ваш беззаботный душевный разговор с Гюльшах-калфой, Валиде, только в гареме случилось страшное несчастье! Махидевран Султан потрясённо переглянулась с преданной калфой и, собравшись с мыслями, проявляя к преданной наложнице искреннее внимание, мгновенно спросила: --Эфсун Хатун, ты это о чём таком говоришь? Что ещё за трагедия вчера случилась в гареме? Юная девушка вздохнула с облегчением и, словно на исповеди, доложила, ничего не скрывая: --Джемиле Хатун вчера встречалась с Баш Хасеки Шехзаде Селима Нурбану Султан и, вероятно, чем-то вывела её из себя, благодаря чему, несчастная моя подруга оказалась ночью задушена и брошена стражниками в море, зашитая в мешок. Спросите, откуда я всё это знаю? От её старшей сестры Нелюфер Хатун, которая стала невольной свидетельницей вероломного убийства, о чём, горько рыдая, известила меня с Федан-калфой в тот самый момент, когда мы душевно беседовали перед сном. Между всеми, находящимися в покоях, людьми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, одетая в шикарное атласное платье цвета яркой морской зелени, обшитое серебряным гипюром и дополненное парчовыми вставками, Махидевран Султан потрясённо принялась смотреть: то на преданную калфу, то на юную любимицу единственного сына, не в силах поверить в то, что слышит, хотя и предчувствовала, что несчастную влюблённую в Шехзаде Селима, дурочку Джемиле всё равно ждёт печальный конец. Так и вышло, благодаря чему, из её упругой соблазнительной груди вырвался печальный вздох, во время которого Султанша скорбно произнесла: --Да, упокоится она с миром! --Аминь, валиде!—поддержав Махидевран Султан, хором провозгласили Гюльшах-калфа вместе с Эфсун Хатун, нарушив всеобщее мрачное молчание, начавшее их, очень сильно выматывать. Но, а чуть позже, когда Валиде Махидевран Султан, наконец, отпустила юную подопечную вместе с одной из преданных калф, каковой оказалась Федан, посчитав, что, пусть Эфсун Хатун и стала дражайшей фавориткой Шехзаде Мустафы, но её занятия по гаремному этикету ещё никто не отменял, а значит, девушке необходимо их продолжить. И вот обе молоденькие девушки уже, покинув великолепные покои мудрой Валиде, шли по мраморному коридору о чём-то, чуть слышно разговаривая, что продлилось ровно до тех пор, пока им на встречу ни вышла, вероятно из детских покоев, Баш Хасеки Нурбану Султан, сопровождаемая верными служанками с калфой. --Ох, скорее бы милостивейший Аллах послал бы Шехзаде Селиму такую девушку, которая сможет отправить эту проклятущую венецианку в Преисподнюю!—с неистовым жаром чуть слышно выдохнула Эфсун Хатун, за что получила лёгкий укор от мудрой наставницы: --Тише, Эфсун! Не стоит доводить до того, чтобы венецианка нас слышала. Пусть продолжает и дальше праздновать свою победу над соперницей.—что прозвучало с оттенком лёгкой дружелюбной шутливости, хотя неистово желала того же самого. Именно, в эту самую минуту, к ним крайне бесшумно приблизилась Баш Хасеки Нурбану Султан, одарившая очаровательную юную фаворитку Шехзаде Мустафы доброжелательной улыбкой, с которой любезно произнесла: --Значит, ты и есть Эфсун Хатун?!—и, получив от собеседницы ответ в виде положительного кивка головой цвета тёмного шоколада, продолжила.—Красивая! Только, что толку от красоты? Она не вечна. Главное быть умной и дальновидной. Это прозвучало для мудрой и осмотрительной Эфсун Хатун, подобно, очень болезненной отрезвляющей пощёчине, из-за чего юная девушка, сохраняя всю любезность вместе с доброжелательностью, на какие была только способна, вновь почтительно поклонилась Баш Хасеки и, с наигранной приветливостью улыбаясь, заверила: --Не беспокойтесь обо мне, Султанша. Я непременно прислушаюсь к Вашим мудрым советам.—что пришлось, очень сильно по душе Нурбану Султан, которая, опять одарила наложницу доброжелательной улыбкой, тем-самым, давая ей понять о том, что та может быть свободна. Эфсун всё поняла и, почтительно откланявшись, продолжила путь в общую комнату, сопровождаемая Федан-калфой, еле сдерживающей в себе, рвущийся наружу язвительный звонкий смех. Это не укрылось от внимания Эфсун, беззаботно улыбнувшейся мудрой наставнице, хотя и была погружена в глубокую мрачную задумчивость вместе с пламенными мольбами о том, чтобы Господь одарил Шехзаде Селима, очень сильной по духу воинственной наложницей, которая сумеет не только выстоять перед всеми коварными интригами венецианки, но и оставит её далеко в забвении. Её мечты сбылись.