СЛОЖНАЯ СУДЬБА ОСМАНСКОГО ШЕХЗАДЕ.

Окрестности Амасии. Лес. Той самой наложницей, о которой мечталось Эфсун Хатун для Шехзаде Селима, оказалась очаровательная четырнадцатилетняя атаманша местных разбойников по имени Михрибану—прекрасная золотоволосая дочь, чудом сбежавшей из гарема какого-то пожилого сановника, русской рабыни, умершей от тяжёлых родов вместе с новорожденным ребёнком в позапрошлом году, успев передать бразды правления совсем ещё молоденькой дочери, оставшейся сиротой. И вот теперь эта сирота, выследив престолонаследниками, охотящихся в лесу, практически на её территории, напала на их небольшой лагерь, учинив отчаянную битву с охранниками венценосных юношей, приведя это к тому, что на шум с криками сбежались сами Шехзаде Мустафа с Селимом, пожелав с интересом посмотреть на то, как хорошенькая, очень юная отважная девчонка с голубыми, как небо в ясную безоблачную погоду, глазами, обрамлёнными шелковистыми густыми ресницами, обладающая стройной, как ствол молодой сосны, фигурой с пышными упругими соблазнительными формами, надёжно скрытыми под плотными тканями мужского облачения тёмных тонов, умело расправляется с вооружёнными стражниками, разбрасывая их во все стороны, что очень сильно позабавило юношей, вызвав в них беззаботный звонкий смех. --Вот мне интересно, для чего я взял с собой охрану, раз их так активно разбросала во все стороны обычная девчонка!—добродушно смеясь над охранниками, заметил Шехзаде Мустафа, выходя к прекрасной незнакомке для того, чтобы сразиться с ней на мечах. Девушка приняла его вызов и вступила в отважный поединок, но наткнулась на активное сопротивление в лице, как девушка посчитала парня, напыщенного индюка, который никак не желал ей поддаваться и, словно специально выматывал её умелыми выпадами и манёврами, от чего разбойница уже начала изрядно уставать и даже сдавать позиции, да ещё и яркие солнечные лучи ослепляли её, заставляя морщиться, что было лишь на руку Шехзаде Мустафе, который изловчился и, сделав оппонентке подножку, повалил её на траву, приставив к тонкой лебединой шее острый меч и после того, как немного отдышался, победно заключил.—Вот ты и проиграла, Хатун! Теперь ты моя пленница. Я могу вправе распоряжаться тобой так, как сочту нужным. Смирись. Только юная девушка даже и не собиралась мириться с участью рабыни, каковой её сделал этот напыщенный индюк, благодаря чему, она, пылая неистовой яростью, плюнула в него и воинственно бросила: --Я скорее умру, чем стану рабыней!—попытавшись, вновь вырваться из его рук, крепко прижимающих её к земле, благодаря чему, между ними, вновь завязалась отчаянная борьба, в которую пришлось ввязаться уже и семнадцатилетнему Шехзаде Селиму, сидевшему всё это время в тени под многовековым дубом, но теперь, решившему встать между обоими отважными борцами с решительными словами: --А вот именно ты, девочка, ошибаешься. Признай своё поражение и войди в гарем наложницей кого-нибудь из нас с моим братом Шехзаде Мустафой.—благодаря чему, юная воительница бросила на светловолосого красивого парня яростный взгляд, во время которого решительно высвободилась из сильных рук старшего Шехзаде и, отряхнувшись, попыталась поднять свой меч с травы, но этого ей уже не позволили сделать её захватчики тем, что, вновь крепко схватив, увели в парчовый шатёр Шехзаде Селима, где девушку раздели и, оставив в одной лишь шёлковой сорочке, надели на ноги кандалы. И вот, когда пленница оказалась полностью обезоружена, Шехзаде Мустафа по молчаливой просьбе среднего брата, ушёл для того, чтобы немного порыбачить, благо, развёрнутый стражниками небольшой лагерь, располагался на берегу небольшого озера, мысленно радуясь тому, что Селим за целые сутки их увлекательного похода ни разу не вспомнил о Нурбану с Джемиле, а сейчас, когда они пленили очаровательную юную разбойницу, так вообще, если учитывать то, с какой плотоядностью он смотрел на неё, от понимания о чём, Мустафа добродушно усмехнулся и решил брату не мешать, даже не догадываясь о том, какие бурные страсти кипят в шатре Шехзаде Селима. --Как твоё имя, Хатун?—с огромным интересом рассматривая золотоволосую красавицу с головы до босых ног, задал ей первый вопрос светловолосый юноша, но девушка молчала и смотрела на него так, словно он был для неё пустым местом, из-за чего потянулись бесконечные минуты ожидания, начавшие изрядно выводить парня из себя, благодаря чему, он медленной уверенной походкой принялся нарезать вокруг неё круги, чем вызывал в девушке лёгкую нервозность. --Михрибану!—наконец, нарушив их мрачное молчание, небрежно выплюнула златовласка, вызвав в парне одобрение, с которым он, снова спросил хладнокровным сдержанным тоном: --Хорошо! Как ты оказалась возле нашего охотничьего лагеря? Только девушка ничего ему не ответила, посчитав, что он не достоин её откровенности, пока ни почувствовала то, с какой бережливостью он дотронулся до обнажённого изящного плеча юной пленницы, заставив инстинктивно вздрогнуть и сильнее распахнуть голубые глаза от, испытываемой ею, тревожности, хорошо ощущая то, как учащённо забилось в соблазнительной полуобнажённой упругой груди, а лицо запылать смущением, но, собравшись с мыслями, она одним резким движением смахнула его сильную мужественную руку с плеча и с той же воинственностью бросила ему в лицо: --Я не обязана тебе ничего говорить! Ты мне никто! Между ними воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого пара враждебно смотрела друг на друга до тех пор, пока Селим сам того не заметил, как плавно склонился к её чувственным губам и поцеловал с неистовой страстью, что стало для пленницы полной неожиданностью, к чему она оказалась совершенно не готова и даже растерялась, из-за чего не смогла дать настойчивому принцу должный отпор, испытывая огромное головокружение, с которым не смогла совладать, ведь до этого момента, Михрибану ещё ни разу не была наедине с мужчиной столь близко, да и ещё наедине, не говоря о её соратниках по разбойническому цеху, где её окружали матёрые побитые жизнью мужики, весьма отвратного облика, воспринимающие девушку за предводителя, которому они раболепно подчинялись, но ни как за соблазнительную женщину, вызывающую головокружительную страсть, а тут этот хорошенький парень из семьи Правителя начинает пробуждать в ней женщину пламенную и неистовую, с которой девушка не смогла бороться и полностью растворилась в порочном желании, мысленно прокричав: «Только попробуй мне начать изменять с этими твоими гаремными «курицами»! Зарежу, как собаку бешеную, либо евнухом сделаю!» --Ну, ну! Только роди мне сначала Шехзаде, а то и трёх!—звонко смеясь, подзадорил девушку юноша в тот самый момент, когда они уже лежали на походной кровати абсолютно голые и приятно измождённые после беспощадной битвы на ложе головокружительной страсти, румяные и запыхавшиеся. Это их состояние продлилось лишь до тех пор, пока юный Шехзаде Селим, ни потеряв бдительность, забылся крепким, восстанавливающим силы, сном, чем и воспользовалась, до сих пор находящаяся в его крепких объятиях, четырнадцатилетняя Михрибану Хатун, которая даже и не думала о том, чтобы спать. Вместо этого, она внезапно, не говоря уже о том, что крайне осторожно выбравшись из объятий парня, склонилась с постели и, внимательно обыскав его роскошную богатую одежду, вытащила кинжал из золотых ножен, инкрустированных драгоценными камнями, как и рукоятка, вернулась на жаркое ложе безумной страсти, где нависнув над Шехзаде Селимом, подобно несокрушимой скале, занесла руку для удара по мужественной груди в самое сердце, хорошо понимая, что после того, как она убьёт парня, ей уйти не дадут стражники вместе с его старшим братом, который, вполне возможно и отдаст пленницу на растерзание стражникам, чего отважной воительнице бы искренне не хотелось. Она даже инстинктивно вся поёжилась от отвращения, рисуемых её богатым воображением, благодаря чему, потеряла время для побега, которым воспользовался Шехзаде Селим, внезапно проснувшийся и, распахнув голубые глаза, увидел всю эту картину и, обо всём догадавшись, решительно произнёс: --Я не позволю тебе покончить с собой, отдавшись на растерзание стражникам после моей смерти от твоей руки, Хатун.—и, не говоря больше ни единого слова, крепко схватил её руку с кинжалом, попытался выхватить его из неё, благодаря чему, между парой возникла отчаянная борьба, в ходе которой, запыхавшаяся и вся раскрасневшаяся, словно после парилки в бане, юная воительница оказалась, снова повержена и уложена на бархатное покрывало с золотой вышивкой, но, не смотря на это, всё равно продолжала пылать неистовой яростью с непреодолимой жаждой вырваться из рабства, куда вогнал её этот отважный абсолютно голый, как и она сама до сих пор, красавец, что совершенно не смущало юницу, воинственно прокричавшую ему в лицо: --Тогда сам меня убей! Смерть намного лучше, чем рабство! Только, уже немного отдышавшийся и собравшийся с мыслями, Шехзаде Селим даже и не собирался этого делать, из-за чего решительно отбросив ненавистный кинжал в самый дальний угол шатра, вновь обрушил на яростную воительницу безжалостный шквал из головокружительных ласк с жаркими поцелуями, превратив их трепетное соитие в очередную битву, где никто из них не захотел сдаваться друг другу на милость, заполняя пространство единогласными сладострастными стонами. А между тем, что же касается Шехзаде Мустафы, то он уже, разомлевший под яркими солнечными лучами и приятным теплом, не говоря уже о том, что удобно устроившийся под деревом на мягкой шелковистой зелёной траве, практически задремал, погружённый в романтические мысли о, горячо им любимой, хорватской наложнице по имени Эфсун, которую боготворил выше всех своих рабынь, даже выше той, же Баш Хасеки Румейсы, подарившей ему одного сына, за что молодой Шехзаде был ей искренне благодарен, но также его не покидали мысли о несчастном среднем брате, находящимся в поисках любви, но из-за беспощадных коварных интриг жестокой ревнивицы-собственницы Баш Хасеки Нурбану, которая, как и Румейса являлись знатными венецианками, так и не мог найти душевного покоя ни в ком из наложниц, так как все они слабые духом и совершенно не созданы для отчаянной отважной борьбы за собственное счастье рядом с несчастным Шехзаде Селимом, лишь причиняя ему невыносимые душевные и сердечные страдания. Их вылазка на охоту оказалась, как нельзя кстати, ведь в ходе неё, Селим повстречал эту очаровательную золотоволосую отважную воительницу с, пылающими справедливой яростью, голубыми глазами, ворвавшуюся в его жизнь, подобно беспощадному урагану, сметя в небытие не только Баш Хасеки Нурбану Султан, но и безнадёжно влюблённую в среднего Шехзаде Джемиле Хатун, о которой семнадцатилетний парень так ни разу и не вспомнил, что ещё раз доказало Мустафе, что Джемиле оказалась для Селима всего лишь временным утешением, плавно перешедшим в мимолётное увлечение, к которому Селим уже охладел окончательно и бесповоротно. Вот только кем для него станет, захваченная ими в плен налётчица, с которой Селим сейчас приятно проводил время в своём шатре, Мустафа даже и представить не мог, из-за чего измождённо вздохнул, искренне мысленно моля Всевышнего о том, чтобы юная красавица увлекла Селима надолго, ведь он уже достаточно настрадался за эти два года, как стал санджак-беем Коньи и обзавёлся собственным гаремом, возглавленным их общей красавицей-сестрой Михримах Султан, приведя это к тому, что, вновь тяжело вздохнул, что ни укрылось от внимания, крайне бесшумно подошедшего к Шехзаде Мустафе его самого преданного друга-соратника и телохранителя поэта Яхьи-Явуза, который почтительно поклонился ему и, пожелав доброго дня, осторожно осведомился: --Будут ли у вас какие-либо распоряжения, Шехзаде?—чем мгновенно вывел парня из его глубокой мрачной задумчивости, заставив доброжелательно улыбнуться в ответ и, немного поразмыслив, встречно спросить: --А мой горячо любимый брат Шехзаде Селим ещё не перестал приятно проводить время со своей прекрасной жаркой гурией, которую я помог ему увести в его шатёр, Яхья? Телохранитель прекрасно понял венценосного друга и то, о чём он говорит, благодаря чему инстинктивно залился румянцем смущения и, ничего не скрывая, выдохнул: --Нет, Шехзаде! Они ещё в шатре и, как я понимаю, расставаться даже и не собираются.—что вызвало в старшем Шехзаде понимающую добродушную усмешку: --Понятно! Дай, Аллах, девчонка отправит в небытие коварную дьяволицу Баш Хасеки Нурбану, сделав моего несчастного брата, очень счастливым! Между молодыми людьми воцарилось новое, очень мрачное молчание, во время которого они принялись задумчиво смотреть в сторону густого леса, позади которого и достаточно вдали виднелись очертания городских построек санджака Амасия, озаряемые ярким золотым блеском солнечных лучей, благодаря чему, единогласно вздохнули: --Аминь! После чего, принялись обсуждать дальнейшие планы на ближайшие дни, делясь мнениями друг друга, хотя всё равно мыслями возвращались в шатёр Шехзаде Селима, да и к нему самому вместе с его воинственной прекрасной юной фавориткой, имя которой так и не удалось узнать. --Ну, раз мне суждено войти в твой гарем, то кем я в нём буду, Шехзаде?—обречённо вздыхая, поинтересовалась у парня юная девушка в тот самый момент, когда они, уже полностью одетые в дорожные облачения, удобно сидели на мягкой постели, утопая в приятном тепле ярких солнечных лучей, на которые совершенно не обращали никакого внимания, занятые душевным разговором друг с другом. --Как это кем?!—изумился Шехзаде Селим, уставившись на неё, как на ненормальную, но, чувствуя то, что очаровательная юная собеседница смиренно ожидает от него немедленного ответа, постепенно собрался с мыслями и, сдержанно вздохнув, принялся объяснять.—Ты войдёшь в мой гарем фавориткой, Михрибану. Тебе будут выделены в услужение преданные рабыни с евнухами и личная калфа, не говоря уже о том, что за тобой будет присматривать главная акушерка для того, чтобы не упустить возникновение беременности, а, когда та наступит, чтобы протекала и благополучно завершилась без проблем здоровыми Шехзаде, либо Султаншами. Между юными Шехзаде с его новоиспечённой фавориткой, вновь воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого юноша ласково погладил, погружённую в глубокую задумчивость, юную девушку по бархатистой румяной щеке, что вызвало у неё лёгкий трепет и румянец, хорошо заметного смущения, а всё по причине того, что как бы она ни боролась сама с собой, но бережные, полные искренней заботы, нежные прикосновения Шехзаде Селима были юной девушке приятны, что заставило её, ненадолго закрыть глаза, мысленно признаваясь себе в том, что ей совсем не хочеться того, чтобы он отпускал её из своих мужественных крепких объятий, но понимание того, что ей, отныне предстоит превратиться в одну из хорошеньких «курочек» его гарема, живущих одним лишь ожиданием приглашения в его покои для того, чтобы разделить с ним ложе, либо «перемалывать косточки» более счастливым соперницам, постепенно толстея и превращаясь в какое-то подобие, постоянно рожающей и тупеющей свиньи, вызывало в Михрибану праведную ярость с отвращением, хотя и справедливые, о чём она и поспешила язвительно заметить парню: -- Значит, меня ждёт скучная жизнь в «золотой клетке» с кучей бестолковых красоток с «куриными мозгами»?! Понятно!—из-за чего Шехзаде Селим не смог сдержать в себе искренней добродушной усмешки: --Тебе то, что до них, Михрибану?! Ты—фаворитка, единственная обязанность которой—дарить мне бесконечное счастье и рожать детей, воздвигая себя по иерархической гаремной лестнице. Вот только, рисуемая им для неё перспектива, совсем не нравилась юной девушке, о чём она и высказалась ему с прямолинейной откровенностью: --Становиться от каждо-годичных родов жирной, как свинья и помешанной на детях клушей, я не хочу. Такова жизнь не для меня, а вот стать боевым товарищем, всегда пожалуйста. Теперь наступил черёд Шехзаде Селима приятно удивляться, что он и сделал незамедлительно тем, что добродушно хмыкнул: --Это, конечно, хорошая идея, Михрибану, да и я, совершенно не возражаю на счёт личного оруженосца, либо сокольничего, но это совсем не женское дело.—приведя это к тому, что они не удержались и звонко рассмеялись, не заметив того, как воссоединились в долгом, очень пламенном поцелуе, которому, казалось бы нет конца, но Селим, нехотя сам отстранился от фаворитки, прекрасно понимая, что им пора уже собираться обратно во дворец, чем пара занялась немедленно, но, а, когда все их приготовления были завершены, все отправились в путь, куда должны прибыть спустя несколько часов, вернее даже ближе к вечеру, не подозревая о том, какой ужасный сюрприз ждёт обоих братьев в гареме, приготовленный Шехзаде Селиму его Баш Хасеки, которую он уже простил и решил, снова начать уделять внимание, как главной наложнице, считая, что она уже достаточно настрадалась без его любови с лаской. --Шехзаде, я вовсе не шучу! Я не рабыня!—с прежней воинственностью произнесла Михрибану Хатун, выбежавшая следом за Шехзаде Селимом из великолепного парчового шатра, предварительно, как и сам парень, успев привести себя в благопристойный вид и облачившись в дорожное одеяние, что заставило светловолосого парня резко остановиться и, обернувшись, пристально всмотреться в хорошенькое лицо пленницы и с хищнической улыбкой победно заключить: --А вот и нет, Михрибану! Ты, самая, что ни на есть, отныне моя рабыня, а значит, будешь покорно выполнять не только мои распоряжения, но и моей Баш Хасеки Нурбану Султан, служанкой которой, отныне становишься!—что прозвучало для юной отважной отчаянной воительницы, подобно, очень болезненной отрезвляющей пощёчине, в отместку за коевую, девушке непреодолимо захотелось незамедлительно вонзить острый кинжал в сердце этому напыщенному наглецу, пробуждающего в ней порочные мысли с желаниями, от чего голова шла кругом, а бархатистые щёки пылали румянцем. Только юная девушка не могла этого сделать из-за того, что у неё не было никакого оружия, ведь ещё вчера днём его у неё забрали телохранители обоих Шехзаде, которые, как и они сами, в данную минуту, уже с царственной важностью восседали верхом на молодых конях, готовые отправиться в обратный путь до дворца, с минуты на минуту, но задерживались из-за неё, окутанные густым утренним туманом. --Селим, поторопи уже свою новоиспечённую гёзде. Нам пора отправляться.—с оттенком лёгкого добродушного юмора проговорил Шехзаде Мустафа, окинув приветливым взглядом очаровательную золотоволосую четырнадцатилетнюю девушку, что оказалось хорошо понятно его среднему брату Шехзаде Селиму, одобрительно кивнувшему и с решительными словами произнёсшему, обращаясь к девушке: --Мы отправляемся в путь!—и, крепко обхватив пленницу за стройную талию и надёжно усадив в седло, где уже уверенно сидел сам, продолжая крепко сжимать девушку сильными руками, хорошо осознавшую то, что даже, если бы она и захотела вырваться, оказывая парню активное сопротивление, всё равно бы не смогла этого сделать. Шехзаде Селим не позволил бы, поэтому она смиренно покорилась, мысленно признаваясь себе в том, что ей уже совершенно не хочется куда-либо сбегать от этого мужественного светловолосого красавца-Шехзаде, пленившего её хитростью и свёдшего с ума необузданными ночными ласками, при воспоминаниях о чём, хорошенькое личико Михрибану Хатун, вновь залилось румянцем смущения, что ни укрылось от внимания Шехзаде Селима, случайно догадавшегося о ходе её мыслей, благодаря чему, он загадочно ухмыльнулся и, наконец, пришпорив их коня, быстрым галопом помчался вместе со старшим братом, окружённые преданной стражей в сторону главного дворца санджака Амасья, не обращая никакого внимания на, окутавший их тёплым шерстяным покрывалом густой утренний туман. Амасия. Дворец. Они прибыли во дворец тогда, когда уже значительно стемнело и во всех помещениях горели факелы с канделябрами, а обитатели завершали дневные дела, что позволило Шехзаде Селиму с Мустафой передать Михрибану Хатун на попечение ункяр-калфы Федан и, объяснив ей всё о том, что девушка является новой фавориткой Шехзаде Селима, отправились в покои к Валиде Махидевран Султан для засвидетельствования ей своего искреннего почтения, даже не догадываясь о том, что, в данную минуту, она вместе с Гюльшах-калфой уже стоит на мраморном балконе, внимательно наблюдая за тем, как к общей гаремного комнате подошли Федан-калфа с какой-то очень красивой юной золотоволосой девушкой приятной чистокровной славянской внешности, пышущей крепким здоровьем. Девушка внимательно вслушивалась в каждое наставленческое слово мудрой калфы о тонкостях гаремной жизни с её законами и традициями, не говоря уже о иерархической лестнице, мысленно признаваясь себе в том, что ей это знакомо из уроков матери, успевшей тщательно обучить Михрибану дворцово-гаремному этикету, о чём и незамедлительно поделилась с главной калфой, стоявшей всё это время в мрачном молчании. --Утром приведи ко мне эту Хатун, Гюльшах! Я желаю познакомиться с той Хатун, которой предстоит вступить в отчаянную кровопролитную борьбу с протеже проклятущей гадюки Хюррем!—заинтересованно распорядилась Махидевран Султан, чувствуя, что новенькая наложница обладает очень сильным воинственным духом и изворотливым умом, но вот на сколько девушка справедлива и добросердечна, покажет время, а, пока мудрая Валиде Шехзаде Мустафы продолжала наблюдать за приятным общением Федан-калфы с новенькой Хатун, беззаботный звонкий смех которых разносился по всему мраморному коридору гарема. --Меня очень радует то, что твоя матушка успела тебя научить всему тому, что обязана знать наложница, Михрибану. Только, отныне ты наложница-фаворитка, а возможно уже и даже икбаль—та, что носит под сердцем ребёнка, что уже выделяет тебя от обычных рабынь.—подводя их душевный разговор к логическому завершению, доброжелательно улыбаясь новоприобретённой подопечной, произнесла молоденькая ункяр-калфа, от которой ни укрылось то, что юная Михрибану Хатун, так и не выходя из глубокой задумчивости, понимающе кивнула золотоволосой головой. --А могу ли я сейчас пойти в хаммам для того, чтобы смыть с себя дорожную пыль и переодеться во что-нибудь более подходящее моему теперешнему иерархическому положению, Федан-калфа?—наконец, нарушив их, внезапно образовавшееся, затяжное молчание, осторожно спросила у ункяр-калфы юная золотоволосая девушка. Та, одобрительно кивнув, мгновенно подозвала к ним двух молоденьких калф с рабынями и, когда те стремительно подошли и почтительно поклонились, отдала им все необходимые распоряжения и внимательно проследила за тем, как они окружили юную наложницу Шехзаде Селима и молчаливо повели её в дворцовый хаммам. Только не долго суждено было продлиться одиночеству молодой ункяр-калфы, так как, в эту самую минуту, к ней крайне бесшумно и с царственной грацией подошла, одетая в шикарное светлое атласное платье европейского стиля с золотым гипюром и вставками парчовыми с глубоким декольте, Баш Хасеки Шехзаде Селима Нурбану Султан, насторожено смотрящая в след, уходящей в сопровождении калф с рабынями, какой-то, очень хорошенькой золотоволосой наложнице, которую ни разу не видела здесь в гареме, благодаря чему её воображение разыгралось ни на шутку. --Шехзаде Мустафа привёз с охоты новую наложницу, Федан-калфа? Хорошенькая! Кто она?—проявляя неподдельный интерес к, новоприбывшей в гарем, наложнице-славянке, спросила у ункяр-калфы черноволосая венецианская Баш Хасеки, чем вызвала у ней ядовитую ухмылку, с которой Федан, ничего не скрывая, поправила: --Нет, Султанша! Эту девушку звать Михрибану. Она действительно славянка, так как покойная мать была из Московии, да и ещё предводительницей местный разбойников. Девушке четырнадцать лет. Шехзаде Селима покорила её отвага и умение сражаться на ровне с мужчинами. Он забрал её к себе в гарем и даже сделал фавориткой. Это прозвучало для Нурбану, словно болезненная отрезвляющая пощёчина, спустившая её с небес на грешную землю, заставив ошарашенно уставиться на главную гаремную калфу, не в силах поверить в то, что сейчас услышала от неё, хотя и испытала острый укол обжигающей, как лёд, ревности, дав понять о том, что теперь у неё появилась новая, очень опасная соперница, расправиться с которой так, как Нурбану поступила с наивной дурёхой Джемиле не получиться, благодаря чему излучающая свет Султанша печально вздохнула и потерянно побрела куда-то прочь: --Значит, душевного покоя мне так и не видать!—чем заставила мудрую не по годам молодую главную калфу зарема Шехзаде Мустафы с огромным хладнокровным безразличием пожать плечами и с притворным почтением откланявшись, отправиться заниматься обычными повседневными делами, а вернее сказать, их завершением на сегодня, провожаемая озадаченным изумрудным взглядом Баш Хасеки Нурбану Султан, оставшейся в гордом одиночестве, стоять посреди просторного плохо освещённого мраморного коридора гарема, не обращая никакого внимания на, проходящих мимо неё взад и вперёд, постоянных обитателей великолепного дворца. --Ну, наконец-то, нашлась справедливая управа и на вас, Нурбану Султан!—донеслись до венецианки презрительно-насмешливые слова, произнесённые, вышедшей из ташлыка в коридор, Эфсун Хатун, одетой в красивое яркое голубое шёлковое платье с блестящими гипюровыми обтягивающими рукавами, уже успевшей узнать у кого-то из калф о том, что за новенькую Хатун Шехзаде Селим привёз с собой к ним во дворец, вызвав у её сторонниц искреннее одобрение, чем заставила венецианку мгновенно обернуться и, ошалело уставившись на хорватку, терпеливо дождавшись момента, когда та приблизилась к ней и с, наигранной почтительностью поклонившись, Нурбану с постепенно нарастающим раздражением спросила у дерзкой собеседницы: --Что ты сейчас сказала, Хатун?—чем вызвала у любимицы Шехзаде Мустафы новую презрительную усмешку, с которой та небрежно отмахнулась и ответила: --Что слышали, Султанша! Я сказала о том, что, наконец-то, несчастная Джемиле Хатун будет отомщена.—и, не говоря больше ни единого слова, продолжила прогулку по дворцу, провожаемая ошалевшим взглядом венецианки. Нурбану Султан не торопилась возвращаться в свои великолепные покои. Вместо этого, она прошла в просторное мраморное помещение дворцового хамама, смутно надеясь на то, чтобы встретить там новую фаворитку дражайшего возлюбленного Шехзаде Селима, ведь, скорее всего, та находится именно там и пытается, тем-самым снять с себя невыносимую дорожную усталость, что хорошо помогает постепенно расслабиться, всегда, когда это требует, а всё благодаря умелым заботливым рукам опытных рабынь-банщиц с их заботливым массажем, доставляющему огромное наслаждение. Так и получилось, как подсказало чутьё молоденькой Баш Хасеки, когда она бесшумно вошла в мраморный, занесённый лёгким медным мерцанием золотых светильников и густыми клубами сизого пара, зал с колоннами и арками. Юная золотоволосая наложница, действительно находилась там и, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей предстоит вести себя в кругу Султанской семьи, когда каждая из Султанш, враждебно посматривают на неё, видя в ней очередное временное постельное увлечение юного Шехзаде Селима, который постепенно наиграется ею и забудет, что вызвало у юной девушки, сидящей на тёплом мраморном выступе, печальный вздох, не укрывшийся от внимания, стоявшей по ту сторону золотой решётки арочного окна, Баш Хасеки Нурбану Султан, чувства которой уже приобрели какую-то противоречивость по той лишь простой причине, что, как она поняла, Шехзаде Селим, никогда не относился к своим рабыням серьёзно, а использовал их лишь для того, чтобы позлить её, свою единственную возлюбленную Баш Хасеки Нурбану ,из-за чего венецианке даже, в какой-то степени стало жаль русинку, чисто по-женски, в связи с чем, она понимающе чуть слышно вздохнула в ответ, мысленно признаваясь себе в том, что этой хорошенькой, очень юной девочке придётся здесь в гареме, весьма не сладко, а каждый её день будет полон напрасных надежд с борьбой за внимание Шехзаде, в которой несчастная будет постоянно проигрывать из-за того, что Селим так сильно любит Нурбану, что никого не замечает и со временем всё равно прощает ей все грехи с преступлениями, от понимания чего, довольная венецианка, наконец, покинула просторное светлое мраморное помещение дворцового хаммама и вернулась в свои бывшие покои, оставляя несчастную юную русскую рабыню по имени Михрибану наедине с её безутешными мрачными мыслями о предстоящей безрадостной жизни в гареме, случайно уронив на пол медный канделябр, громкий звон которого, мгновенно вырвал Михрибану из глубокого мрака её задумчивости, благодаря чему, она внимательно принялась всматриваться в ту сторону, где ещё минуту, тому назад за ней с мрачной глубокой задумчивостью пристально наблюдала Нурбану Султан, но, так никого и не увидев там, вновь тяжело вздохнула и, решив, что ей, вполне возможно, что показалось из-за усталости, продолжила омываться приятной тёплой водой. Вот только юная Михрибану Хатун даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, к уже вернувшейся в свои роскошные покои и занявшей место на софе возле колыбельки с, пока ещё единственным сыном, решив притвориться горячо любящей своего мужчину, добропорядочной женщиной и заботливой матерью их настоящим и будущим детям, благодаря чему сдержано вздохнула и принялась крайне бережно укачивать колыбель, в которой крепко спал Шехзаде Мурад, что ни укрылось от внимания её возлюбленного Шехзаде Селима, бесшумно вошедшего в роскошные покои к дражайшей Баш Хасеки, мгновенно опомнившейся и почтительно ему поклонившейся. --С возвращением, Шехзаде!—тяжело вздыхая и доброжелательно улыбаясь любимому, проговорила венецианка, что оказалось встречено взаимной любезной улыбкой Шехзаде Селима, произнёсшего лишь одно: --И тебе добрый вечер, Нурбану. Я очень скучал, находясь вдали от тебя с нашим сыном.—что вызвало в Баш Хасеки новый понимающий вздох: --Теперь мы, снова вместе, Шехзаде и, отныне нас больше никто не разлучит! Конечно, ей в эти слова с заверениями верилось с огромным трудом, ведь мрачными мыслями она, вновь вернулась к той золотоволосой, очень юной красавице с большими, как озёра, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, голубыми глазами, обладающей стройной, как молодая сосна с пышными упругими формами фигурой, так и пышущей крепким здоровьем с румянцем на бархатистых щеках, не говоря уже о чувственных пухлых алых губах и светлой, словно атласное полотно, кожей. --Что-то случилось, Нурбану? Где ты витаешь?—обеспокоено попытался узнать у Баш Хасеки Шехзаде Селим, внимательно всматриваясь в её красивое, но выражающее неподдельную суровость, лицо, чем мгновенно вернул молодую черноволосую женщину к себе. --Селим, а кто эта Хатун, которую ты сейчас привёз с собой во дворец? Она очень красивая.—наконец, решилась заговорить с возлюбленным о том, что её на данный момент больше всего беспокоит, Баш Хасеки, чем вызвала у Шехзаде понимающий вздох, с которым он загадочно улыбнулся и, не желая больше мучить главную фаворитку, честно ответил: --Михрибану Хатун—твоя новая служанка, Нурбану. Несчастная юная четырнадцатилетняя девушка, которую взяли в плен разбойники, собравшиеся продать её в ближайшую таверну, но мы с Шехзаде Мустафой спасли её и привезли сюда в гарем. Искусная ложь удалась на славу. Нурбану не только поверила возлюбленному, но и ещё испытала огромную жалость к несчастной девушке, на долю которой выпало много невыносимого унижения. --Вы с Шехзаде Мустафой поступили очень благородно по отношению к несчастной девушке, Селим.—еле сдерживая горькие слёзы, благодарственно произнесла, растроганная до крайности, Баш Хасеки Нурбану Султан, решившая окружить свою новую служанку искренней заботой с душевным вниманием. Но, а, когда пара, наконец-то рассталась, и юный Шехзаде Селим, погружённый в глубокую задумчивость об очаровательной золотоволосой Михрибану Хатун, которую желал всем сердцем и душой, прошёл немного по затемнённому мраморному коридору, где, практически у самого выхода из женской половины дворца стал невольным свидетелем странной, но очень забавной картины. Его обожаемая новая фаворитка Михрибану Хатун, вероятно, пытаясь сбежать, искала тайный выход, продавливая каждый камень, глубоко погружённая в глубокую мрачную задумчивость, что продлилось лишь до тех пор, пока ни услышала беззаботный звонкий смех Шехзаде Селима с, полными глубокого разочарования, словами: --Значит, всё-таки хочешь от меня сбежать, Хатун?! Очень жаль, что ты предпочла мне своих омерзительных мужланов, не способных доставить женщине огромное наслаждение в постели, а всё из-за того, что им это чуждо!—что заставило юную девушку инстинктивно вздрогнуть и, залившись румянцем смущения, почтительно ему поклонилась. --Шехзаде!—ахнула она, не в силах поднять на этого мужественного красавца взгляд, что позволило парню бесшумно подойти к ней ближе и, крайне бережно взяв её за аккуратно очерченный подбородок, вдумчиво всмотрелся в её бездонные голубые глаза, в которых ему хотелось утонуть, вновь проговорил: --А ведь я совсем не хочу расставаться с тобой, Михрибану. Девушка вся затрепетала, чувствуя то, как бешено колотится в груди её сердце из-за чего она сама того не заметила, как пламенно выдохнула: --Я хочу вам принадлежать, Шехзаде, но не желаю быть рабыней! Поэтому и пытаюсь сбежать, но как понимаю... Она не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, чувственные мягкие губы Шехзаде Селима уверенно накрыли чувственные алые губы дражайшей новоиспечённой фаворитки. Она не сопротивлялась, разве что поначалу, но постепенно оттаяла и, поддавшись пламенному чувству, инстинктивно обвила мужественную мускулистую шею Шехзаде изящными руками и принялась отвечать на его пламенный поцелуй с взаимным неистовым пылом. --Но ведь фаворитка может и госпожой стать, Михрибану. Тебе стоит только родить мне Шехзаде, и ты автоматически станешь моей новой Хасеки.—вразумительно проговорил Шехзаде Селим, нехотя прервав их долгий, как сама вечность, пламенный поцелуй, но продолжая добровольно тонуть в ласковой голубой бездне глаз фаворитки, из-за чего она не переставала дрожать от, переполнявшего её всю, сладостного возбуждения, совершенно забыв о воинственности, а всё из-за того, что неукротимую амазонку в ней сменила страстная женщина—неистовая куртизанка, заставляющая юную девушку краснеть от, одолевающей её, природной скромности. --Я подумаю об этом.—проворковала юная девушка, инстинктивно высвобождаясь из жарких объятий Шехзаде Селима, который даже и не собирался её удерживать, благодаря чему, юная девушка, наконец, окончательно отстранилась от него и, вновь почтительно ему поклонившись, стремительно побежала в сторону территории для фавориток, даже не приподнимая пышную шёлковую юбку простенького шёлкового платья мятного яркого оттенка и не обращая никакого внимания на, колышущиеся от каждого шага с грациозным движением, шикарные длинные густые золотистые волосы, напоминающие шёлк по мягкости и испускающие аромат роз, чем залюбовался Шехзаде Селим, окончательно признавшийся себе в том, что он с неистовой страстью влюблён в эту неукротимую амазонку, сделавшую из него добровольного пленника их головокружительной пламенной любви, из-за чего мечтательно вздохнул и, простояв так какое-то время, наконец, ушёл в свои покои. А между тем, юная Михрибану Хатун уже пришла в скромные покои, предназначенные для фавориток, где на дорогом персидском пёстром ковре восседала дражайшая гёзде Шехзаде Мустафы Эфсун Хатун, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, ни слишком ли Шехзаде Селим поторопился, найдя себе новую усладу взамен трагически погибшей Джемиле Хатун, которая попала под праведный гнев к ревнивой собственнице Баш Хасеки Нурбану Султан, но с другой стороны искренне порадовалась за появление в гареме новой наложницы, которая непременно станет для венецианки справедливым орудием мести за несчастную Джемиле, благодаря чему, Эфсун, вновь печально вздохнула и гостеприимно произнесла, обращаясь к новоиспечённой соседке: --Добро пожаловать в покои для фавориток, Хатун. Я Эфсун Хатун—гёзде Шехзаде Мустафы, а ты, я так понимаю, новая любимица Шехзаде Селима Михрибану?! Очень приятно познакомиться. Собеседница в знак подтверждения одобрительно кивнула, продолжая чувствовать себя, крайне неуютно в своём новом положении, ведь теперь она превратилась в бесправную рабыню, о которую, отныне будут вытирать ноги все, кому не лень, но сдаваться и горько оплакивать свою судьбу, Михрибану ни за что не будет. --Я не останусь рабыней надолго, Эфсун! Раз уж, отсюда нет выхода, значит в гарем к Шехзаде Селиму мне придётся войти его законной женой!—воинственно произнесла Михрибану Хатун с плавной грацией усаживаясь на свою тахту и звонко смеясь, чем вызвала у темноволосой соседки лёгкое смятение вместе с взаимопониманием. --Наложницы говорят, что в первые дни своего пребывания в общем гареме дворца Топкапы, Нурбану Султан говорила то, же самое.—добродушно заметила Эфсун Хатун, чем заставила собеседницу изумлённо уставиться на неё и с нескрываемым интересом спросить: --Нурбану Султан, а кто это?—что дало Эфсун Хатун понять о том, что наживка брошена ею удачно, иначе бы Михрибану ни заглотила её. --Главная женщина Шехзаде Селима, являющаяся ещё и матерью его двух прелестных малышей Шехзаде Мурада с Гевгерхан Султан, Михрибану. Она так ревнива, что никого из наложниц к Шехзаде не подпускает, а уж, если кому посчастливится оказаться на его ложе, оказывается на утро задушен прихвостнями венецианки и брошен в мешке в море. Вот и несчастной Джемиле Хатун—последней фаворитке Шехзаде Селима не повезло. Она оказалась убита позавчера поздно ночью за то, что посмела дерзнуть коварной венецианке.—ничего не скрывая и, как на духу, с печальным вздохом поделилась с соседкой Эфсун Хатун, чем вызвала у Михрибану понимающий тяжёлый вздох с воинственным заверением: --Ничего, Эфсун, отныне пришёл конец правлению коварной злодейки Баш Хасеки Нурбану Султан! Джемиле Хатун, как и многие другие, невинно убиенные венецианкой, девушки будут отомщены! Между девушками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого обе думали над тем, с чего бы им начать их справедливую войну с ненавистной венецианкой.