СЛОЖНАЯ СУДЬБА ОСМАНСКОГО ШЕХЗАДЕ.

Но они даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, уже вернувшийся с приятной прогулки по дворцовому саду, Шехзаде Мустафа прошёл в свои великолепные покои, расставшись с дражайшей фавориткой по имени Эфсун Хатун, которая, взяв необходимые для учёбы тетради, ушла в класс на занятия, предоставив любимому полную свободу в действиях, что нарушилось с появлением в его покоях двух сестёр Михримах с Разие Султан, узнавших от кого-то из рабынь о том, что Повелитель отправил к ним во дворец в Амасию безмолвных палачей для того, чтобы те казнили Шехзаде Мустафу с Селимом, от чего обе Султанши пришли в ужас. --Походу, Хюррем Султан с нашим Повелителем, совсем сдурели! Ну, как можно отправлять наших Шехзаде под шёлковую удавку?!—негодовала Разие Султан, морально поддерживаемая старшим братом, который печально вздохнул: --И не говори, Разие! Повелитель перестал здраво мыслить ещё с того момента, как в его жизни появилась эта рыжая ведьма, отправляющая в могилу всех тех несчастных людей, кто ей непригоден. Вспомните, хотя бы о безвременных смертях, унёсших жизни Валиде Хавсы Султан, Ибрагима Паши и Хатидже Султан.—до которых Михримах Султан не было никакого дела, а всё из-за того, что её больше заботила незавидная судьба среднего брата, о чём она незамедлительно заговорила со старшим братом. --Мустафа, неужели нет никакого другого выхода для вашего с Селимом спасения, кроме дворцового переворота с убийством наших родителей и твоего воцарения?—печально вздыхая, поинтересовалась у старшего брата Султанша солнца и луны, чем вызвала у него взаимный понимающий измождённый вздох, с которым он откровенно ответил: --Боюсь, что нет, Михримах! Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, глубоко потрясённые молоденькие Султанши не произносили ни единого слова, но, мысленно придя к общему согласию о том, что ничего изменить уже нельзя, да и правящая чета уже зашла слишком далеко в своём маниакальном стремлении сохранить власть, уничтожая всех тех, кто может на неё посягнуть, пусть даже и мысленно. --Я, конечно, хорошо понимаю твои чувства, Михримах, но и ты пойми одно, что, если ни провести дворцовый переворот, погибнут наши Шехзаде, ведь из-за Хюррем Султан Повелитель потерял разум.—вразумительно произнесла Разие Султан, обращаясь к дражайшей старшей сестре, которой уже начала постепенно овладевать паника, о чём свидетельствовали, полные горьких слёз, светлые глаза и нервная дрожь, бьющая Султаншу изнутри, не говоря уже о, бешено колотящемся в соблазнительной упругой груди, разбитом вдребезги, справедливом сердце. --Тогда пусть мои родители погибнут быстро и безболезненно.—отрешённо попросила старшего брата Михримах Султан и, не говоря больше ни единого слова, уткнулась заплаканным лицом ему в мужественную мускулистую грудь, дав волю горестным чувствам. Шехзаде Мустафа прекрасно понимал чувства сестры, из-за чего тяжело вздыхая, заботливо обнял её и заверил: --Не волнуйся, Михримах! Их смерть будет быстрой и безболезненной. Между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого все были погружены в свои мрачные мысли. Два месяца спустя. Дворец Топкапы. Шехзаде Мустафа сдержал обещание, данное обеим сёстрам с горячо любимым братом Шехзаде Селимом о том, что во время дворцового переворота, случившегося, буквально на следующий день, в ходе которого Повелитель вместе с дражайшей Хасеки Хюррем Султан были свергнуты и отравлены быстро действующим ядом во время их последнего ужина в главных покоях, сразу после справедливого свержения. Вот только, находящийся во дворце вместе с дражайшей фавориткой по имени Рана, Шехзаде Баязид даже и не думал бунтовать против воцарения старшего брата. Наоборот. Юноша, не раздумывая ни одной минуты, присягнул ему на верность, благодаря чему, остался жив и теперь с трепетным волнением ждал прибытия своих двух старших братьев с их гаремами из Амасии, что торжественно произошло спустя две недели после дворцового переворота, как и волнительная церемония восшествия Шехзаде Мустафы на османский трон. Теперь молодой человек стал одиннадцатым Султаном Великой Османской Империи, первым приказом которого стала отмена жестокого братоубийственного закона, созданного их Великим предком Султаном Мехмедот-Фатихом, разрешив горячо любимым братьям не только жить в своё удовольствие, ничего не боясь и свободно обзаводясь семьями, но и в самое ближайшее время собирался отправить их в самые важные для Османской Империи санджаки, но, а пока решил ненадолго оставить их возле себя, благодаря чему, отдал им в распоряжение такие дворцы как на ипподроме, принадлежащий когда-то, ныне покойным Хатидже Султан с Ибрагимом Пашой, куда поселился Шехзаде Селим со своим гаремом и мраморный павильон, соответственно Шехзаде Баязиду, за что те были искренне благодарны ему. Что же касается Баш Хасеки Нурбану Султан, то она осталась на своём прежнем месте, а именно в гареме Шехзаде Селима, которым по-прежнему управляла их общая сестра Михримах, начавшая постепенно приходить в себя после смерти родителей, которые были похоронены в тюрбе мечети Айя-София в день джулюссе Султана Мустафы, лично присутствовавшего на похоронном намазе и прочитавшего над их гробами заупокойную молитву, как того требовали многовековые обычаи. И вот, жизнь молодой Султанской семьи постепенно начала налаживаться, не говоря уже про гарем покойного Султана Сулеймана, оказавшегося распущенным полностью по Высочайшему повелению новоиспечённой Валиде Махидевран Султан, которая нещадно избавлялась от всех рабынь, ссылая: кого на невольничий рынок, кого замуж, а остальных в старый дворец. Так и в это декабрьское морозное солнечное утро, когда после жаркого хальвета с дражайшим возлюбленным, каковым для Михрибану Хатун являлся Шехзаде Селим, она пришла в просторное мраморное помещение дворцового хаммама, которое было окутано густым паром, где уже находилась Михримах Султан, царственно восседающая на тёплой мраморной плите и глубоко погружённая в мрачную задумчивость, что продлилось лишь до тех пор, пока она ни заметила появления своей дражайшей подопечной с преданной служанкой Роксан Хатун, которые почтительно поклонились Луноликой и, любезно улыбаясь, пожелали ей доброго дня. --И вам, тоже доброго дня, девушки!—одарив их доброжелательной улыбкой, любезно произнесла Михримах Султан, от внимания которой ни укрылось то, на сколько сильно измождена Михрибану Хатун, собственно, как и все эти последние две недели, проходящие для несчастной юной девушки в невыносимых мучениях, а именно в постоянной дурноте. Даже сейчас Михрибану стояла, поддерживаемая верной служанкой, что насторожило внимательную Султаншу солнца и луны, заставив её добродушно пошутить.—Я смотрю, совсем тебя дети Баш Хасеки Нурбану Султан замучили, собственно, как и она сама своими поручениями, Михрибану. --Совсем нет, госпожа. Дети очень милые, как и сама Султанша!—попыталась отшутиться в ответ юная девушка, но из-за внезапного потемнения в ясных голубых глазах с сильным головокружением, не смогла этого сделать. --Михрибану, с тобой всё хорошо?—обеспокоенно поспешила узнать у подопечной Михримах Султан. Девушка, вновь ей доброжелательно улыбнулась и собралась уже было заверить мудрую покровительницу в том, что с ней всё в полном порядке, а нехорошо стало лишь из-за невыносимой духоты здесь в хаммаме, но внезапно пошатнулась и потеряла сознание, повиснув на руках двух служанок, что заставило Михримах Султан решительно спохватиться и отправить своих рабынь за дворцовой акушеркой, уже успев догадаться об истинной причине недомогания Михрибану, но захотела утвердиться в своём подозрении. Ожидание продлилось не долго. И вот, когда в хаммам пришла дворцовая акушерка с молодыми помощницами, они незамедлительно перешли к внимательному осмотру дражайшей возлюбленной фаворитки Шехзаде Селима, для чего им потребовалось немного времени, по истечении которого акушерка привела, ничего не понимающую, сидящую на тёплой мраморной плите, девушку в чувства и, восторженно улыбаясь объявила: --Поздравляю тебя, Михрибану Хатун. Скоро ты подаришь Османской Династии нового Шехзаде, либо Султаншу. Ты беременна. Ненадолго воцарилось всеобщее молчание, во время которого, обрадованная до глубины души, Михримах султан отблагодарила акушерку за благую весть тем, что вручила ей бархатный мешок с золотом и, внимательно проследив за тем, как та вместе с помощницами, почтительно откланявшись, ушла, Султанша солнца и луны выждала немного и вразумительно произнесла, обращаясь к подопечной: --Ты, отныне стала икбаль моего дражайшего среднего брата, Михрибану. Поэтому, впредь будь очень внимательна ко всему тому, что носишь, ешь и пьёшь, ибо от коварной Нурбану Султан можно ожидать всего того, что угодно, да и хватит уже бегать по каждому её поручению так, словно ты ни фаворитка Шехзаде Селима, а бесправная рабыня венецианки, хотя, сделав из тебя няню своим детям, Селим защитил тебя от всех подозрений своей ревнивой до-фанатичности Баш Хасеки.—чем заставила юную подопечную залиться румянцем лёгкого смущения, с которым она застенчиво улыбнулась мудрой покровительнице и чуть слышно выдохнула, ещё не до конца осознавая значимость своего нового положения, из-за чего была очень сильно ошеломлена. --Благодарю вас за рекомендации, госпожа. Я обязательно к ним прислушаюсь и буду соблюдать. Между ними воцарилось долгое молчание, во время которого Луноликая Султанша решила, лично обо всём сообщить среднему брату при первой же самой удобной возможности. Она предоставилась сразу после того, как, облачённая в шикарное яркое розовое шёлковое платье с парчовыми вставками, Михримах Султан, покинув просторное помещение дворцового хаммама, пришла в светлые, дорого и роскошно обставленные, покои дражайшего среднего брата, выполненные в приятных светлых шоколадных и кремовых тонах. Шехзаде Селим находился в них и, вальяжно восседая на парчовой тахте, увлечённо читал какую-то интересную книгу, которую ему пришлось отложить в сторону из-за того, что, заметив появление в покоях дражайшей старшей сестры, выглядевшей чем-то, очень сильно взволнованной, с доброжелательной улыбкой, проявляя неподдельное участие, обеспокоено спросил: --Что-то случилось, Михримах? Почему, да и чем ты так сильно напряжена?—чем заставил сестру сдержано вздохнуть и, ничего не скрывая, сообщить: --Сейчас, во время нашего с твоей дражайшей икбаль Михрибану Хатун приятного общения в хаммаме, ей внезапно стало дурно. Она упала в обморок, вероятно из-за невыносимой духоты. Не знаю. Я немедленно отправила рабынь за акушеркой. Та пришла и внимательно осмотрела девушку. Оказалось… --Надеюсь, ничего страшного с ней не случилось, Михримах?—не в силах скрыть невыносимого беспокойства за возлюбленную, перебив сестру, встревоженно спросил у неё Шехзаде Селим, пристально всматриваясь в её хорошенькое лицо, что оказалось хорошо понятно Михримах султан, которая сдержанно вздохнула и, продолжая доброжелательно ему улыбаться, успокоила: --Не тревожься, Селим! С твоей возлюбленной всё в полном порядке. Только, отныне ей больше нельзя заниматься вашими с Нурбану детьми. Девушка беременна. Как то гласят гаремные обычаи, я уже приказала слугам с рабынями приготовить для неё отдельные покои, да и, её служанки уже раздают наложницам золото вместе со сладостями. Вечером в гареме будет устроен праздник. Приятно удивлённый радостным известием, Шехзаде Селим даже не знал, что и сказать дражайшей старшей сестре на это, из-за чего одобрительно кивнул и, постепенно собравшись с мыслями, спросил: --А где сейчас Михрибану Хатун, сестра? Михримах прекрасно поняла брата и, с царственной грацией медленно обернувшись в сторону двери, громко распорядилась: --Стража, немедленно пропустите во внутрь Михрибану Хатун! Те всё поняли и, не говоря ни единого слова, бесшумно распахнули дубовые створки, пропуская в просторные светлые покои юного Шехзаде Селима его дражайшую фаворитку, которая почтительно поклонилась возлюбленному вместе с мудрой покровительницей. --Госпожа! Шехзаде, чем я могу быть вам полезна? Я вся во внимании!—не смея, поднять на них взгляд, доброжелательно им обоим улыбаясь, поинтересовалась юная девушка, чем заставила возлюбленного опомниться и распорядиться чуть слышно, обращаясь к старшей сестре: --Оставь нас наедине друг с другом, Михримах! Султанша солнца и луны прекрасно поняла брата и, не говоря ни единого слова, ушла, прочь из покоев, за что юная возлюбленная пара оказалась ей искренне благодарна, ведь теперь они могли свободно поговорить друг с другом по душам. И вот, выждав немного времени, Шехзаде Селим, чувствуя то, что его дражайшая возлюбленная находится в глубоком недоумении из-за того, что не знает как ей объяснить Баш Хасеки нурбану Султан о том, что, отныне она больше не будет нянчиться с её детьми, не говоря уже о выполнении поручений султанши излучающей свет, которая непременно будет в справедливой ярости, когда узнает о беременности соперницы и обязательно попытается избавиться от неё, от чего из соблазнительной груди Михрибану Хатун вырвался измождённый отчаянный вздох. --И, что же мне делать, Селим, ведь Баш Хасеки Нурбану Султан меня в покое не оставит!—с которым она потерянно опустилась на, рядом стоявшую, парчовую тахту и обхватила золотоволосую голову изящными руками, что ни укрылось от внимания Шехзаде Селима. Он понимающе тяжело вздохнул. --Не бойся, Михрибану! Тебе никто не причинит вреда. Не посмеет. Иначе, я собственноручно отрублю голову всем тем, кто попытается посягнуть на твою жизнь.—воинственно произнёс юноша и, подойдя к тахте, где уже сидела его возлюбленная, сел рядом с ней и, не говоря больше ни единого слова, заключил девушку в заботливые объятия для того, чтобы хоть немного взбодрить её, не понимающую одного, с чего это вдруг, она стала такой боязливой и сентиментальной. Неужели на неё так пагубно влияет беременность? Вполне возможно. --Раз праведного гнева Нурбану Султан мне всё равно не миновать, я буду отчаянно бороться за себя и нашего с вами ребёнка, Шехзаде!—постепенно воспряв духом, воинственно пообещала возлюбленному юная девушка, чем вызвала у него беззаботный звонкий добродушный смех с одобрительными словами: --Вот теперь я узнаю мою отважную очаровательную и непримиримую воительницу. Очаровательное лицо Михрибану Хатун залилось румянцем смущения, с которым она застенчиво улыбнулась дражайшему возлюбленному и, плавно встав с тахты, почтительно поклонилась и разумно проговорила: --Мне пора возвращаться к Вашим с Баш Хасеки Нурбану Султан детям, пока она ничего не заподозрила.—что заставило Шехзаде селима понимающе, вновь вздохнуть и согласиться с ней. --Можешь идти к ним, Михрибану.—отпуская возлюбленную, произнёс Шехзаде Селим, но перед тем, как позволить ей уйти, заключил в заботливые объятия и, не говоря больше ни единого слова, с неистовой страстью поцеловал её в чувственные губы. Девушка всё поняла и, опять почтительно ему откланявшись, ушла, провожаемая его, полным глубокой мрачной задумчивости, взглядом. Мысли Шехзаде Селима занимало невыносимое беспокойство за взаимоотношения обеих его горячо любимых женщин, предчувствуя, что длительное терпение Нурбану уже достигло своего апогея и, теперь она ни перед чем не остановится, пока ни уничтожит Михрибану, из-за чего Селим измождённо вздохнул и, заметив, лежащую в стороне, отложенную им, книгу, снова взял её в руки и увлечённо продолжил читать с того места, на котором вынужденно прервался из-за неожиданного визита к нему в покои Михримах Султан, час тому назад. Что же касается его дражайшей очаровательной юной возлюбленной Михрибану Хатун, то она сразу как покинула покои Шехзаде Селима, погружённая в глубокую мрачную задумчивость всё о том же, а именно о том, как воспримет её известие о беременности Баш Хасеки Нурбану Султан. Хотя догадывалась о том, что она, скорее всего придёт в неописуемую ярость и будет абсолютно права, ведь, отныне Михрибану для неё не только соперница, да и ещё становится опасной для Шехзаде Мурада. Только, идущая по мраморному коридору, юная девушка не понимала одного, в чём заключается её опасность для детей Баш Хасеки, ведь теперь они не имеют никакого отношения к Султанскому трону, а всё из-за того, что вся правящая линия идёт от Султана Мустафы, а не от Шехзаде Селима, а им с Баш Хасеки Нурбану, наоборот надо помириться и жить дружно, благодаря чему, Михрибану тяжело вздохнула и принялась спускаться по мраморным ступенькам коридора, плавно переходящего из мужской половины в женскую, где ей на встречу вышел чем-то, очень сильно возбуждённый кизляр-ага Газанфер-ага, что привлекло к нему внимание юной девушки и заставило, поравнявшись, почтительно ему поклониться и поинтересоваться, доброжелательно улыбаясь: --Газанфер-ага, вы случайно не меня ищите? Так я как раз иду к Баш Хасеки Нурбану Султан. Кизляр-ага выдохнул с огромным облегчением и со словами: --Ну, наконец-то, ты нашлась, Хатун, а то в тебе очень сильно нуждается Нурбану Султан!—решительно взял её за локоть и уже повёл в направлении к покоям Султанши излучающей свет, как их окликнула крайне недовольным тоном ункяр-калфа Нигяр, чем заставила их внезапно остановиться и, терпеливо дождавшись момента, когда она стремительно подошла к ним и заговорила с тем же недовольством, обращаясь, непосредственно к кизляру-аге: --Немедленно оставь девушку в покое, Газанфер! Она является икбаль Шехзаде Селима и ей не пристало больше быть девочкой на-побегушках у тебя с Нурбану Султан и с Джанфеде-калфой! Ищите себе другую наложницу для всех этих ваших дел!—чем заставила кизляра-агу вместе с Михрибану мрачно переглянуться между собой, не зная, что и сказать, вернее того, как избавиться от притязаний главной гаремной калфы, что взяла на себя сама юная девушка, понимающе вздохнув и с той же доброжелательной улыбкой заговорив: --Всё в порядке, Нигяр-калфа. Я сама изъявила добровольное желание отправиться к нашей Баш Хасеки для того, чтобы лично объявить ей о том, что больше не могу нянчиться с её детьми. Газанфер-ага лишь решился сопровождать меня по дороге к ней.—что прозвучало очень убедительно, иначе темноволосая привлекательная татарочка с выразительными карими глазами и чувственными алыми губами Нигяр ни поверила бы им и, одобрительно бы ни кивнув, не отпустила бы их, а так она лишь понимающе вздохнула: --Ну, хорошо, Михрибану Хатун! Иди. Только не задерживайся там долго. Тебе надо больше отдыхать, отныне. Михрибану всё поняла и, почтительно ей откланявшись, продолжила свой вместе с кизляром-агой путь, провожаемая обеспокоенным взглядом Нигяр-калфы, почувствовавшей одно, что теперь в гареме между Баш Хасеки и икбаль Шехзаде селима разразится беспощадная кровопролитная война, ведь никто из низ друг другу ни в чём не уступит, приведя это к тому, что из её упругой пышной груди вырвался измождённый вздох, с которым она, простояв так какое-то время, мрачно смотря им вслед, вернулась в гарем и занялась своими обычными повседневными делами. А между тем, Газанфер-ага и Михрибану Хатун уже пришли в великолепные покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, выполненные в зелёных тонах с разбавлением золотой лепнины, Султанша излучающая свет уже ждала их, царственно восседая на парчовой тахте, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, кто та Хатун, которую сегодня весь день чествуют в гареме. Неужели у её горячо любимого Шехзаде Селима появилась новая фаворитка? А, если и так, то как он посмел охладеть к ней с Михрибану Хатун, при этом, продолжая с неистовым жаром и честным выражением на хорошеньком лице пламенно клясться им в безграничной любви с преданностью. --Как хорошо, что вы, наконец-то, пришли, Газанфер!—с огромным облегчением выдохнула Султанша излучающая свет, доброжелательно улыбаясь преданным слугам, которые почтительно ей поклонились и с мрачной задумчивостью переглянулись между собой, мысленно решая то, кто из них начнёт чрезвычайно серьёзный разговор с госпожой первый. Это решила сделать Михрибану Хатун, прекрасно понимающая то, что ей всё равно терять уже нечего, кроме собственной жизни. --Госпожа, та Хатун, которую сейчас чествуют в гареме—я! Простите, что не сообщила Вам о моей беременности раньше, просто я сама узнала о её наличии, лишь этим утром в хаммаме. Поэтому, я не могу больше быть няней Вашим очаровательным детям.—ничего не скрывая, откровенно призналась Султанше излучающей свет Михрибану Хатун, до сих пор не смея взглянуть на Баш Хасеки и смиренно ожидая от неё справедливого наказания, которого так и не последовало, хотя для амбициозной Нурбану известие о том, что у её возлюбленного скоро появится ещё один Шехзаде, а может и даже два, но от другой женщины стало, подобно коварному удару острым кинжалом по сердцу, благодаря чему она почувствовала то, как у неё внезапно потемнело в ясных изумрудных глазах и, на какое-то время перехватило дыхание, с чем она незамедлительно справилась и, собравшись с мыслями, чуть слышно приказала, почти безжизненным голосом: --Благодарю за честность, а теперь возвращайся к себе в покои, Михрибану! Ошеломлённая такой странной реакцией Султанши, юная девушка всё поняла и, почтительно откланявшись, незамедлительно ушла, провожаемая отрешённым взглядом Баш Хасеки Нурбану Султан вместе с её преданным слугой Газанфером-агой, который хорошо ощутил то, как в нём постепенно начинает закипать праведный гнев вместе с непреодолимым желанием немедленно заманить предательницу в укромное место дворца и собственноручно придушить, о чём и заговорил с, постепенно пришедшей в себя дражайшей госпожой: --Султанша, вы только прикажите, и я лично придушу девчонку. Только предусмотрительная Нурбану решительно опровергла его разумное предложение: --Не стоит, Газанфер! Девчонка, пусть и является моей соперницей, не кстати забеременевшей, что вполне себе ожидаемо, но зато мы, хоть знаем её, как облупленную. Пусть остаётся при нас. Главное, чтобы она, потом ни пошла против меня, да и мои дети её любят. Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого, никто из них даже не заметил того, как над столицей Османской Империи, занесённым пушистым мягким снежным ковром, Стамбулом начало плавно заходить за линию горизонта солнце, окрашивающее всё вокруг яркими золотисто-медными оттенками, тем-самым, уступая законное место, сгущающимися тёмными синими и голубыми сумерками. Но, а, когда уже все приготовления к жаркому хальвету у Михрибану Хатун были завершены полностью, а она сама, облачённая в шёлковое светлое голубое платье, обшитое ярким синим гипюром, шла по, залитому лёгким медным мерцанием, мраморному коридору, уверенно направляясь в великолепные покои к дражайшему возлюбленному, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в груди разгорячённое сердце, зато в душе, наконец-то, воцарился долгожданный покой, а всё из-за того, что юная девушка объяснилась с Баш Хасеки Нурбану Султан. Они прекрасно поняли друг друга и простили. И вот, за такими приятными мыслями Михрибану совершенно не заметила того, как дошла до заветных покоев, тяжёлые дубовые створки широкой двери в которые перед ней распахнули, стоявшие в почтительном поклоне, молчаливые стражники, что позволило юной девушке незамедлительно и с царственной грацией войти вовнутрь, где её уже с трепетным волнением ждал Шехзаде Селим. --Михрибану!—со вздохом огромной нежности произнёс он, внимательно проследив за тем, как его любимая девушка плавно приблизилась к нему и, опустившись на одно колено, поцеловала полы парчового синего халата в знак глубочайшего почтения, с трепетным волнением выдохнув в ответ: --Шехзаде!—что позволило Селиму заботливо обнять возлюбленную за изящные плечи и, бережно подняв с колен, заворожённо принялся всматриваться в её бездонные омуты, благодаря чему молодые люди сами того не заметили, как воссоединились в долгом, очень пламенном поцелуе, который, казалось бы, должен продлиться вечность, но этого не произошло, а всё из-за того, что возлюбленная юная пара нехотя отстранилась друг от друга и, удобно расположившись на, разбросанных по полу мягких подушках с бархатной наволочкой тёмного оттенка за низеньким круглым столом с множеством, расставленных на нём, яствами, аромат которых разыгрывал в паре аппетит на столько сильно, что они не смогли устоять перед его соблазном и поддались ему с рабским смирением. --Газанфер-ага уже успел донести мне о том, что ты разрешила все ваши с Нурбану Султан разногласия, Михрибану. Похвально.—со вздохом искреннего одобрения заметил Шехзаде Селим, доброжелательно улыбаясь возлюбленной, чем заставил её с шутливым недовольством заметить: --Здесь в гареме ничего ни от кого не скроешь! Всё про всех всё знают.—что она и сделала незамедлительно, обиженно надув чувственные пухлые губки. Шехзаде Селим беззаботно рассмеялся на эти её слова и соглашаясь заключил: --Уж это точно, Михрибану! Девушка поддержала возлюбленного взаимным весёлым смехом, после чего внезапно стала, вновь очень серьёзной и, ничего не скрывая от него, поделилась душевными переживаниями: --Я прекрасно понимаю. Опасения Нурбану султан, ведь ей, как и мне не выносима сама мысль о том, что в то время, пока мы спокойно вынашиваем и благополучно рожаем наших детишек, в твоей постели будут приятно проводить время другие рабыни, Селим. Между возлюбленной юной парой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Селим ласково погладил свою дражайшую икбаль по румяным бархатистым щекам и, умилённо вздыхая, благодарственно произнёс: --Ты всё правильно сделала, Михрибану. Ссоры в нашей семье ни к чему хорошему не приведут, да и вы с Нурбану напрасно тревожитесь. Мне никто кроме вас обеих не нужен. Поэтому, можете не переживать и спокойно вынашивать и благополучно рожать наших малышей.—и, не говоря больше ни единого слова, вновь самозабвенно воссоединился с ней в долгом, очень пламенном поцелуе. И вот, когда над столицей Османской Империи наступила глубокая ночь, а юные Шехзаде Селим с Михрибану Хатун уже, казалось бы крепко спали, юная девушка внезапно проснулась от того, что почувствовала то, как её любимый стал, почему-то очень горячим, не говоря уже о том, что он даже метался в бреду, зовя дражайшую Валиде с отцом-Повелителем, приведя это к тому, что Михрибану Хатун решительно поднялась на постели и принялась внимательно всматриваться в измождённое бледное, но по прежнему, очень красивое мужественное лицо дражайшего возлюбленного, из-за чего он через силу открыл полные горьких слёз ясные голубые глаза и, ничего не понимая, но с невыносимым страхом прошептал чуть слышно: --Михрибану, мне плохо. Неужели я скоро умру.--чем мгновенно вывел дражайшую возлюбленную из состояния лёгкой ошалелости, заставив решительно опомниться и воинственно произнести, тем-самым давая ему, хотя и слабую, но надежду на выздоровление: --Нет, Селим! Я не отдам тебя в когтистые руки костлявой старухи! Ты, спасёшься! Слышишь! Говоря эти воинственные слова, Михрибану ласково поглаживала возлюбленного по бледным щекам и влажным светлым волосам, что продлилось лишь до тех пор, пока её внимание ни привлекли, не известно откуда взявшиеся воспалённые синюшные вздутия на сильных мужественных руках и мускулистом теле. Она уже когда-то их видела на своих бывших подчинённых разбойниках, да и внезапно вспомнила о том, что столице сейчас буйствует беспощадная чума, привезённая венецианскими купцами, о чём ей как-то на днях рассказывал кизляр-ага, благодаря чему пришла в ужас и, решительно выбравшись из постели, накинула на своё нагое тело шёлковое голубое платье и, стремительно подойдя к выходу, взялась за золотые ручки дубовых резных створок и, открыв их, незамедлительно обратилась к, стоявшим возле них, уже с большим трудом борющимся с, одолевающим их обоих, крепким сном, стражникам с воинственным распоряжением и тоном, не терпящим никаких возражений: --Никого, кроме медиков не впускать и не выпускать в покои к Шехзаде Селиму! У него чума!--чем немедленно привела их в чувства, резко вырвав из сладких заботливых объятий крепкого ночного сна, выглядя очень уверенной и решительной, благодаря чему, те пришли в огромный ужас, но, понимая, что, если они сейчас ни приведут сюда главного дворцового медика, семнадцатилетний Шехзаде Селим погибнет, из-за чего мгновенно переглянулись между собой и побежали в лазарет, провожаемые благодарственным взглядом Михрибану Хатун, которая, простояв так какое-то время, закрыла створки широкой двери и, вернувшись в постель к дражайшему возлюбленному, продолжила ласково гладить его по бледным щекам и спутанным коротко остриженным влажным от пота светло-русым блондинистым волосам, что-то чуть слышно шепча ему, что помогло несчастному парню, вновь постепенно забыться крепким сном. Вот только, как говорится в народе: « шила в мешке не утаишь». Так и весть о внезапной страшной болезни, постигшей несчастного юного Шехзаде Селима, о чём Михримах султан узнала от, пришедшей к ней в просторные светлые покои, Роксан Хатун--верной служанки Михрибану Хатун в тот самый момент, когда молоденькая белокурая Султанша солнца и луны уже дремала, свернувшись калачиком на широком ложе с парчовым и газовым балдахином, отрешившись от всего внешнего мира и уверенная в том, что весь гарем горячо любимого среднего брата Шехзаде Селима уже, тоже крепко спит, как и он сам в заботливых объятиях дражайшей фаворитки, приятно измождённый их взаимными головокружительными неистовыми смелыми ласками. Только это было далеко не так, иначе к ней ни прибежала бы чем-то, очень сильно встревоженная Роксан Хатун, которая почтительно поклонилась, уже нехотя, но постепенно проснувшейся Султанше солнца и луны, ничего не понимая смотрящей на, затаившуюся в смиренном ожидании дальнейших распоряжений юную наложницу. --Что случилось, Роксан Хатун, раз ты прибежала ко мне вся запыхавшаяся и взволнованная в столь поздний час?--собравшись, наконец, с мыслями и выражая крайнее недовольство, насторожившись спросила у рабыни Луноликая госпожа, привлекая к себе её внимание, благодаря чему темноволосая хорошенькая служанка, ничего не скрывая с неистовым отчаянным и, срывающимся от слёз, голосом выпалила: --Беда, госпожа! Шехзаде Селим тяжело болен! Михрибану Хатун обнаружила у него наличие чумы, из-за чего приказала никого, кроме дворцового главного медика с помощниками не впускать к нему в покои. она даже сама осталась вместе с Шехзаде на карантин. Между девушками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Михримах Султан не могла поверить в то, что слышит из чувственных соблазнительных уст рабыни, ведь с её дражайшим братом ещё пару часов тому назад, всё было хорошо. Почему же болезнь проявилась столь внезапно? Да, быть то не может! Нет! Хотя, если учитывать то, как Селим в последнее время старался быть близок к народу в эти тяжёлые эпидемические времена, возможно всё, благодаря чему, она, еле сдерживая горькие слёзы и из последних сил сохраняя царственное самообладание, быстро оделась в зелёный парчовый халат-кимоно и, сопровождаемая Роксан Хатун, стремительно покинула свои покои и направилась в покои к дражайшему брату, путь в которые ей преградили Газанфер-ага с Джанфеде-калфой, которые почтительно ей поклонились и, принеся свои искренние извинения, сообщили о том, что вовнутрь проходить ни в коем случае нельзя. --В Топкапы уже сообщили о болезни Шехзаде Селима, Газанфер? Когда к нам прибудет Повелитель с Его достопочтенной Валиде Султан?--постепенно, вновь собравшись с мыслями, быстро спросила у старшего аги Михримах Султан. Тот прекрасно понял управительницу гарема и, ничего не скрывая, доложил: --Сюмбуль-ага уже отбыл туда, полчаса тому назад, но раньше утра Их Султанских величеств ждать нечего. Вы же прекрасно знаете Валиде Махидевран Султан. Конечно, Михримах Султан хорошо знала, что для Их Валиде нет никого важнее её собственной семьи, за что Султанша солнца и луны совсем не корила Махидевран Султан, хотя та частенько вызывала в ней огромное раздражение, из-за чего понимающе тяжело вздохнула и одобрительно заключила более мягким тоном: --Хорошо! Нурбану Султан не должна сюда входить! Пусть лучше занимается детьми.--и, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулась и вернулась в свои покои, провожаемая понимающим взглядом старшего аги с калфой. Вот только их одиночеству не долго суждено было продлится долго, а всё из-за того, что, в эту самую минуту, к ним, подобно разъярённой фурии, примчалась Баш Хасеки Нурбану Султан, которая, хотя и не поверила, разносящимся по гарему, слуху о внезапной страшной болезни дражайшего Шехзаде, из-за чего прибежала сюда для того, чтобы успокоить мятежную душу и убедить себя в том, что наложницы врут, а с возлюбленным всё хорошо, но, наткнувшись на несокрушимую преграду в лице своих преданных слуг Газанфера-аги с Джанфеде-калфой, которые почтительно ей поклонились и принесли свои искренние извинения. --Султанша, Вы уж нас великодушно простите, но мы не можем пропустить Вас вовнутрь.—тяжело вздыхая, вразумительно объяснила Баш Хасеки Джанфеде-калфа, чем ввела госпожу в состояние лёгкого ошеломление, заставив с огромным негодованием уставиться на них и потрясённо спросить: --А, что случилось? Шехзаде приятно проводит время с Михрибану Хатун? Поэтому мне нельзя туда пройти?—что заставило её преданных слуг, вновь мрачно переглянуться между собой и тяжело вздохнуть. --Госпожа, видимо вы ничего не знаете, либо не поверили слухам. Шехзаде Селим не примет вас из-за того, что он тяжело болен. У него чума.—печально вздыхая, объяснил Султанше Газанфер-ага, чем поверг её в глубокое потрясение, во время которого Нурбану хорошо ощутила то, как буквально, земля ушла у неё из-под ног, благодаря чему, Султанша даже слегка пошатнулась, чем очень сильно обеспокоила своих слуг, заставив их, заботливо попридержать её. --Ну, как же так, Газанфер?! Что за напасть обрушилась на нас всех, ведь с Шехзаде ещё несколько часов тому назад, всё было хорошо!—не в силах больше сдерживать, готовые в любую минуту скатиться по бледным бархатистым щекам тонкими прозрачными ручьями, горькие слёзы, потерянно и с невыносимым отчаянием воскликнула, одетая в шёлковое синее, обшитое гипюром, роскошное платье, Нурбану Султан, не обращая никакого внимания на свой уже, заметно округлившийся, живот, в котором активно шевелился малыш, может быть и два, из-за того, что мысли Баш Хасеки занимала невыносимая тревога за жизнь со здоровьем любимого мужчины. Это было хорошо понятно внимательной Джанфеде-калфой, понимающе тяжело вздохнувшей и, любезно улыбаясь, заверившей: --Вам не о чем беспокоиться, Султанша, ведь за нашим Шехзаде заботливо ухаживает Михрибану Хатун, а уж она непременно найдёт для него исцеление.—чем ввела Нурбану Султан в ещё большее ошеломление, с которым она постепенно успокоилась и, вновь устремив молниеносный взгляд на верных слуг, разъярённо воскликнула: --Она, что с ума сошла, Джанфеде?! Хатун, ведь беременна! Я, конечно, хорошо понимаю то, как трепетно она любит нашего Шехзаде, но рисковать жизнью ещё не рождённого дитя, тоже нельзя!—и, выдержав небольшую паузу лишь для того, чтобы постепенно успокоиться и, собравшись с мыслями, решительно распорядиться.—Утром позаботься о том, чтобы прежде чем привести михрибану Хатун ко мне в покои для вразумительной беседы, она хорошенько вымылась в хаммаме и переоделась во всё чистое, а то облачение, что сейчас на ней, сожгите! Джанфеде-калфа с Газанфером-агой хорошо поняли Султаншу и, почтительно ей поклонившись, внимательно проследили за тем, как она с царственной грацией решительно развернулась и стремительно отправилась обратно в свои великолепные покои. Вот только на протяжении всей ночи молодая беременная Баш Хасеки, так и ни разу не сомкнула глаз, из-за чего выглядела измождённой, не говоря уже о том, что заплаканной, ведь невыносимая тревога за любимого мужчину не давала ей никакого душевного покоя, но это оказалось преждевременным, а всё из-за того, что, пришедшая, в эту самую минуту, к ней в просторные покои, Михрибану Хатун почтительно поклонилась, царственно восседающей на парчовой тахте в золотых ярких лучах зимнего солнца, Баш Хасеки Нурбану Султан и, с искренней душевной улыбкой пожелав ей доброго дня, приветливо заверила: --Можете выдохнуть с огромным облегчением, Султанша. У нашего Шехзаде нет никакой чумы, Слава Аллаху! Это оказалась всего-навсего аллергическая реакция на яд, но уже всё позади. Пришедший ночью из дворца Топкапы, главный медик дал Шехзаде Селиму необходимую исцеляющую противоядную сыворотку. Теперь Шехзаде отдыхает. Нурбану Султан вместе с, находящейся возле неё здесь же в роскошных покоях, Джанфеде-калфой, хотя и вздохнули с облегчением, но, не смотря, на это, всё равно потрясённо между собой переглянулись. --Но кому понадобилось пойти на такое злодеяние, Михрибану?! Да и, почему нашим врагам захотелось убить Шехзаде Селима, ведь логичнее пойти на физическую ликвидацию самого Падишаха!—негодовала Нурбану Султан, ошалело смотря на, стоявшую перед ней в почтительном поклоне, Михрибану Хатун, прекрасно разделяя чувства госпожи, в связи с чем понимающе тяжело вздохнула и, ничего не скрывая от неё, поделилась: --У меня, конечно, есть подозрения по поводу рабыни русского происхождения из гарема Султана Мустафы, которую подарил ему Персидский Шах Тахмасп, по случаю восхождения первого на Османский трон. Поверьте мне в том, что я, конечно не хочу никого обвинять без доказательств, поэтому ещё ночью отправила послание для дражайшей фаворитки Повелителя Эфсун Хатун, где настоятельно просила ей внимательно и с осторожностью присмотреть за Зейнеп Хатун, а Сюмбюлю-аге подсказала ничего не говорить никому из семьи Султана о том, что у Шехзаде было отравление, а не чума лишь для того, чтобы понаблюдать за реакцией рабыни, которую подослали к нам для того, чтобы она искоренила всю Османскую Династию, тем-самым помогая воцарению в Империи Сефивидской династии.—благодаря чему, между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, каждая из девушек была глубоко погружена в задумчивость о том, каким способом Зейнеп Хатун подсыпала яд в еду к Шехзаде Селиму, если наложнице под страхом смерти запрещено покидать гарем её господина. Напрашивается вывод лишь один и о том, что у неё есть кто-то из помощников здесь во дворце, тот, кому можно свободно перемещаться между дворцами. Таковыми людьми могут быть лишь дворцовые стражники, либо служители кухни, выходящие на рынок за свежими продуктами, или ещё евнухи, бегающие по различным поручениям госпожей и рабынь. --А, когда я смогу проведать нашего Шехзаде?—нарушая их и без того уже, начавшее изрядно нервировать их обеих, мрачное молчание, сменив тему на более приятную, осведомилась Баш Хасеки Нурбану Султан, чем, вновь вызвала у подруги искреннюю доброжелательную улыбку, с которой Михрибану, словно на выдохе, ответила: --В любое самое удобное для Вас время, Султанша! Баш Хасеки Нурбану Султан искренне обрадовалась такому ответу Михрибану Хатун, благодаря чему полностью воспряла духом от безграничного счастья.