СЛОЖНАЯ СУДЬБА ОСМАНСКОГО ШЕХЗАДЕ.

Дворец Топкапы. Но, а, что же касается самой Зейнеп Хатун--очаровательной рыжеволосой шестнадцатилетней красавицы с выразительными голубыми глазами, обладающей стройной фигурой с пышными упругими формами, то она уже находилась в просторных покоях Валиде Махидевран Султан, выполненных в зелёных и синих тонах с золотой многочисленной лепниной, колоннами и арками, которая, царственно восседая на парчовой тахте и, не обращая никакого внимания на, обволакивающие просторную комнату, золотые яркие солнечные лучи, внимательно прочитывала, принесённые ей ещё вчера поздно вечером верной ункяр-калфой по имени Федан, прошения от народа, в чём госпоже помогала Зейнеп Хатун, старающаяся быть очень любезной и покорной Валиде Султан, хотя и девушку снедало невыносимое любопытство о том, почему из дворца Шехзаде Селима до сих пор нет никаких известий о его смерти. Неужели Исмаил-ага, служащий там стражником гарема, так и не осмелился незаметно подлить яд ему в еду? Чего он испугался? Им же, всё равно терять уже нечего. Ну, ничего! При первой же возможной встрече девушка постарается всё выяснить у него, смутно надеясь на откровение помощника в их общем предприятии. --Что-то мне никак не даёт покоя чрезмерное рвение Шехзаде Селима заниматься благотворительностью в столь опасное эпидемическое время, Зейнеп! Неужели он не понимает, что этим подвергает жизни себя и гарема смертельной опасности?!--обеспокоенно вздыхая, поделилась с преданной помощницей Махидевран Султан, пристально всматриваясь в её хорошенькое личико, чем заставила наложницу залиться румянцем лёгкого смущения, с которым та застенчиво улыбнулась и, вторя Султанше, тяжело вздохнула и откровенно высказала своё непосредственное мнение: --Валиде, Вам лучше меня известны все благородные душевные рвения Шехзаде Селима и о том, как его любят все Ваши верноподданные! Махидевран Султан понимающе тяжело вздохнула, вновь и заключила: --Это меня как раз-таки и пугает в нём, Зейнеп!--и собралась было уже вернуться к прочтению прошений, как, в эту самую минуту, распахнулись светлые створки широкой арочной двери, и в её просторные покои вбежал, уже весь изрядно запыхавшийся и очень сильно встревоженный, кизляр-ага дворца Шехзаде Селима Сюмбюль-ага--молодой грек, который стремительно подошёл к Валиде и, почтительно поклонившись, горько плача и ничего от неё не скрывая, доложил: --Валиде Султан, у нас случилась страшная беда! Шехзаде Селим заболел чумой! Бедняге очень плохо! Боюсь, что ему осталось не долго мучиться. Скоро он нас покинет! Это известие потрясло до глубины души молодую Валиде Махидевран Султан на столько сильно, что она мгновенно выронила из рук, читаемое очередное прошение, ощутив то, как ей внезапно стало нечем дышать, из-за чего она инстинктивно схватилась за соблазнительную упругую грудь, но, постепенно собравшись с мыслями, хотя это и получилось у неё, крайне непросто и не сразу, решительно приказала: --Вернись в гарем, Зейнеп!--и, внимательно проследив за тем, как преданная помощница всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла прочь из покоев, слегка приподнимая юбку простенького атласного розового платья, обшитого золотистым гипюром, обратилась к верному аге с приказанием.--Пусть главный медик находится в покоях Шехзаде Селима и делает всё возможное для того, чтобы вырвать его из лап смерти, Сюмбюль! Держите меня с Повелителем в курсе всего того, что происходит со здоровьем нашего Шехзаде! Каким бы ни был исход: благополучным, или наоборот трагическим. Кизляр-ага всё понял и, почтительно откланявшись, вернулся во дворец к Шехзаде Селиму, оставляя заботливую Валиде наедине с её мрачными мыслями и пламенными молитвами о скорейшем выздоровлении несчастного юного Шехзаде. Но, а, что же касается Зейнеп Хатун, то, она, покинув пределы великолепных покоев Валиде Махидевран Султан и оказавшись посреди мраморного, залитого яркими солнечными лучами, коридора, не смогла больше сдерживать в себе, переполнявшую её всю, огромную радость о том, что у неё с Исмаилом-агой, наконец-то, получилось почти избавиться от Шехзаде Селима, находящегося при смерти и готового уйти к праотцам со дня на день, что отразилось на её хорошеньком личике в виде счастливого блеска в голубых глазах и восторженной улыбки, окрылившей девушку так сильно, что она уже готова была начать танцевать, если бы ни, вышедший к ней на встречу, предусмотрительный Исмаил-ага, праздно прогуливающийся по огромному главному султанскому дворцу и случайно догадавшемуся о причине восторгов подопечной наложницы. --Умей сдерживать свои восторги, Зейнеп, иначе ты провалишь нам всю операцию по устранению Династии Османов!—отрезвляюще строго шикнул на девушку Исмаил-ага, чем незамедлительно привёл её в чувства, заставив мгновенно опомниться и стать серьёзной. --Простите меня, Исмаил-ага! Впредь, я буду предусмотрительнее.—повинилась перед ним юная девушка, хорошенькое лицо которой залилось румянцем смущения, до чего её собеседнику не было никакого дела. Его заботило совсем другое, о чём он и заговорил чуть слышно и настороженно осматриваясь по сторонам: --Фаворитка Повелителя Эфсун Хатун и Баш Хасеки Румейса Султан беременны, а это значит, что они не смогут делить с ним ложе, что открывает тебе путь к нему в постель, Зейнеп, поэтому постарайся быть почаще у Повелителя на виду и любезнее с Валиде. Когда же тебе повезёт, и ты, наконец-то, окажешься в его постели, убей Султана Мустафу и его… Исмаил-ага не договорил по той лишь простой причине, что им помешал беззаботный звонкий смех Эфсун Хатун, направляющейся в сопровождении верных служанок в великолепные покои к Валиде Султан для того, чтобы засвидетельствовать ей своё искреннее почтение, но, заметив Зейнеп Хатун с каким-то евнухом, внезапно насторожилась и принялась внимательно всматриваться и вслушиваться в их подозрительную беседу. --Зейнеп Хатун, что это всё значит?! Разве наложницам ни запрещено под страхом смерти общаться с мужчинами, кроме Падишаха?!—привлекая к себе внимание рабыни, предостерегающе возмутилась Эфсун Хатун, с царственной грацией мягко приблизившись к подозрительной парочке, что заставило их, немедленно опомниться и, встрепенувшись, почтительно поклониться икбаль Султана, залившись румянцем смущения, с которым они переглянулись. --Простите нас, госпожа. Только у нашей Валиде что-то сегодня, очень сильно разболелась голова, поэтому я и встретилась с Исмаилом-агой для того, чтобы заказать у него необходимого лекарства.—собравшись с мыслями, любезно оправдалась Зейнеп, смутно надеясь на то, чтобы султанская фаворитка поверила в её искусную ложь. Эфсун Хотя и не поверила ни в одно её слово, но, притворившись самой любезностью, с безразличием вздохнула: --Иди в гарем! Зейнеп всё поняла и, почтительно поклонившись, ушла в гарем, а Эфсун Хатун ещё какое-то время простояла и вразумительно наставленческим тоном проразговаривала с евнухом, после чего ушла в покои к Валиде Султан, провожаемая его задумчивым мрачным взглядом, во время чего вздохнул с облегчением и отправился по своим делам. И вот Эфсун Хатун уже находилась в просторных покоях достопочтенной Валиде Махидевран Султан и, стоя в почтительном поклоне перед ней, вела душевную беседу о том, что Повелитель вместе со своими двумя младшими братьями отправился во дворец к Шехзаде Селиму для того, чтобы справиться о его здоровье, чем очень сильно встревожила Султаншу, заставив потрясённо воскликнуть: --Они, что с ума сошли?! Там же свирепствует чума!—не в силах понять одного, почему её очаровательная юная подопечная выглядит очень спокойной и уверенной, благодаря чему Эфсун поняла госпожу и, сдержано вздохнув, любезно принялась объяснять: --Валиде. Шехзаде Селим полностью здоров. Дело в том, что нам с его дражайшей фавориткой Михрибану Хатун пришлось выдумать эту легенду с чумой для того, чтобы выявить, внедрённых к нам во дворец персидских шпионов-диверсантов, направленных сюда Шахом Тахмаспом для истребления Османской Династии. Конечно, Шехзаде Селим оказался вечером отравлен каким-то ядом, вызывающим все симптомы, схожие с чумой. С ним уже всё хорошо. Шехзаде отдыхает под заботливым присмотром Михрибану Хатун и дворцовых медиков, так как ещё мучается небольшой слабостью.—чем вызвала у Валиде вздох огромного облегчения, с которым она, продолжая настороженно смотреть на преданную наложницу своего сына, с нескрываемым гневом спросила: --Но какому же мерзавцу понадобилось пойти на такое предательство? У тебя уже есть подозрения? Эфсун Хатун понимающе тяжело вздохнула: --Поверьте, нам с Михрибану Хатун не хочется никого из рабынь и из гаремных слуг обвинять понапрасну и без доказательств, поэтому мы установили слежку за потенциальными предателями, каковыми, по нашему мнению, являются… --Кто эти люди. Эфсун?—не выдержав долгих объяснений, раздражительно спросила у юной собеседницы Махидевран Султан, уже начиная терять терпение, чем заставила её тяжело вздохнуть и, наконец, назвать имена подозреваемых шпионов: --Зейнеп Хатун и Исмаил-ага, Валиде! Между женщинами воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Махидевран Султан оказалась глубоко потрясена, открывшимся ей, откровением очаровательной юной подопечной, продолжающей стоять перед ней в почтительном поклоне и в смиренном ожидании Высочайшего позволения отправиться к дражайшей подруге по имени Михрибану, по которой Эфсун уже успела изрядно наскучаться, но, не смея просить об этом мудрую Валиде, которая итак всё поняла и, постепенно собравшись с мыслями, одобрительно кивнула и позволительно произнесла: --Можешь отправляться к своей подруге Михрибану Хатун, Эфсун, и передать ей о том, что, отныне ваши с ней подозреваемые находятся под моим личным бдительным наблюдением. Эфсун всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла, оставляя справедливую Валиде в мрачных раздумьях о том, как ей поступить с предателями, хотя и решила, пока не торопиться с их допросами и казнью. Пусть они, сначала потеряют бдительность и решаться пойти на свершение очередного преступления. Вот тогда их можно будет схватить и, бросив в темницу, жестоко пытать, а потом казнить и бросить в Босфор на корм к рыбам, благодаря чему, сдержано вздохнула и попыталась сконцентрироваться на расходной книге гарема, которую, в данную минуту, внимательно изучала. Дворец у ипподрома. А между тем, дражайшая фаворитка Султана Мустафы Эфсун Хатун уже прибыла во дворец к Шехзаде Селиму и, глубоко погружённая в мрачную задумчивость, проходила по мраморному коридору, направляясь в гарем, из общей просторной комнаты которого к ней на встречу вышла Михрибану Хатун, облачённая в шикарное светлое фиолетовое шёлковое, обшитое гипюром и дополненное шифоном, платье, решившая пойти к дражайшему возлюбленному, смутно надеясь на то, что он уже, изрядно наобщавшись с братьями, отдыхает в роскошных покоях, но, встретившись с дражайшей подругой, почувствовала то, как её начинает невыносимо сильно снедать любопытство о новостях из главного дворца. --Ну как, Эфсун, Валиде уже приказала казнить Зейнеп Хатун с Исмаилом-агой?—проявляя неподдельное любопытство и любезно улыбаясь, участливо спросила у подруги юная Михрибану Хатун. Одетая в шикарное яркое оранжевое атласное платье с парчовыми вставками, Эфсун Хатун прекрасно поняла чувства подруги и, сдержанно вздохнув, любезно и ничего не скрывая от неё, объяснила: --Валиде Султан, хотя и оказалась глубоко потрясена тем, кто оказался персидскими шпионами-диверсантами, но решила не торопиться с их казнью из-за того, что захотела, поначалу выяснить о том, что толкнуло Зейнеп Хатун пойти на столь опасное предприятие, считая, что, вдруг, Шах Тахмасп заставил её путём шантажа с запугиванием, ведь от такой коварной личности можно ожидать любой жестокости с подлостью. Михрибану, конечно ожидала от мудрой и справедливой Валиде Махидевран Султан подобного благородного поступка, с чем не могла ни поспорить, благодаря чему понимающе тяжело вздохнула и заключила воинственным тоном: --Раз так, то мы все подождём результата допроса, Эфсун! Только, если эта рабыня предпримет новое покушение на наших с тобой возлюбленных, я её самолично отправлю на дно Босфора без всякой жалости! Такая воинственность пришла Эфсун Хатун очень сильно по душе, иначе она бы ни заулыбалась и с искренним одобрением чуть слышно выдохнула, высказывая своё мнение по данному, очень щекотливому вопросу: --Мне хорошо понятны твои трепетные чувства к Шехзаде Селиму, Михрибану, и уж поверь, если выяснится то, что Зейнеп Хатун пошла на предательство без всякого на то морального давления со стороны Персидского Шаха, я помогу тебе сурово покарать её. На этом подруги и расстались. Эфсун вернулась в главный дворец, а Михрибану Хатун, простояв так в гордом одиночестве ещё какое-то время, постепенно собралась с мыслями и продолжила путь в великолепные покои к возлюбленному Шехзаде, смутно надеясь на то, чтобы застать его в них. Вот только юные девушки даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, находящийся на балконе, Шехзаде Селим вальяжно сидел на позолоченной банкетке, которая была обита тёмной парчой, и не обращал никакого внимания на то, что погода внезапно испортилась. Безоблачное небо заволокло хмурыми тучами, из которых крупными лохматыми хлопьями повалил снег и подул сильный ветер, нещадно треплющий роскошную одежду юного Шехзаде Селима, на удивление чувствовавшего себя, значительно лучше, чем этой ночью, благодаря чему, юношу неумолимо клонило в сон, с которым он отчаянно боролся. --Шехзаде, немедленно вернитесь в покои, а то Вас продует.—слегка приподнимая пышную юбку роскошного платья для того, чтобы её полы не путались у неё под ногами, проявляя искреннюю заботу, попросила любимого мужчину юная Михрибану Хатун, выходя к нему на балкон и сияя доброжелательной улыбкой, которая мгновенно привлекла к ней внимание юного Шехзаде Селима, очаровательное лицо которого расплылось в ласковой улыбке. --Милая моя Михрибану!—с огромной нежностью выдохнул юный Шехзаде Селим, плавно поднявшись с банкетки и раскрывший перед девушкой крепкие мужские объятия. Она не смогла устоять перед обаянием возлюбленного и с трепетным вздохом: --Вы даже не представляете себе то, как сильно я порадовалась тому, что увидела Вас в добром здравии, Шехзаде!—вплыла в его объятия, медленно сомкнувшиеся на её стройной, как ствол молодой сосны, талии, чем тронула любимого мужчину до глубины души, заставив умилённо вздохнуть: --А разве это ни благодаря твоей искренней заботе обо мне я вернулся к жизни, Михрибану?! Теперь я твой должник.—и, ласково поглаживая дражайшую фаворитку по румяной бархатистой щеке освободившейся рукой, благодаря чему, юная девушка затрепетала от, переполнявшей её всю, огромной нежности. --Поверьте мне на слово, Шехзаде, ведь я собственноручно задушу того предателя, кто подлил Вам яд прошлым вечером!—с пламенной воинственностью заверила любимого мужчину юная девушка, добровольно утопая в ласковой голубой бездне его чарующих глаз и хорошо ощущая то, как учащённо колотится в соблазнительной груди её разгорячённое, полное безграничной жаркой, как, раскалённая в полуденный зной, пустыня, любви преданное сердце, из-за чего юноша добродушно рассмеялся и чуть слышно выдохнув: --Моя воинственная мстительница!—самозабвенно плавно завладел чувственными губами возлюбленной и забылся вместе с ней в их долгом, очень пламенном поцелуе, который, казалось бы, должен продлиться целую вечность, унеся пару в мир безграничных сладостный грёз, заставив их забыть обо всём и всех в этом грешном мире, полном зла, заговоров и коварных интриг с предательствами. --Сейчас ко мне приходила дражайшая икбаль Султана Мустафы Эфсун Хатун для того, чтобы сообщить о том, что отравительница уже разоблачена и заточена в темницу дворца Топкапы, Селим.—посчитав, что её дражайший возлюбленный обязан обо всём узнать, поделилась с ним Михрибану Хатун в тот самый момент, когда они уже сидели возле камина на мягких подушках с синей бархатной наволочкой, обнявшись и заворожённо посматривая на плавный танец пламени, заботливо окутывающий их приятным теплом, словно парчовым покрывалом. --И кто же эта предательница, Михрибану?—проявляя огромный интерес к данной теме, спросил возлюбленную юный Шехзаде Селим, пристально всматриваясь в её бездонные, полные глубокой мрачной задумчивости голубые глаза. Девушка прекрасно разделяла чувства любимого мужчины, которого очень сильно интересовало то кто оказался причастен к покушению на него, из-за чего тяжело вздохнула и, ничего не скрывая, ответила: --Это Зейнеп Хатун—персидская рабыня русского происхождения, которую подарил Султану Мустафе Шах Тахмасп на день торжественного восшествия на Османский Престол, Селим, для того, чтобы она постепенно извела в могилу нас всех и очистила путь к захвату власти в Османской Империи коварному персидскому Шаху. Между возлюбленной парой воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого юноша не произносил ни единого слова, потрясённый до глубины души искренним признанием возлюбленной, мысленно признаваясь себе в том, что от персидского Шаха можно ожидать любой самой коварной подлости, но, чтобы решиться на уничтожение целой правящей династии—впервые, благодаря чему, измождённо вздохнув: --Надеюсь на то, что мой справедливый брат Султан Мустафа с Его Валиде разрешат это дело миром, по справедливости и без лишнего на то, кровопролития!—вновь замолчал и всё с той же мрачной задумчивостью принялся смотреть на пламя в камине, заботливо обнимая изящные плечи, прижавшуюся к его мужественной мускулистой груди, дражайшую возлюбленную, готовую ради их общего благополучия, отправить всех их врагов в преисподнюю, либо ещё дальше. --И я, тоже на это надеюсь, Шехзаде!—поддерживая любимого мужчину взаимным измождённым вздохом, заключила юная девушка, благодаря чему юноша решил сменить тему их, крайне душевного, очень тихого разговора тем, поделился с ней своей утренней встречей с братьями, вернувшимися в главный дворец, буквально пару часов, тому назад: --Даже поверить не могу, что мои братья, особенно Шехзаде Баязид, с которым я постоянно ссорюсь по мелочам, проявил огромное беспокойство о моём здоровье, готовый, как и ты, вцепиться в горло любому предателю, кого заподозрит в, случившемся на меня, покушении!—что прозвучало с явной добродушной усмешкой, которая пришлась, очень сильно по душе юной Михрибану Хатун, высказавшейся в заключении: --Это ещё раз доказывает одно: как вы бы все ни ссорились между собой и ни дрались—прежде всего вы все кровные родные братья, стоявшие друг за друга горой. Произнеся эти, крайне душевные слова, Михрибану, понимающе вздохнула и очень нежно обняла мужественные мускулистые плечи возлюбленного Шехзаде, полностью разделяющего её разумное мнение. Дворец Топкапы. Эфсун Хатун ошиблась лишь в том, что инициативу переговоров с Султаном Мустафой изъявила сама Зейнеп Хатун из-за того, что, осознав лишь одно, её горячо любимый маленький братик Андрей, скорее всего уже вероломно убит коварным персидским Шахом, решила отомстить ему, придя в великолепные, выполненные в красных и зелёных тонах с разбавлением многочисленной золотой лепниной, главные покои в тот самый момент, когда, уже находящиеся там, молодой Падишах, царственно восседая на парчовом покрывале широкого ложа, о чём-то душевно разговаривал с дражайшей Валиде, убеждающей самодержавного сына внимательно выслушать душевную исповедь Зейнеп Хатун, попросившей её ходатайства перед ним, предварительно самолично выслушав девушку несколькими мгновениями ранее. И вот юная золотоволосая рабыня уже стояла перед молодым Падишахом с его Достопочтенной Валиде в смиренном поклоне и, как на духу, рассказывала им обо всём том, что ей наставленчески говорил Персилский Шах перед тем, как отправить в столицу Османской Империи, вернее сказать о том, что будет входить в её обязанности с султанском гареме, что потрясло до глубины души Султану Мустафу с Валиде Махидевран Султан: --Повелитель, поверьте, я ни за что бы ни пошла на такое предательство, если бы ни жизнь моего крохотного трёхлетнего брата Андрия, находящегося в плену у Шаха Тахмаспа, вместе с которым меня и продали к Шаху в гарем алжирские пираты. Теперь же, как я узнала о том, что мой несчастный братик уже два месяца как мёртв, поняла, что мне больше нечего терять, кроме жизни, я решила во всём Вам повиниться и рассчитывать на милосердие, хотя Вы вправе незамедлительно приказать агам задушить меня и бросить в мешке в Босфор.—обречённо вздыхая, заключила Зейнеп Хатун, чем заставила молодого Повелителя вместе с Его мудрой Валиде потрясённо переглянуться между собой, не находя подходящих слов для того, чтобы выразить, переполнявшее их обоих, справедливое возмущение о беспощадной жестокости Шаха Тахмаспа, что продлилось лишь до тех пор, пока они ни, вспомнив о Зейнеп Хатун, которая, в эту же самую минуту не растерялась и, присягнув им в верности, затаилась в смиренном ожидании вынесения вердикта, дали повелительный знак Федан-калфе о том, чтобы она вернула наложницу в гарем, внимательно проследили за тем, как они ушли, оставляя Венценосных мать с сыном наедине друг с другом. Но, а, когда за ними, снова бесшумно закрылись дубовые створки широкой двери, между матерью с сыном возник душевный, носящий чрезвычайно серьёзный характер, разговор, в ходе которого они решили использовать Зейнеп Хатун против Шаха Тахмаспа для того, чтобы она смогла с их, непосредственно помощью, отомстить за смерть своего несчастного братика. А между тем, Федан-калфа вместе с подопечной рабыней уже вернулись в общую гаремную комнату, продолжая с одобрительной доброжелательной улыбкой беседовать, предварительно забрав у неё список с именами тех из гаремных служителей, кто замешан в шпионаже на персов, и пряча его в лиф форменного платья. --Не беспокойся, Зейнеп Хатун. Ты всё правильно сделала. Жизнь дороже. Теперь тебе необходимо, как можно скорее стать фавориткой Повелителя, а затем возвыситься до Хасеки, что и станет местью для Шаха Персии.—наставленчески произнесла Федан-калфа, отпуская, поступившую, как ей казалось, очень даже разумно, золотоволосую русскую наложницу, которая почтительно ей откланялась и вернулась к своим подругам по гарему не в силах поверить в то, что возможно ли для неё счастье рядом с молодым Падишахом, который только что даровал ей своё прощение, хотя мог бы и казнить за неудачное покушение на его дражайшего брата, к счастью и благодаря дражайшей возлюбленной, выбравшегося из цепких лап смерти. Вот только простит ли её дражайшие Хасеки юного Шехзаде Селима Нурбану и Михрибану? Зейнеп не знала, да и сильно сомневалась. Скорее всего, нет, чём будут абсолютно правы, ведь такого простить ни в коем случае нельзя, а это означает лишь одно, что ждать справедливой расправы ей осталось не долго, благодаря чему, мрачными мыслями юная наложница ушла так далеко, что даже не заметила того, как ункяр-калфа Федан уже вальяжно восседала на парчовой тахте рядом с икбаль Султана Мустафы Эфсун Хатун, не понимающей одного, почему предательница Зейнеп Хатун вернулась в гарем вместо того, чтобы уже находиться на дне Босфора. --А разве её не должны были уже казнить, Федан? Что она здесь делает?—недоумевала Эфсун Хатун, изумлённо смотря на мудрую наставницу, хорошо понимающую чувства юной подопечной, из-за чего сдержанно вздохнула и честно ответила: --Повелитель простил её и решил использовать против Шаха Тахмаспа для того, чтобы несчастная девушка смогла справедливо ему отомстить за смерть маленького брата, жизнью которого пригрозил ей. Оказалось, что малыш оказался убит ещё наконуне отправления Хатун к нам в гарем. Она узнала об этом этим утром от своего куратора Исмаила-аги, служащего стражником в гареме Шехзаде Селима, что и сподвигло Зейнеп Хатун немедленно отправиться в главные покои для того, чтобы признаться во всём и просить о защите. Между девушками воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого они были погружены в глубокую задумчивость, из-за чего они даже не обращали никакого внимания на повседневные занятия других рабынь и служителей, которые уже постепенно завершали их и готовились к вечернему намазу вместе с ужином. Но а, немного позднее, когда за пределами главного султанского дворца стало совсем темно из-за, наступившего так внезапно, вечера, ни о чём, не подозревающая, Зейнеп Хатун, возвращаясь из кухни, где она лично разогрела молоко с мёдом для Валиде Махидевран Султан, а сейчас, крайне бережно несла в руках серебряный поднос с кубком, в которое налила молоко, проходила по, плохо освещаемому мраморному коридору, как, в эту самую минуту, к ней на встречу вышел Газанфер-ага, подчинённый Баш Хасеки Нурбану Султан и Шехзаде Селима, облачённый во всё тёмное, словно сама ночь, настроенный очень решительно, не говоря уже о том, что угрожающе, что очень сильно насторожило Зейнеп Хатун, заставив её, мгновенно замедлить шаг и, когда она с ним поравнялась, почтительно поклониться и, через силу выдавив из себя доброжелательную улыбку, любезно, не говоря уже о том, что сохраняя самообладание, хотя это и далось ей, крайне нелегко, сдержано вздохнула и произнесла: --Добрый вечер, Газанфер-ага.—но наткнулась на холодное безразличие с его стороны, от чего девушке стало как-то не по себе, в связи с чем, между ними в воздухе повисло напряжение, которое начало обоих, очень сильно нервировать, но понимая, что кому-то из них необходимо нарушить их, чрезмерно затянувшееся мрачное молчание, это решил сделать сам помощник Баш Хасеки Нурбану Султан тем, что сверкнул на рабыню презрительным взглядом и ядовито ухмыльнувшись, с ледяным безразличием проговорил, как бы опуская наложницу с небес на грешную землю: --Возможно, для меня этот вечер окажется добрым, но только для тебя, Хатун, нет, так как сегодня ты умрёшь.—чем заставил красавицу ещё сильнее напрячься и уставиться на него с ещё большей ошалелостью, благодаря чему, она постепенно собралась с мыслями и, истерично рассмеявшись, чем ввела своего палача в состояние лёгкого негодования, заставив, подумать о том, что она, возможно, лишилась рассудка от ожидания, неумолимо приближающейся к ней, смерти, произнесла угрожающе и, тем-самым, насмехаясь над, уже теряющим всякое терпение и готовым убить её хоть прямо здесь же в, очень тёмном мраморном дворцовом коридоре, разъярённым агой: --Да ты, как я понимаю шутишь, ага! Меня никто не может тронуть, так как Повелитель простил меня!—что окончательно разозлило Газанфера-агу, из-за чего он, вновь презрительно усмехнулся и хладнокровно заключил, словно испытывая её терпение: --Возможно это и так, но ты этого уже не увидишь! Время пришло расплатиться за твое коварное покушение на, ни в чём неповинного, Шехзаде Селима, который тебе и твоему Шаху, совершенно ничего не сделал, так как отдалился от власти полностью! После чего и, не говоря ни единого слова, больше, он стремительно подошёл к наложнице сзади таким манёвром, что она не успела ничего понять, как оказалась прижата к его мускулистой груди так прочно, что вырваться ей оказалось, практически невозможно, собственно, как и дышать, ведь Газанфер-ага зажал ей рот своей рукой так крепко, что вместо криков о помощи, перепуганная до смерти и уже успевшая, осознать, что он не шутит с ней, девушка издавала еле слышимый писк, во время чего и, не теряя драгоценного времени, ага затащил, отчаянно пытающуюся, вырываться из его сильных рук, рабыню в прачечную, где забил её до смерти и, когда она уже лежала на куче с грязным бельём мёртвая и избитая до не узнаваемости, отдышался и, запихнув её в уже, за ранее приготовленный мешок с камнями, крепко завязал его узлом, но, а затем, незаметно вытащив из дворца, бросил в ближайшем к дворцу водоём. По крайней мере, такой финал рисовался в голове Газанфера-аги, стоявшего над бесчувственным телом, лежащей на мраморном холодном полу, хорошенькой наложницы, которую ему удалось лишь оглушить, ударив головой о стену для того, чтобы она ни кричала, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы привлечь к ним внимание, проходящих по мраморному и плохо освещаемому подсобному дворцовому коридору, дражайшей фаворитки Султана Мустафы Эфсун Хатун и сопровождающего её старшего агу по имени Гюль. Они душевно обсуждали то, как им защитить от возможных нападок с покушениями людишек Баш Хасеки Нурбану Султан, которые незамедлительно последуют в самом ближайшем времени, пока до их слуха ни донёсся душераздирающий крик о помощи, изданный в порыве не выносимого отчаяния Зейнеп Хатун: --Спасите! Помогите! Убивают!—что заставило их незамедлительно опомниться и стремительно отправиться на звук, но какого же было их удивление, когда к ним на встречу вышел чем-то очень сильно взволнованный Газанфер-ага—личный слуга Шехзаде Селима, крайне бережно нёсший на руках бесчувственное тело Зейнеп Хатун. И вот, поравнявшись с Эфсун Хатун, он почтительно поклонился Султанской икбаль и, постепенно собравшись с мыслями, доложил: --Я обнаружил Хатун в таком плачевном состоянии, лежащей на грязном белье в бойлерной! Вероятно, на неё напали те рабы, кого она выдала Нашему Повелителю. Девушка, к счастью жива, но нуждается в медицинской помощи.—что показалось Эфсун Хатун, очень даже подозрительно, благодаря чему, она приказала, сопровождающему её, аге о том, чтобы он немедленно отнёс наложницу в дворцовый лазарет и, внимательно проследив за тем, как тот ушёл, с недоверием спросила: --А для чего ты сюда пришёл, Газанфер-ага? Неужели Шехзаде Селим отправил тебя по какому-то экстренному поручению к Повелителю, либо к Шехзаде, что это не могло подождать до утра?—за что евнух мгновенно уцепился так крепко, словно это стало для него спасительной соломинкой. --Всё именно так, Хатун!—со вздохом огромного облегчения выдохнул Газанфер-ага, чем заставил Эфсун Хатун звонко рассмеяться и угрожающе сурово распорядиться: --Возвращайся к своей коварной Баш Хасеки Нурбану Султан и передай ей, чтобы ни в коем случае, не совала свой хорошенький носик в дела гарема Султана Мустафы! Что же касается этой несчастной девушки, то отныне она находится под защитой Падишаха с Валиде Махидевран Султан!—и, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулась и отправилась в роскошные покои к Разие Султан для того, чтобы ей обо всём доложить, провожаемая растерянным взглядом Газанфера-аги, который постепенно собрался с мыслями и, признавшись себе в том, что поручение Нурбану Султан, оказалось им провалено, тяжело вздохнул и вернулся во дворец Шехзаде Селима, решив утром во всём сознаться достопочтенной своей госпоже. Эфсун Хатун бесшумно вошла в покои к Разие Султан в тот самый момент, когда та, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, восседала на тахте из тёмной парчи, располагающейся возле трёх арочных окон, и перебирала свои драгоценности, не обращая никакого внимания на, окутывающее просторную светлую комнату, лёгкое медное мерцание, исходящее от свечей в золотых канделябрах. Молоденькая Султанша была облачена в роскошное бархатное платье тёмного мятного оттенка с золотым орнаментом, украшенным россыпью драгоценных камней и дополненное шифоном светлого оттенка. Её одиночество продлилось лишь до тех пор, пока Разие Султан, ни почувствовав, что находится в покоях не одна, медленно подняла черноволосую голову и, встретившись взглядом со, стоявшей в почтительном поклоне, дражайшей беременной фавориткой старшего брата, проявляя неподдельное участие, спросила: --Что-то случилось, Эфсун Хатун? Наложница понимающе тяжело вздохнула и, ничего не скрывая, доложила: --Как вам, наверное, известно, Повелитель помиловал Зейнеп Хатун и даже вместе с нашей Валиде Махидевран Султан взял девушку под свою защиту. Только это всё равно не уберегло её от нападения со стороны слуг Баш Хасеки Шехзаде Селима Нурбану Султан. Превратник Газанфер-ага едва ни забил бедняжку на смерть, благо мы с Гюлем-агой вовремя подоспели и помешали случиться жестокому преступлению. Внимательно выслушав собеседницу, Разие Султан еле сдерживала, переполняющие её душу, праведный гнев с возмущениями, которыми она незамедлительно поделилась наложницей: --Да, что себе позволяет эта венецианская рабыня, Эфсун?! Она, что, совсем стыд потеряла, раз лезет в дела чужого гарема?! Жить или умереть провинившимся наложницам решает не она, а Валиде Махидевран Султан, либо Повелитель!—с чем Эфсун Хатун была полностью согласна, иначе бы ни заключила: --Вот именно, госпожа!—и, вы держав небольшую паузу, заинтересованно спросила.—Неужели вы ничего не предпримите для того, чтобы поставить, зарвавшуюся до предела, рабыню на место? Это заставило Разие Султан ненадолго призадуматься, от чего в её светлых глазах засверкали озорные искорки, а чувственные губы расплылись в загадочной, очень хитрой улыбке, с которыми она, наконец, решительно произнесла: --А это, очень даже хорошая идея, Эфсун. Завтра нанесу визит моему горячо любимому братцу Шехзаде Селиму и, заодно выскажу всё то, что я думаю о его Баш Хасеки, но, а сейчас пойду проведаю несчастную Зейнеп Хатун, которая, наверное уже очнулась в лазарете.—и, не говоря больше ни единого слова, с царственной грацией встала с тахты и, покинув покои, отправилась в дворцовый лазарет, сопровождаемая преданными служанками и Эфсун Хатун. Но, а, когда она, терпеливо дождавшись момента, когда верные рабыни открыли перед ней дубовые створки широкой лазаретной двери, с царственной важностью плавно вошла во внутрь, оказалась глубоко потрясена, открывшейся перед её глазами, весьма странной картиной, а именно, Разие Султан увидела Шехзаде Баязида, удобно сидящим на краю одноместной больничной кушетки и о чём-то тихо беседовал с, уже полностью очнувшейся, но выглядевшей болезненно бледной и растерянной, Зейнеп Хатун, золотоволосая голова которой была перебинтована. Девушка лежала на кушетке, укрытая тёплым одеялом и с огромным негодованием осматривала, окружающую её, скромную обстановку, не понимая одного, как она здесь оказалась. --На тебя недавно напал слуга Баш Хасеки Нурбану Султан Газанфер-ага, которому венецианка приказала тебя убить, Зейнеп. Только ничего не бойся. Отныне ты находишься под защитой Повелителя и Валиде Махидевран султан.—привлекая к себе внимание брата с наложницей, с доброжелательной улыбкой заверила юную девушку Разие Султан, чем заставила брата мгновенно опомниться и сдержано вздохнуть: --И тебе доброго вечера, сестрёнка! Брат с сестрой обменялись добродушными шутками, после чего Разие вразумительно предостерегла брата: --Баязид, даже думать не смей об этой наложнице, так как она принадлежит гарему Повелителя! Неужели тебе своего гарема мало?! --Там нет достойной девушки, заинтересовавшей бы меня на долгие годы, так как там находятся одни безмозглые смазливые и фигуристые «курицы», годящиеся лишь для постельных утех, но не для длительных, переходящих в супружеские отношения, сестрица!—тяжело вздыхая, поделился с сестрой юноша, обладающий привлекательной внешностью и богатырским телосложением. Разие поняла брата, но, продолжала стоять на своём: --Если тебе так понравилась Зейнеп Хатун, братец, то попроси нашего Повелителя о том, чтобы он позволил забрать её в твой гарем.—что прозвучало, подобно разумному совету, который Шехзаде Баязид решил возвести в жизнь ближайшим утром, благодаря чему, одобрительно кивнул светловолосой головой и, меняя тему, поинтересовался уже более серьёзным тоном юный Шехзаде: --Неужели ты ничего не предпримешь для того, чтобы напомнить венецианской рабыне её место, Разие, ведь она покусилась на жизнь наложницы из гарема нашего Повелителя?—чем заставил дражайшую сестру одобрительно кивнуть и воинственно заверить: --Утром я проведаю нашего несчастного брата Шехзаде Селима, а заодно и поставлю на место эту, зарвавшуюся до предела, венецианскую рабыню.—затем пожелала наложнице скорейшего выздоровления и лишь только после этого ушла из лазарета, провожаемая благодарственным взглядом брата с наложницей, которые, выждав немного, продолжили душевную беседу, но лишь до тех пор, пока Шехзаде Баязида ни выставила прочь главная дворцовая лекарша, ссылаясь на то, что Зейнеп Хатун нельзя переутомляться, а надо больше отдыхать. Баязид всё понял и, решив больше не докучать очаровательной юной девушке, ушёл из лазарета в свои покои для того, чтобы лечь спать.