every winter fades away (into the spring)

Теплая весна то, чего она боялась с осени. К середине апреля у них шестидесятиградусная (прим. примерно 15 градусов по Цельсию) погода и солнечные дни, а Эмма носит водолазки и изо всех сил старается не обращать на это внимания. – Не знаю, – говорит она, когда Мэри Маргарет спрашивает её, не слишком ли она тепло одевается, как настоящая мать. – Я просто... в такие дни быстрее простужаюсь? – Знаешь, у меня может не быть суперсилы, – насмешливо говорит Мэри Маргарет, – но я могу сказать, когда ты врешь, – однако она больше не говорит об этом, и Эмма вздыхает с облегчением. Если самый увлеченный человек, которого она знает, не ставит под сомнение выбор её гардероба, с ней всё будет в порядке, по крайней мере, несколько недель. Тем не менее, это работает только в течение следующих нескольких недель, и в последние дни апреля Реджина ходит на работу в коротких черных платьях, на которые Эмма смотрит, внезапно радуясь, что она, по крайней мере, достаточно гей, чтобы оценить их. Топы Жасмин становятся всё короче и короче, и даже Мулан приходит на работу в капри. (прим. Капри – короткие брюки, длиной примерно до середины голени.) Погода становится теплее, Эмма потеет в зимней одежде, отчаянно надеясь, что это не слишком заметно. В последние дни апреля Эмма также начинает замечать, что о ней шепчутся. Разговоры, которые внезапно прекращаются, когда она входит в комнату, и понимающие взгляды, которые она возвращает, нахмурив лоб и озадачив взгляд. – … что-то странное, – говорит бабушка Зелине у стойки, когда Эмма приходит однажды утром, и ухмыляется, когда видит Эмму. – Помяни дьявола. – Что? Это про меня? – требует Эмма. Зелина приподняла бровь, вертя волосы. Впервые за всю историю существования Зелины, она ничего не говорит. Эмма качает головой. – Отлично. Неважно. Вы, люди… – она делает паузу, вспоминая, что ей действительно нужно что-то от бабушки. – Замечательные, чудесные люди. Приятно знать вас, – заканчивает она, как можно больше игнорируя Зелину. – Слушай, бабушка, мне было интересно, можем ли мы поговорить. – О чём? – говорит бабушка, её взгляд лукаво направлен куда-то за плечи Эммы. Эмма делает шаг назад, ещё больше сбитая с толку: – Реджина, – наконец произносит она. Глаза бабушки смотрят на неё, её ухмылка становится шире. Эмма справится. – Я... я знаю, что у неё тяжёлые времена на работе над новым строительным проектом на окраине города. Многие ночи и люди относятся к ней как к дерьму… – она чувствует, как её голос повышается и понижается. Ранее она слышала, как один из наемных подрядчиков кричал на Реджину, и инстинктивно ударила его по лицу. Реджина злилась на неё, но подрядчик только фыркнул и пробормотал что-то вроде, конечно, ты, и вышел из комнаты. Она хочет снова ударить его, черт возьми. – В любом случае, – говорит она, изо всех сил пытаясь сохранять хладнокровие, – я думала, мы с Генри приготовим для неё что-нибудь сегодня вечером и сделаем ей сюрприз в её офисе. Но она готовит почти всё, и я не думаю, что это произвело бы на неё впечатление, если бы мы просто… испортили все её любимые блюда. Но есть та паэлья, которую ты приготовила на день рождения Мэри Маргарет в этом году, и я почти уверена, что она изменила её жизнь, и я знаю, что ты откажешь дать рецепт, но… – она беспомощно машет руками, не зная, как она собирается убедить бабушку, когда даже Реджина проглотила свою гордость, чтобы спросить рецепт, и этого было недостаточно. Но взгляд бабушки на удивление мягок, и Эмма думает, что у неё всё-таки есть слабость к Реджине. – Это… очень мило, – хрипло говорит она. Зелина фыркает, и бабушка мрачно смотрит на неё. – Я тебе вот что скажу, – решает она, – ты возьмёшь мои ингредиенты, и я приготовлю для тебя её лакомство. – Боже мой, – говорит Эмма, с облегчением опершись на стойку. – Я могла бы расцеловать тебя. – Не думаю, что твоей любовнице это понравится, – говорит Зелина, её губы кривятся в ухмылке. Эмма смотрит на неё, встревоженная предложением в её голосе. – Моей… что? Бабушка бьёт Зелину по руке: – Не пугай её. Небеса знают, что мы все достаточно долго этого ждали, – она подталкивает Эмму рукой. – Иди. Принеси эти ингредиенты, и я всё приготовлю к обеду. – Ждали чего? – Эмма повторяет, но она уже уходит, и некогда расспрашивать их, пока Реджина в стрессе, и это может быть единственное, что поможет. Она бродит по проходам супермаркета в поисках идеального сладкого перца, когда слышит Аладдина и Дэвида в следующем проходе. – Я не хочу об этом думать, – говорит Дэвид, его голос на октаву выше положенного. – Что бы они ни делали, это не моё дело. – Конечно, это твоё дело. Она твоя дочь, – настаивает Аладдин, и Эмма замирает и скользит к кухонным весам, внимательно прислушиваясь. Дэвид фыркает: – И она твой босс, так что, может быть, пора найти что-то интереснее, чем личная жизнь Эммы. – Личная жизнь? – Эмма повторяет вслух, завернув за угол и пристально взглянув на них обоих. Аладдин сглатывает. Дэвид выглядит огорченным. – Какая личная жизнь у меня должна быть? Дэвид отказывается смотреть ей в глаза. – Папа, – говорит она, скрестив руки на груди. Она получит ответы, какие бы они не были. Самое близкое, что у неё есть к личной жизни – отметка на шее и безответная влюбленность в Реджину, и если кто-то там притворяется, что встречается... Может, у неё есть двойник. Может быть, наслано какое-то новое заклятие, которое стерло её воспоминания об отношениях. Это Сторибрук, и всё может случиться – кроме, очевидно, того, что кто-то скажет ей правду. Аладдин говорит: – Ого, наша смена началась, – и направляется к выходу, Дэвид, спотыкаясь, вылетает за ним. – Твоя смена началась три часа назад! – Эмма кричит им вслед, наконец вздыхает и набирает номер Мулан. Мулан закатит глаза и скажет что всё это пустая трата времени, но она не станет ей лгать. Наверное. Мулан берет трубку и говорит: – Зелина и Аладдин позвонили мне. Я ничего не скажу. – Пожалуйста, – умоляет Эмма. – Просто скажи мне, почему все думают, что я встречаюсь с кем-то… – Реджина, – сухо говорит Мулан. – Все мы знаем, с кем ты встречаешься. – Я Эмма, Мулан, я буквально твой босс, ты… – Эмма замолкает. – Ааа, – её кровь бурлит в ее жилах, и её внезапно трясёт. – Я не... – говорит она, и её голос дрожит. – Это из-за водолазок, Эмма, – ласково говорит Мулан. – Сначала все подумали, что это был засос, но прошли недели. Может, больше, – она сглатывает, испытывая дискомфорт. – Я хочу, чтобы ты знала, что я не осуждаю твои… твои сексуальные предпочтения… Эмма слишком резко сбрасывает. Телефон вылетает из руки и падает на красные перцы, половина из которых падает на пол. К тому времени, как она заканчивает убирать проход и читать лекцию бакалейщику, уже три часа. Она стыдливо возвращается с ингредиентами к бабушке. Бабушка пристально смотрит на неё, и Эмма говорит: – Мы не встречаемся. – Как бы вы это ни называли, – бодро отвечает бабушка и отправляет Эмму из закусочной, приступая к готовке. Генри. Знает ли Генри об этом слухе? Его одноклассники? Её разум вызывает в воображении худшие сценарии из откровений Мулан, а её сердце... всё ещё болезненно колотится, где-то рядом со словами Реджина, мы все знаем, с кем ты встречаешься. Она ещё даже не вышла (прим. come out – выйти, признаться, публично заявить). Все просто... всегда предполагали… Она потирает шею под своей водолазкой и видит Марко на лестнице, понимающе глядя на её руку. Она убирает руку и звонит Генри, который звучит сбитым с толку, слыша её слова. – Я не встречаюсь с твоей мамой, – выпаливает она. Пауза на другой линии, а затем неуверенное: – Мама, вы двое поссорились? – Что? Нет! Конечно, нет! – Эмма бормочет. – Ничего страшного, если вы поссорились. У мамы тяжёлое время, и я знаю, что не всегда легко иметь дело с ней, когда она такая резкая. Но вы двое любите друг друга, и вы пройдете через это... – сказал Генри спокойным и понимающим голосом. – Я не… Генри, да ладно! Разве ты не думаешь, что мы бы сказали тебе, если бы встречались? Эмма почти слышит, как он пожимает плечами. – Я подумал, что это само собой разумеется, – говорит он. – Эй, вам двоим стоит сегодня поужинать без меня, хорошо? Поработайте над этим. Оставь мне немного паэльи. – Генри… – Пока! – Генри вешает трубку, и Эмма испытывает искушение швырнуть телефон во что-нибудь ещё. Вместо этого она проглатывает свою гордость и возвращается в закусочную, ожидая, что её больше не будут выгонять из заведения. Пахнет потрясающе. Реджина будет потрясена, и Эмме всё равно, если кто-то решит, что это свидание, хорошо. И что? Ей повезет встретиться с Реджиной. Пока Реджина не знает об этом, ей всё равно, что думают люди. Она осторожно идёт по улице, неся блюдо и пробираясь сквозь поток машин, игнорируя некоторые многозначительные взгляды, когда она наконец входит в ратушу и поднимается наверх к офису Реджины. Она стучит в дверь. – После нескольких часов, – рявкает Реджина с другой стороны двери, – я сыта тобой по горло... Она открывает дверь, и её глаза расширяются: – Эмма, – выдыхает она. – Я думала, это подрядчик. – Он снова приходил? – требует Эмма, забыв о своём удивлении. – Клянусь, если он попробует что-нибудь провернуть… Реджина отмахивается от неё, переключая внимание на паэлью: – Что это? – спрашивает она даже мягче, чем когда произносила имя Эммы. Эмма ёрзает, внезапно застенчиво: – Ужин. Я знаю, что это были трудные дни. Я поговорила с бабушкой о той паэлье, которую она приготовила однажды, и она… – её голос затихает. Глаза Реджины широко раскрыты, она снова смотрит на Эмму, а не на паэлью, и на её лице есть выражение, которое Эмма не может прочесть. – В любом случае, – наконец говорит Эмма, – я подумала, что сегодня вечером тебе может пригодиться какая-нибудь компания. Если хочешь… – Я всегда хочу, – мягко говорит Реджина, кладя руку на спину Эмме и приглашая её зайти. Они молча едят перед камином, Реджина смакует каждый кусочек, снова и снова смотрит на Эмму с тем же загадочным выражением лица, а её свободная рука лежит на спине Эммы, едва касаясь её, но достаточно, чтобы Эмма могла думать только об этом. – Этот проект должен быть завершен через несколько дней, – неожиданно говорит Реджина. – А после этого я хотела бы... сделать что-нибудь для тебя. За это, – она показывает на паэлью, – и за то, что разбила нос тому подрядчику. Не делай так больше, – быстро добавляет она, глядя на Эмму смертоносным взглядом. – Да, мэм, – кротко отвечает Эмма, вспоминая, – но послушай, тебе не нужно ничего делать для меня. Я хотела это сделать. И, эй, у меня тоже есть паэлья! – она показывает на тарелку, всё ещё заполненной более чем наполовину. – Я до сих пор не могу поверить, что бабушка согласилась на это, – она стонет, наконец понимая почему. – Вот бля. – Что такое? – спрашивает Реджина. – Это… – Эмма прикусила губу, и ей, наверное, лучше не рассказывать об этом Реджине, но теперь, когда она начала, она не может остановиться. – Это глупо. Люди... действительно раздувают мой гардероб до предела. – Водолазки? – немедленно говорит Реджина. Эмма с тревогой смотрит на неё. Реджина пожимает плечами, на её лице мелькает кислый взгляд, прежде чем она надевает то, что определенно является фальшивой улыбкой. – Эмма, если ты с кем-то встречаешься, тебе не нужно скрывать это от меня. Я... – она сглатывает. – Я счастлива, если ты счастлива, – она выглядит такой грустной, когда говорит это, что Эмма на мгновение задаётся вопросом, правильно ли она прочитала Реджину и, может быть... – Это знак родственной души, – восклицает она, касаясь отметки. – У меня... имя на шее, и у меня нет другого способа скрыть это… я ни с кем не встречаюсь, я просто застряла… Глаза Реджины потускнели. Эмма думает, что сказала что-то не то. Но Реджина тянется к ней, взмахивает рукой, закрывает глаза и говорит: – Вот. Теперь его никто не увидит, – Эмма чувствует, как мурашки пробегают по её коже, и знает, что её метка стала невидимой. Реджина убирает руку со спины Эммы, и блондинка недовольно хныкает. – Больше никаких слухов, – говорит Реджина, В её голосе есть нотка, которая внезапно даёт понять, что она точно знает, что это были за слухи. – Ты можешь вернуть себе конфиденциальность. Эмма неуверенно спрашивает: – Откуда… откуда я знаю, что ты тоже не видишь метку? – это должно быть игривым, но получилось таковым, слишком неуверенно, обнадеживающе и сразу проигрышно. Она ставит тарелку, у неё пропал аппетит, и она собирается это сделать, заявить о себе и рассказать Реджине правду… Реджина отвечает напряжённым голосом: – Эмма, ты же не думаешь, что я сделала это только для того, чтобы самой увидеть, – Эмма смотрит на неё с удивлением и ужасом от услышанного. Она имела в виду… это… Она сглатывает, готовясь сказать Реджине правду, но затем телефон Реджины звонит и момент уходит. Брюнетка с облегчением хватает его, Эмма слышит металлический голос на другом конце провода. – Это Социальная служба Сторибрука, – с другого конца раздаётся бойкий голос Рапунцель, – у меня для вас хорошие новости. Больше нет времени на подрядчиков, паэлью или отметку на шее Эммы, не сейчас.