А время — оно не лечит. Оно не заштопывает раны,
оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений,
новых ощущений, жизненного опыта. И иногда, зацепившись за что-то,
эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану,
даря ей новую боль… и новую жизнь…
Эрих Мария Ремарк
Представьте себе лист бумаги. Это не обычная тетрадь, а блокнот формата А5 с толстой картонной обложкой. Она серая с вкраплениями чёрных точек. Листы в блокноте плотные, не белого цвета, а чуть темнее, как топлёное молоко. Синие цифры немного блекнут на таком листе, но это неважно, важно лишь то, что они обозначают. Длинные ряды уравнений извилистой змейкой переходят одно в другое, и так к самому низу страницы. А потом на следующую. И ещё на следующую. Для обычных людей эти цифры покажутся несуразицей, которую они неспособны решить. Нет, люди не виноваты, что склад их ума значительно отличается от ума великих гениев. Много ли таких, как Стивен Хокинг? Он единственный. Много ли таких, как Эрвин Шрёдингер? Он единственный. Именно уравнение Шрёдингера интересно мне уже много лет. Сейчас, глядя в большое окно, выходящее на крыльцо, я вижу едва заметную светлую полоску над верхушками деревьев. Это занимается рассвет. Он ещё слаб, рождение всегда тяжело, даже такое. На моих коленях блокнот и ручка-автомат, принадлежащие другому человеку. Они пахнут им. На ручке я могу уловить запах дешёвого лосьона «Олд Спайс», который Уиллу дарят на Рождество. Он неоднократно подносил эту ручку к лицу, возможно, даже грыз кончик, размышляя о написанном. Я чувствую запах его кожи, оставшийся на тонкой бумаге блокнота. Эта ночь стала для меня откровением, я всё же смог решить уравнение. Счастлив ли я? Бесспорно. Глядя на спящего Уилла Грэма, я понимаю, что от его убийства меня отделяет лишь обещание, данное Алане Блум. Я никогда не нарушаю обещаний, и это причина, по которой профайлер жив. Это причина, по которой Алана будет мертва. Грудь Уилла поднимается и опускается так медленно, что мне хочется положить на неё свою ладонь и заставить её замереть, прервать эти монотонные движения, освободить себя. Да, освобождение. Именно то, чего я хочу. Однажды, глядя на то, как Уилл Грэм садится в моё кресло и кладёт руки на мой стол, я понял, что влюблён. Это не похоже на любовь мужчины к женщине, где все сводится к скучному сексу и опостылевшей семье. Нет. Это влюблённость, на которую я никогда не получу ответа. Уилл любит женщин, он был увлечён Аланой, и это одна из причин, по которой я выбил её из его красивых рук. Я ревнив и желаю, чтобы его кровать всегда оставалась холодной. Во Флоренции, глядя на вращающийся диск пилы, касаясь им тонкой кожи лба Грэма и любуясь яркой россыпью кровавых капель, я действительно хотел убить его. Я мечтал отведать его. Но уже сегодня, этой ночью, переодевая Уилла в чистое бельё и его одежду, я не смог запретить себе любоваться его обнажённым телом. Одно из величайших наслаждений — смотреть на свои руки, лежащие на плоском животе Уилла. Я чувствовал лёгкое возбуждение, когда проводил пальцами по оставленному мной шраму, я наклонился ниже и вдохнул его запах, навсегда запоминая его. Если бы я убил Грэма, я был бы свободен, но сейчас здесь я чувствую, как удавка затягивается на моей шее и мне становится трудно дышать. Этой ночью я вложил петлю поводка в ладонь Уилла и сам сжал его пальцы. Когда он очнётся, я уйду. Когда он прогонит меня, а я знаю, что так и будет, я уйду. Уравнение решено, и мне нужен квантовый компьютер, чтобы привести его в действие. Я вернусь в прошлое, не так далеко, как хотелось бы, ведь тогда я мог бы спасти Мишу, но и этого скачка хватит, чтобы убить Уилла Грэма и избавиться от этой болезненной и неудобной привязанности. Признаться честно, я сочувствую ему, что он встретил меня и стал объектом моего исследования. И это сочувствие напоминает мне камешек, что попал в обувь, — он давит и раздражает стопу, отчего каждый шаг становится неприятным и хочется разуться. Я вновь смотрю в окно и вижу прямую спину Чийо. Мне нужно выйти, и я откладываю блокнот в сторону, но не закрываю его. Уилл освободил её от заточения в замке Лектера, и теперь она свободна, только вот вряд ли эта свобода ей нужна. — Ты вернёшься домой? — спрашиваю я. Мои ноздри улавливают запах пороха, шампуня и кожаных перчаток. — Ты можешь вернуться домой? — Нет, как и ты. — Будешь за мной присматривать? — Буду. Наш разговор недолог. Я смотрю на хрупкую девушку, держащую в руках снайперскую винтовку, и понимаю, что готов отпустить её. Действительно готов. А когда она уходит, на месте, где она стояла, остаются маленькие древесные щепки. Когда я возвращаюсь в дом, я вижу, как Уилл садится на кровати. Он отказывается говорить о чашках и времени, но я замечаю блеск его глаз, будто он сдерживает слёзы, прогоняя меня. Я могу легко вынести физическую боль, скрывшись от неё во дворце своей памяти, разглядывая картины великих мастеров, но боль душевная меня ранит. Ранит больно, глубоко проникая в каждую клетку израненного тела. Эта боль как инфузория туфелька размножается, делясь надвое и заполняя меня. — Я скучаю по моим собакам... — говорит Уилл. «Молчи! Молчи!» — молю я. — ...но по тебе скучать не буду. Я поджимаю губы и на секунду прикрываю глаза, чтобы запечатлеть этот миг. Словно фотограф, нажимаю кнопку затвора фотоаппарата. Щелк! — Я не буду тебя искать. Я не хочу знать, где ты и чем занимаешься. Я не хочу больше о тебе думать. Мои пальцы сжимают блокнот с зажатой меж страниц ручкой, пахнущей «Олд Спайсом». Прямо сейчас я могу одним движением извлечь эту ручку и всадить ему в глаз, навсегда оставив его в этой постели, куда мне путь закрыт. Я могу уйти, но слушаю тихий голос, смотрю, как ходит его кадык, когда он говорит. — Ты восхищаешься пороком, а затем ругаешь себя за это, — тихо говорю я. — Ты восхищаешься. Я терплю. У меня нет твоего аппетита. Прощай, Ганнибал. Я встаю, прижимая блокнот к груди, и надеюсь, что он не видит, насколько влажны мои глаза. Стоя на его крыльце, я смотрю вдаль, на заснеженные верхушки деревьев, и думаю о том, в какой стране самый современный квантовый компьютер.