nem elég

— Он не напишет тебе, Флоренс. — Фредди садится перед её стулом по-турецки, принимаясь собирать сброшенную на пол корреспонденцию. На некоторых конвертах стоит её имя, но она даже не распечатывает их: не тот адресант, — не позвонит, не напишет. Всё. Ему там перекрыли кислород. Я вообще не уверен, что он жив. — Заткнись. Этот диалог повторяется из раза в раз. Почти ежедневно на протяжении последних двух лет. — Смотри — ослепнешь ещё, Сольвейг. — Фредди распечатывает письма одно за одним, прочитывая по диагонали. Флоренс зарывается рукой в его волосы, дёргает вверх, заставляя смотреть себе в глаза. Обручальное кольцо больно царапает его лоб: — Заткнись. Фредди растягивает губы в той отвратительно похабной ухмылке, заставлявшей Флоренс краснеть. Это было раньше. Теперь уже нет, просто смешно и привычно, и Флоренс улыбается. Надо же, это больше не ощущается, как предательство. Ну, почти. — Что случится, если он вдруг тебе напишет? — интересуется Фредди, подсаживаясь к ней поближе, кладя голову ей на колени. — поедешь в советы? — Ты знаешь, что это не так. — Знаю… — тянет Фредди. — Тогда прекрати ревновать. Уже надоело. Свободной рукой Флоренс все ещё продолжает просматривать письма, сбрасывая ненужные (все) на пол. Фредди действительно знает, что Флоренс вряд ли его бросит. Таким людям, как они, сложно найти кого-то, кто поймёт, и примет. Второй человек, который понял и принял Флоренс, скорее всего, больше никогда ей не напишет, а Фредди… Фредди тоже нужно было, чтобы его поняли. «Понять» для Фредди не значит «простить». И, всё же, ему достаточно знать, что девушка, перебирающая сейчас его волосы, больше не плачет по ночам. Глаза у неё — воспалённо сухие, но это тоже пройдёт. Однажды она даже сможет вспоминать о Сергиевском, как о чём-то светлом. Может быть, она сможет, если Анатолий ей каким-то чудом напишет… «Понять» не означает «простить» и для Флоренс. Но они оба почти одинаково грешны друг перед другом, и исправлять им это — вместе. Потому что Флоренс умеет смотреть в будущее, потому что Флоренс не видит иного выхода. Возможно, юноша, лежащий на её коленях, продержится без нервных срывов всю жизнь, если ему удалось ни разу не сорваться за эти два не слишком спокойных года… Флоренс знает, что этого недостаточно. Мама уже всё высказала ей всё — и по телефону, и несколько раз вживую. О том, что Флоренс, всё-таки стоило закончить колледж, и о том, что призвание быть журналисткой — это, конечно, чуть лучше, чем шахматной секунданткой, но всё-таки карьера финансового адвоката была бы предпочтительнее, что ей не стоило водить знакомство ни с Фредди, ни тем более с русскими… Флоренс уже успела порыдать ей в плечо о своей загубленной жизни. Она знает, что этого «nem elég», что у неё могла быть совсем другая судьба — гораздо более светлая и правильная, что у неё были на то все шансы. И, всё же, она чувствует, как шаг за шагом всё встаёт на свои места: рыжая ведьма варит в своём котле чай с пряностями, рысь подставляет рыжевато-серую голову под ласковые руки мальчишки. Её больше не держат ни решётка, ни капканы, её держит тепло того, что она может, пускай пока и с натяжкой, назвать «домом». — Ты будешь играть в шахматы? — осторожно спрашивает Фредди. — В ту самую игру, из-за которой Америка сейчас передерётся с СССР? — интересуется Флоренс. — О, разве из-за шахмат? — картинно удивляется Фредди. — мне казалось, у СССР есть ядерные ракеты, и у США есть ядерные ракеты, и почему-то ни одним, ни вторым это не нравится. — О господи, как ты можешь быть настолько наивен… Разумеется, это из-за шахмат. — подыгрывает Флоренс. — дурацкая игра. Не понимаю, почему она так популярна. — Ну, если уж на то пошло, то твистер гораздо увлекательнее. — Фредди выпутывается из её рук, опускается перед нижним ящиком шкафа, вытаскивает яркую коробку. — на шахматы даже смотреть неинтересно. — Вообще-то elég. — неожиданно для самой себя вступается за шахматы Флоренс. — Это эльфийский или венгерский? — Это венгерский. «Elég» — значит «достаточно». — Буду знать… Так ты сыграешь со мной? Он протягивает ей коробку. Флоренс выгибает бровь. Действительно твистер. Коробка потёртая и старая. Флоренс не уверена, что вообще может представить Трампера, игравшего в твистер хоть когда-то. Она с сомнением принимает коробку из его рук. — Он у тебя был всё это время? — удивляется Флоренс. — и ты, вместо того, чтобы играть со мной в твистер, решил, что учить меня шахматам — это отличная идея? — Я об этой идее сразу же пожалел. — напоминает Фредди. — и ты меня пыталась угробить. — Я и сейчас хочу тебя угробить. — признаётся Флоренс, поглаживая коробку. — ты же мне жизнь своими шахматами сломал, хотя мог просто… — Да, да, да… — Фредди поднимается с пола, — но в твистер я бы тебе точно проиграл… А так тебе стало хотя бы интересно приходить ко мне. Я всё просчитал. Он целует её в лоб, легко уворачивается от затрещины. — Я сейчас вернусь, ладно. Воды принесу… Ну и от травм что-нибудь, а то я до сих пор в себе не особо уверен… Ты пока раскладывай. Он исчезает за дверью ровно в тот самый момент, как Флоренс приподнимает крышку коробки. Вместо разноцветного коврика, там — чересчур знакомая клетчатая складная шахматная доска. Ещё более потёртая, чем коробка, на пластмассовых боках — царапины и вмятинки. — Фредди… — кричит Флоренс в коридор, и её тон не предвещает ничего хорошего. В коридоре хлопает входная дверь.