nem elég

В день турнира Фредди вынужден отказать себе в удовольствии не наблюдать этот проклятый чемпионат. Долг службы зовёт, и Фредди заставляет себя влезть в шкуру улыбчивого журналиста. К игрокам его, разумеется, не пускают. Стоило интересоваться о чувствах Анатолия перед игрой ещё вчера, вместо того, чтобы тратить время интервью на интриги, однако Фредди успешно перехватывает Молокова, и добрые пятнадцать минут дотошно интервьюирует того о том, насколько сильно товарищ командир советской делегации верит в то, что Виганд победит, и нет ли у него каких-нибудь мыслей о сопернике Леонида… Мысли у товарища Молокова есть, и, кстати, настолько интересные, что ассистентка Фредди советует Трамперу тихонечко свернуть интервью, пока в сторону Бангкока не развернули что-нибудь ядерное. Трамперу приходится послушаться, тем более у него в планах интервью и со второй секунданткой… — …очаровательной мисс Флоренс Васси! Кстати, вот и она… Флоренс легко найти в зале. Сложнее — пробраться к ней, окруженной толпой не слишком вежливых журналистов. Однако, будучи одним из самых главных журналюг, пробиться к ней гораздо легче, чем будучи чемпионом мира по шахматам. У неё каменное выражение лица, вежливая улыбка и едва заметные синяки под глазами. — Насколько мне известно из закрытых источников, — Фредди оборачивается к камере, — мисс Васси абсолютно уверена в победе Анатолия Сергиевского… Посмотрим, оправдаются ли его ожидания… Флоренс замечает ещё одну камеру, улыбается и машет рукой. Этот момент остаётся в эфире. — Расскажите о подготовке Анатолия. — Фредди вмешивает свой голос в хор журналистов, тянущих к ней свои микрофоны. — книги, разбор партий соперника, может быть, игра с вами? — Анатолий анализировал все опубликованные партии Виганда, разумеется, изучал книги по шахматной теории… — среди вопросов о Светлане, Фредди, её принадлежности к девушкам, торгующим собой, этот вопрос — как глоток свежего воздуха.- в Европе и Америке шахматы преподают по-другому, и Анатолий почерпнул для себя много нового за пределами советской школы… И нет, со мной он не играл. Я для него недостаточно серьёзный соперник. — Считаете ли вы Виганда достаточно серьёзным соперником, мисс Васси? — Виганд очень достойный соперник… — Спасибо за… Флоренс уже не смотрит в его камеру. Она отвечает на вопрос какому-то французскому, судя по выговору, журналисту, пролезшему вперёд коллег, до Фредди доносится его вопрос: — Скажите, а кто — более достойный соперник для Сергиевского: Леонид Виганд или Фредерик Трампер? «Трампер» — воет гордость Фредди. — Трампер был очень достойным соперником… Но кто из них более… достойный, я расскажу, когда хотя бы один из них будет побеждён Анатолием. — выворачивается Флоренс. — надеюсь, сегодня вечером я смогу ответить на ваш вопрос. Камера, ещё не успевшая выключиться, фиксирует улыбку непобеждённого чемпиона, отдавшего титул добровольно. Это тоже попадает в эфир. Для Флоренс эти слова почти ничего не значат, как не значат и многие другие произнесённые ей на интервью слова. Она ещё помнит, как потешался над ней Фредди, когда, после выигранных матчей, просматривал заголовки газет с вырезками из интервью Флоренс: «господи, Флоренс, ещё один «очень достойный соперник» — полистай словарь синонимов, они же скоро поймут, что это — сарказм». Она, как и прежде, терпеть не может журналистов, а вот такие одиночные «одна против всех» интервью — тем более. После них она чувствует себя выжатым лимоном, хотя давно уже научилась почти не волноваться в процессе. Мысли плывут по одному и тому же кругу: отец, Анатолий, Фредди, зоопарк, бар, снова Анатолий — больше, чем за всю предыдущую неделю, будто извиняющийся Анатолий, снова отец… И вот теперь, когда она могла бы вырваться, уйти в привычную роль «просто секундантки», она не может сосредоточиться. Она машинально осматривает часы, доску с расставленными на ней фигурами, проверяет на просвет листы для записи ходов… Разумеется — никаких подсказок, всё чистое и нетронутое, часы работают, как часы, 16 чёрных фигур, 16 белых, на доске 64 клетки, её место — напротив доски, ближе к Анатолию, первую партию он будет играть чёрными… Флоренс сделала свою работу, и от неё здесь больше ничего не зависит, даже если вдруг Виганд или Анатолий объявят перерыв, её помощь не потребуется… Ей остаётся лишь молча наблюдать за ходом партии, особенно — за тем, какой рукой отбивают часы, и вовремя ли это делают… Кто-то мог бы назвать роль Флоренс скучной… «И Фредди бы ему врезал» — привычно отзывается в голове ведьма. Флоренс устало мотает головой. Ненужные мысли, но она устала сопротивляться, как мантру повторяя «это только сегодня, сегодня всё закончится, уже всё равно, как…». «Ты будешь моей секунданткой?» — ещё там, в Иллинойсе, когда им обоим было по девятнадцать. Прозвучало красиво, как что-то важное, и вовсе не скучное — Флоренс понравилось… С Анатолием всё было ясно и без слов. Кому же ещё? Блестящая дублирующая доска, на которой будут отмечаться ходы, сделанные на основной, чтобы зрителям было видно, отражает комментаторскую рубку. Там ещё никого нет, но Флоренс может сказать почти со стопроцентной вероятностью, какая именно компания выкупила своему журналисту тёплое местечко… Флоренс выходит из зала, уступая место Молокову. Ему тоже надо всё проверить по регламенту. Фредди пускают в рубку, только за несколько минут до того, как в зал войдут игроки. Всё остальное время ему приходится провести под дверью, слушая тихую ругань техника и восторженную болтовню ассистентки. Ей тоже хочется в рубку, и она клятвенно заверяет, что просто посмотрит на игру, и будет вести себя тихо, но Трампер выпроваживает её за пределы зала. Он уже имел счастье слышать от неё подобные обещания, и знает, что эта девица совершенно не умеет быть тихой. Места в рубке ровно на одного человека и аппаратуру. Стекло бликует, но дублирующую доску видно, и кто-то заботливый положил для него бинокль. Фредди оглядывается в поисках таблички, запрещающей курить, и, не найдя её, решает, что, в случае наличия запрета, ему сообщат. Главное — не стряхивать пепел на дорогостоящее оборудование, хотя ему и это простят. В конце концов, он немало камер, в том числе принадлежащим ещё и лично «Global Television» попортил ещё в прошлом году. Простят и перетерпят. Никто из шахматистов не сделает им таких рейтингов. — Мы ведём прямой репортаж из Бангкока… — начинает Фредди. — с самого важного на сегодняшний день матча в истории шахмат. На ваших глазах произойдёт интеллектуальная битва между Леонидом Вигандом, представляющим СССР, и Анатолием Сергиевским… Противники занимают места, секунданты пожимают друг другу руки… По итогам жеребьёвки, Леонид Виганд, — Фредди про себя отмечает, что Виганд ему более симпатичен хотя бы потому, что при его объявлении не приходится ломать язык. — играет белыми. Игра идёт до шести побед, первый, кто займёт, получит… — Фредди делает паузу, чтобы позволить всем, кто смотрит сейчас эфир, услышать в этой паузе чёткое слово «мой», — титул чемпиона мира по шахматам… Виганд делает первый ход, и Фредди резко разубеждается в своей симпатии к молодому советскому шахматисту. Невежливо прерывать журналиста, делая ход «е2-е4», особенно учитывая, что ты-то на несколько ближайших часов занят интересным делом, вроде любимой настольной игры и параллельно — определением мировой политики, а вот Фредди придётся комментировать все твои ходы, и ходы Се-r-гиевского… И теперь, из-за тебя вся интересная часть репортажа позади… — Анатолий отвечает пешкой h7-h5, видимо, собираясь вывести ладью, Виганд пользуется этим, и занимает центр… — Фредди закуривает вторую сигарету, убрав запись микрофона, — Анатолий выводит на королевского коня… Фредди уже предчувствует, что вечером вряд ли сможет разговаривать. Ему ещё не приходилось комментировать партии, идущие подряд, и он не уверен, что выдержит это испытание. Придётся, разумеется, но он не уверен, что цена, уплаченная за место с самым лучшим обзором на дублирующую доску, окажется для него подъёмной. Продолжая болтать в микрофон, Фредди украдкой косится на игроков. Движения Виганда механические, глаза прикованы к доске, полностью сосредоточен на игре. Так бывает, когда боишься поднять взгляд, когда чувствуешь, как пялятся в спину мутноватые глаза руководителя советской делегации, когда каждое движение по регламенту. Фредди помнит, что год назад перед ним Анатолий сидел точно также. Та же осанка, та же поза… Фредди сощуривается, разглядывая Виганда: — Белый слон g3-e4, чёрная ладья h4-e4, белый конь b1-c3, и это… это мат. Мат чёрным… Первую партию выигрывает советский шахматист Леонид Виганд. А, пока игроки пожимают друг другу руки, я хочу ненадолго попрощаться с вами. Наша программа продолжится после рекламы. Фредди присматривается к дублирующей доске. Виганд терпеливо держал этого коня на начальной позиции, чтобы в необходимый момент схлопнуть ловушку на короля, расставленную в самом центре доски… Анатолий попался — надо же. Так легко сдать первую партию. В зале люди начинают шевелиться, кашляют и сморкаются, руша строгую тишину игры. Фредди открывает дверь, позволяя рубке, успевшей пропитаться табачным дымом, проветриться. Конь b1-c3… Комбинация почему-то не идёт у Фредди из головы. Он играл партии Виганда, разумеется, он уже видел этот приём. В чём же дело? Он, кажется, видел уже этого шахматиста. Не издалека, а вживую, и комбинацию эту видел, только успел каким-то чудом от неё ускользнуть. Между партиями перерыв полчаса. Фредди спускается вниз, к буфету. В горле пересохло, челюсть начинает ныть. Расплачиваясь, он просто молча тычет пальцем в позицию меню и отдаёт деньги. Через несколько столиков Фредди видит Флоренс, что-то ожесточённо царапающую в блокноте. Рыжие волосы лезут в лицо, ручка мелькает так, что за ней невозможно уследить взглядом. Фредди заставляет себя перестать смотреть и представлять, что она пишет анализ партии для него, для Фредди… Она пишет разбор для Анатолия, который сейчас снова разговаривает с той русской Светланой. Фредди даже не уверен, что Анатолий этот разбор прочитает. Флоренс ведь недостаточно — Фредди усилием воли заставляет себя слегка разжать пальцы, чтобы не раздавить хрупкую чашечку с кофе — серьёзный соперник для Анатолия… Значит, и секундантские советы ему не нужны… Флореенс действительно наскоро записывает анализ партии. «Советская машина», укрепив центр, играет, в основном, по краям доски, не двигает прикрывающие друг друга фигуры, обосновавшиеся в центре, легко пропускает мимо себя пешки, почти не следит за ладьями… Это легко обойти. Флоренс оглядывается на Светлану. А вот её — уже сложнее… Светлана — не более, чем королевская пешка, почти дошедшая до противоположного края доски, Анатолий — король, на которого нацелены все фигуры, Виганд — тупая прямолинейная ладья, Фредди — легковесный епископ, появляющийся в самый ненужный момент, Молоков — конь, ходящий, по объяснениям Фредди, только вернувшегося с турнира в Москве — «русской буквой «Г», с которой начинается русский перевод слова «дерьмо». Трампер тогда едва не проиграл какому-то вчерашнему студентику — чуть старше его самого, и был чрезвычайно зол, и на всех русских, и на того «ковбоя чёртового» особенно. Но кто же на этой шахматной доске Флоренс? Уж точно не королева. Больше нет. Она — разыгранная фигура. Она — убранная с доски. Она — брешь в обороне Анатолия. Горячее капает ей на руку, на блокнот. Она торопливо вытирает слёзы. Рыси не плачут, просто не умеют. Сегодня всё закончится. Анатолий победит, и Флоренс больше никогда-никогда-никогда не увидит ни отца, ни этого проклятого города, ни Фредди, ни-ко-го из окружающих сейчас людей. Она бросит шахматы. Навсегда. Слишком древняя, слишком жестокая игра. Она останется в Лондоне. Она найдёт хорошего врача, и, несмотря на климат, перестанет кашлять сырой английской зимой. Ей не придётся уезжать. И будет «elég». Обязательно будет. Прямо начиная с завтрашнего дня. Флоренс поднимает глаза. Не должно быть видно, как они покраснели. Она спустит волосы на лицо, она сейчас умоется… Один дьявол знает, каково Фредди смотреть на неё сейчас. Между столиками три метра, но преодолеть их нельзя. Нельзя произнести ни слова, хотя голос ещё даже не начал садиться. Фредди наклоняется вперёд — едва заметно для всех остальных, накрывает своё запястье рукой, ведёт пальцами по тыльной стороне ладони. Чувствует ли она его также хорошо, как раньше? Если нет — это глупо. Флоренс с секунду смотрит на его руки, потом закусывает губу, и кивает, прикрыв глаза. На ресницах дрожат слёзы. Ни от него, ни от неё уже ровным счётом ничего не зависит. Партии будут идти, пока один из претендентов не заберёт себе шесть побед. Фредди понимает, что сорвал голос к началу десятой партии. Две сведены вничью, счёт становится 4-3 в пользу Анатолия. Игры идут достаточно быстро, но от этого ничуть не легче: приходится быстро перечислять ходы, успевать вставлять комментарии и предположения, как-то заполнять перерывы, если вдруг один из игроков задумывается. Зритель должен видеть и слышать партию. Партия должна «жить». Голова у Фредди раскалывается. Обязанности, возникающие в голове строки контракта, у «Global Television» ведёт эфир самый обсуждаемый (в прошлом) шахматист мира, так что их зрители не должны скучать, сидя у своих ящиков и приёмников. В голове у Фредди говорит долг. Долг перед теми, кому он сам добровольно сдался в качестве ведущего, и главной обезьянки в клетке. Долг говорит их скрипучим, навсегда посаженным от бесконечных эфиров голосом Уолтера. Сложно вести репортаж, когда в голове говорит кто-то ещё, но Анатолий уверенно пробивает защиту Виганда, окружает его фигуры сплошным смертоносным кольцом. — Знакомая атака, — не удерживается Фредди. — четвёртая партия, взятая Анатолием на прошлом чемпионате мира, начиналась именно так. Посмотрим, как будет защищаться Виганд, быть может, мне стоило взять у него пару уроков… Уолтеру нравится, когда он мешает в шахматы личное, особенно грязное. Именно поэтому у передач с Фредди настолько высокие рейтинги. Выговаривать слова становится больно, голос должен звучать звонко и уверенно. Фредди пытается расслабить напряжённое горло, не прекращая говорить, прикладывает пальцы к тому месту, где особенно больно, когда он пытается говорить. — Виганд пытается прервать атаку Анатолия, пожертвовав королеву d5-d6, и да, товарищ Виганд, это ошибка. Большая ошибка. Насколько мне известно, жертвовать королев товарищу Сергиевскому… — Фредди даже «р» проговаривает, как нужно. Накрывшая злоба на собственный никчёмный организм мешается со злобой на Анатолия, и ненавистная фамилия выходит почти также рычаще и презрительно, как у Молокова. — это самая страшная ошибка, которую можно допустить. Виганд оказывается заперт в кольце собственных фигур, которые никак не перепрыгнуть его пытающемуся спастись королю. — Великолепно проведённая Анатолием атака завершается матом, ладья h6-g6… Счёт по партиям становится 5-3 в пользу Анатолия Се-r-гиевского, — буква «р» снова слетает беззвучно. Фредди слишком благодарен Анатолию за такую быструю партию. — встретимся после перерыва. Я с нетерпением жду окончания этого матча. Надеюсь, и вы — тоже. Как же легко ломаются сильные люди. Всего лишь полуторачасовая непрерывная надиктовка ходов в микрофон, перемежающаяся редкими шутками, потом ещё одна, и ещё одна, и ещё, и ещё… В буфете душно, Фредди также жестами — кассирша уже привыкла — просит сделать себе чай покрепче. — Фредерик Трампер? — раздаётся сзади почти такой же охрипший, как у самого Фредди, голос. Фредди разворачивается, готовый опрокинуть на позвавшего всю чашечку кофе. Леонид Виганд прокашливается, видимо, голос сел от долгого молчания, протягивает руку, Фредди кивает, не отвечая на рукопожатие. — Мы играли с вами на турнире в Москве. Фредди кивает снова. Очень содержательная беседа. — Я изучал ваши партии. Вы гений. Я стараюсь играть по вашему образцу. Фредди отпивает из чашечки, непозволительно маленькой для своей цены. Вспоминает, что нужно бы кивнуть, и кивает. — Анатолий в сравнении с вами просто посредственность. Фредди кивает. Знал бы этот шахматист, какими эпитетами Фредди успел наградить его в номере у Анатолия. — Я уверен, что смогу вырвать у него победу. Всего три партии — это даже не разрыв… Вам ли не знать. «Господи, если ты есть, прошу, пускай он подставится Анатолию под детский мат» — проносится в голове у Фредди. — Играй индийскую защиту. — подаёт голос Фредди, допивая чай. — первую партию в Мерано я взял у него именно так. Он изучал твои партии, ты играешь её редко, и нестандартно. Вряд ли Анатолий готов к ней. Виганд приподнимает брови. Он смотрит на Фредди, как маленькая преданная собачка, и Фредди всерьёз задумывается, а не заняться ли ему гипнозом на досуге… — С-спасибо. Фредди кивает. Боковым зрением Трампер отыскивает Флоренс. Та разговаривает со Светланой. На интервью Флоренс смотрела на неё с гневом, между третьей и четвёртой партией — с бесцветной печалью, теперь в её взгляде нет ничего. Пятая стадия принятия. Поражение Флоренс. Поражение Светланы. Королева и пешка, одинаково бесполезные за пределами доски. Фредди уходит тихо. Он только что и сам сошёл с доски, добровольно открывая ладье пространство для очередного бессмысленного шаха. Анатолий слишком силён в роли короля. Короля не снимают с доски, даже когда он получает мат: его кладут, пластиковая корона бьётся о клетчатую поверхность, но не слетает. Последняя партия — Фредди знает, что это — последняя партия, тянется нескончаемо. За окнами темнеет, за окнами зажигается Бангкок, за окнами закрываются аптеки. Флоренс смотрит на доску, на дребезжащие от ударов часы, на лица Анатолия и Виганда. Советская школа против советской школы, Америка против СССР, личное против механического, индийская защита против варианта Хармон, белое против чёрного. На этой доске смешивается весь мир, вся история — от древних времён, и до наших дней, вся мудрость и жестокость — под грохот часов, под шорох переставляемых на дублирующей доске фигур, под тяжёлое дыхание шахматистов… Флоренс против воли вспоминает Фредди, его нервозность на матчах — до и после них, шрам на шее, сбитые костяшки, мутные глаза, безумные триумфы и истерики после поражений. Эта игра бьёт слишком точно, она слишком страшна и сурова. В этой игре не место юности. Где-то с середины партии Флоренс хочется малодушно упасть в обморок. Ей кажется, что сердце попросту не выдержит накала: разобьётся окончательно или остановится целым. В зале душно. Ей простят… Но она попросту не может предать Анатолия, хотя уже, кажется, предала, и не раз. Взглядами на Фредди, ссорой, бессонной ночью, разговором со Светланой. Предала. Заколдовала. Свела с ума ещё одного чемпиона мира… Хороша статистика. Флоренс, ты всё испортила, а теперь сидишь здесь, отвлекаясь и не следя за тем, какой рукой игроки отбивают часы. Думаешь о вечном, пялишься бездумно на дублирующую доску, хотя на ней то же самое, что на обычной. Неужели, боишься смотреть на Анатолия? Так посмотри, он только что королём атаковал ладью Виганда, метнулся вправо, заслоняясь слоном от шаха, конь Леонида налетел на белую королевскую пешку… — Королева a7-d7! — оглашает Фредди. — Анатолий Сергиевский подтверждает звание чемпиона мира, ставя мат королевой! Его внезапный крик слышен даже за стеклом, зал взрывается овациями. Хлопки почти оглушают Флоренс, в них слышится канонада орудий, во вспышках камер ворвавшихся в зал репортёров — смертельные сети прожекторов… Она бросается на шею к Анатолию, не стесняясь камер. Сергиевский мягко отстраняет её, подходит к журналистам, чтобы скрыться за их спинами. И Флоренс вдруг осознаёт, что никому больше неинтересна. О ней забывают. Уже не важна ни жена Сергиевского, ни его сын, ни его сторонние интрижки. Да что уж там, теперь в богохранимой, мать её, Америке, ему за принесённую победу, простили бы и массовое убийство, и её Фредерика в любовниках. Флоренс зябко кутается в пиджак, по вечерам в Бангкоке прохладно. Их самолёт завтра в четыре утра. Ей нужно дождаться Анатолия, собрать чемодан, и распрощаться с этим страшным местом навсегда… Как буднично это звучит теперь. Ведьма, предчувствуя скорое сожжение, бормочет что-то об уязвлённой гордости, тыкает в самолюбие крючковатым пальцем, но Флоренс уже не страшно. У неё есть волшебное слово «elég», означающее «достаточно». И ведьме приходится замолчать. Фредди не подходит к ней, он тоже в толпе репортёров, окруживших Анатолия. Ему не везёт. Даже отсюда видно, что он валится с ног от усталости. Охрипший после комментирования голос Трампера теряется в шуме чужих голосов, и он отходит, так и не задав Анатолию ни одного, даже самого маленького вопросика. Маленькая месть за все его козни, за всё, что он им сделал. В «Global Television» вряд ли обрадуются отсутствию интервью с победившей стороной, а на студию Фредди их теперь не заманит никаким контрактом. Флоренс хочется рассмеяться ему в лицо, прыгать от счастья, схватить Анатолия за руки — как того боксёра, который разбил лицо Фредди, закружить в танце на глазах у всех этих стервятников. Чтобы ревновал, бесился, но ничерта не мог сделать… Чтобы всесильный ведущий, чтобы бывший чемпион подавился! Рысь в её душе играет с опавшими листьями, охотится за собственным хвостом. Она свободна, и она рычит от счастья. Она больше никому не принадлежит… Этого достаточно для счастья. Флоренс садится на своё место, и ждёт Анатолия, равнодушно наблюдая за толпой журналистов. Вот — чуть не плачущий Виганд, вынужденный ещё раз пожать Анатолию руку для снимков в газетах, вот — Светлана с сыном, которых Анатолий быстро обнимает, вот — товарищ Молоков, что-то быстро говорящий Анатолию по-русски… Фредди стоит так близко, что видит и слышит весь разговор. В этот раз ему непонятно ни слова, но он видит, как Сергиевский меняется в лице. С блаженного триумфа, перемешанного с усталостью и какой-то досадой, сразу — на фатальную решимость… Кажется, русские называют это «podvig». Фредди называет это идиотизмом. «Зевком» фигуры. Проигрышем. Детским матом. Анатолий отстраняется от журналистов, идёт по залу ровным шагом — туда, где сидит Флоренс, но Фредди успевает догнать его за пару шагов до неё, схватить за рукав: — Великолепная… кх… Партия. — честно говорит ему Фредди. — Взаимно. Анатолий прёт, как бронепоезд. Он даже не смотрит на бывшего и нынешнего соперника, не останавливается. Подаёт руку светящейся от радости Флоренс, и уводит её за собой, не прощаясь… Интересно, когда он ей скажет? В аэропорте? Перед посадкой? Может быть, напоследок хлебнёт воздуха свободы, напьётся в баре, и тогда, в номере, напоследок раздевая её Флоренс, признается ей, что сейчас уедет? Уедет в СССР, к коммунистам уедет, к своей серо-белой жене, к Молокову и Виганду… Скорее всего уедет, чтобы пропасть на просторах своей слишком уж большой страны без вести. Фредди не жаль, иначе он вёл бы игру по-другому, но в горле ком — и вовсе не из-за многочасововго комментирования, нет… Вернее — не только. Фредди самую малость грустно терять того, кто назвал его гением искренне, а не из лести и тупости, ему грустно терять соперника, понимавшего шахматы также, как Фредди — как игру. Самую важную в жизни, но всё же игру… До самого последнего — вот этого — момента. Фредди выигрывает — в настольную игру живыми фигурками — выигрывает. Ему всё равно, что он смещён с доски, и лежит мордой в бархатную кроваво-красную коробку, на самом дне гибкой человеческой морали. Фигурки сами доведут дело до конца. Он — пластиковый слон, и сердце у него пластиковое. Рискующее расплавиться под рассветным солнцем Бангкока, пластиковое сердце.